К о р м и л и ц а. Госпожа...
М е х м е н э Б а н у (очнувшись). Ах, это ты... Что ты стоишь? Входи... Они тебя измучили? (Идет к ней на встречу. Кормилица делает шаг, падает на пол, плачет. Мехменэ Бану берет ее за руки, помогает подняться.) Не плачь... Вставай, не плачь... (Мехменэ Бану садится на тахту, кормилица опускается на пол у ее ног.) Давно ли так — в другой опочивальне, в другое время мы с тобой сидели, сидела также ты у ног моих, мы за больной ухаживали, помнишь? За умирающей... Но лучше стало ей. Она любовь узнала, птицей стала и упорхнула из гнезда.
К о р м и л и ц а. Ей-богу, в этом я не виновата, госпожа! Вот эта шея тоньше волоска! Клянусь аллахом, не виновата!
М е х м е н э Б а н у. Никто не виноват. Я приказала Эшрефа отпустить.
К о р м и л и ц а. Пусть будет светом все то, что ты делаешь, госпожа. Дай бог тебе...
М е х м е н э Б а н у. Вам ничего плохого не сделали? Скажи всю правду мне.
К о р м и л и ц а. Нет, госпожа, ничего...
М е х м е н э Б а н у. Но как это случилось, что ты, на чьих руках я родилась...
К о р м и л и ц а. Ох, дитятко мое! Ох, птенчик мой! Что сердце материнское не стерпит! Уж лучше бы я камень родила! Все требуют от матери! Все им сделай! А сделай — просят еще... Как цыплята, которые никак не вырастут! Не помешайся мой Эшреф на этих красках, не приставай он каждый день ко мне: «Хочу узнать, хочу иметь секреты!» — я б ни за что...
М е х м е н э Б а н у. Я знаю. Но скажи... об этом ты жалеешь?
К о р м и л и ц а. Да как же можно об этом не жалеть? Сто тысяч раз себя ругаю, каюсь, как могла я тебе, моя голубка, изменить! Как смела постороннего мужчину ввести в гарем!
М е х м е н э Б а н у. Да не об этом я! Жалеешь ли, что сыну помогла ты узнать секрет?
К о р м и л и ц а. Он так и не узнал! Такой уж он у меня невезучий. Ферхад-уста написал секрет свой на шкуре, да ее у нас отняли.
М е х м е н э Б а н у. Я прикажу, ее вам отдадут.
К о р м и л и ц а. Ох, госпожа моя! Дитя мое! Ты головы бы нам должна срубить... (Плачет.)
М е х м е н э Б а н у. Не плачь... не плачь... Ты лучше мне признайся, скажи, что не жалеешь ни о чем, скажи, что, если твой Эшреф захочет, ты для него спалишь и мой дворец.
К о р м и л и ц а. Упаси господи! Уж до такого дела...
Мехменэ Бану. Голубушка... Кормилица, скажи... скажи, что не жалеешь ты нисколько... Ведь правда же?
К о р м и л и ц а. Ну как тебе сказать? Уж если ты нас простила и шкуру вернуть пообещала... Ты ведь сама, когда сестру свою хотела спасти, пожертвовала самым дорогим — своею красотой. Иль ты жалеешь?
Мехменэ Бану не отвечает. Встает. Встает и кормилица.
М е х м е н э Б а н у. Какая духота! Я задыхаюсь. Кто окна все закрыл?
Кормилица бросается открывать окна. Мехменэ Бану подходит к окну, останавливается спиной к публике.
М е х м е н э Б а н у. Скажи-ка мне... Они видались только раз?
К о р м и л и ц а. Да, голубка моя, только раз.
М е х м е н э Б а н у. Ты говорила так. Но, может быть, визирю и другим, кто вел допрос, ты побоялась рассказать всю правду? Они мужчины и чужие люди... Но я — сестра Ширин. Ты можешь мне сказать, не опасаясь, все, как было...
К о р м и л и ц а. Ей-богу, раз один... один разочек!.. Пускай я поцелую труп Эшрефа, коли тебе я вру!
М е х м е н э Б а н у. Так значит, только раз?
К о р м и л и ц а. Один, один раз... Да раз еще в саду видели друг друга.
М е х м е н э Б а н у. Да, да, я знаю. (Мехменэ Бану смотрит в окно.) Какой прекрасный вечер!.. Скоро солнце зайдет... (Поворачивается к кормилице.) Они друг друга очень любили?
К о р м и л и ц а. Верно, очень, коли сбежали. Меня Ширин-голубка так молила... Со щечек ее розовых, как жемчуг, катились слезы...
М е х м е н э Б а н у. Значит, они очень любили оба...
К о р м и л и ц а. Очень, госпожа. Как горлицы! И горлицы, пожалуй, не могут так любить!
М е х м е н э Б а н у. Он целовал Ширин?
К о р м и л и ц а. Откуда мне знать, госпожа?
М е х м е н э Б а н у. Скажи, когда Ферхад вошел в покои, за ним ты не следила?
К о р м и л и ц а. Нет, ей-богу, ничего не видела...
М е х м е н э Б а н у. Конечно, целовал! Ферхад большими смуглыми руками взял ручки белоснежные Ширин... (Отходит от окна.) Какая жажда! В горле пересохло...
К о р м и л и ц а. Я принесу тебе шербет... Ты любишь малиновый шербет...
М е х м е н э Б а н у. Нет, нет... воды... Здесь есть, в кувшине... (Кормилица наливает воду аз кувшина, подает Мехменэ Бану. Мехменэ пьет.) Теплая, как кровь... А в городе вновь вспыхнула болезнь...
К о р м и л и ц а. Эшреф мой говорил мне. Говорят, из-за гнилой воды... В один прекрасный день из-за этой проклятой воды весь город наш перемрет...
М е х м е н э Б а н у (задумчиво). Так, значит, Ширин меня ни капли не любила!
К о р м и л и ц а. Что говоришь ты, госпожа моя! Грех думать так. Ведь у Ширин есть бог... Ей за тебя отдать не жалко душу!
М е х м е н э Б а н у. Она оставила меня и убежала... Она Ферхада больше любит, чем меня...
К о р м и л и ц а. Эта любовь — другая.
М е х м е н э Б а н у. Значит, эта любовь сильнее, чем любовь к сестре, любовь к отцу и матери...
К о р м и л и ц а. Да нет... совсем другого рода.
М е х м е н э Б а н у. Если б ты такой любовью заболела, скажи, могла бы ты. Эшрефа бросить и убежать?
К о р м и л и ц а. Стара я, госпожа. В мои годы...
М е х м е н э Б а н у. А будь ты помоложе? И если бы твой муж, отец Эшрефа, не год назад скончался, а тогда, когда была ты юной и красивой, и если б встретила ты человека, такого как Ферхад?
К о р м и л и ц а. Не знаю я... Здесь девушка была одна, я знала ее, дочь кузнеца, Паакизэ. Полгода с мужем только прожила, и умер он... она дитя носила... Вдовою родила. А мальчик был — как солнышко! И многие жениться на ней хотели, даже главный ювелир... Всем отказала. День и ночь трудилась, как говорится, волосами пол мела, а сына воспитала.
М е х м е н э Б а н у. Ювелир! Вот если бы ей встретился Ферхад...
К о р м и л и ц а. Откуда же Ферхаду было взяться? Паакизэ — старуха уж давно, а наш Ферхад...
М е х м е н э Б а н у (с досадой). Наш иль не наш Ферхад... не в этом дело, а в том, что встретился ей не Ферхад...
К о р м и л и ц а. Выходит, Ширин правильно поступила, что убежала? А ведь ты только что сердилась на нее.
М е х м е н э Б а н у. Я не сердилась, няня... Нет, сердилась! Да я сама не знаю, что со мной! Тоска меня грызет... Зажги-ка свечи...
Кормилица зажигает свечи.
М е х м е н э Б а н у. Оставь, оставь... все свечи потуши... Хочу, чтобы тоска меня душила!.. Чтоб глубже проникала в грудь мою... чтоб сердце разорвала мне...
К о р м и л и ц а (гасит свечи). Спаси господь!..
Молчат.
М е х м е н э Б а н у. Кормилица, скажи, могу ли я понравиться еще? Тебя не спрашиваю я — могу ли любимой быть... Но нравиться — могу? С таким лицом, уродливым и старым...
К о р м и л и ц а. Но женщина ведь не из одного лица состоит, госпожа. Твой разум, стать твоя, твой стан и тело — как идол мраморный! Видит бог, тело Ширин по сравнению с твоим — как ива против кипариса. Послушай, госпожа. Есть у нас одна женщина, Зехра, дочь погонщика верблюдов Али-заде, лицо ее с детства изуродовано оспой, горсть гороха бросишь ей в лицо — ни одна горошина назад не упадет. А посмотрела бы, какое у нее тело! Конечно, против твоего — день и ночь... Но бог дал ей такое тело! Ноги, грудь, шея, стан... И отец у нее богач. Так знаешь ли, парни друг другу дороги не уступают, сватаются наперебой!
М е х м е н э Б а н у. Отец у нее, ты говоришь, богач?
К о р м и л и ц а. Один караван в Индию отправляется, другой караван из Багдада прибывает!.. Но против твоей казны — это как капля в море. Ты — государыня! Целым царством владеешь. Какому мужчине, какому принцу ты моргнешь и он не упадет к твоим ногам!
М е х м е н э Б а н у. Ты говоришь, точно как визирь... Но я сама вытянула из тебя эти слова! Боже мой! Что со мною?
К о р м и л и ц а. Я что-нибудь не так сказала, госпожа? Может, обидела тебя чем-нибудь, ласточка ты моя? Пусть бог меня покарает!.. Глупая я старуха... (Плачет.)
М е х м е н э Б а н у. Не плачь... не плачь, няня... Ты ничего плохого не сказала... Я сама виновата. Не плачь... Не могу видеть слезы... Мне хочется броситься на землю... зажать голову в колени и выть... выть...
К о р м и л и ц а. Дитя мое!.. Ласточка моя... пусть я буду жертвой твоей!.. Не терзай себя... Дай ноженьки твои поцелую! Поймают их! Непременно поймают! Неразумно Ширин поступила... Старшие должны младших прощать... Ты Ферхада визирем сделаешь и тогда их обручишь! Свадьба покроет весь позор. Молиться будут за тебя! И как они подходят-то друг к другу!
М е х м е н э Б а н у. Они подходят друг к другу?
К о р м и л и ц а. Как парная черешня на ветке!
Входит визирь.
В и з и р ь. Они здесь, госпожа.
М е х м е н э Б а н у (рассеянно). Кто здесь?
В и з и р ь. Ширин-султан и старший рисовальщик.
М е х м е н э Б а н у. Сами пришли?
В и з и р ь. Нет, госпожа. Их поймали.
М е х м е н э Б а н у. Немедленно приведите обоих сюда.
В и з и р ь. Да, госпожа, но...
М е х м е н э Б а н у. Что? Говори! Да не тяни же!
В и з и р ь. Рисовальщик ранен.
М е х м е н э Б а н у. Ферхад ранен! Что ты говоришь! Ты с ума сошел!
В и з и р ь. Рана не опасна. Не тревожьтесь. Царапина.
М е х м е н э Б а н у. Но как могло это случиться? Ведь тебе было сказано...
В и з и р ь. Помилуйте, госпожа... Когда мои воины окружили беглецов, маляр бросился на них... Никто не ожидал от него такой прыти... Этот дьявол сражался, как Зал-оглу-Рустем... Ширин-султан сидела в седле, сзади него. И только тогда, когда Ширин-султан упала с лошади, страже удалось его схватить.
М е х м е н э Б а н у. Ширин ранена? Лицо... глаза не повредила?
В и з и р ь. Нет, госпожа. Только колени немного поцарапаны. Ничего опасного. С ее лицом, с ее прекрасным лицом ничего не случилось! Так, значит, привести обоих? Так вы приказывали?.. Не лучше ль было бы принять их каждого в отдельности?
М е х м е н э Б а н у. Почему?
В и з и р ь. Если спросить вашего покорного раба, так было бы удобнее...
М е х м е н э Б а н у. Хорошо. Приведи Ширин. Только скорее! Ну что же ты стоишь? Ступай!
К о р м и л и ц а. Слава тебе, господи!
Визирь выходит. Мехменэ Бану показывает кормилице на солнечный луч на стене.
М е х м е н э Б а н у. Смотри на этот луч, кормилица...
К о р м и л и ц а. Какой луч? Где?
М е х м е н э Б а н у. Вот этот, видишь ты?
К о р м и л и ц а. Это солнце заходит... Вот и блестит...
М е х м е н э Б а н у. Если хочешь — уходи...
К о р м и л и ц а. Тебе лучше знать...
М е х м е н э Б а н у. Ступай, ступай.
Кормилица уходит. Мехменэ Бану, как зачарованная, смотрит на луч солнца на стене. Кладет на стену руку. Свет падает на ее руку. Убирает руку и снова кладет. Входит Ширин, наблюдает за сестрой, лицо ее печально.
Ш и р и н. Сестра!..
М е х м е н э Б а н у (поворачивается). Ширин! Моя голубка! (Подходит к. ней, обнимает ее.) Очень больно? Ты не ранена, скажи? (Ширин вырывается из объятий.)
Ш и р и н. Нет... я не ранена.
М е х м е н э Б а н у. А как колени? Быть может, надо лекаря позвать?
Ш и р и н. Нет, нет... не надо... Мне уже не больно.
М е х м е н э Б а н у. Как я измучилась! Как я боялась!
Ш и р и н. Прости, я так измучила тебя...
М е х м е н э Б а н у. Оставь, не говори так... мы же сестры! Ведь ты же знаешь, я тебе как мать!
Ш и р и н (смотрит в упор на Мехменэ Бану). Что ты с Ферхадом сделаешь? Скажи?
М е х м е н э Б а н у. С Ферхадом... что я сделаю?
Ш и р и н. Да, с ним.
М е х м е н э Б а н у. Но я еще не думала об этом... Не бойся. Я не в силах причинить ему страданье. (Улыбается.) Даже голову ему не отрублю... В темницу даже его не посажу...
Ш и р и н. А что ты сделаешь? Что будет с ним? Со мною?
М е х м е н э Б а н у. Как странно ты со мною говоришь. Как будто виновата я!
Ш и р и н. Прости... Но я не чувствую вины и за собою...
М е х м е н э Б а н у. Разве я сказала, что ты виновна?
Ш и р и н. Ах, нет, сестра! Ведь мы не только сестры — ты государыня. Мы не из дома твоего бежали, а из дворца, и государыня послала за нами всадников, чтоб беглецов схватили... Шеи наши тоньше волоска.
М е х м е н э Б а н у. Нет, я тебе сестра, ты слышишь? Только сестра. И в час, когда погоню посылала, была не государыней — сестрой. Куда могла бы ты пойти, что стало бы с тобою? Об этом ты подумала, Ширин?
Ш и р и н. Об этом мы не думали...
М е х м е н э Б а н у. Но я не спрашиваю, думали ли вы? Я спрашиваю — ты об этом подумала?
Ш и р и н. Я отвечаю, мы не подумали. Отныне не я — мы думаем, сестра. Ферхад и я. Отныне не я дышу: Ферхад и я — мы дышим!
М е х м е н э Б а н у. Ширин! Уж ты не та! Как ты могла так быстро измениться!
Ш и р и н. Больше нет меня, сестра.
М е х м е н э Б а н у. Да, нет и вас...
Ш и р и н. Есть только он один.
М е х м е н э Б а н у. Как хорошо я это понимаю! Мне это состояние знакомо... Я знаю, как ты любишь... Знаю я, что это значит — любить...
Ш и р и н (с отчаянием). Сестра!..
М е х м е н э Б а н у. Что с тобой?
Ш и р и н (обнимает Мехменэ Бану). Сестра! Сестра! Конечно, ты умеешь любить, как никто... Вот я — эта неблагодарная, эта скверная девчонка — живой свидетель... Если я могу убежать из твоего дома, если я живу, то это только благодаря тебе!
М е х м е н э Б а н у (вырывается из объятий Ширин). К чему ты это говоришь!
Ш и р и н. Ты отдала мне то, что ни одна женщина не могла бы отдать... Ты лучше всех нас умеешь любить!
М е х м е н э Б а н у. А разве ты не сделала бы то же самое? Почему ты не отвечаешь? Но я уверена, ты сделала бы то же самое! Уверена! Ты сделала бы?.. Не правда ли?
Ш и р и н. Сестра! Если я не ответила тотчас же, то это потому, что я в таком состоянии, когда невозможно лгать... Внутри у меня так ясно, так похоже на весенний сад... Да, сестра, я то же самое сделала бы для тебя!
Некоторое время молчат.
М е х м е н э Б а н у. Ты сделала бы... то же самое... Сделала бы... А потом? Потом, встретив Ферхада, ты не пожалела бы о своем поступке?
Ш и р и н. Дай мне подумать, сестра... Какой вопрос ты задала мне! Не знаю! Не знаю...
М е х м е н э Б а н у. А где же твоя «ясность», твой «весенний сад»? Ты же не можешь в эту минуту лгать! Подумай! Если бы ты не была так молода, так здорова, с таким прекрасным лицом, с этими штрихами, линиями, с этим светом и тенями... Если бы лицо твое было таким же, как мое, и ты встретила бы Ферхада? Разве ты не пожалела бы?
Ш и р и н. Я... я пожалела бы, сестра! Пожалела бы...
Ширин садится, плачет. Мехменэ Бану садится рядом с Ширин, гладит ее волосы.
М е х м е н э Б а н у. О чем ты плачешь?
Ш и р и н. Я думаю о том, что ты жалеешь!
М е х м е н э Б а н у. Я? Но я не встретила Ферхада.
Ш и р и н. Я плачу потому, что обо всем этом я ни разу до сих пор не подумала... Я не думала о твоих муках... Я думала только о себе.
М е х м е н э Б а н у. Не плачь... не плачь! Я не встретила Ферхада... Я не жалею. Но я не встретила Ферхада, и потому у меня в груди нет весны. Я могу лгать. (Встает.)
Ш и р и н. Ты не можешь лгать, сестра!
М е х м е н э Б а н у. Нет, могу. И еще как! Я стала совсем другая, Ширин. Мы жили с тобой рука об руку, пока между нами не упала молния...
Ш и р и н. Как странно ты говоришь...
М е х м е н э Б а н у. Не странно... а как страшно! И еще, если бы ты знала, как страшно то, о чем я думаю...
Ш и р и н. Сестра... О Ферхаде?
М е х м е н э Б а н у. Не бойся. Я люблю так сильно, что не могу причинить ему вреда...
Ш и р и н. Я знаю, ты любишь меня! Я без него... Нет меня, есть он.
М е х м е н э Б а н у. Оставь меня, Ширин, ступай... Я должна говорить с Ферхадом. Я хочу говорить с ним с глазу на глаз.
Ш и р и н. Но что же будет с нами?
М е х м е н э Б а н у. Если слушать кормилицу, то надо вас обручить... Сорок дней, сорок ночей свадьбу играть...
Ш и р и н. Сестра!
М е х м е н э Б а н у. Я сказала, если слушать кормилицу. Это она так считает, а не я. Все дело в том, насколько я умею любить...
Ш и р и н. Ты лучше всех на свете!..
М е х м е н э Б а н у. Ступай... ступай...
Почти выталкивает Ширин в дверь, ведущую в гарем. Возвращается.
М е х м е н э Б а н у (про себя). Я лучше всех на свете... (Входит визирь.) Ты нас подслушивал?!
В и з и р ь. Да, госпожа.
М е х м е н э Б а н у. Мне хочется что-нибудь разорвать, разбить, уничтожить... кровь пролить! Придется, кажется, твою кровь пролить!
В и з и р ь. Как это было бы хорошо, госпожа!
М е х м е н э Б а н у. Приведи Ферхада.
В и з и р ь. Остаться ли мне с вами, госпожа? Или вы хотите говорить наедине с маляром? Было бы лучше, если бы вы были вдвоем.
М е х м е н э Б а н у. Нет. Пусть стражники войдут.
В и з и р ь. Ваше желание — закон.
Визирь выходит. Мехменэ Бану медленно подходит к трону. Садится. Входят четыре стражника, останавливаются у дверей. На сцене полутьма. В течение последующего действия постепенно наступает полная тьма. Входят визирь и Ферхад. Глаза всех мужчин, кроме визиря, опущены. Ферхад почтительно приближается к Мехменэ Бану и приветствует ее.
М е х м е н э Б а н у. Как овцу из загона, ты похитил нашу сестру, Ферхад. Воинов за тобой послали... ты не сдался.
Ф е р х а д. Сдаваться не в моей привычке, госпожа.
М е х м е н э Б а н у. Ты, оказывается, умеешь не только рисовать, но и сражаться.
Ф е р х а д. Умею, госпожа.
М е х м е н э Б а н у. Мы назначили тебя старшим рисовальщиком двора, но ни разу не видели твои рисунки.
Ф е р х а д. Вы не видели мои рисунки? Разве вы не видели карниз дворца Ширин-султан?
М е х м е н э Б а н у. Нет.
Ф е р х а д. А я думал, за то вы меня и назначили главным рисовальщиком...
М е х м е н э Б а н у. Подними голову, Ферхад. Смотри на меня. Созерцай меня с ног до головы. (Ферхад поднимает голову и смотрит на Мехменэ Бану. Мехменэ Бану поднимает с лица покрывало. Зрители не видят ее лица.) Я должна была бы убить тебя. Я должна была бы сказать тебе: выбирай себе казнь. Но никакая казнь не окупит тех страданий, которые ты причинил мне... нам... Мехменэ Бану, дочери шаха Селима... Позор, который покрыл наш дворец... Почему ты так странно смотришь на мое лицо?
Ф е р х а д. Я хочу пасть на землю... Хочу поцеловать край твоей одежды... Я вижу тебя и горжусь, что я человек! То, что сделала ты, не может сделать ни ангел, ни дэв, ни дерево, ни птица... Только человек! Сердце мое наполняется безграничным уважением... Глаза мои...
М е х м е н э Б а н у. Молчи! Довольно... Опусти глаза... Если еще раз увижу, что твои глаза глядят на мое лицо, я прикажу отрубить тебе голову. Рана твоя не опасна?
Ф е р х а д. Нет, госпожа.
М е х м е н э Б а н у. Ее лечили?
Ф е р х а д. Да, госпожа. Твой главный лекарь.
Из открытых окон доносятся приглушенные душераздирающие стоны.
М е х м е н э Б а н у (визирю). Что это такое?
В и з и р ь. Народ оплакивает своих покойников. Мор свирепствует.
М е х м е н э Б а н у. Закройте окна!.. (Визирь и двое стражников закрывают окна. Стоны не слышны.) Ты видишь, Ферхад? Не такой уж я хороший человек, чтобы Целовать край моей одежды... Но и ты не отличаешься от меня. И тебе нет дела до людей, оплакивающих своих покойников. Ты не думаешь ни о ком, кроме своей Ширин... Хорошо, мы отдадим тебе – Ширин, Ферхад-уста. Готов ли ты на ней жениться? Но что ты нам дашь за это? Можешь ли ты прорубить Железную гору? Прорубить и пустить воду в наш город? Не думай, что я предлагаю тебе сделать это, заботясь о нашем народе. Мне все равно, какую воду он пьет! Я предлагаю это потому, что хочу знать — можешь ли ты это сделать, чтобы получить Ширин? Это мое условие! Принимаешь его?
Ф е р х а д. Принимаю.
М е х м е н э Б а н у. Может быть, пятнадцать, может быть, двадцать лет потребует эта работа. Двадцать лет!..
Ф е р х а д. Принимаю.
М е х м е н э Б а н у. Может быть, Ширин не захочет так долго ждать?
Ф е р х а д. Принимаю.
М е х м е н э Б а н у. Пока не прорубишь гору, до тех пор и мизинца Ширин не увидишь!
Ф е р х а д. Принимаю.
М е х м е н э Б а н у. Может быть, не окончив своей работы, ты умрешь.
Ф е р х а д. Принимаю.
Молчание. Мехменэ Бану поднимается с трона.
М е х м е н э Б а н у. Хорошо. Иди. Идите все.
Ферхад, визирь и стражники выходят. Мехменэ Бану садится на трон; съежившись, закрыв лицо руками, рыдает.
М е х м е н э Б а н у. Ширин моя! Ферхад! Ферхад!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ПРОЛОГ
Справа на авансцену выходит толпа народа. Это жители Арзена. У одних в руках факелы, у других — фонари. Слеза на авансцену выходит Эшреф и человек из Багдада. Останавливаются и смотрят на толпу.
1-й г о р о ж а н и н. Опоздали! Опоздали!
2-й г о р о ж а н и н. Ещё час нам идти. Скоро солнце взойдет...
1-й г о р о ж а н и н. До восхода солнца не дойдем...
2-й г о р о ж а н и н. Не увидим его...
1-й г о р о ж а н и н. Опоздали! Опоздали!
Ч е л о в е к и з Б а г д а д а. Куда эта толпа направляется, Эшреф-уста?
Э ш р е ф. К Железной горе. Ферхада хотят увидеть. Сегодня исполнилось десять лет, как он начал рубить гору.
Ч е л о в е к и з Б а г д а д а. Эта весть дошла и до Багдада. Мы не верили. Выходит, это правда!
3-й г о р о ж а н и н (своей жене). Разве можно так мучить шестимесячного ребенка!
Ж е н щ и н а с р е б е н к о м (мужу). Ничего не делается без мучения. Пусть привыкает. Разве я мало мучилась, когда его рожала? Я ему Ферхада покажу!
3-й г о р о ж а н и н. Устала ты. Дай, я мальчика понесу.
Ж е н щ и н а с р е б е н к о м. Нельзя, уронишь еще...
1-й г о р о ж а н и н. Опоздали! Опоздали!
2-й г о р о ж а н и н. Скоро солнце взойдет...
Ч е л о в е к и з Б а г д а д а (Эшрефу). Значит, он встает с солнцем, начинает работу и до захода солнца...
Э ш р е ф. Да, до захода солнца трудится.
Ч е л о в е к и з Б а г д а д а. Ну, а если этот народ, что идет посмотреть на Ферхада, не дойдет до восхода солнца к Железной горе?
Э ш р е ф. Тогда они послушают гул его стопудовой палицы. Представь себе, что десять тысяч человек поют, десять тысяч сазов играют, — вот какой это звук! Страшный, но необыкновенно прекрасный! Печальный, но рождающий надежду!
Ч е л о в е к м а л е н ь к о г о р о с т а (догоняет человека высокого роста, тянет его за полу). Постой, брат... И ты с ума спятил!
Ч е л о в е к в ы с о к о г о р о с т а. Оставь, полу оторвешь!
Ч е л о в е к м а л е н ь к ог о р о с т а. Этот темный народ не знает, что делает! Пророком сделали этого маляра!
Ч е л о в е к в ы с о к о г о р о с т а. Да нет. Какой там пророк! Ни пророк, ни шайтан... Такой же, как ты и я, сын человека.
Ч е л о в е к м а л е н ь к о г о р о с т а. Для собственной пользы старается, скотина! Упрямый, как бык! Знаем, куда метит! Вбил себе в голову — женюсь на Ширин, буду зятем государыни! Вот и взялся гору рубить... Разве не глупец? Жадность завесила его глаза! Разве такую гору можно прорубить?
Ч е л о в е к в ы с о к о г о р о с т а (к человеку маленького роста). Говорю тебе, отпусти полу... (Вырывает полу из его рук.) Знаю я тебя! Как только вода пойдет — первый ты с кувшином прибежишь!
Достарыңызбен бөлісу: |