Литературный альманах Выпуск 3 Бишкек 2006

Власть имущий

Это было вскоре после безумно нахального перелета

ПВО столицы усилили, инверсионные следы тянулись за истребителями, кривились и таяли в вечернем небе. Мое раздумье медленно обращалось в транс. Мимо проносились властительные бюрократы с вертикальными морщинками промеж бровей, честные солдатики в темно-синих погонах с золотыми буквами «ГБ», интригующие евреи, готовые страдать, писать и влиять, немолодые люди с ищущими масонов глазами, обаятельные динамистки в юбочках с рискованными разрезами, втайне мечтающие о добродетельном замужестве, провинциальные отличницы со слезами на невинных глазах, мужественные рэкетиры, улыбающиеся иностранцы… Тихо запели ручные часы (к моему удивлению, звучала «Баньдерра росса» – я еще не привык к этим фокусам).

Часы напоминали, что меня через полчаса ждут.

Ждал меня один из сильных мира сего. Встречу мне удалось устроить с трудом, через врача, которому Т. был очень обязан.

Время было выделено ограниченное, не на даче (как я предполагал), не на квартире и не на работе, конечно. Я просто должен был подойти к одному дому на Бронной точно в 15, не раньше и никак не позже. Я купил электронные часы с сигналом и подошел к дому (это называется «точка рандеву») вовремя, раньше на две минуты. «Волга» выехала из-за угла, притормозила, водитель открыл мне дверцу. Я сел с ним рядом, Т., к моему смущению, сидел сзади.

Я неловко поздоровался. Он сказал мне, что ничего объяснять не надо, мой друг ему все рассказал. Он расспросил меня о работе, я словно бы отчитывался или давал интервью солидному, слегка высокомерному, не очень заинтересованному телеобозревателю…

Мы вышли где-то в новом районе, пошли по бульвару, сели на скамейку. Невдалеке пенсионеры (по виду – отставные офицеры) играли в домино. Т. с одобрением рассматривал веселых девушек, болтающих на скамейке напротив. Пессимизм, пропагандируемый либеральной прессой, не оказывал на молодежь какого-либо заметного воздействия.

Первые вопросы я задавал, присматриваясь к собеседнику, не слишком вслушиваясь (да и девчата напротив мешали), ведь все шло на запись. Т. отвечал вдумчиво, медленно, смотря почему-то не на меня, а на магнитофон. Но вот девушки со смехом убежали, я сосредоточился на Т. и спросил:

– Какие часы показывают правильное время два раза в сутки?

Он задумался и попросил повторить. Потом лицо его осветилось.

– В программе «Время»! Ее два раза в сутки показывают – утром и вечером!

Я удивился, он был доволен. Тут только Т. заметил, что девицы исчезли.

– Ни одной – куда подевались? Как из пулемета: тра-та-та! – подивился он.

Я сказал, что они пошли смотреть видеофильм. Т. омрачился:

– Насмотрятся, как раздеваются, и сами начнут.

Я возразил, что видеофильмы бывают и очень интересные, скажем, научно-фантастические, и рассказал про американский фильм о вертолете (кажется, «Синий гром»), специально предназначенный для борьбы с преступниками: такая у него аппаратура.

– …и вот он летит над толпой, стреляет в того, в кого
нужно.

– Не понял.

– Ну – тра-та-та, а попадает только в преступников!

– Как это – только в преступников? Это не пойдет. Это не то, что нам нужно. Так полиции будет бояться кто? Одни преступники. А надо, чтобы ее боялись все. Нет, пусть уж он и во всех попадает… немного, конечно, но пусть.

Это произвело на меня впечатление.

– Теперь представьте, что вы проходите подземным переходом от площади Свердлова к Охотному ряду…

(«Да когда он там последний раз проходил, – пронеслось у меня в голове, – что я говорю!» Но надо было завершать вопрос.)

– …и там продавец книг кричит…

– Почему?

– Продавец привлекает внимание покупателей выкриками: «Это книга о журналисте, который погубил массу народа!». О ком могла бы быть написана книга?

– Не о том, о ком надо. Нет такой книжки – жаль, что нет. В тридцать седьмом–тридцать восьмом журналисты много кого погубили. Вот напишет в газете, что такой-то, мол, враг народа, а реагировать кто должен? Органы.

– Чаще такие статьи писали о тех, кого уже посадили.

– Откуда вы это взяли?

Я не знал, что сказать. Действительно, откуда? В газетах

– Ответ принят.

Т., видимо, знал толк в таких ситуациях. Он одобрительно усмехнулся.

«Понимает ли он, что такое гений?» – подумал я и задал очередной вопрос:

– Почему так много гениев, которых признали после
смерти?

– Люди их не любят, и не знают, что они гении. Ну а потом уже ясно становится. Людям зачем гений? Спокойнее жить – вот это нужно.

– Значит, гении не нужны? Даже Сталин?

Т. ухмыльнулся.

– Вы же считаете, что не нужен.

Я промолчал, а он добавил:

– Истории-то они нужны, без них нельзя, но ведь и тяжело с ними – тоже факт.

Кости домино громко стучали о стол. Пенсионеры были азартны.

– Если бы существовал разум гораздо выше нашего, человеческого, в чем бы это проявилось? И как бы это на людей повлияло?

Т. задумался.

– Мы бы не смогли его использовать, – сказал он наконец.

Многое пронеслось у меня в голове за те несколько секунд, пока я делал пометки на карточке: и «Фабрика Абсолюта», и «мы поместили бы Всевышнего в турбогенератор». Но ничего этого Т. не читал, что было ясно и без дополнительных вопросов. Все-таки он – государственный деятель.

К следующему вопросу Т. отнесся вполне серьезно, чего я в душе не ожидал.

– Если бы вы знали заранее, что вас поймут и вы получите искренний ответ, то какой вопрос вы задали бы пришельцу из других звездных миров, инопланетянину, как сейчас говорят?

– Это с летающих тарелок?

– Да, с них.

– Это выдумки.

– Но вот представьте себе, что они есть и с ними можно поговорить.

– По радио?

– Пускай по радио.

– Я спросил бы, есть ли у них государственная власть?

– Ну и если есть?

– Тогда уже я спросил бы, какие у нее цели, зачем она их прислала.

– А если нет?

– Тогда они путешественники.

Эти в его глазах большого внимания не заслуживали.

По-видимому, это и был взгляд политика. Я вспомнил, что путешественников в странах Азии и Африки упорно не желали принимать всерьез, и только установив, что они агенты других стран или государей, вступали с ними в переговоры или уничтожали как шпионов.

– Почему сейчас входит в моду «ретро», происходит возврат к вкусам 30-х годов?

– Понимать стали.

– Что это они стали понимать?

– Что тогда лучше было.

Я заинтересовался по-настоящему.

– Вы действительно так считаете?

– Вы тогда не жили.

– Согласен, но ваше мнение может быть субъективно, оно окрашено впечатлениями молодого человека.

– Лучше уж и не думать о таких впечатлениях. Но вера – это было. Будущее – оно было. Сила – она была.

– У всех?

– Да, вот как раз у всех.

Я не поверил, он немедля это заметил.

– Солженицына начитались?

Я подтвердил, что читал, как писателя ставлю его не высоко, но «Архипелаг…» построен на таком фактическом материале…

Он махнул рукой.

– Читали – и хорошо. Какой он писатель – не знаю, по-моему, так сильный. Я не о том. Факты у него все со страху и злобы раздуты. Знаете, сколько расстреляли?

– Нет, но знать хотел бы.

– 769 тысяч.

Это было гораздо меньше числа, которое я ожидал услышать.

– Вам говорят о заключенных, которые радовались, плясали, восторгались, когда Сталин умер?

– Говорят.

– А это чушь.

– Да почему же чушь? Что они, так Сталина любили?

– Да потому чушь, что все замерли тогда: думали – Берия придет. Ведь никого сильнее не было. А заключенные еще больше всех его боялись – страшнее кошки и зверя нет – и правильно, что боялись. Если бы он пришел, просто перебили бы их всех – и дело с концом. Вот как это было.

– Но амнистия, наоборот, была дана!

– Уголовникам. Вы уже не мальчик. Мой совет… Хотите совет?

– Хочу.

– Обманывают?

– Нет. И это есть, но не в этом главное. Они сами по себе часто глупости говорят. И сами не знают, чего хотят, когда сытые уже. Наелся, оделся – а дальше что? И полез, полез вверх по лестнице. Куда лезет? Не знает. Оттого и верить смысла нет.
А идеи – это так просто, хотя и надо их.

– Но есть же чуждые идеи?

– Это все из газет. Полиция знает: нет подозрительных идей, есть подозрительные люди.

– Ну, как так?! У нас столько всегда говорят об идеологии, враждебной идеологии.

– Ну и напортачили много. Постоянно попадают не те.

– А кто же – те?

Молчит. Потом:

– Вы не обидитесь?

– Я что, подозрительный?

– А вполне возможно.

– Лучше я задам вам следующий вопрос.

– Вот именно.

Я спросил его о том, что он хотел бы знать и делать, если бы оказался шахматной фигурой.

– Смотря какой фигурой.

Этим он снова меня удивил.

– В каком фильме вы хотели бы сняться и в какой роли – если бы у вас была такая возможность хоть когда: раньше, сейчас, у нас, за границей – все равно.

– В каком фильме? Да тут главное – с кем.

Я думал, что он имел в виду режиссера и переспросил.

– С какими артистками. Я хотел бы с Любовь-Орловой (он так и произнес) или с Гурченко.

И с улыбкой:

– Это вы мне воображение проверяете?

– Не скажу, – произнес я с важностью. – Теперь вот какой вопрос. Чьи мемуары, если бы они были написаны, самым сильным образом повлияли бы на наше представление об истории и о людях?

– Я знаю одну такую женщину.

– А кто она?

Он промолчал.

– А она пишет их?

– Нет. Но вы же о таких и спрашивали: которых не будет.

– Пожалуй.

Он посмотрел на часы, я сделал вид, что не заметил.

– Как вы понимаете изречение Эмерсона «Храбрый человек не храбрее других, он просто храбрее на пять минут подольше».

– Они, конечно, потупее будут – храбрые. Но без них тоже нельзя. Это… парадокс!

– Что вы хотите сказать? Уточните, пожалуйста.

– Понимаете, лучше – когда дисциплинированные. А что храбрые все будто дисциплинированные, это, понятно, выдумки. Писари такое выдумывают. Храбрые – они мало кого боятся. Храброго даже нужно уговаривать, бывает. Но они могут, они такое могут…

И неожиданно закончил:

– Вот от них вся беда сейчас.

– Что из того, что безвозвратно ушло в прошлое, вызывает у нас наибольшее сожаление?

– Весна.

– Какая? – удивился я.

– А каждая.

– ?

Сейчас я слушаю, как с шорохом прокручивается лента – мы молчали.

– Когда и как вы хотели бы умереть?

– Когда, когда… Когда пенсионер хотел бы помереть? Возможно позже!

Оставался один вопрос – о деле, не имеющем видимых шансов на успех, и я задал его.

– Бросал бы курить.

– А вы вроде бы не курите.

– Очередной раз.

И тут из-за моего плеча протянулась – как в страшном романе Стругацких – рука с невиданной черно-зеленой пачкой сигарет, уже приоткрытой, и одна торчала над другими желтым фильтром. Т. вынул сигарету, я не утерпел и оглянулся – сзади стоял водитель. Он поднес «Ронсон» Т. и, пока тот с отвращением прикуривал, угостил меня. Я поблагодарил, и непонятно было, за сигарету или за беседу. Т. кивнул и вдруг умело, дважды, как надо было, нажал на клавишу магнитофона. Прозрачная крышечка приоткрылась, кассета выпала, он взял ее и отдал водителю.

Я только глаза переводил с одного на другого – не знал, что сказать.

Т. был чем-то доволен.

– Да вы не переживайте, вам вернут.

Он встал.

– Вам к какому метро?

Кассету мне через день привезли.

Сеанс окончен

Я вошел в редакцию и поклонился В.В. Она работала с автором и сделала мне знак, чтобы я остался. Я присел за соседний стол. Автор, бойкий толстяк, все ловил на лету и тут же вписывал в машинопись.

– Я нажал на кнопку, – читал он.

– Нет-нет! Это же телевизор, там же не кнопки, а эти…

– Я прикоснулся к сенсору…

– Вот-вот!

– …и на экране возникла Таня Веденеева, телезвезда, своими коленями сводящая с ума миллионы…

– Ну-ну!

И так далее.

Скоро они закончили, толстяк исчез вприпрыжку, я присел к В.В., и мы возобновили прерванный вчера разговор. Она звала меня, я не соглашался.

– Какая чепуха, – говорил я. – Прошлый век. Стол стучит ножками, пальцы на блюдечке… все по Сталину: тринадцатый год!

– Почему по Сталину?

– По молодости лет вы не помните, как все при Сталине сравнивали с 1913 годом. Нас это возмущало – что за древняя точка отсчета! Реставрации же никто не ожидал тогда.

– Какой реставрации?

– А что сейчас происходит?

– Борьба с красно-коричневыми, – без запинки отвечала мне В.В.

– А кто борется? Какого они цвета, ваши реформаторы?

В.В. пожала плечами:

– Российского.

– Белые они! Только измазались порядком.

В.В. была заметно обижена.

– Ах, ладно вам. Я ренегат развитого социализма и убежденный демократ. Вы же знаете. Пошутить нельзя....

– Меня не шутки ваши задевают, а сциентизм. Чем вам мешает Х.?

– Да не мешает он мне, это я ему мешать не хочу.

– Нет, он мешает вам думать так, как вы привыкли. Вы сколько лет это собираете?

В.В. кивнула на мой кейс, в котором – она знала – лежали магнитофон и папки с материалами Проекта.

– О, очень давно!

– И закоснели. Сейчас иные времена, читайте «Науку и религию».

Я отозвался об этом журнале кратко, но как мне показалось, выразительно.

– Ну вот видите.

– Что я вижу? Да поехали, поехали в вашему Х.! Магнитофон его не пугает?

– Если не щелкает.

– Щелкает.

– Да запомните и запишите потом, мало ли у вас таких протоколов.

– Мало. Ладно, уговорили.

В.В. была довольна и обещала мне ужин – «как в лучшие времена застоя».

Стол и правда был отменный. Приглашенные (человек семь) разговаривали вполголоса и звякали вилками.

Медиум сидел в углу. Это был довольно мрачный парень лет двадцати пяти. «Нашел чем деньги зарабатывать», – подумал я, – «сидел бы лучше в "комке"». Он напоминал и рокера, и продавца – словом, был предельно современен и пуст, судя по… Сейчас я затруднился бы сказать, почему я судил о Х. так уверенно, но светлые глаза его не выражали ничего, кроме искреннего внимания к салату из крабов. Он уминал салат с той детской жадностью, которая пробудила у меня не презрение, а аппетит. От водки я с сожалением отшутился («при исполнении»), но ел, вспоминая прошлое.

(Прощайте, годы безвременщины,

Шульженко, Лещенко, Черненко,

Салатик из тресковой печени

И летка-енка, летка-енка!)

Салатик из тресковой печени меня умилил. «Довели», – думал я привычно и уже беззлобно, потому что понять, кто довел, было решительно невозможно.

(Не видать земли ни пяди.

Все смешалось: люди, бляди.

Лишь одно могу сказать:

Довели, …… мать!)

К тому времени внесли свечи, и я шепотом поинтересовался, какие будут во тьме звуки и где блюдечко. В.В., тоже шепотом, объяснила, что ничего этого не будет, духи, то есть души, говорят устами Х. Он же в это время спит.

– Это у него транс такой?

– Транс-не транс, а он спит и потом ничего не помнит.

Мы должны были в это время держаться за руки и задавать вопросы в полной тишине. Почетное право сидеть рядом с Х. и пригласить духа этим вечером было предоставлено мне. Гонорар медиуму вносится вскладчину («Заберите сейчас», – прошептал я и отдал приготовленные сторублевки).

Магнитофон я тайком включил и держал под салфеткой на коленях.

Пока мы переговаривались, свет выключили, и я услышал – уже в мертвой тишине – как посапывает Х. Свет двух свечей преобразил его лицо, оно было сытым и мертвым. Он спал, в этом не было никакого сомнения, глазные яблоки под тонкими веками оставались совершенно неподвижными, верхняя губа равномерно подрагивала и – под столом я положил три пальца на его запястье – пульс был 64.

В. стиснула мне пальцы. Вызов. Я должен был произнести вызов.

– Пусть придет к нам и ответит на наши вопросы убийца Петра Аркадьевича Столыпина, – внятно сказал я. По виду медиума судя, он, может быть, и знал, кто такой Столыпин, но уж Богров – вряд ли. Создавать Х. лишние затруднения и вообще китайгородствовать я не собирался. Пусть играют в свои игры.

Я внимательно смотрел на желтовато-бледное в свете свечей лицо. Вдруг глазные яблоки задвигались, дрогнули ресницы.

– Он идет, – произнес Х.

– Как он выглядит? – негромко спросил я.

– Он в очках.

Богров носил черепаховое пенсне.

– Тяжело… – зашептал вдруг Х. – Он тяжелый!

«Ради бога, прекратите все это», – хотел сказать я – но вдруг незнакомый сиплый голос внятно произнес:

– Я ненадолго.

Пульс Х. зачастил.

Я назвал Богрова по имени, и, запнувшись, вспомнил отчество.

– Слушаю, – сказал медиум чужим голосом – сиплым, высоким.

И я сразу спросил о главном.

– У вас были контакты с охранкой?

– Понятно, были. Как бы я в театре, да и в Александровский сад прошел?

– Я не про то. Вы… служили в охранке?

– Никогда в жизни, – просипел медиум.

– Но ведь говорят…

– Даже, наверное, кричат. Мне здесь не слышно.

Вот она – знаменитая презрительная ирония Богрова.
Я уже позабыл, что рядом со мной сидит мистификатор – собственно, жулик, поскольку он берет деньги с доверчивых дураков вроде В.В. и меня. Это был театр одного актера и притом – великого.

– Вы убили Столыпина? – почтительно спросил один из гостей.

– Это была казнь.

– Ой, это другой кто-то! – тихонько ахнула девица.

– Тише ты!

– Но это же его казнили, а не Столыпина!

– Ты замолчишь? – поинтересовался бас вполголоса.

Стало тихо.

И вдруг в тишине прозвучало негромкое покашливание.
Я понимал, что это кашляет Х., но у него даже губы не дрогнули. Но вот они задвигались, но как-то неестественно отставая от произносимых слов – как в плохо дублированном фильме. Чревовещатель?

– У меня вопрос, – сказал медиум все тем же высоким сдавленным голосом.

Ногти В. впились мне в руку. Я был растерян. Так не должно быть, так не бывает, ни о чем подобном я не слышал и не читал. Они только отвечают. Их вызывают, и они отвечают.

– Вопрос: вы живые?

Мы оцепенели. В ушах у меня тонко звенело. Язычки пламени колебались над оплывшими свечами – одна из них слабо потрескивала и меркла… Погасла.

– Ушел, – зевнув Х.

Мы продолжали молчать. Х. спал.

– Ну как? – зашептала девушка напротив. – Как, вам понравилось?

– Что?

– Вызывание мертвых!

Я острил, и удачно, благодарил Х. («Интересно было?» – равнодушно спросил тот), чокался (посошок на дорожку), но на душе у меня скребли кошки. Я не понимал. Я и сейчас ничего не понимаю.

Над городом туман