ПЕЙЗАЖИ, НАРИСОВАННЫЕ ЧАЕМ

ПЕЙЗАЖИ, НАРИСОВАННЫЕ ЧАЕМ

"Аноним из 1443 года отмечает, что при переводе с персидского на

византийский календарь приобретает один междудень, появляется новый день, и

от этого дня открываются новые возможности во времени, когда можно

устремиться к некоему будущему, которое не является нашим..."

Такими словами начинается третья записная книжка архитектора Разина,

которая, в отличие от остальных, украшена вместо одного двумя пейзажами,

нарисованными чаем.

На обложках изображено белое строение, утонувшее в зелени вблизи

большого города. Уже рассвело, однако ночь еще присутствует, скрытая в глазе

художника, как закваска для будущей темноты. Обширные охотничьи угодья

протянулись в прозрачном воздухе раннего утра у подножия холма, на котором

воздвигнут дом, отделяя его от зноя городских улиц. Небо написано ядовитым

чаем, который называется "вороньи когти" или "шпора" (Calcatripae flos).

Высушенный на сквозняке в тени, он дает удивительный темно-голубой цвет. Для

восточного края неба использован толченый барвинок, настоянный на красном

вине и нанесенный пальцем. Зелень у подножия холма и лес архитектор Разин

написал, используя чай пекое, собранный в мае, с добавлением куркума, затем

охотничий чай, зеленый мате, манго, марачуя-чай и мяту, настоянную три дня.

Само строение окрашено ромашковым чаем, в который добавлено немного слабого

китайского чая, прозванного "змеиный источник", а более светлые тона даны

белой слезой.

Под рисунком крупными буквами стояло:

БЕЛЫЙ ДВОРЕЦ

БЕЛГРАДСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ

ПРЕЗИДЕНТА СФР ЮГОСЛАВИИ

ИОСИПА БРОЗ ТИТО
На внутренней стороне обложки архитектор приклеил картинку русского

самовара 1762 года в память о посещении Эрмитажа в Ленинграде, а под ней

поместил несколько выдержек о чае и чаепитии за самоваром на французском и

русском языках из сочинений Толстого, Достоевского, Гоголя и других русских

писателей. Рукой госпожи Разин (Витачи) приписано, что самовар сначала

запевает альтом, потом переходит на дискант, доходит до тенора, сменяется

bassocan-tante и выливается в меццо-сопрано. Дальше шла выписка из какой-то

книги о чае:

"Котелок красиво поет, потому что кусочки металла на его дне

расположены так, чтобы производить особую мелодию, в которой могут

угадываться отзвуки водопада, укутанного облаками, далекого моря, волны

которого разбиваются об отвесные скалы, грозовой ливень в бамбуковом лесу

или шум сосен где-нибудь на высокой горе..."

На третьей странице тетрадки находился весьма точный архитекторский

план Белого дворца и окрестностей с указанием высоты над уровнем моря

охотничьих угодий, называемых "Кошутняк" Топчидерского района, с рекой,

железнодорожным узлом и маленькой станцией у подножия горы, а также

фотоснимок столицы СФР Югославии, сделанный с самолета в таком ракурсе, что

на первом плане оказалось Дединье -- фешенебельная часть Белграда -- с

упомянутым дворцом -- дединьской личной резиденцией Президента Республики И.

Б. Тито, по Ужицкой улице, номер пятнадцать. Под текстом рукой самого

архитектора Разина даны пояснения.

Позднее в тетрадку была вклеена почтовая открытка. В ней госпожа

Свилар, мать архитектора Разина, пересылала некоей особе (чье имя указано на

конверте, но для нас ничего не значит) сон, который приснился архитектору

Разину. В сопроводительном письме госпожа Свилар пишет:

"Я недавно приснилась ему, и он написал мне как. Его поразил этот сон

до болезни. Как всякая истина. Я подумала: не так уж дурно для дамы в моем

возрасте, и написала ему, что это Витача заполняет его сны, восстанавливая

против меня, а сама отправилась с Витачей на обед".

Сон выглядел так.

СОН АРХИТЕКТОРА РАЗИНА

Вижу я какой-то берег, птицы над водой вьются в сумерках и пропадают из

виду, стоит им сложить крылья. Как наша любовь и молитва. Я сижу на берегу и

молюсь. Боже, молю я, моя мать меня не видит, как не видит своей спины. Она

говорит: тот герой-офицер, который песней гасит свечи по церквам и собирает

ежевику зубами, вообще не твой отец. Куда тебе до него, говорит, не столько

ты тянешь из трубки, сколько трубка из тебя. Так и вижу тебя, в ботинки

пальцами вцепившегося, чтоб не соскакивали. А приятели и официанты по

трактирам подхватывают ее слова и кричат: "Этот всегда будет шлепаться на

задницу, а что рта не раскрывает, ясно почему: либо полный да закупоренный,

либо пустой, и так и так ничего из него не выжмешь..." Господи, сделай так,

чтобы меня хоть однажды миновало их презрение, чтобы хоть раз не сказали про

меня: "Смотрите, он идет в пустых чулках!" Чтобы миновали меня их ядовитые

взгляды, способные и птицу на лету убить, если угодят между глаз.

И Бог меня услышал и дал мне силу пройти по волнам. Я счастлив во сне,

если можно быть во сне счастливым. Однако чувствую, что человеку не дано

прочесть свои мечты, грамоты не хватает. Потом будто снаряжаю я корабль, а

на том корабле -- и съестное для всех, и музыка каждому гостю по слуху, и

вволю питья, приглашаю всех знакомых. Лунный свет уже две ночи пыльный,

будто заплесневелый, однако приходят все. Пришла и мать. Только меня нет. Я

сижу, спрятавшись на берегу, на деревянном стуле и жду. Жду, чтобы они

отплыли. А они ждут меня, ждут, все уже погрузились, только мать на берегу,

все медлит, я сижу притаившись, она стоит неподалеку в лунном свете, в руках

у нее что-то длинное и блестящее, с золотистым отливом, то ли заплетенная

коса, то ли плетка -- не видно. Вдруг послышались три гудка с корабля и два

эха с берега. Как обычно. Тогда, выбрав удобный момент, я вскакиваю и кричу.

-- Подождите, -- говорю, -- вот он я! А они уже плывут, плывут. А я на

волне и бегу по воде! Ботинки у меня соскочили, бегу босой по волнам, рубаха

развевается, ловит ветер, бегу, машу им, кричу. Они же сгрудились к одному

борту корабля, вот-вот опрокинут, удивляются, поражаются и крестятся. А мать

еще и кричит:

-- Нет, вы посмотрите на него, он и плавать-то не умеет!

И берет пасмо своей косы, которая у нее в руке, подходит к стулу, на

котором я сидел, прежде чем выбежать на воду, размахнулась изо всех сил и

метнула ее в то место, где была моя голова, да голову и срезала. Брызнула

кровь, голова моя упала рядом со стулом, и я вижу засыпанными песком,

неморгающими глазами, как там, в морской пучине, тонет мое обезглавленное

тело.

Стоит ли упоминать о том, что в этой тетради находилась, записанная

рукой архитектора Разина, история о Плакиде, которую, как утверждают, он

знал наизусть и рассказывал себе, если в своих многотрудных делах попадал

впросак и ему, как говорится, приходилось от злости жрать гриву собственного

жеребца. Эта история, начинавшаяся словами: "Тот самый Плакида, который

увидел оленя с крестом вместо рогов на голове...", в Памятном Альбоме

изложена целиком, и нет необходимости здесь отдельно о ней говорить.

Сразу вслед за ней в тетрадке помещена фотография, вырезанная из

какой-то старой газеты. В сноске архитектором Разиным дается ей следующее

объяснение: "Здание и окрестности дворца принадлежали некогда династии

сербских королей Карагеоргиевичей, и в старых газетах могут оказаться

подобные снимки довоенного Белого дворца, со ступеней которого король

Александр Карагеоргиевич Объединитель, тогдашний государь Королевства

Югославии, принимает рождественскую елку от своих солдат".

В конце тетради помещено несколько подробных чертежей отдельных комнат

в Белом дворце и резиденции И. Б. Тито на Ужицкой улице в Дединье с

примечаниями о мебели, интерьере, о расположении помещений, о дорожках и

подъездах к дворцу.

На последней стороне обложки, как и на первой, мы снова находим

рисунок. Как всегда, архитектор Разин обмакнул свое стило в чай. Здесь

вдохновенно изображено устье реки Савы при впадении в Дунай, под Белградом.

В устье изображен остров, однако кажется, словно глаз художника вдруг

наткнулся на препятствие и пейзаж перегородила невидимая отвесная стена.

Словно от земли до неба стояло какое-то странное сито. Пройдя сквозь него,

вода в отдалении без перехода превращалась в сушу, а суша -- в воду, небо

вдали колыхалось, остановившись, как земля, а земля текла совсем как небо,

неся на себе облака. За этой невидимой преградой Белград больше не Белград,

а Дунай не река. Птица с разлету в жажде свободы бьется об эту преграду --

так птицы бьются в окно или стекло картины, где пейзаж нарисован чаем, и

разбивают его. Птица на картине Разина тоже ударилась в эту невидимую

преграду, разбила ее и пролетела навылет. Только неведомо, достигла ли она

свободы, потому что появилась на другой стороне окровавленная, и кровь ее

течет по внешней стороне преграды, как по стеклу, в то время как она сама,

расправив крылья, пытается с другой стороны поймать попутный ветер.

По вертикали 2