«левый поворот»

2. «СВОИ СРЕДИ ЧУЖИХ»

Вернемся к тому, что происходило в самом наркомате в 1937 г. Как мы помним, с разоблачения начальника СПО Молчанова началась работа нового наркома. Очень выразительно эта ситуация была описана в выступлении Ягоды на пленуме: «т. Сталин меня предупредил однажды насчет Молчанова. Он мне прямо сказал, что Молчанов, что-то Медведем от него пахнет, не похож ли он на Медведя? Я ему сказал, что Медведя в нем нет. И к Мол­чанову трудно было придраться. Человек работал день и ночь. (Сталин: «Я сказал: либо он тупица, либо подозрительный человек».) Да, это было в 1935 году»¹⁷⁰.

Странный образ «Медведем от него пахнет». Но видимо, для Сталина и Ягоды (а может и не только для них), этот сленг был понятен. Постараемся и мы разобраться в этом. Сленг всегда имеет много смыслов.

Речь идет о ФИЛИППЕ ДЕМЬЯНОВИЧЕ МЕДВЕДЕ (1889 г.р., рабочий, белорус, в партии с 1907 г., принят по рекомендации Дзержинского, в ВЧК с 1918).

Простой смысл очевиден: «либо он тупица, либо подозрительный человек», т.е. - будучи руководителем областного управления НКВД и близким другом Кирова, Медведь, тем не менее, не уберег жизнь своему патрону. И это притом, что контроль НКВД за пограничным Ленинградом был очень жесткий, а Николаев находился в поле зрения охраны Кирова. Мы имеем дело с преступной халатностью или злым умыслом.

Вместе с тем слова Сталина (в контексте убийства Кирова) имеют ряд подтекстов. Как известно, существуют три версии событий 1 декабря 1934 года: официальная 1934-35 гг. – убийство ленинградского лидера троцкистами, убийство Кирова по приказу Сталина и убийство Кирова на бытовой почве – ревность. Я не буду сейчас анализировать эти версии подробно. Для нас важно не то, что произошло в реальности, а как это было интерпретировано в то время. Здесь некоторых читателей может быть ждет ряд сюрпризов. Дело в том, что все, что говорилось в 60-ых в качестве доказательства причастности Сталина к убийству Кирова, было хорошо известно в 30-ые. Буланов рассказывал на процессе «правотроцкистского центра»: Ягоде «было известно, что готовится покушение на Сергея Мироновича Кирова, что в Ленинграде у него был верный человек, посвященный во все - заместитель начальника управления НКВД по Ленинградской области Запорожец, и что тот организовал дело так, что убийство Николаевым Кирова было облегчено, проще говоря, было сделано при прямом попустительстве, а значит и содействии Запорожца. Я помню, что Ягода мельком рассказал, ругая, между прочим, Запорожца за его не слишком большую распорядительность: был случай чуть ли не провала, когда по ошибке, охрана за несколько дней до убийства Кирова задержала Николаева, и что у того в портфеле была найдена записная книжка и револьвер, но Запорожец вовремя освободил его. Ягода далее рассказал мне, что сотрудник ленинградского управления НКВД Борисов был причастен к убийству Кирова. Когда члены правительства приехали в Ленинград и вызвали в Смольный этого Борисова, чтобы допросить его как свидетеля убийства Кирова, Запорожец, будучи встревожен этим и опасаясь, что Борисов выдаст тех, кто стоял за спиной Николаева, решил Борисова убить. По указанию Ягоды Запорожец устроил так, что машина, которая везла Борисова в Смольный, потерпела аварию. Борисов был при этой аварии убит и, таким образом, они избавились от опасного свидетеля. Мне стала тогда понятна та исключительно необычайная забота Ягоды, которую он проявил, когда Медведь, Запорожец и остальные сотрудники были арестованы и преданы суду. Я припомнил, что лично мне он поручил заботу о семье Запорожца, о семье Медведя, помню, что он отправил их для отбывания в лагерь не обычным путем, он их отправил не в вагоне для арестованных, а в специальном вагоне прямого назначения. Перед отправкой он вызывал к себе Запорожца и Медведя». Здесь мы имеем почти все элементы будущего доказательства виновности Сталина: «агент Кремля» Запорожец, арест и странное освобождение Николаева, смерть Борисова, спецвагон, как «знак избранности» для Медведя и Запорожца. Интересно, что и Шрейдер и Орлов далеко от этой версии не отходят.

Шрейдер знал Медведя лично и очень уважал. «В одном только я был твердо уверен, пишет он, - в том, что на­чальник Ленинградского УНКВД Филипп Демьянович Медведь, безгранично любивший Сергея Мироновича, не мог иметь никакого отношения к этому подлому злоде­янию»¹⁷¹. Дальше Шрейдер рассуждает о вражде Сталина к Кирову, вспоминает известную историю с голосованием на XVII съезде, вспоминает об аресте Николаева за несколько дней до покушения и его загадочном освобождении, о гибели начальника охраны Кирова и т.п.

Это же рассказывает Орлов, только он начинает с «вагона»: «я встретил одного из вновь назначенных руководителей ленинградского управления НКВД, с которым мы вместе служили в Красной армии в гражданскую войну. В разговоре мы, естественно, коснулись тех перемен, которые произошли в Ленинграде после убийства Кирова. Выяснилось, что бывший начальник ленинградского управления НКВД Медведь и его заместитель Запорожец, приговорённые по "кировскому делу" к тюремному заключению, вовсе и не сидели в тюрьме…Их назначили на руководящие посты в тресте "Лензолото", занимавшемся разработкой богатейших золотых приисков в Сибири. "Им там живётся совсем не плохо, хотя, конечно, похуже, чем в Ленинграде, - сообщил мой старый приятель. - Медведю даже позволили захватить с собой его новый кадиллак". Он добавил, что капризная жена Медведя уже трижды побывала у него в Сибири, каждый раз намереваясь остаться там с мужем, однако всякий раз возвращалась обратно в Ленинград. При этом, как и прежде, ей выделяли в поезде отдельное купе первого класса и полный штат обслуги». Дальше все то же с подробностями: «плохой» Запорожец, арест Николаева, смерть Борисова и т.д.

Иными словами, перед нами рассказ о том, как обсуждалась «кировская история» в НКВД. Какие задавались вопросы и какие делались наблюдения. Так сказать, «треп в курилке». А вот какие делались выводы?

Буланов на следствии и на процессе «правотроцкистского блока» все валил на Ягоду, но это определяется направлением суда. Ягода, кстати, в убийстве Кирова себя виновным не признал: «Неверно не только то, что я являюсь организатором, но неверно и то, что я являюсь соучастником убийства Кирова. Я совершил тягчайшее служебное преступление - это да. Я отвечаю за него в равной мере, но я - не соучастник».¹⁷²

Шрейдер много раз повторяет, что «тогда, в 1934 — 35 годах, находясь в самой гуще партийных масс и руководителей партийных и советских учреждений, я не встретил ни одного сомневающегося в правдивости га­зетных утверждений и ни одного, кто высказал какое-либо подозрение о причастности к убийству С.М.Кирова Ста­лина или Ягоды. Мы твердо верили, что подлые происки «троцкистов-террористов» мешают нашей расцветающей стране еще быстрее двигаться вперед к социализму и ком­мунизму, и были полны решимости бороться со всеми, кто нам мешает».

При этом он приводит интересные свидетельства: «Не помню, кто мне рассказывал об этом суде (речь идет о суде над Медведем и Запорожцем – Л.Н.): Стырне, Островский или Бельский (скорее всего, все трое), но в среде чекистов многократно цитировали фразу, сказанную Медведем: «Что я мог сделать, когда мне навязали в за­местители такую сволочь, как Запорожец, и солдафона и болвана Фомина». Действительно, «начальник всегда прав», «я – начальник, ты - дурак». За годы службы генералом Медведь, видимо, настолько хорошо усвоил это, что уже забыл о личной ответственности за вопиющий провал в работе и во всем винит подчиненных. Более того, чекисты сочувствовали «пострадавшим»: «провожали на вокзал»¹⁷³, слали подарки Запорожцу и т.п. «Кадиллак» вот сохранили. Между прочим, «кадиллак» это не просто машина - это символ. Процитирую рассказ В.Жуковского – сына заместителя Ежова: «Ранг любого ответработника был виден также по его автомобилю. Закрытые «Паккарды» и «Кадиллаки» - для самых важных персон. «Бьюики» и «Линкольны» - ступенью ниже».¹⁷⁴ У Берия был «Паккард»…

Иными словами, перед нами еще один аспект проблемы – корпоративная солидарность чекистского начальства, стремящегося выгородить «своих». И это тоже «запах Медведя». Это тоже либо глупо, либо подозрительно.

Но есть еще один аспект вопроса. Был ли политический заказ – «виноват ли Сталин»? Орлов убежден, что Кирова убили по приказу Сталина, организатором убийства был заместитель Медведя - Иван Запорожец. Интересно разобраться в источниках информированности Орлова. Главный информатор, конечно, – Миронов, «которого Сталин брал с собой в Ленинград для расследования убийства и который затем был оставлен в Ленинграде в качестве руководителя ленинградского управления НКВД, с полномочиями диктатора»¹⁷⁵.

Орлов рассказывает целую историю о том, как Сталин вызвал Запорожца себе и поставил «задачу», как Запорожец нашел Николаева и т.д. Сразу следует заметить, что рассказ Орлова содержит неточности: Запорожец, видимо, не мог отдать приказ об освобождении Николаева т.к. лежал в больнице, Сталин не допрашивал Борисова и т.д. – тот погиб, когда его везли на допрос¹¹. Но, основной интерес представляет другое – действительно ли все это рассказал Миронов? А мог ли он знать о приказе Сталина Запорожцу? По словам самого Орлова, на встрече Сталина с Ягодой и Запорожцем, перед направлением последнего в Ленинград, Миронова не было – тогда «кто проболтался»? Сталин, Ягода, Запорожец? После убийства Кирова, встреча Сталина, сначала с Медведем, а затем с Запорожцем, прошла без Миронова. Единственное, что Миронов видел - это встреча Сталина с Николаевым. Приведем весь рассказ Орлова: «Сталин сделал ему знак подойти ближе и, всматриваясь в него, задал вопрос, прозвучавший почти ласково:

- Зачем вы убили такого хорошего человека?

Если б не свидетельство Миронова, присутствовавшего при этой сцене, я никогда бы не поверил, что Сталин спросил именно так, - настолько это было непохоже на его обычную манеру разговора.

- Я стрелял не в него, я стрелял в партию! - упрямо отвечал Николаев. В его голосе не чувствовалось ни малейшего трепета перед Сталиным.

- А где вы взяли револьвер? - продолжал Сталин.

- Почему вы спрашиваете у меня? Спросите у Запорожца! - последовал дерзкий ответ.

Лицо Сталина позеленело от злобы. "Заберите его!" - буркнул он.

Уже в дверях Николаев попытался задержаться, обернулся к Сталину и хотел что-то добавить, но его тут же вытолкнули за дверь.

Как только дверь закрылась, Сталин, покосившись на Миронова, бросил Ягоде: "Мудак!" Не заставляя себя специально просить, Миронов направился к выходу. Несколько минут спустя Ягода слегка приоткрыл дверь, чтобы вызвать Запорожца. Тот оставался наедине со Сталиным не более четверти часа. Выскочив из этой зловещей комнаты, он зашагал по коридору, даже не взглянув на Миронова, продолжавшего сидеть в приёмной»¹⁷⁶. Следует заметить, что все происходящее, включая сталинскую оценку наркома можно оценить двояко – и как симптом сговора, и как недовольство преступной халатностью чекистов. Иными словами, если Орлов не выдумал рассказы Миронова, то комиссар ГБ, доверенное лицо вождя, домыслил (или «вычислил») преступные мотивы Сталина (вне зависимости от того были ли они на самом деле) и рассказывал о них другому видному чекисту.

Еще интереснее рассказ Шрейдера: «я услышал от родственника Ф.Д.Медведя, Дмитрия Бори­совича Сорокина, в семье которого Филипп Демьянович встречал грустный для него 1935 год, что, оставшись после ужина вдвоем со своим родственником, Медведь сказал: «Если останешься жив, запомни: идейный вдохновитель убийства—Сталин, а исполнители—Ягода и Запорожец»... Надо полагать, что Филипп Демьянович, как опытнейший чекист, имел веское основание сделать по­добный, страшный по тому времени вывод. Ведь Медведь после убийства С.М. Кирова еще несколько часов оставался начальником УНКВД, имел возможность допросить на­чальника охраны Кирова, а также ряд других сотрудников УНКВД. Медведь видел Сталина в Ленинграде, куда тот выехал сразу после убийства Кирова, затем был у Сталина в Москве, когда тот вызвал его к себе и спросил: как следует поступить с ним? То есть с Медведем, который, дескать, не доглядел и допустил убийство Кирова. Вместо ответа Медведь показал на висевшей в кабинете карте на Колыму, как бы приговаривая себя к ссылке, и Сталина вполне уст­роил этот самоприговор Медведя. Филипп Демьянович слышал голос Сталина, видел выражение его глаз и, кроме того, возможно, знал многое из того, о чем мы могли толь­ко догадываться¹⁷⁷(выделено мной – Л.Н.)».

Миронов слышит допрос Николаева и «понимает», Медведь, «слышит голос», видит «выражение глаз» и «догадывается». Конечно, настоящие инженеры человеческих душ никакие не писатели, а советские чекисты. Они, наверное, многое могли бы увидеть в глазах Сталина, если заглянули бы туда, только не отведут ли они глаз? Но это лирика… Если по сути, то это означает, что в среде высшего руководства НКВД ходили разговоры о замысле Сталина убить Кирова, но доказательств у чекистов не было. Тогда как назвать эти разговоры: «глупость или предательство»? Опасная глупость болтать о вине Сталина без доказательств, и предательство – для генерала спецслужб - перекладывать свой провал на главу государства. Теперь посмотрим на все это глазами Вождя: чекисты либо ведут, мягко говоря, неуместные разговоры (если Сталин причастен к смерти Кирова, а Ягода – исполнитель), либо распространяют клевету (если Сталин непричастен к смерти Кирова). Тогда зачем они это делают? Вот каков контекст фразы: «Медведем пахнет». Теперь и понятен и еще один смысл разъяснения Сталина: «Я сказал: либо он тупица, либо подозрительный человек».

Слишком много «проколов» и «провалов», чтобы объяснять это все халатностью. Так или примерно так объясняет это Ежов: «Будучи в Ленинграде в момент расследования дела об убийстве Кирова, я видел, как чекисты хотели замять дело».

...Летом 1933 года Авель Енукидзе пригласил к себе Дирксенса, советника посольства фон Твардовски. Присутствовали заместители наркома иностранных дел Крестинский и Карахан. Енукидзе говорил о том, что «руководящие деятели Советского Союза» проявляют «полное понимание развития дел в Германии». Им ясно, что после захвата власти «агитационный» и «государственный» элементы внутри партии постепенно размежуются. Постепенно сформируется «государственно-политическая линия». Енукидзе утверждал, что, как и в Германии, в СССР «есть много людей, которые ставят на первый план партийно-политические цели и которых надо сдерживать с помощью государственно-политического мышления»¹⁷⁸.

В рамках реализации этой линии Радек, который в то время был консультантом и близким доверенным лицом Сталина по внешнеполитическим вопросам, публикует в «Известиях» статью, в которой пишет, что "наличие в Германии фашистской власти не может быть причиной враждебных отношений между СССР и Германией... От Германии зависит рассеять недоверие, которое вызывает её политика"¹⁷⁹.

О том, что происходило дальше, мы можем узнать из материалов бухаринского процесса, где фигурировала информация о переговорах Карахана с немцами в 1935:

«Вышинский: Что говорили по этому поводу Енукидзе и Карахан? (в 1935 – Л.Н.)

Бухарин: Они подтвердили, во-первых, что Карахан заключил договор с немцами на условиях экономических уступок; во-вторых, что немцы выставили требование относительно уступок территории, на что Карахан ответа не дал, заявив, что это дело должно быть обсуждено… В третьих, относительно договоров СССР с Чехословакией и Францией о взаимной помощи. Немцы требовали разрыва этих договоров, а Карахан ответил на этот вопрос утвердительно, мы рассчитывали, что немцев надуем и это требование не выполним…¹⁸⁰»

Практически речь идет о вполне реальном соглашении. СССР выигрывает нейтралитет, направляет Германию на запад и теряет только «экономические уступки» (поставки продовольствия и нефти по льготным ценам?), потому что все остальное – только слова.

Важнейшим звеном этой стратегии была т.н. «миссия Канделаки». Давид Владимирович Канделаки, бывший эсер, затем большевик, был назначен торговым представителем в Швецию, а затем в Берлин. В столице Германии он встречался с крупнейшим банкиром НСДАП, министром финансов Яльмаром Шахтом. Посредником в переговорах выступал референт Шахта Герберт Геринг — двоюродный брат Германа Геринга. Канделаки было поручено сообщить Шахту: Содержание разговора передано «товарищам, руководящим нашей внешней политикой, и я хочу поделиться с Вами впечатлениями, вынесенными из моих бесед с ними. Ни у кого из них я не заметил абсолютно никакой враждебности к Германии и к ее интересам. Они все утверждают, что изменение взаимоотношений с Германией в течение последних двух лет произошло отнюдь не по инициативе СССР. Советское правительство не вмешивается во внутренние дела других государств и не внутренний режим этих государств определяет отношение к ним совправительства. Оно поэтому готово было по-прежнему развивать с Германией наилучшие отношения, в особенности экономические, которые оно очень ценит. К сожалению, определенные угрозы по адресу СССР, исходившие из весьма авторитетных германских источников, не могли не побудить советское правительство принимать меры предосторожности. Мы пытались получить гарантии от самого германского правительства, но это не удалось. Отсюда и заключение советско-французского пакта о взаимной помощи, когда одно из этих государств будет в состоянии самообороны... Мои товарищи считают, что заключенный пакт не только не должен мешать, а, наоборот, может помочь установлению более спокойных и наилучших корректных отношений с Германией, а также дальнейшему развитию экономических отношений. Мое правительство всегда будет готово внимательно рассмотреть и обсудить предложения о расширении экономических отношений».¹⁸¹

С самого начала миссия Канделаки наталкивалась на скрытое сопротивление наркома Литвинова. Он, утверждая, что Канделаки неопытен, предлагал вести переговоры через полпреда в Берлине – Сурица. Последний же утверждал: «Все мои общения с немцами лишь укрепили уже раньше сложившееся у меня убеждение, что взятый Гитлером курс против нас остается неизменным и что ожидать каких-либо серьезных изменений в ближайшем будущем не приходится. Все мои собеседники в этом отношении единодушны. У Гитлера имеются три пункта помешательства: вражда к СССР, еврейский вопрос и аншлюс. Вражда к СССР вытекает не только из его идеологической установки к коммунизму, но составляет основу его тактической линии в области внешней политики. Гитлер и его ближайшее окружение крепко утвердились в убеждении, что только на путях выдержанного до конца антисоветского курса третий рейх сможет осуществить свои задачи и обрасти союзниками и друзьями»¹⁸².

В результате Литвинов делал вывод: «Шахт, которого еще недавно тов. Канделаки предлагал нам поддерживать против Гитлера, поддерживает завоевательные стремления Гитлера на Востоке»¹⁸³. Сталин со своей стороны давал понять, что он поддерживает миссию Канделаки. 5 сентября 1935 он пишет Кагановичу: «Письмо Канделаки читал. Дела идут у нас в Германии, по-видимому, не очень плохо. Посылаю его Вам. Передайте от меня т. Канделаки привет и скажите, чтобы он настаивал на получении от немцев всего, что нужно нам по военному делу и красителям»¹⁸⁴.

3 декабря 1935 г. Литвинов информировал Сталина о контактах посла Сурица с политическими деятелями Германии и предлагал в ответ на антисоветскую кампанию в Германии «дать нашей прессе директиву об открытии систематической контрпропаганды против германского фашизма»¹⁸⁵. Фактически он пытался поставить палки в колеса Канделаки. В январе 1936 г. Канделаки сообщал, что Шахт утверждал: «Если бы состоялась встреча Сталина с Гитлером, многое могло бы измениться». На докладе Канделаки Сталин написал: «Интересно. И. Ст.» — и ознакомил с ним Ворошилова и Кагановича.

7 декабря 1936 г. Суриц сообщил в НКИД о предложении Герберта Геринга организовать встречу с Германом Герингом для «необязывающего обмена мнениями».

На этой стадии переговоров Канделаки пытался убедить Сталина, что эта встреча может привести к результату: «Брат Геринга …и др. лица этой группы усиленно советовали мне встретиться с Герингом, подчеркивая, что Геринг в вопросах советско-германских отношений занимает особую позицию. Брат Геринга, между прочим, в разговоре со мной употребил характерную фразу: «Если не хотите ничего делать, то хотя бы выслушайте и убедитесь, что не все собаки кусают, которые лают»¹⁸⁶. Встреча Сурица с Германом Герингом состоялась 15 декабря 1936 года. Геринг дал понять полпреду, что «при теперешнем положении вещей повлиять на изменение политических отношений он мог бы, лишь опираясь на реальные данные и на свое внутреннее убеждение, что и СССР хочет нормальных отношений с Германией, и в первую очередь, хозяйственных»¹⁸⁷.

Вскоре после очередной встречи с Шахтом Канделаки отбыл в Москву, чтобы доложить о своей беседе руководителям СССР. В итоге 8 января 1937 г. был утвержден «проект устного ответа Канделаки», составленный Литвиновым. На проекте есть визы пяти членов Политбюро ЦК ВКП(б): Сталина, Молотова, Кагановича, Орджоникидзе, Ворошилова. В проекте, в частности, говорится: «Советское правительство не только никогда не уклонялось от политических переговоров с германским правительством, но в свое время даже делало ему определенные политические предложения. Советское правительство отнюдь не считает, что его политика должна быть направлена против интересов германского народа. Оно поэтому не прочь и теперь вступить в переговоры с германским правительством в интересах улучшения взаимоотношений и всеобщего мира. Советское правительство не отказывается и от прямых переговоров через официальных дипломатических представителей; оно согласно также считать конфиденциальными и не предавать огласке как наши последние беседы, так и дальнейшие разговоры, если германское правительство настаивает на этом»¹⁸⁸. Литвинов и на этом этапе хотел, чтобы переговоры вел Суриц.

Встреча Канделаки с Шахтом, как и ожидалось, произошла 29 января 1937 г. Канделаки зачитал вышеприведенный советский текст заявления. В ответ Шахт снова заявил, что все демарши должны делаться советским полпредством непосредственно МИДу Германии. Канделаки с этим согласился, но попросил пояснить, будут ли такие переговоры иметь хоть малейший шанс на успех. Шахт направил отчет об этой встрече Нейрату, в котором рекомендовал ответить торгпреду так: Германия готова вести переговоры с Москвой после «ясно выраженной декларации, сопровождаемой необходимыми гарантиями» об отмежевании СССР от коминтерновской пропаганды. Нейрат согласился. Он писал Шахту: «Вчера во время личного доклада фюреру я говорил ему о ваших беседах с Канделаки и особенно о заявлении, сделанном вам от имени Сталина и Молотова... Я согласен с фюрером, что в настоящее время они (переговоры с русскими) не приведут ни к какому результату и скорее всего будут ими использованы для достижения желаемой цели тесного военного союза с Францией и при возможности дальнейшего сближения с Англией. Какая-либо декларация русского правительства о том, что оно отмежевывается от Коминтерна, не будет иметь, после опыта с подобными декларациями в Англии и Франции, ни малейшей практической пользы и поэтому будет недостаточной. Совсем другое дело, если ситуация в России будет развиваться дальше в направлении абсолютного деспотизма на военной основе. В этом случае мы, конечно, не упустим случая снова вступить в контакт с Россией... Ваш Нейрат»¹⁸⁹.

16-го марта Канделаки «пригласил к себе … Герберт Геринг (двоюродный брат генерала Геринга и ближайший помощник Шахта), который заявил, что он уполномочен передать … следующее: «После длительного обсуждения и изучения Вашего ответа, переданного Вами 29-го января с.г. Шахту, немецкая сторона пришла к следующему выводу: в Вашем ответе Шахту не содержится конкретных предложений для обсуждения. Но главное заключается в том, что немецкая сторона не видит в настоящее время различия между советским правительством и Коминтерном. Вследствие этого немецкая сторона не считает целесообразным продолжать переговоры, ибо не видит для них базы»¹⁹⁰.

Канделаки ответил Герингу, «что, во-первых, вопрос о политических переговорах был выдвинут Шахтом, а не нами, и поэтому конкретные предложения должны были быть сделаны немцами, что и вытекало из всех переговоров с Шахтом; во-вторых, если немецкая сторона не желает видеть различия между советским правительством и Коминтерном, то, конечно, нет базы для переговоров»¹⁹¹. С точки зрения Льва Безыменского «практически все усилия Канделаки не привели к результатам. Скепсис Литвинова оказался прозорливее хитроумного замысла Сталина»¹⁹². Через две недели после очередных встреч Канделаки было опубликовано сообщение об освобождении Д. В. Канделаки от обязанностей торгпреда СССР в Германии. В том же номере газеты публиковалось постановление Президиума ЦИК СССР о его утверждении заместителем наркома внешней торговли СССР. 5 апреля 1937 г. Суриц выехал в Москву для консультаций. 7 апреля он был освобожден от должности полпреда СССР в Германии и переведен полпредом во Францию. 17 апреля 1937 г. Литвинов направил временному поверенному в делах СССР во Франции Е. В. Гиршфельду и полпреду СССР в Чехословакии С. С. Александровскому телеграмму с опровержением слухов: «Заверьте МИД, что циркулирующие за границей слухи о нашем сближении с Германией лишены каких бы то ни было оснований. Мы не вели и не ведем на эти темы никаких переговоров с немцами, что должно быть ясно хотя бы из одновременного отзыва полпреда и торгпреда»¹⁹³.

В своих воспоминаниях В. Кривицкий, руководитель советской разведывательной сети в Западной Европе, утверждает, что в декабре 1936 г. получил странный приказ из Москвы: «заморозить» нашу разведывательную сеть в нацистской Германии. Несколько позже ему стало известно, что к этому времени личный эмиссар Сталина Д. Канделаки, который официально был торговым представителем в Германии, вступил в совершенно секретные переговоры с Гитлером. В марте 1937 г. Канделаки привез в Москву проект соглашения (подготовленный им и одобренный в Берлине) между Сталиным и Гитлером. Эмиссар был сразу же доставлен в Кремль для беседы со Сталиным. «Канделаки, — отмечает Кривицкий, — добился успеха там, где другие советские разведчики оказались бессильными. Он вел переговоры с нацистскими лидерами и даже удостоился личной аудиенции у самого Гитлера. Истинная цель миссии Канделаки была известна только пяти-шести людям. Сталин считал это триумфом своей личной дипломатии, так как теперь в течение многих лет он один мог контролировать ход развития Советского государства. Только немногие из его ближайших помощников знали об этих переговорах. Наркомат иностранных дел, Совет Народных Комиссаров и Центральный Исполнительный Комитет не принимали участия в политической игре Сталина — Канделаки.

Теперь, в апреле 1937 года, после возвращения Канделаки в Москву Сталин был уверен, что союз с Гитлером - дело решенное. В тот момент, когда шли переговоры с Гитлером, он уничтожал своих старых товарищей, объявив их немецкими шпионами. Он узнал, что в настоящее время Германия не представляет для него реальной угрозы. Путь для чистки Красной Армии был свободен»¹⁹⁴.

Кривицкий утверждает, что Канделаки смог установить контакт между Сталиным и Гитлером и в апреле это соглашение должно было вступить в силу. Современные исследователи же не нашли документов об этом соглашении. Кто прав? Конечно, документов могло не остаться, или они еще не найдены. С другой стороны, если соглашение действительно было, то неясно, во-первых, почему пришлось заново устанавливать контакт Астахову в 1939 и, во-вторых, почему Канделаки расстреляли. В 1937 году Берия докладывал Сталину «о шпионской работе Давида Канделаки… Устанавливается, что Д.Канделаки… связался с представителями фашистской Германии – Шахтом, Герингом и Геббельсом». Естественно, все это было «по заданию всесоюзного центра к-р. организации правых»¹⁹⁵… Это, конечно, работает на вариант, что соглашения не было. Тогда возникает вопрос – рассказ Кривицкого – ошибка или дезинформация?

Давайте попытаемся рассмотреть события в более широком контексте. Немцы ясно давали понять, что ждут от Советского руководства отказа от идеологии Коминтерна и считают, что реально соглашение возможно, только если события в СССР будут развиваться в направлении военной диктатуры. «Совсем другое дело, если ситуация в России будет развиваться дальше в направлении абсолютного деспотизма на военной основе. В этом случае мы, конечно, не упустим случая снова вступить в контакт с Россией»... Что это значит?

В руководстве СССР всегда были силы, заинтересованные в сотрудничестве с Германией.

Посол Германии в СССР Г. фон Дирксен утверждал, что в советском руководстве прогермански настроены, в первую очередь, Орджоникидзе и Енукидзе.

Ситуация в НКИД, по его мнению, определялась противостоянием Литвинов – Крестинский. «Литвинов не был заядлым сторонником политики Рапалло, но всего лишь вынужденно следовал ей по долгу службы. Хотя он горячо отрицал какие-либо сомнения и колебания в отношении его веры в возможность сотрудничества с Германией, симпатии его явно были на стороне Великобритании, где он провел годы ссылки и где женился на англичанке»¹⁹⁶. В противоположность ему зам. наркома Крестинский «питал искренние симпатии к Германии». Проблема осложнялась конфликтом между этими руководителями. По мнению Дирксена, «его (Крестинского – Л.Н.) место в партийной иерархии, … было значительно выше, чем у Литвинова. Крестинский принадлежал к старой гвардии и, более того, он сражался в революционной войне в России, а не сбежал в сравнительно комфортабельную ссылку в Цюрих, Берлин или Пари, как это сделал Литвинов»¹⁹⁷. Немецкий посол, правда, не учитывает, что Крестинский участвовал в оппозиции, в отличие от Литвинова.

Это было мнение Дирксена до 1933 года, однако и потом ситуация принципиально не изменилась. Крестинский достаточно ясно излагал свою позицию на процессе 1938 года: «Необходимо прямое соглашение с какой-нибудь буржуазной страной… Зачаточным соглашением такого рода является наше соглашение с рейхсвером. Но … нашим контрагентом в этом деле является только рейхсвер, а не германское правительство в целом. Если рейсхвер при прежних правительствах играл решающую роль и можно было считаться с ним как с правительством в целом, то с приходом Гитлера к власти …нельзя индентифицировать германское правительство с рейсхвером и надо постараться, чтобы нашим контрагентом стал не только рейхсвер, но и германское правительство»¹⁹⁸.

Чаще всего рассматривали как потенциальных сторонников соглашения с Германией именно часть руководства РККА. Между вермахтом и РККА на протяжении 20-ых гг. существовало тесное сотрудничество в области техники и обучения кадрового состава. Посол Германии в СССР Дирксен утверждает, что такие «генералы, как Уборевич, Егоров, Корк, Хейдеман, Путна, Алкснис могли быть отнесены к тому же уровню, что и лучшие представители германского генералитета. Этих людей можно смело хвалить, поскольку все они стали жертвами чистки наряду с такими сомнительными, авантюрного склада типами, как Тухачевский». По мнению немецкого посла, Тухачевский «далеко не является тем прямолинейным и симпатичным человеком, столь активно выступающим в пользу германской ориентации, как Уборевич»¹⁹⁹.

Как известно, в 1935 году геостратегическая ситуация для СССР серьезно ухудшилась. Приход к власти Гитлера и, главное, соглашение между Германией и Польшей создали реальную угрозу для СССР войны на два фронта. В этой ситуации советское руководство решило дополнить дипломатические шаги Канделаки усилиями военных.

Под предлогом похорон английского короля Георга V, в начале 1936 года в долговременную поездку в Европу был направлен сам М. Тухачевский. Однако задача его миссии была неоднозначной. Судя по маршруту и поведению М. Тухачевского, его официальным и неофициальным, явным и тайным контактам, ему было поручено "зондировать" и, при благоприятном настрое возможных политических и военных партнеров, вести "работу" по двум внешнеполитическим направлениям: достигнуть полноценного военно-политического союза с Францией и Великобританией; восстановить дружеские отношения с Германией. При этом и той, и другой стороне это следовало показать, чтобы внушить беспокойство и тем самым сделать более сговорчивыми из опасения, что, в случае отказа от соглашений с СССР, одна страна рискует "толкнуть" его в "объятия" своего политического противника.

Известная журналистка Ж. Табуи вспоминала: "В последний раз я видела Тухачевского на следующий день после похорон короля Георга V. На обеде в советском посольстве русский маршал много разговаривал с Политисом, Титулеску, Эррио и Бонкуром... Он только что побывал в Германии и рассыпался в пламенных похвалах нацистам. Говоря о воздушном пакте между великими державами и Гитлером, он, не переставая, повторял: "Они уже непобедимы, мадам Табуи!". Один из гостей, крупный дипломат, проворчал мне на ухо, когда мы покидали посольство: "Надеюсь, что не все русские думают так"²⁰⁰. То же М. Тухачевский говорил румынскому министру иностранных дел Н. Титулеску в Париже в феврале 1936 г.

Вообще в Париже маршал не скрывал, «что поддерживает отношения с руководящими личностями немецкой армии"²⁰¹. Это было, скорее всего, преувеличением.

Во время своей миссии в Лондон-Париж в январе-феврале 1936 г. маршал Тухачевский дважды останавливался в Берлине. По свидетельству Г. Геринга, 26 января 1936 г. во время кратковременной остановки в Берлине М. Тухачевский пытался встретиться с А. Гитлером и военным министром генерал-фельдмаршалом В. фон Бломбергом, который еще в 1928 г. симпатизировал М. Тухачевскому.

На обратном пути он встречался с представителями РОВС.

Точно не известно, с кем из представителей РОВС встречался М. Тухачевский. Им мог быть начальник 2 отдела РОВС генерал А. фон Лампе, его заместитель, полковник А. Зайцов. Мог быть генерал В.В. Бискупский,. В 20-е годы он находился в приятельских отношениях с А. Розенбергом. В. Бискупский был хорошо знаком и с самим А. Гитлером. Дело в том, что после провала "пивного путча" легко раненый А. Гитлер некоторое время прятался от полиции в квартире генерала В. Бискупского²⁰².

Хотя встречи с представителями вермахата и высшего политического руководства Германии не состоялись, вместе с тем миссия Тухачевского имела успех. В Европе активно обсуждали «новую ситуацию». Президент Чехословакии Бенеш говорил о том чувстве озабоченности, которое появилось у Франции и Чехословакии после «откровенности Тухачевского» в разговоре с послом СССР в Праге Александровским. Иногда возникает ощущение, что президент Чехословакии воспринял слова Тухачевского о возможности соглашения СССР и Германии как реальную перспективу. Уже после разгрома «заговора военных» он говорил советскому послу: «Тухачевский — дворянин, офицер, и у него были друзья в офицерских кругах не только Германии, но и Франции (со времен совместного плена в Германии и попыток Тухачевского к бегству из плена). Тухачевский не был и не мог быть российским Наполеоном, но… перечисленные качества Тухачевского плюс его германские традиции, подкрепленные за советский период контактом с рейхсвером, могли сделать его очень доступным германскому влиянию и в гитлеровский период. Тухачевский мог совершенно не сознавать, что совершает преступление поддержкой контакта с рейхсвером. Особенно если представить себе, что Тухачевский видел единственное спасение для своей родины в войне рука об руку с Германией против остальной Европы, в войне, которая осталась единственным средством вызвать мировую революцию, то можно даже себе представить, что Тухачевский казался сам себе не изменником, а спасителем родины»²⁰³. Конечно, все это была игра Москвы.

В действительности все прогерманские заявления Тухачевского были, конечно, игрой, спланированной Кремлем. Минаков справедливо пишет, что лучше всего это доказывает, что после возвращения в Москву из турне по Европе Тухачевский получил повышение. 7 апреля на заседании Политбюро ЦК, было принято решение о создании в РККА Управления боевой подготовки. М. Тухачевский назначался 1-м замнаркома обороны и начальником Управления боевой подготовки РККА (официально с 9 апреля). Статус Управления боевой подготовки, судя по тому, что его начальником являлся 1-й замнаркома, оказывался выше статуса Генерального штаба.

Кстати игра продолжалась и позже - осенью 1936 г. по приглашению главнокомандующего райхсвером генерала Фрича на маневрах рейхсвера побывал и другой горячий сторонник соглашения с Германией маршал Уборевич.

Подведем в результате некоторые итоги. Политика СССР в 1935 и 1936 гг. включала себя официальную антифашистскую (в первую очередь антигерманскую) составляющую. В нее входили поддержка демократического и антифашистского движения, союз с Францией и Чехословакией, помощь республиканской Испании. Официальными трансляторами этой политики выступали наркомы Литвинов и Ворошилов, лидеры Коминтерна – Г.Димитров и Мануильский. Однако была и неофициальная, альтернативная составляющая – зондаж возможного соглашения с Германией. Это миссии Радека, Канделаки, Тухачевского. Ее реализовывали заместители наркомов – Крестинский и Тухачевский. Это нормально и естественно. Политика всегда предполагает работу с альтернативными сценариями.

Предположим, однако, что альтернативный сценарий становится основным. Возможно ли это? Безусловно, ведь он стал реальностью летом 1939 года.

Что мешало реализоваться ему раньше? Во-первых, конечно, позиция Германии, во-вторых, позиция антигерманских сил в СССР – Литвинова, руководителей Коминтерна. Трудно сказать, какую позицию занимал Каганович (и Ежов), но очевидно, что он был бы нежелательным партнером для переговоров с Германией, и, наоборот, устранение Кагановича было бы для немцев ясным сигналом к готовности СССР к переговорам. Фюрер, как известно, всегда был болезненно настроен относительно «возможностей еврейского влияния на Сталина в Москве»²⁰⁴.

Теперь давайте немного порассуждаем о гипотетических сценариях. Предположим, Сталин решил пойти на соглашение с Германией в 1937 году. Что это означает практически? Вероятно, смену наркомов иностранных дел и обороны. Литвинова – точно, что и произошло в 1939. Возможно, изменения в Коминтерне. Может быть, надо обезопасить себя от потенциальных противников своего нового курса. Видимо, надо изолировать некоторых советских политиков, может быть взять под контроль деятельность наиболее антигермански настроенных чекистов и т.п. А понимают ли все эти люди (деятели Коминтерна, чекисты и дипломаты) опасность для себя такого сценария? Конечно. Что они могут сделать, чтобы не допустить нежелательного сценария? Нанести превентивный удар по прогерманскому лобби.

Однако пока существует опасность нападения Германии, Польши и Японии на СССР – зондаж немцев с целью выиграть время – первостепенная задача и никакое видимое ослабление Тухачевского-Крестинского недопустимо. Они выполняют важнейшую задачу, без которой СССР стоит перед угрозой военно-политического поражения в ходе войны на два фронта.

В начале 1936 года Тухачевский ожидал начало этой войны уже в 1937 году, однако, летом 1936 года началась гражданская война в Испании. Италия и Германия активно включились в конфликт, и стало ясно, что в ближайшее время открытое вооруженное выступление против СССР не состоится. Может быть, и не случайно именно с этого момента в Москве начался «левый поворот» - переговоры с Германией перестали быть первоочередной задачей. Каганович и Ежов начали разворачивать репрессивную политику по «правому следу», под ударом окажутся прогермански настроенные политики – Карахан, Енукидзе, Крестинский. Все логично – в начале 1937 г. ситуация позволила нанести превентивный удар.

Теперь посмотрим на все глазами группы Крестинский - Тухачевский. Они сразу ощутили на себе последствия нового курса. На процессе 1938 года они так и говорили:

«Крестинский: В конце ноября на Чрезвычайном VIII Съезде Советов, Тухачевский имел со мной взволнованный серьезный разговор. Он сказал: начались провалы; очевидно, пойдет дальнейший разгром троцкистов и правых. Он делал выводы: ждать интервенции не приходится, надо действовать самим. Тухачевский говорил не только от своего имени, но и от контрреволюционной организации военных. Я поговорил с Розенгольцем, поговорил с Рудзутаком и мы пришли к выводу, что Тухачевский прав и дело не терпит²⁰⁵.