Милорад Павич. Пейзаж написанный чаем

РАССКАЗ О ДУШЕ И ТЕЛЕ

В то утро, когда мы не знали, куда податься, а нас уже выкинули на

улицу, мы нанялись сторожить сад. Поселились мы в маленькой лачужке из веток

и камня и провели в ней несколько дней, питаясь консервами и распугивая птиц

колотушкой. Когда еда кончилась, я подумал, что госпожа Пятница пойдет и

соберет яблоки. Она этого между тем не сделала, и целый день мы просидели

голодные. А наутро она спросила:

-- Не можешь ли ты сходить в сад и принести яблок? У меня в животе от

голода бурчит.

Я несколько удивился и сказал, что не могу. По велению свыше я должен

был изображать слепого.

-- Посмотри на меня, -- сказал я, -- неужели ты ничего не замечаешь в

моих глазах? Неужели не видишь, что в них -- мрак, и он естество каждого

глаза, его суть и его мир? Неужели ты не видишь, что дневной свет -- это

лишь болезнь глаз, искажение того, другого света, который не может

состариться, света, который можно увидеть, только если долго-долго смотреть

на собственный пуп. Одним словом, -- закончил я, -- для этого света я

совершенно слеп и не могу пойти за яблоками.

-- Теперь я понимаю, -- ответила госпожа Пятница.

-- Что ты понимаешь?

-- Понимаю, почему он нанял нас сторожить сад.

-- Почему?

-- Потому что ты слепой, а я такая, какая есть, и мы не можем красть

яблоки, а можем их лишь сторожить.

-- А ты разве не можешь сходить и набрать яблок? -- спросил я

удивленно. -- Ты-то хорошо видишь.

-- Не думаешь ли ты, -- ответила на это госпожа Пятница, -- что я из-за

любви пошла сторожить с тобой яблоки? Я попросту не могу и шага ступить

одна. Все пропало! Как ты не видишь -- так я не могу ходить.

-- Знаешь что, -- сказал я ей тогда, а от голода и у меня уже коченели

уши, -- садись на меня верхом, смотри за двоих и собирай.

Так мы въехали в сад и набрали яблок. Мы кормились ими до тех пор, пока

хозяин не поймал нас и не выгнал. Тут мы действительно подошли к самой

черте. Мы остановились на перекрестке дорог, и мне захотелось в последний

раз побыть с госпожой Пятницей. Но только чтобы этот последний раз длился

как можно дольше. Я придумал:

-- Оседлай меня еще разок!

И я понес ее, углубившись в нее, а она смотрела назад на пройденную

дорогу. Так мы опять любили друг друга. Наконец я сказал ей:

-- Мы больше не нужны друг другу. Даже в любовной близости ты смотришь

туда, куда я не могу идти, разве что двигаясь задом наперед. А я смотрю

туда, куда ты не можешь смотреть, разве что сидя задом наперед... Душа моя,

держащая тело мое в себе, я утомился. Отпусти его, пусть оно выйдет из тебя

и заживет на воле, а ты поищи другое тело, чтобы оно тебя носило.

Так мы расстались, как расстаются все другие, после того как завершится

РАССКАЗ О ДУШЕ И ТЕЛЕ.

Больше молодой человек ничего не хотел говорить без своего адвоката.

Однако я еще поднажал. Я сказал ему:

-- Душа человека -- маленький дом, и комната души обставлена мебелью.

Мебель эта -- наше настоящее. Если бы это самое настоящее холили и лелеяли,

если бы уделяли ему столько внимания, сколько прошлому и будущему (а это

стены души), то, может, настоящее и могло бы развиться, может, разрослось,

расцвело бы пышным цветом и поднялось бы за счет стен прошлого и будущего,

возвращаясь к своему первозданному порядку и становясь мерой, которые мы

давно урезали, пестуя свое прошлое и будущее за счет отторженного сегодня,

которое хиреет все больше :и больше. Если ты не образумишься, я найду способ

оторвать от твоего и без того ущербного настоящего еще кусочек...

Припертый к стене, он с глазу на глаз рассказал мне следующее.

По приглашению нанимателя он приехал из Нью-Орлеана через Лион. Сад, в

котором произошло событие, принадлежал сеньору Разину, и госпоже Разин об

этом было известно. В саду есть колодец, хотя в нем больше грязи, чем воды.

Именно в связи с этим колодцем молодому человеку было дано специальное

поручение.

"Мне было ведено, -- рассказывает он, -- поступить следующим образом.

Ежевечерне в полнолуние, сказано было мне, сеньора Витача ворожит. Глядит в

блюдо с водой или в какой-нибудь колодец и смотрит, кто является ей в воде.

От лика, который ей является, зависит, по ее мнению, ее будущее, судьба

любимых ей людей. В первое же полнолуние ты пойдешь вместе с ней и

посмотришь, чей лик она вызовет из воды. Если мужчина, -- приказали мне, --

стало быть, если мужчина, убей ее и брось тело в колодец. Если в воде

женский лик, пусть вдет куда глаза глядят...

В первую же ночь полнолуния пошел я с сеньорой Разин к колодцу. Она

сказала, что хочет остудить фрукты. Когда она вытащила ведро, я смотрел, ибо

я слеп только в своем деле. Витача не обращала на меня внимания и

наклонилась над ведром, ожидая, когда в нем соберется свет луны. Она ждала,

а звезды падали, словно листья. В это время она говорила:

-- Пусть Воскресенье венчается с Понедельником, Вторник -- со Средой,

Четверг -- с женской Пятницей, а мужская Пятница с Субботой. Оставь году

двенадцать мужских Пятниц и не смей оскоромиться, не пускайся в путь, на

войну и в постель с женой. А женские Пятницы да останутся прежними, пусть

первая Пятница после каждого полнолуния останется для меня женской. Это

молодая Параскева Пятница, святая, покровительница лошадей; Параскева пусть

защищает бесплодных;

и таких оставь двенадцать в году. И да останется Четверг вдовцом (на

мужской неделе он Пятницами идет), а Суббота -- вдовой, когда святые Пятницы

будут в женских неделях. И пусть не борются мужские дни с женскими днями

недели за превосходство, да будет мир им и явившемуся...

И тут я увидел, что в ведре появляется лик. Хорошо всмотрелся, мужской

или женский, и сделал точно так, как было ведено".
Прошу Вас, дон Азередо, после того как прочитаете это письмо,

прослушайте кассету. Вы услышите то, чего не напишешь на бумаге. В отличие

от наших голосов голос молодого человека с кудрявыми волосами -- глубокий,

надтреснутый альт, который заикается и не имеет эха.

Хотя Вы все это, наверное, уже знаете.

По вертикали 1