From: Dr. Fiona Russell, Trafalgar Hotel

Продолжаю, не дожидаясь твоего ответа. Лекция Гибсона оставила меня в легком недоумении.

То, что он нашел и описывает с такой помпой, — это, собственно, пещера восьмого века с рисунками на сте нах, затерянная в холмах Иудеи. Три года он безмятеж но разбирал ее по камушкам на деньги Университета Северной Каролины. Доказательств того, что Иоанн крестил там принявших покаяние, Гибсон не предостав ляет, кроме разве что изображений мужчины с посохом и множества крестов, а то, что он называет купелью, больше похоже на выемку для сбора дождевой воды. Я разочарована, все это, как ты бы, наверное, сказал — d’une manière peu probante.

Похоже, год выдался паршивый для всех британ ских археологов.

Но вернемся к нашему разговору. Помнишь, я пока зывала тебе письма нашего француза, те, что он писал жене в Бордо? Они вернулись в отель с пометкой адре сат выбыл. Согласись, в этом прелесть бумажных пи сем, их противостояние грязному урбанистическому ту ману неведения.

Электронные письма тоже остаются неотвеченными, но ты волен думать что хочешь: адресат умер или поме нял электронный адрес, адресат утомился иметь с то бою дело, адресат не знает, что сказать… И потом, сам поход к почтовому ящику или ожидание почтальона у калитки были неким действием, не правда ли?

К чему я это говорю? Не удивляйся бумажному письму, я знаю, что рискую — электронная почта найдет тебя где угодно, адрес отеля представляется мне более сомнительным, но мне приятно надписывать конверт: Голден Тюлип Россини, Мальта — и даже хочется напи сать там твое настоящее имя, которое ты все собирался мне сообщить, да так и не сообщил.

Итак, мы знали, что СаВа погиб в порту, возвращаясь с острова Гозо — судя по билету, обнаруженному в кар мане, — рядом с ним нашли разбитую чашу из кенотафа. Ни у кого из нас не было сомнений, что он собирался ее продать или обменять, но не смог договориться с анти кваром. За день до этого он приходил ко мне и требовал денег, он хотел вернуться во Францию, к своей непуте вой жене… Если бы я заплатила ему, он остался бы жив, понимаешь?

Причина его гибели осталась для меня загадкой: его пытались ограбить? он убегал от преследователя? хотел спрятать сосуд в укромном месте? Ума не приложу.

Ужас был в том, что с тех пор мы стали погляды вать друг на друга с подозрением.

У каждого из нас была вещица — еще неделю назад Оскар настоял на том, чтобы мы разобрали содержимое чаши по комнатам — так, мол, легче спрятать, старинная вещь не будет бросаться в глаза, если владелец станет ею пользоваться. Я помню, как СаВа сказал тогда со смехом, что в свою чашу он положит яблоки, Густав, не задумываясь, взял зеркало, а я машинально протяну ла руку за кольцом.

— Высший ранг китайского сановника, — заметил при этом Густав, — предполагал некое количество жем чуга на головном уборе, так что сегодня доктор Расселл получила первую ступень государственной важности.

— Я предпочитаю греческую версию, — ответила я тогда, — будем считать, что я получаю затвердевшую русалкину слезу. Представь, от жемчужины и впрямь остались одни слезы — жемчуг живет недолго, особенно если его не носить, а держать в холодном темном чулане или, как ты говоришь, на периферии времени. Удивительно, я помню каждое слово, произнесен ное в тот день, даже утренний спор с Оскаром о руни ческом камне из Оскельбо. И то, как блеснули глаза доктора Йорка, когда он увидел оставшуюся на столе саламандру в золотой че

шуе… На одно мгновение мне показалось, что именно ее он и хотел получить с самого начала, уж не знаю почему.

Деревянный жезл с медным узором из двух мол ний — жаль, что ты не видел! невероятной красоты! — Оскар сразу взял себе, заявив, что, будучи дирижером в нашей опере, имеет право на дирижерскую палочку.

У него такое странное чувство юмора, ты, верно, и сам заметил.

До сих пор не понимаю, как он мог спокойно оста ваться на острове и продолжать свои игры с Гипогеу мом после смерти Надьи Блейк.

Prince, on áles amours qu’on á, как сказал Вийон.

Тем более что О. Ф. самому стоило бы поостеречься, и несколько раз я честно пыталась заговорить с ним об этом — о рунах, о знаках и о том, что мир исполнен пре красных, никоим образом не соотносимых между собой вещей, которые ищут возвращения в невещи, в чистые возможности… Но, представь себе, он с первых же дней решительно отказался вступать со мной в какие бы то ни было обсуждения философского характера.

Мало того, после одной из наших феерических ссор мы почти перестали разговаривать и стали — ты будешь смеяться — обмениваться записками. Вот отрывок из его записки, подсунутой мне на завтраке в Голден Тюлип:

Что это — снобизм теоретика? Стариковское вор чание? Между прочим, он гораздо моложе, чем выгля дит. Его старит его нетерпимость. Видел бы ты, как презрительно он прищурился, когда я рассказывала о не давно открытых росписях в Геркулануме, на которых изображены ананасы из Нового Света и лимоны из Ки тая. А ведь это первый век до нашей эры. За тысячу с лишним лет до Марко Поло! Разве это не говорит о том, что история полна предубеждений и ее контурные карты нарисованы аккуратным, но бездарным школьником? Таким же старательным, как наш уважаемый Оскар Тео.

Я ужасно злая, да? Я знаю. Это все Мадрид. Он утом ляет меня, как бессмысленная работа над ошибками. К тому же солнце не показывалось уже три дня, весь го род затянут серой пыльной простыней, точно плюшевые кресла в партере прогоревшего театра.

К тому же меня мучает воспоминание о тех трёх днях, что мы провели в моем номере, не поднимая штор. Мне кажется, с нами тогда чтото произошло и теперь мы связаны, но не плотно и горячо, как любовники, а ве село и случайно, как ключи от разных домов, позвяки вающие на одном колечке. И еще, я откудато знаю, что более мы не увидимся, и это меня удручает, мой милый, молчаливый Мо.

Продолжу завтра, иначе это письмо прикончит все запасы отельной бумаги с монограммами.

Ф

МОРАС

мне приснилось, что я — тиресий, которого не пус тили назад, в законное его мужское тело

и теперь друзья зовут меня ласково — тире

или рэ сий? так могли звать подружку симэнь цина, человека с бирманским бубенчиком, или ирес? так — купальщицу, застигнутую старцем в виноградной тени

как я стану с этим жить?

а если бы старину барнарда звали юханом? а ры жую фиону, скажем, пенни?

смог бы я любить их иначе? и — глядишь, моя пенни не оставила бы меня мерзнуть тут дирижером в брукне ровской паузе, где все кашляют и меняют положение ног, а ты знай держишь спину, держишь голову, застиг нутый шквалом молчания

а мой юхан носил бы джинсовую кацавейку, чинил трубы и попахивал теплой ржавчиной и сохнущей тряпкой

без даты

я в кабаках и бардаках всегда с поэтикой в руках

вот яков бёме — классный немец, я бы с ним выпил галлюциногенной амброзии — говорит, что у всякой ве щи есть сигнатура — почерк? узор? отметка? а, знаю — родинка! по которой можно понять ее, вещи, суть и от личие

а епископ беркли, тот самый, что ловил ускользаю щий пейзаж за спиною, будто щенок йоркшира — корот кий хвостик, тот вообще говорит, что мы видим не вещи, а их цветную видимость, это он аристотелевой прозрач ности начитался и затосковал

в прозрачном мире я жил, когда мне давали кислые голубые таблетки, и у меня отключились цвета, так что по аристотелю я должен был видеть силу, обитающую в вещах, но я видел совсем другое! вот доктор знает

апрель, 18

sfumato

у меня отросла длинная челка, и я стал похож на удобный случай, это скульптурка лисиппа, не помню где виденная, мальчик на шаре с крылатыми пятками и веса ми, а весы качаются на лезвии — мол, критический мо мент, так лови же его! так вот, у него на лоб падает вью щийся локон, за который нужно схватиться, чтобы не упустить удобный случай

восходящий эллинизм до смешного утилитарен — заведешь такого домашнего кайроса, бронзового холо па, и хватай его за чуб, чуть что не так, это вам, доктор, не ленивые шумерские терафимы, те только и знали, что говорить пустое

ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ

11 апреля

Вот еще кусочки для паззла, на который все уже мах нули рукой, даже Аккройд усмехается мне прямо в ли цо, когда я завожу об этом разговор.

— Милая Петра, — сказал он мне вчера, когда мы уго щались кофе в Тропикале, — оставь в покое О. Т. Форжа, он тебе не по зубам. Если у них с рыжей ирландкой и была сомнительная затея, то это не наша проблема. Ты же послала рапорт в комиссию по охране памятников, пусть они берут их за шкирку, если успеют. Это не кри минальное дело, понимаешь?

— Однако три трупа за два месяца... — начала было я, но он не дал мне даже договорить, положил на сто лик десятку и ушел. Похоже, я снова начала толстеть. Но я вот о чем думаю. После смерти Надьи мгновенно выздоровел ее отец, это раз. Жаль, что она об этом уже не узнает. После ги бели француза выяснилось, что он жуткий богач. Прав да, ему от этого было мало толку. После самоубийства доктора закрылась клиника в Зальцбурге. Полагаю, что он желал этого всей душою, после того как они выбросили его на улицу. Про докто ра мне рассказала Фиона, но я пропустила мимо ушей. Теперь вижу, что напрасно. Выходит, что все, чего эти люди хотели, сбывалось, как только они погибали — так или иначе. История, достойная моей бывшей подруги Вероники. Сплошное бразильское кандомбле с погремушка ми. Ей бы понравилось. Интересно, чего хочет профессор О. Т. Форж? И хочет ли чегонибудь студентмакедонец? И чего хочу я от них всех? Почему бы мне не послушаться Аккройда?

24 апреля

Позвонила в отель профессору, его нет дома, куда это его понесло на ночь глядя? Зато портье, когда услышал, что звонят из полиции, пожаловался мне на жильца — сомнительного араба с третьего этажа. Просил прове рить его личность, парень живет с конца зимы, уезжать не собирается, платит за месяц вперед и только налич ными.

— Похоже, у него нет кредитной карточки! — с ужа сом сказал портье.

Подумаешь, у меня вот есть кредитная карточка, и что с того? Зимой ею хорошо соскребать изморозь с лобового стекла.

Портье говорит, что у парня характерная внеш ность и в свете последних событий он бы проверил у не го документы. Звоните в полицию, ответила я, положи ла трубку и подумала: а ято кто тогда?

Меня сегодня с утра мучает желание поговорить с профессором, кажется, я поняла, что я хочу у него спросить.

Перечитала записи наших разговоров — сплошная алхимия, красные камушки, белые драконы… детский сад какойто… Да он просто смеется надо мной!

Позвонила студенту Густаву, спросила, знает ли он чтонибудь о рукописи, которую Форж надеялся оты скать в монастырском тайнике.

Студент сказал, что первый раз об этом слышит. Тогда — читал ли он письмо Иоанна своему ученику в госпиталь Сакра Инфермерия?

— Какой еще госпиталь? — спросил он с очень нату ральным удивлением. Либо и впрямь не знает, либо умник и злодей. Тогда я набралась решимости и спро сила прямо:

— А у вас какой амулет? Вы его разве не боитесь?

— Амулет? О чем вы, офицер Грофф? — спросил он после паузы, во время которой я услышала бульканье чегото, наливаемого во чтото. — И потом: разве вас не отстранили от этого дела? К тому же сейчас десять ча сов вечера, мы можем спокойно побеседовать завтра, не правда ли? Или вы хотите назначить мне позднее сви дание? Ясно. Умник. И рот у него похож на мидию, влаж ный и блестящий.

Не понимаю, что в нем нашла голливудская женщи на Фиона Расселл. Вот русский — другое дело. У него такие длинные прозрачные глаза с припухшими века ми… так бы и поцеловала. Никак не могу привыкнуть к его кличке, какойто дурацкий ник для болтовни на сайте знакомств. Он бы еще орешком назвался или ге лиотропом!

Пойду к профессору, все равно спать не смогу, ме ня просто раздирают предчувствия, вот если бы Веро ника была дома…

Позвоню ей, пожалуй, спрошу, что теперь делать.

И еще — не хочет ли она попробовать заново.

МОРАС

апрель, 19

о чем я думаю? я сплю, я заснул с книжкой в руке, ба рочный журавль с камушком в лапе, камушек выпал, и— c’est sans espoir — сижу на подоконнике, с поджаты ми ногами и распростертыми крыльями, как гипсовый мальчик на могиле уайльда, тем временем кухонный жар поднимается с первого этажа и заполняет собой темноту, а хлопковые комья бессонницы разбегаются по комнате, будто части осириса по средиземноморью

что я люблю, так это находить вещи на ощупь, в дет стве даже в спальню входил, зажмурившись на пороге, расставив руки, предметы обретают незавершенность, когда на них натыкаешься в темной комнате, я тогда бо ялся ослепнуть — прочел у фрезера про змею, что слеп нет, если перед ней подержать изумруд, и думал, что найдется камень и для меня и надо быть осторожным

твое тело — брайль для новичков, сказал я фионе в тот вечер, эти ее мурашки, потертости, впадинки, их можно читать, улыбаясь в темноте, вчера я снова поймал себя на этом и обрадовался, раньше я никогда не улыбал ся в темноте, это, наверное, такое же забытое людьми действие, как отпирать ключом тяжелые переплеты из старинной кожи

без даты

слишком много герцогинь

тогда, в марте, фиона пришла вся мокрая, и мы гре лись у газовой плиты и говорили о белках, то есть она говорила — мне и сказать было нечего, все, что я знаю о белках, уложится в строчку из старшей эдды — рас пря между орлом и драконом на дереве иггдрасиль

смотрика! вся наша команда поместится на этом ясене, смеялась фиона, я — рыжий медиатор, сеющий раздоры, сам того не желая, оскар — самолюбивый орел, йонатан — линялый ястреб, сидящий у орла между глаз, француз и густав — вечно голодные олени с дубовыми кончиками рогов, а бедная надья — коза хейдрун, ра зумеется!

а кто же тогда дракон, живущий в корнях, спросил я, а дракон — это ты! ну какой же я дракон, я бы еще согла сился на бальдра, того парня, что умер от побега омелы, или уж на банку священного меда, но фиона неумолима

она показала мне письмо от йонатана со словами da du ganz und gar verdorben bist — так как ты насквозь ис порчена, — и мы снова смеялись, а теперь все умерли, даже йонатан, остались безумная жесткокрылая птица оскар и притихший густав, но они почти не выходят из своих комнат, а я, похоже, вспомнил еще один язык — немецкий, это оттого, что кончились розовые таблетки?

без даты

вот что, что делать, если совокупность монологов со ставляет не хор персидских старейшин никакой, а раз говор опустившихся мойр в пыльном углу небосвода, деловито размахивающих пропитанными ницшеанской хлоркой ноздреватыми губками

если жаркий зимний задыхающийся текст распуска ется, зацепившись за мягкий гвоздь устаревшего жела ния, и все теперь не то, и на тот же гвоздь персонаж дело вито вешает деревянные, натирающие спину крылья: роль посланца астирии ему не по нраву, но напрасное се мя пролито, и надо мучить тех, кого надо мучить

From: Dr. Fiona Russell, Trafalgar Hotel,
Trafalgar 35, 28010 Madrid, Spain
For Moras, Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta

…Продолжаю, не дождавшись твоего ответа, горнич ная принесла мне запас бумаги и стопку конвертов с картинкой — барочная базилика СанМигель. Это на улице СанХусто, совсем недалеко от моей гостиницы.

Так вот, милый Мо, после потери одного из арте фактов мы, натурально, заговорили о судьбе осталь ных. Видишь ли, коллекция — условная коллекция, так как предметы явно не имели друг к другу никакого отно шения, — может стоить немалых денег, если продавать ее с умом и в частные руки. Мне и в голову не приходило сомневаться в честности людей, которым я доверила ее на хранение, ведь наш договор с профессором не обещал никаких недоразумений: он просил дать ему возмож ность изучить найденное, что бы это ни было — рукопись, оружие, украшения, — после чего я могла ими распола гать по своему усмотрению.

Когда после несчастного случая на раскопках поли ция вознамерилась осмотреть отель, точнее, номер Оска ра и Надьи, профессор собрал нас у себя и настоял на том, чтобы предметы — кстати, спасенные от изъятия не кем иным, как Густавом, правда же, он умница? — были спря таны до тех пор, пока шум не уляжется. С этим я еще мог ла согласиться.

После нелепой смерти СаВа, когда напряжение уве личилось и все мы к тому же застряли на острове на не определенное количество времени, меня стали одоле вать сомнения.

Помнишь, я просила тебя взять коечто на хране ние? Ты еще сказал, что твой дом сгорел и в нем нет места даже для тебя самого.

Тогда, в номере у Оскара, я твердо сказала, что вещи принадлежат музею, оплатившему экспедицию, и на мне лежит ответственность за их доставку в целости и сохранности.

— Вещи принадлежат мальтийскому государству! — поправил меня профессор со своей невыносимой улы бочкой. — Вы вскрывали камеру, не имея на руках мало мальски приличного разрешения. Если же вы будете на стаивать на своем праве, доктор Расселл, я сам позвоню инспектору Джеймисону и заявлю о находке с соблюде нием всех формальностей. В таком случае артефакты не получит никто — кроме, разумеется, жалкого Нацио нального музея, похожего на местную антикварную лав чонку.

Так и сказал, спокойно попивая свой остывший ко фе. Представляешь, как я разозлилась?

Самое противное было то, что, глядя на них, сидя щих вокруг заставленного чашками письменного сто ла, я понимала — все они предадут меня. Даже Густав, который уж точно был на моей стороне, отводил глаза, даже Густав.

Зря ты, кстати, так его невзлюбил. Он очень способ ный парень и непременно выбьется в люди, если пере станет так переживать по поводу своего восточноевро пейского происхождения.

Но продолжим. Ты, конечно же, помнишь наш по следний разговор, когда мы поехали на раскопки и би тый час бродили там по дну земляной канавы?

Я рассказала тебе про рукопись и сказала, что свой ства артефактов, описанные братом Иоанном, остались для меня несколько туманными… единственное, что я помнила из скупых объяснений профессора, — это то, что один из артефактов разрешает поглядеть в глаза ангелу, а второй дает своему владельцу возможность поменять обличье на то, которое он всегда хотел иметь.

Понятия не имею, как такая игривая фольклорная идея пришла в голову безрадостному схоласту, но зву чит завлекательно.

О. Ф. проговорился мне однажды, что сам толком не знает, какому предмету какое свойство полагается. Бо лее того, он даже не знал, сколько предметов участвует в его мистическом паззле, последнее обстоятельство вызывает у меня скептическую улыбку. Впрочем, те перь, когда я разбираю свои записи в тепле и в безопас ности, это классический случай l’esprit de l’escalier.

А тогда, на острове, зайдя в открывшуюся нам мона стырскую кладовку, которую, вопреки моему прогнозу, так легко оказалось найти, я почувствовала, как востор женные мурашки побежали по ногам — еще бы! руко пись оказалась правдой! мы сделали это! ну… ты меня понимаешь, дружочек, не правда ли?

Особенно странным показалось мне то обстоятельст во, что каждое слово, даже произнесенное шепотом, от давалось с грохотом на весь подземный зал, как будто мячиком прыгая от стены к стене. Хотя я читала об этом сто тысяч раз. Да чего там, у меня даже билет на экзаме не был с вопросом про Хал Сафлиени. Не смей улыбать ся, это было не так давно, как тебе кажется!

Через час я встречаюсь с доктором С. Х. Руисом из университета, чтобы обсудить возможность работы. Если меня устроят их условия, то на следующий учеб ный год я останусь в Мадриде, а ты приедешь ко мне из Барселоны — правда же? — и мы напьемся в моем любимом La Terraza на проспекте Alcalá, почище, чем папские прелаты. Каталонец Ферран Адриа открыл этот ресторан, чтобы приучить ленивых мадриленьо к дынной икре и пюре из зеленой фасоли с молочной пенкой.

Но тебято ведь этим не удивишь, верно?

Буду писать тебе завтра,

твоя Фиона

МОРАС

в материи заключена возможность, если верить пе рипатетикам

а им верить — так же, как исправленному, — приятно и уютно

выходит, растоптав желудь, мы уничтожаем возмож ность дуба

то есть ту, которую мы в силах себе представить

все утро думаю — сколько других возможностей ухо дит вместе с этим желудем? вы, доктор, скажете: в арис тотелевской поэтике об этом есть — или то лишь было возможным, что состоялось? и будете правы

и в физике есть похожий вопрос, и в насмешливой ta meta ta physika, а что толку? этак я и сам могу спросить, но я вот что спрашиваю: если движение — красная, горя чая стрелка, идущая от возможности к ее воплощению, то куда идет обратная стрелка — холодная, синяя?

энергия развоплощенной возможности, возможности с ледяным штыком минуса наперевес, или как это у кэр ролла? доплата за посылку с отрицательным весом… бррр

и еще — куда деваются другие возможности желудя, когда уничтожена эта... как ее... материнская плата?

я уже молчу про уток в центральном парке, на это и надеяться нечего

без даты

сегодня жарко, 25 градусов, но местные морщатся и кутаются в шарфы, на пляже ни души, берега желтеют нетронутым кадмием, море чернеет марсом и празеленью

на мальте все не как у людей: собаки здесь живут на крышах и лают оттуда, как оглашенные, на острове нет ни рек, ни ручьев, в автобусах нет дверей, дверные ручки чистят зубным порошком, у лодок глаза озириса, а улицы горбаты на манер санфранциско — зато ото всюду видна вода и очевидно, что сицилия рядом

жаль, однако, что я здесь долго не задержусь

без даты

сontrefaction

в вильнюсе у меня был кудрявый и толстый лаури нас, а здесь — всего только лысый esqueleto лоренцо

похоже, я неумолимо падаю в цене

попади я в больницу на горе гуннольва, доктора звали бы лейдольвизлощины, или нет — лоудмунд сварли вый! или нет — льорунн сутулый! лоренцо отличается от лауринаса, как рыночный мурильо от нитяного коврика с маргаритками, у лоренцо кварцевый загар и хрусталь ные зрачки, наполненные водой, будто линзы в старин ных телевизорах, он восседает за гипсовой стеной, под пирая висок гипсовым кулаком, лиловым и розовым от витражного солнца — вылитая был бы мария аннунциа та палермская за пюпитром, если бы не лукавый отсвет иоаннитской подделки

лауринас держал на столе фляжку в пупырчатой ко же, от фляжки пахло вильнюсским предместьем: длин ным надкушенным батоном, сапогами и прошлогодней травой

в кабинете лоренцо пахнет арабской лавочкой, это от того, что в ящике стола он держит кофейные зерна и кар дамон, в шкафу — камфорное масло, а на окне — полу мертвый куст ладанника

однажды я написал лауринасу письмо, но ответ от не го пока не пришел

мне вообще не приходят никакие письма, разве что на ум

Часть третья

КАМЕННЫЙ АНГЕЛ.