Литературный альманах Выпуск 3 Бишкек 2006

Данилыч

Жизнь Союза художников Киргизии конца 50-х и начала 60-х годов совершенно нельзя представить себе полной, если обойти ярко колоритную фигуру Григория Даниловича Бурлина.

Полуседой, всегда всклокоченный, на плечах солома и помет голубей, которых он разводил не единожды, невзирая на кражи.

Он начал появляться в Союзе художников в начале 50-х годов.

Самоучка, переменивший массу профессий, только с 35 лет начал заниматься скульптурой, став учеником О.М. Мануйловой.

Он был железнодорожником и нечаянно въехал на паровозе в закрытые ворота депо.

Был маляром и белил по случаю прибазарные хибары, работал каменщиком, делал памятники после ашхабадского землетрясения.

Был солдатом – в обозе и связи. И еще переменил массу профессий, оставаясь всюду «Данилычем» – как его называют в Союзе.

Окончил он семилетку где-то на Кубани – и сказал: «Все, закончил неполное среднее образование, и ни разу оно мне в жизни не потребовалось».

Последнее время работал печником, и с печей перешел на скульптуру.

На республиканских выставках был выставлен портрет его дочери Оли, и композиция, впоследствии вырезанная из дерева, – «Из прошлого»: киргизский крестьянин помогает тянуть волам соху. Работы были дружелюбно встречены. Был виден талант, а если не хватало мастерства и знаний, так это дело наживное – ведь только начинает человек работать профессионально.

Голубятник Данилыч вставал рано. Жили мы с ним в одном доме, разделяемом стенкой. Когда у него собирались гости, то у нас дрожали половицы и подпрыгивал стол – от пляски Данилыча и его гостей.

Где-то на рассвете вдруг слышишь: трах, тара-рах, бабах! – это Данилыч швыряет кирпичи по желтой крыше, гоняя голубей.

– Данилыч, имей совесть, ведь спим же, ну нельзя же так рано тарабанить…

– А я еще днем выспался, и нужно, как это, голубей поднять, а то заленятся.

Мастерская его была за стенкой. Второй час ночи. Я закончил работу для издательства, ложусь спать. Вдруг мерное постукивание, от которого того и гляди обрушится стенка. Это Данилыч, отоспавшись днем, принялся за работу – рубит из мрамора или из дерева.

– Данилыч, имей совесть, – говорит жена.

– А я забылся…

Двор его был переполнен пеньками, корягами, камнями, привезенными по случаю стволами деревьев – заготовками для скульптуры.

Живности у него перебывало всякой. То где-то орла достал с поломанным крылом, держал его под крыльцом, где хранил уголь, и кормил этого орла мясом. То черепаху достанет, а чтобы она не сбежала, провинтит отверстие сзади, в панцире, сделает крючок, как у автомобиля, – и гуляет черепаха у него на привязи. То откуда-то попугай залетит, то ворона…

Художник Зубахин говорит: «Что ты, Данилыч, какую-то бесполезную живность держишь, ты лучше бы кур развел или уток. Все польза была бы».

Неведомыми путями он познакомился с известным поэтом и скульптором В. Гончаровым. Поздно ночью лепили друг друга в мастерской Данилыча, назвав изображение – или друг друга – «Гений». Данилыч перевел в дерево бюст Гончарова, и посылкой отправил работу Гончарову.

Через какое-то время Гончаров присылает Данилычу свой новый томик стихов, где пишет в поэме, написанной белым стихом, о Данилыче и репродуцирует его портрет со слепыми шарами вместо глаз, экспрессивный и чем-то внутренним очень похожий.

Гапару Айтиеву отмечали 50-летие. Такого размаха тоя я еще не видел. Когда были приглашены художники – это был не первый, не последний заказ. Благоустроенный садик в его особняке был весь заставлен столами с восточными яствами (нет других слов). Столы ломились от обилия всех даров киргизской земли. Соответственно, разных напитков было в избытке.

Помню, Алтымыш Усубалиев как маэстро рисовал заученно на холсте – что вместе с подрамником, мольбертом, этюдником и набором импортных красок подарили юбиляру – дружеский шарж на Г. Айтиева.

Данилыч долго думал, что подарить Гапару, и сообразил совершенно неожиданное, в духе Данилыча. Из пенька вырезал голову, отдаленно напоминающую молодого Айтиева. Среди головы, где был трухлявый сучок, сделал отверстие, приладил к нему дверку, а в отверстие положил четвертинку водки. Взял слово, очень длинно и несуразно говорил, а потом продемонстрировал свой тайник. Смеху было много.

Великодушие и опыт Г. Айтиева были на высоте, и этим была сглажена двусмысленность подарка.

С каждым годом все труднее было Данилычу. Первая волна поощрений талантливого самоучки закончилась. Он был принят в Союз художников, забыл все прежние побочные заработки и решил заняться чистым творчеством. Получил несколько заказов по художественному фонду на декоративные скульптуры. Без знаний, без опыта с большим трудом сдал их. От заказов стали постепенно воздерживаться. Молчаливо не принимали работы на выставки.

И Данилыч ожесточился против своих товарищей скульпторов, имеющих художественное образование и получающих заказы, против художественных советов, против руководства Союза.

Откровенно с ним говорить воздерживались, боясь обидеть, да он и не желал знать и слышать какой-либо правды. Предлагали ему поступить на работу в сувенирный цех на твердую зарплату, но он воспринимал это как унижение.

Бедствовал отчаянно, живя на скромную зарплату жены – кассира парикмахерской, и еще более ожесточался.

Направили его на творческую базу в Майори в группу керамистов. Хотелось, чтобы освежился, посмотрел новое, поработал. Он побыл в группе, захватив с собой 19-летнего сына, и потом устроил небольшую гастрольную поездку по Советскому Союзу. Был в Крыму, на Кавказе, на родине в кубанских станицах, на Урале, в Куйбышеве, в Волгограде, Оренбурге, ночуя на скамейках скверов и на вокзалах, занимая деньги.

Мы обеспокоились: пропал Данилыч.

Жене его, Дусе, приходит извещение на багаж. Поехала она на железнодорожную станцию, а багаж ей не выдают: в адресе Данилыч по вечной небрежности и забывчивости написал вместо «Илларионовна» – «Ивановна». Так же к одному из праздников он прислал поздравительную открытку А. Михалёву, написав: «Михайлову Николаю Андреевичу».

– Данилыч, нельзя же так – это ведь неуважение, – говорят ему.

– Ничего, Михалёв догадается, что ему написано, а остальное все чепуха.

Данилыч долгое время был в Пржевальске, лечил скульптуру – доделывал детали, отбитые у фигур местными хулиганами.

В парке, между делом, увидев подходящую корягу, он вырезал фигуру на засохшем стволе, рядом с живым и могучим деревом.

И началось паломничество. Мороженщицы, продавщицы пива никогда не видели такого наплыва покупателей. Идут смотреть новую достопримечательность и заодно увеличивают выручку продавщиц.

На улице Белинского в городе Фрунзе, недалеко от дома, Данилыч вырезал на тополе две головы. Тополь стоял возле проектного института, и руководители учреждения пытались протестовать, так как никак эта работа не была одобрена и запланирована.

Я проходил однажды вечером мимо института, вижу – стоит лестница, которую Данилыч взял у сторожа института, и он рубает засохшие ответвления своими стамесками.

– Мать и дитя – я хотел сделать, – говорит он – и сделал.

В одном из номеров «Недели» появилась короткая информация о «неизвестном художнике, несущем красоту городу». Была фотография этого дерева с фигурами.

– Вы видели публикацию в «Неделе»? – спрашиваю Данилыча.

– Видел, но только, это, как что, так меня не называют.

Живет в его душе художник, и ни быт неустроенный, ни неудачи не могут убить его.

– Данилыч, что Вы скажете о работе Союза художников? – спрашивают его.

– А вот дадут мастерскую, тогда скажу, что хорошо Союз работает, а не дадут – значит плохо.

– Так скульпторам же предоставляют оборудованное подвальное помещение…

– Туда никто не пойдет, и это дело не выйдет, чтобы в подвале зарабатывать себе болезнь.

Тридцать первого января, когда по радио поздравили граждан с Новым годом и часы пробили двенадцать, в пять минут первого вдруг раздался пронзительный, требовательный звонок. Так может звонить только Данилыч. Звонок продолжался до тех пор, пока не подошли к двери и не открыли. Ну конечно, Данилыч! Уже проводивший старый год, явился с четком в руке.

– Это, как ее, заговорился сейчас на углу со знакомым и немного опоздал.

Беседа свелась к нескончаемому и бессвязному монологу Данилыча, который закончился около трех ночи.

Данилыч летом 1970 года поездил по республике. Был в районе Иссык-Куля, опять в Пржевальске, в Джеты-Огузе, на курорте Иссык-Ата.

Нашел там в долине речки большой, почти двухметровый камень, то ли из базальтовых темных пород, то ли из лабрадорита. Камень отдаленно напоминал женскую туфлю. Долго трудился Данилыч, чтобы довести до ясности первоначальный замысел природы.

Спрашивает как-то:

– Мне могут дать командировку на Иссык-Куль?

– Конечно, но нужно также указать тему.

– Я хочу ботинок довести.

– Данилыч, если бы вы это так и написали в заявлении на творческую командировку, боюсь, что для доделывания ботинка командировки не дадут.

Другой раз он говорит:

– У меня старая работа в дереве есть. «Из прошлого» называется. Я как-то говорил с Гапаром, он сказал, что это может быть темой для монумента. Так вот, я решил делать монумент для города Фрунзе, и чтобы это установили на главной площади.

– Большой монумент?

– Метров тридцать. А в высоту метров восемнадцать-двадцать.

– Да вы что, Данилыч?! Разве такую работу без договора, без проекта, без вложения больших средств можно поднять?

– Так вот мне и нужен договор от министерства культуры. И несколько человек исполнителей нужно, и архитектора хорошего.

– Не знаю, Данилыч, не так все это просто и не сразу делается, вы-то поймите.

– Вот, мне нужен такой договор.

Данилыч рассказывал:

«Я сидел в мастерской О.М. Мануйловой. Она стояла рядом, мы пытались растопить печку. У нас ничего не получалось, и мы от холода стучали зубами и дули в печку, которая так не хотела растопиться.

В это время входит сосед Мануйловой – судья там какой-то.

Ольга Максимилиановна и говорит:

– Я вам на здании прокуратуры барельеф сделала, неужели вам трудно помочь провести мне в дом паровое отопление? Ну чтоб хоть не мерзли мы. И работать было можно.

А чиновник судейский как возмутился:

– А чего вы на барельефе сделали: там и с той и с другой стороны изображено, как несут дары прокуратуре – то в виде даров сельского хозяйства, то промышленности. Это что – взятки, что ли? Смеются над нами, глядя на ваш барельеф. Что же тебе за это – отопление проводить?…

Немного времени прошло, как говоривший слова эти с оттенком возмущения был посажен за решетку за примитивные взятки и нарушение законности.

Он был почти соседом скульптора, народного художника Киргизской ССР Ольги Максимилиановны Мануйловой».

Так шла повседневная жизнь талантливого скульптора-самоучки, бывшего печника Григория Даниловича Бурмина. Среди эпиграмм того времени на наших художников была и на Данилыча:

Бурмин – ведь надо же залечь –

Лепил скульптуру –

Сделал печь.

А он продолжал напряженно работать, готовясь к новым выставкам. Лучшие работы Бурмина находятся в Киргизском государственном музее изобразительных искусств имени Г. Айтиева.