ФОТОГРАФИРОВАНИЕ ДУШИ В ТРЕХ ИЗМЕРЕНИЯХ. РЕНТГЕНОСКОПИЯ СНОВ

ФОТОГРАФИРОВАНИЕ ДУШИ В ТРЕХ ИЗМЕРЕНИЯХ. РЕНТГЕНОСКОПИЯ СНОВ.

Заказы принимаются за семь дней. Проводится генеральная репетиция.

Пользуются спросом сны. всех форматов, как цветные, так и черно-белые.

Особый гонорар выплачивается за успешно снятые воспоминания, пригодные для

воспроизведения. Звукозаписи детских снов будут приобретаться по особо

льготным ценам и распространяться среди коллекционеров.

с лица брови, усы и уши, и уже взялся было за ручку двери, но тут заметил

под невероятным объявлением приписку карандашом:

Мастерская по меньшей мере закрыта.

Разин улыбнулся с облегчением, но от этого мороз ворвался в горло, и

ему пришлось срочно продолжить работу. К полудню он добрался до центральной

площади, и тут его заметили.

Жители городка сразу сообразили, что перед ними -- лучший чистильщик

снега с тех пор, как снег начал выпадать в этих краях, и отвели его

прямехонько в городскую команду по поддержанию чистоты на улицах. "Взялся

неведомо откуда какой-то неизвестный, -- сказали они, -- но с лопатой

обращаться умеет". Ему дали чай, сахар и чайную ложечку, правда Дырявую и с

ручкой, вывернутой так, точно кто-то обладающий огромной силой попытался

выжать из этой несчастной ложки слезу, чай или каплю масла.

Разин пригрелся у печки и немало изумился, хлебнувши чая. Это был

знаменитый белый чай, тот самый, что в царской России продавался по десяти

рублей серебром за фунт". Если этим чаем поили собак, они становились такими

свирепыми, что всех и каждого раздирали в клочья.

Но не успел он расспросить, откуда у них здесь такой чай, как снова

оказался перед сугробом, на этот раз в черневшей на белом снегу группе

городских чистильщиков. Он прислушался к тишине, с которой отныне было

покончено, и с еще большим усердием накинулся на снег, ибо работа сулила ему

и ночлег вместе с прочими дворниками.

Так началась его новая жизнь. Он стирал носки снегом, пил чай из

снежной воды и чистил снег, а в конце зимы был провозглашен лучшим дворником

в своей смене. Просыпаясь, Разин видел отпечаток своего уха на служившем ему

вместо изголовья полотенце, промокшем от слюны и слез, а проснувшись,

начинал вновь и вновь, как бешеный, чистить снег. На следующую зиму о нем

уже писали местные газеты, а через два года в центральной "Правде" появилась

статья о его трудовых подвигах. Профессор стал лучшим снегочистильщиком в

области и одним из лучших в стране. Иногда по ночам ему снились то

двенадцать кораблей под именами двенадцати апостолов, то распятие и

балдахин, влекомые тринадцатью всадниками, которые пытались на скаку догнать

четырнадцатого. Когда же этот четырнадцатый оказался в тени распятия, они

остановились.

-- Кто ты? -- спросили его, не слезая с коней, ученики Иисуса Христа,

собравшись вокруг распятия.

-- Я -- четырнадцатый ученик, -- ответил им неизвестный из-под

балдахина -- и Разин проснулся.

"Имеется в виду водка, которую иносказательно называли "белым чаем".

(Примеч. пер.)

Все лицо у него было обсыпано какими-то песчинками. Он стер их ладонью

и заключил, что это были высохшие слезы из его снов. Во сне он плакал о

своем сыне, которого никогда не видел, хотя знал, что он у него есть.

Очевидно, его сны и слезы опаздывали, они все еще приходили из его прежней

жизни. Потом он встал и хотел взяться за лопату.

Но в то утро лопату ему не дали. Его попросили задержаться в бараке.

Лучшего дворника области хотел видеть некий молодой человек. Кончики его

усов, как и краешки его бровей, скрывались под шарфом, которым была обмотана

его голова. Взгляд его упал, как облачко пыли, на лицо Федора Алексеевича,

молодой человек стащил варежку с одной руки, и в ней появилась зажженная

папироса. Он запихнул ее в рот, достал большой кусок сала и ножик,

заточенный в расчете на левшу. Левой рукой он ловко отрезал ломоть, протянул

его Федору Алексеевичу и сразу перешел к сути дела. Слава лучшего

снегочистильщика, сопутствующая Алексею Федоровичу (под этим именем Разин

объявился по своему новому местопребыванию, и так его здесь звали), ко

многому обязывает всех, в том числе и самого Алексея Федоровича. Поэтому он

должен вступить в коммунистическую партию. Причем незамедлительно. Это имело

бы весьма положительный отклик также и за пределами области, так сказать в

широком аспекте...

Услышав это предложение, Разин похолодел. Мозг его заработал с бешеной

скоростью, но, услышав кашель ветра в окошке, он прекратил свои размышления

и произнес:

-- Дорогой товарищ, я ведь неграмотный. Разве можно таких принимать в

партию?

-- Ничего, Алексей Федорович, ничего. Таких, как вы, у нас много. Наша

вот мы вас туда и определим, к прочим неграмотным. Как научишься грамоте,

начнешь и на собрания приходить, а до тех пор, примерно с месяц, мы тебя

беспокоить не будем.

Федор Алексеевич направился к Наталье Филипповне. В красиво срубленном

деревянном доме в прихожей стояла куча лопат и двадцать четыре пары валенок.

Он тоже разулся и вошел в комнату с чрезвычайно низким потолком,

заставленную партами. За ними сидели двадцать четыре посетителя ликбеза,

ведомого Натальей Филипповной. От их мокрой одежды шел пар, они покусывали

вставочки своих ручек и выводили под диктовку Скаргиной букву "и": "Ведем

тонкую косую линию, а затем прямую с нажимом..." В углу подпрыгивала

топившаяся печка-буржуйка, проливая воду из кипевшего железного чайника.

Наталья Филипповна восседала за столом. Увидев новичка, который спиной

обтирал потолок, она радостно обратилась к нему со следующим приветствием:

-- Нагинай, нагинай головку-то! Так и нужно, когда с учительшей

здороваешься! Затем и потолок пониже сделан, чтобы вас прижимать, чтоб вы

тут не форсили!

Она усадила Федора Алексеевича за парту и дала ему стакан чаю, причем

выяснилось, что Наталья Филипповна Скаргина не сидела, а стояла за своим

столом, ибо она была такого росточка, что когда учительша сидела, можно было

подумать, что она стоит. Затем Наталья Филипповна повернулась к доске,

достала из уха кусочек мела и перешла к уроку арифметики.

-- Один прибавить один, -- писала и громко складывала вслух Наталья

Филипповна, -- или один плюс один будет два! И в понедельник, и во вторник

-- всегда. И вчера было два, и будет во веки веков два и только два.

В комнате было жарко, печь начала скакать, точно с цепи сорвалась, и

все громко повторяли вслух "Один плюс один будет два".

Федор Алексеевич и сам взял карандаш, чтобы переписать написанное на

доске. Но не выдержал. Он вдруг осознал, что с тех пор, как взялся за лопату

и начал чистить снег, он перестал потеть, и все, что не испарилось за это

время, должно было из него куда-то выйти. Итак, впервые за последнее время

он не выдержал. Он решительно встал, ударившись головой о потолок, вышел к

доске и, к изумлению всех присутствующих, прежним своим уверенным голосом

обратился к онемевшей Наталье Филипповне:

-- Да ведь это, дорогая Наталья Филипповна, математика XIX века.

Позвольте вам заметить! Сегодняшняя, современная математика придерживается

совсем иных концепций. Ей известно, что один плюс один отнюдь не всегда

будет два. Дайте-ка мне на минутку мел, и я вам это докажу.

И Федор Алексеевич начал со своей врожденной быстротой писать на доске

цифры. Уравнение выстраивалось за уравнением, в аудитории стояла мертвая

тишина, профессор впервые за последние несколько лет занялся своим делом;

правда, поневоле согнувшись, он не мог как следует видеть то, что писал, мел

как-то странно скрипел, и неожиданно, совершенно против ожиданий Федора

Алексеевича, результат вдруг получился опять 1+1=2.

-- Минуточку! -- воскликнул Федор Алексеевич. -- Тут что-то не так!

Секунду, секунду, сейчас мы увидим, где вкралась погрешность!

Однако в голове у него вертелась какая-то бессмыслица: "Все проигранные

карточные партии составляют одно целое". Из-за этого он не мог считать.

Мысли гремели в нем, и грохот мыслей заглушал все остальное. Но беспримерный

опыт выручил профессора. Он понял, где найдет ошибку, и рука его, постукивая

мелком, полетела по рядам написанных Цифр, с которых уже начала осыпаться

белая пыль.

В ту же минуту весь класс, все двадцать четыре дворника, все, кроме

учительницы Натальи Филипповны Скаргиной, стали громко подсказывать ему

решение:

-- Постоянная Планка! Постоянная Планка!

Corporatiae illustrae