Музейное дело вопросы экспозиции

ности, в глубочайшей лживости всего Нико" лаевского искусства—социологический смысл музеификации Николаевских дворцов-однодне­вок. Собственную дачу Николая I и Царицыну виллу не следует распродать не потому только, что за всю их обстановку, именно как за под­делки, никакие коллекционеры существенных сумм не дадут, а прежде всего потому, что с их ликвидацией) будет утрачен веществен­ный материал для характеристики одной из самых существенных сторон того, чем было русское самодержавие середины XIX века. Без Собственной дачи и Царицына павильона ста­нет непонятным, что произошло дальше. Фаль­шивка и подделка делают доступным всякому то, что в подлинной форме и в подлинном ма­териале доступно самым лишь избранным; по­средством фальшивки и подделки аристократи­ческое искусство становится буржуазным, а скоро станет штампованною дешевкою; ме.сто индивидуального мастера-творца занимает ма­стерская, а место мастерской со временем должна занять фабрика. Фабричное художес­твенное производство начинает с тщательных подделок под прославленные традициею формы и материалы, но понемногу освобождается от навязанных образцов и вырабатывает идеал производственного искусства, всецело подчи­ненного требованиям техники и поэтому, в ко­нечном счете, приходящего к „выявлению ма­териала" в самой форме, к подчинению формы материалу. В этом смысле именно Николаев­ские однодневки-капризы, насквозь поддель­ные, наполненные подделками, доставляют лю­бопытнейший материал для изучения начала

168

того диалектического процесса, который разви­вался втечение всей второй половины XIX в. и заканчивается только теперь, в наши дни, когда Революция снова поставила перед ху­дожником громадные общественные задачи, на­полнило искусство захватывающим содержа­нием и, синтезируя накопленный производством формальный и технический опыт, создает но­вый органический стиль.

169

Остается сказать еще несколько слов об экспозиции Коттэджа Николая I и Фермер­ского дворца Александра II. При показе Боль­шого дворца в комнатах Петра I нужно сде­лать ссылку на Монплезир, на Летний дворец; в залах Елисаветы надо сослаться на Детское Село; Екатеринские залы требуют указания на Ораниенбаумский Китайский дворец, на Дет­ское Село, на Английский дворец; для Павла I необходимо сослаться на Гатчине и Павловск; для Александра I столь же необходимо назвать опять Александровский кабинет в Большом Детскосельском дворце и Александровский дворец там же; когда же зайдет речь о Нико­лае I, то придется сказать, что исчерпывающе этого многоликого человека и эту многоликую эпоху в одном месте показать нельзя, и при­дется предупредить экскурсанта, чтобы он не верил ни „Историческим покоям" Большого Петергофского дворца, ни дворцам-капризам, ни даже Коттэджу, а непременно побывал пред­варительно в Гатчине и уж потом только су­дил, сочетав воедино все виденное.

Коттэджу верить можно только в определен­ных рамках: от Петра I до Екатерины II им­ператоры и императрицы были сами собою; Екатерина II стала играть роль государствен­ного мужа,—но она, по своему времени, и была им; Павел играл,—но роль, которую он играл, была его навязчивой идеею;лишь Александр I

был первым холодно-рассчетливым актером на русском престоле—но его игра сводилась боль­ше к тому, чтобы скрываться, чем к актив­ному актерскому творчеству; Николай I был вдохновенным актером-творцом, который сам придумывал разные роли для себя и с увлече­нием, сам любуясь собою, их разыгрывал. Когда посетитель обозревает Коттэдж, он должен почувствовать Николаевскую „игру в рыцарей", в которую он и жену свою втя­гивал, и детей, и двор, и, в конце концов, го­сударство—ведь именно в Коттэдж е хранится султанская „тугра", снятая с городских ворот Варны и долженствовавшая представить Нико­лая I в качестве чуть ли не рыцаря-кресто­носца! Коттэдж—маскарад, но маскарад, про­должавшийся много лет и, именно в силу этого, ставший подлинною жизнью.

От этого, повидимому, надо исходить при экспозиции Коттэджа. Всякая попытка сделать Коттэжд исчерпывающим памятником Нико­лаевской эпохи обречена на неудачу. Но если в дополнительной экспозиции руководство­ваться принципом противопоставления, если в каждой комнате в намеках, хотя бы, пока­зывать все то, что скрывалось за театральною декорациею, то между рыцарем без страха и упрека и жандармом Европы получится та­кой чудовищный контраст, который сделает Коттэжд неизмеримо более поучительным, чем все Петергофские павильоны и чем все Гат­чинские залы.

Фермерский дворец Александра II... Аль­бомы и альбомы, заполненные собственноруч­ными изображениями офицерских и солдатских

171

обмундирований, стены увешанные военными картинками из истории обоих Наполеонов и, только в другой комнате, из франко-прусской войны, соблазнительные женские телеса в убор­ной, художественно-убогая мебель, холодная пустота... Это ли легендарный „освободитель крестьян", „реформатор Российской империи", „человек на престоле"? Тут нет никаких „шестидесятых годов", как их нет в Детском селе, как их нет в Гатчине. Царь перестал быть вождем. Еще Николай I мог претендовать на то, чтобы быть цензором Пушкина; Але­ксандр II—не стал бы! Общество ушло вперед, без царя, вопреки царю. Петр I, по образному выражению Посошкова, тянул в гору; Екате­рина II шествовала во главе; Александр I и Николай I хотят возглавлять, но это им не всегда и не слишком блестяще удается; Але­ксандр II тащится в хвосте и, наконец, безна­дежно отстает; Александр III тормозит изо всех сил; Николай II вылетает из седла. Вот, мо­жет быть, и тема для Фермерского дворца: экспозиция должна показать, чего тут нефи так как верхний этаж, некогда занятый Алексан­дром III, пустует, места хватит. Тогда Фермер­ский дворед станет предисловием к Нижней даче, настолько ярким, что отсутствие Але­ксандра III (ведь его комнаты в Фермерском дворце разрушены, а его изумительная церковь у Ленинградского шоссе на берегу Царицына озера, к сожалению, не признана как музей­ная единица) станет почти-что незаметным. Впрочем, о Фермерском дворце мне предстоит еще сказать несколько слов в заключитель­ной части настоящей главы.

В Гатчине не множество дворцов, как в Пе­тергофе, а только один громадный дворец. Представлены там Павел I, Николай I, Але­ксандр II и Александр III. Александр I, есте­ственно, не чувствовал никакой симпатии к лю­бимой резиденции, созданию Павла I, и Але­ксандра I поэтому в Гатчине вовсе нет и не было. Николай I приезжал в Гатчину на время Красносельских маневров. Александр II приезжал сюда охотиться. Александр III, так же, как и Павел I, не только подолгу живал в Гатчине, но предпочитал Гатчину всем про­чим местам жительства. Николая II в Гатчине опять нет. Значит — хронологический охват Гатчинского дворца ограничивается столе­тием с небольшим; за это столетие есть пустые и полупустые промежутки времени; от тех эпох, когда Гатчина была в фаворе, там сохрани­лось множество интереснейшего показатель­ного материала, который стоит того, чтобы его

173

изучать и пбказывать во всех подробностях. Ясно, что в Гатчине нужно применить какие-то совсем другие экспозиционные методы, нежели в Петергофе.

При определении тем нужно считаться еще с одним обстоятельством: Гатчина отстоит сравнительно далеко от Ленинграда (45—46 км.) и имеет с ним очень дурную железнодорожную связь (70—80 минут езды по Варшавской или 80—85 минут по Балтийской жел. дороге), а потому экскурсанты не в большом количестве ездят в Гатчину—все предпочитают более близ­кое к городу Детское Село (23 км. в 28—30 ми­нут). Привлечь посетителей Гатчина может только при условии, что экспозиция предста­вит совсем особый интерес и для самих экскур­сантов, и для Политпросвета.

Гатчинский дворец состоит из трехъэтажного главного корпуса и двух „каррэ" (Кухонного

174

Сохранность разных частей Гатчинского дворца разная. Безупречно сохранились Павлов­ские комнаты и залы: после Павла осталась вдова, которая приняла все меры к тому, чтобы все в мелочах оставалось таким, каким было в момент убийства императора, Але­ксандр I не имел ни малейшего желания при­касаться к тому, что принадлежало Павлу I, а для Николая I Павловское убранство было уже реликвиею, которую надо было беречь именно

175

как память, как экспонат. Чрезвычайно сильно пострадал Николай I: часть его квартиры в нижнем этаже была превращена в приемные залы Марии Федоровны, супруги Александра III, и теперь опустошена, так как мебель Марии Федоровны, как „не стильная", пошла в про­дажу; в комнатах детей Николая I Александр III устроил свои парадные покои; в прочих комна­тах Николая I, не вовсе уничтожая их убранства, устроился Александр II („Арсенальная зала"); так что, собственно говоря, в подлинном виде от Николая I сохранились только его три „военных кабинета". Квартира Александра II в нижнем этаже, примыкающая к квартире Ни­колая I, стоит не тронутая, но она, как и все оставшееся от этого императора, лишена зна­чительности. Великолепно сохранились, со всеми мельчайшими предметами убранства, на антресолях—-личные комнаты Александра III, а в верхнем этаже—его же приемные оффициаль-ные залы. Наконец, парк запущен, но не соста­вит большого труда восстановить и „собствен­ный сад",непосредственно примыкающий к лич­ным комнатам Павла I, и „голландские" верх­ний и нижние сады, разбитые перед окнами Николая I, и привести в порядок большой английский парк и его продолжения—Сильвию и Зверинец.

Портретная галлерея... В Гатчинском дворце нетрудно освободить от остатков (распро-

176

данного Госфондом) бытового убранства хоть целый этаж Арсенального каррэ, длин­нейший ряд зал, комнат, корридоров, и развесить по стенам в хронологическом по­рядке все те бесчисленные портреты, кото­рые в Гатчине скопилися. Систематика полу­чится блестящая — но каковы будут послед­ствия? Да такую портретную галлерею пока­зывать будет невозможно, потому что нет ни­чего более утомительного, чем однообразный набор предметов: у посетителя будет рябить в глазах от лиц, мундиров и лент, он просто перестанет слушать имена и даты и биографи­ческие факты—к чему? Портретную галлерею, ясно, надо использовать в общих экспозицион­ных целях, но отнюдь не как самодовлеющее целое, а как материал для тематической экспозиции. Наличие собрания портретов, в связи с уже подчеркнутою выше необходи­мостью четко разбить показ дворца на не­сколько совершенно отдельных эпизодов, опре­деляет всю планировку экскурсии.

12 Музейное дело 177

а история делает царей. Личное чудачество и .безумие Павла определяют собою, как он делал то, что делал; но делал он не то, что ему взбрело на ум под влиянием случайного стечения обстоятельств или болезни, а то—и только то, что объективно было необходимо по ходу исторического процесса. Мы уже ви­дели, что в 80-ых годах XVIII в. произошел некоторый перелом в развитии русской общес­твенности: кончилась сословно-аристократиче-ская фаза, началась какая-то иная, новая жизнь, появляются новые люди в руководящей роли, пробуждаются новые общественные слои. Павел погиб не от руки соперника, как Петр III, и не по прихоти преторианцев-гвардейцев: убийство Павла есть акт социальной контрреволюции, совершенный побежденною кастою, и кри­сталлизовавшиеся вокруг его имени „жестокие" анекдоты имели назначение оправдать личным безумием царя это цареубийство, совершенное дворянством. Музейный показ Павла I имеет целью разрушить дворянскую легенду о Павле-шуте и продемонстрировать Павла-императора. Этого нельзя сделать в Павловске, роскош­ном и романтическом; это можно сделать только в Гатчине, излюбленной резиденции Павла, где он не мечтал и наслаждался, а жил и страдал и работал—готовился стать импе­ратором и „служил" императором.

Для того, чтобы понять анекдотического Павла, достаточно рассмотреть его портрет: маленький курносый уродливый человечек с короною на бекрень, в страшно чванной позе, в страшно пышном маскарадно-царском одея­нии и с комически-импозантным выражением

178

на лице. Все несчастное, оставившее неизгла­димые следы, детство этой жертвы неумерен­ной нежности Елисавет Петровны и ненависти Екатерины II достаточно объясняет характер анекдотического Павла. Тут не надо никакой дополнительной экспозиции — разве-что не­сколько портретов: Елисавет Петровны, Ека­терины, Панина или еще кого нибудь. Но что­бы понять и оценить по достоинству Павла-императора, надо дать себе отчет в общем ходе русской истории за XVIII в. Вот тут нам может пригодиться портретная галлерея Гатчинского дворца: в верхнем — сейчас пустом — этаже Главного корпуса мы должны показать эту историю правящих верхов XVIII в. в лицах. Осмотр Павловских зал нужно начинать именно с этого верхнего этажа, где, кроме русских предшественников и современников, найдут себе место также и иностранные современники Павла I—прежде всего его знаменитый австрий­ский аналог Иосиф II (1780—1790), типичный представитель „просвещенного абсолютизма", в интересах торговли и промышленности стре­мившийся к бюрократизации государства и бо­ровшийся с привилегиями дворянства и церкви, и сестра Иосифа Мария-Антуанетта, погибшая на эшафоте королева Франции. Все эти пор­треты позволяют наглядно показать историче­ские условия и предпосылки, среди которых пришлось действовать Павлу I.

12* ₁₇₉

гобелены,—уже не будет казаться смешным. Несоответствие природных данных, физических и умственных, той ^исторической задаче, кото­рую он, разумеется, ясно не осознает, но ко­торую чувствует всем своим существом и пы­тается разрешить всеми своими поступками, усугубляет трагическое, а не комическое, впе­чатление, которое остается от парадных зал Павла. Вся роскошь этих зал—какая-то на­пряженная: она не украшает жизнь (как в Пав­ловске), а только должна импонировать. Вте-чение всей своей жизни Павел не покоился на розах — и не давал покоиться другим; сам „служил"—и заставлял „служить" других.

Наконец, вниз, в личные комнаты. Без них не будет вполне убедительного образа. Тут— портрет Петра I, потреты французского ко­роля Генриха IV (трижды: гипс, мрамор, гобе­лен) и его министра Сюлли (дважды: мрамор и гобелен), мраморная статуэтка мальчика, не­сущего каменную глыбу, о которой выше была уже речь. Тут тесная спальня с походною складною кроватью, тут кабинетик с люби­мыми книгами (опять: Сюлли!), тут рядом зна­менная, кордегардия, будка для часового... Павел остается императором даже у себя „дома", даже в свободное от служебных занятий время, даже в халате.

Экскурсант, который внимательно прошелся по всем трем этажам Главного корпуса, заслу­жил того, чтобы мы его пожалели, наконец, и дали ему отдохнуть. Кстати тут есть выход на­ружу—в „собственный садик" Павла: цветоч­ные клумбы, затейливые трельяжи, высокая террасса, с которой открывается прекрасный

180

Тема вторая: Гатчина как штаб-квартира Николаевской военщины. Выше уже было ска­зано, что от времен Николая I остались по­строенные при нем два „каррэ" и убранство нескольких комнат в нижнем этаже „Арсеналь­ного каррэ"—столовая, ванная, спальня и „воен­ные кабинеты". Нечего и думать о том, чтобы тут восстанавливать полный бытовой ансамбль. Да это и не нужно: бытовых ансамблей Нико­лая I предостаточно _в Петергофе, и никаких дальнейших Николаевских спален нам вовсе не нужно. Совершенно ясно, что надо доделать то, что начал Александр III, и ликвидировать и столовую, и ванную, и спальню—несмотря даже на то (или: потому), что досужие люди проследили на половике спальни особую стоп-танность вдоль стен и рассказывают— шопо-том!—легенду о том, как Николай I зимою 1854 г. тоскливо и в полном отчаянии метался перед смертью по спальне и сам стоптал по­ловик... Наличие „военных кабинетов" и Арсе­нальной залы, в которой наслаивается на Ни­колая I Александр И, точно указывает, какая тема должна быть разработана в Гатчине.

Экскурсанта надо ввести в Николаевскую половину через тот самый, конечно, подъезд во дворе Арсенального каррэ, которым поль­зовался и Николай I. Экскурсант попадет в пе­реднюю и камердинерскую (и тут же, что не лишено практического значения, есть уборная), а через них в опустошенные и обезличенные личные комнаты. Во всей анфиладе нужно раз-

181

Затем еще две комнаты, убранные так же скупо и сурово, как и большой кабинет. На стенах—все одинаковых размеров и в одина­ковых обрамлениях—сплошные ряды картинок,

182

изображающих российские военные формы об­мундирования. Тут некогда дежурили адъю­танты и ординарцы. На всем этом материале легко подвести посетителя вплотную к ката­строфе Крымской кампании, которая была ро­ковою и для Николая I, и для всего Николаев­ского режима. С этим мы вступаем в Арсе­нальную залу.

Александр II превратил Арсенальную залу в сборную для своих охотничьих экскурсий. Наша вторая тема переходит в третью: Гат­чина как средоточие царской охоты. Повсюду, где только можно было их приладить, по­являются охотничьи трофеи—рога убитых оле­ней и лосей, чучела волков и медведей. На стенах развешиваются бесчисленные акварели венгерца Зичи, бытописателя Александровских охот. Тут же выставляются разные диковины— магнит, который поддерживает пятипудовый

183

якорь, разработанная во всех мельчайших по­дробностях модель корабля. Тут же и забавы— качели, полированная горка для съезжания на „собственных подушках", маленькая, но вполне оборудованная сцена, два заводных органа со множеством валов для разных музы­кальных номеров (эти органы немного позднее получат широкое распространение во всех трактирах столицы), мраморная голая женщина в позе „полной неги", которую можно рассмат­ривать во всех поворотах (Александр II был любитель „клубнички")... Явно, в Арсенальной зале с воцарением Александра II закипела совсем новая жизнь, жизнь совсем нового типа, которая была положительно невозможна при Павле I, при Александре I, при Николае I: произошел перелом, появился царь нового образца.

184

185

Из жилого кабинета Александра III на антре­солях нужно по винтовой лестнице (она доста­точно для этого широка и удобна) подняться в его оффициальный кабинет, где он функцио­нировал как император. Если свою квартиру на антресолях Александр устроил как раз в тех комнатах, где когда-то его дед имел свою личную спальню, и где жила фрейлина В. Нелидова, то свои оффициальные покои он устроил там, где жили дети Николая I. Под­нимаясь по винтовой лестнице, надо обратить внимание экскурсантов на то, что эта лестница находилась, конечно, в исключительном или почти исключительном пользовании лично Але­ксандра III: из своих антресолей он по ней

186

спускался вниз в „военный кабинет" Нико­лая I и, через него, в Арсенальную залу, где резвились дети, или в гостиные Марии Феодо-ровны и в столовую; и по той же винтовой лестнице он поднимался вверх непосредственно в свой парадный кабинет... декорирована лест­ница в нижнем своем отрезке „художественно украшенными" меню (т. е. расписаниями куша­ний) особенно, очевидно, понравившихся импе­ратору обедов, а в верхнем отрезке бесчислен­ными женскими портретами, без обрамлений по­вешенных картинка к картинке, целая галлерея „граций"—экскурсант, который помнит по Пе­тергофскому Большому дворцу или по Гатчин­скому Павловскому корпусу, как императоры XVIII в. понимали подобные „галлереи граций", оценит сразу всю дистанцию огромного раз­мера, отделяющую Александра III от Екате­рины II и Павла I. Александр III ни в какой области—и менее всего, может быть, в обла­сти художественных вкусов—не идет не только во главе, но и сколько нибудь в уровень со своим временем.

187

Из оффициальных приемных Александра III, отнюдь не задерживаясь в Китайской и Япон­ской галлереях, мы должны пройти к парадной лестнице Николая 1, мимо прекрасного бюста работы Витали, через весь парадный этаж Павла I, через Чесменскую галлерею, вниз по лестнице, ведущей в „Кухонное каррэ". Не­посредственный контраст всего того, что экс­курсант уже знает из прежних осмотров и те­перь припоминает, быстро проходя в церковь, с тем, что он только-что видел у Александра III, должен произвести сильное впечатление даже на наименее подготовленных людей: вырожде­ние царской власти и вырождение ее носите­лей, выхолощенность и призрачность самодер­жавия конца XIX в. станут очевидными даже для слепых.

Попав на нижнюю лестничную площадку, мы можем подняться двумя новыми лестницами— справа и слева—в церковь. Церковь эта была построена Николаем I, в каком-то фантастическом „византийском" или „романском" стиле; она — изящная и светлая, с оштукатуренными и слегка окрашенными сводами и стенами. В эту церковь впоследствии внедрился Александр III: стены были обиты красным сукном и сплошь уве­шаны дешевыми (хотя иногда и в очень доро-

188

189

Если он начнет насиловать материал, он мо­жет погубить все свое дело. Пытаясь извлечь из вещей то, чего в них нет, он начнет сочи­нять диаграммы, схемы, таблицы и подсказы­вающие плакаты—и посетитель, который при­шел смотреть, и которому, вместо этого, пред­лагают читать длинные тексты или слушать лекцию по политэкономии или по социологии, сбежит от экскурсовода. Как часто экскурсант ропщет на все эти ужасные „объяснения", ко­торые вовсе не помогают понять то, что видно, а содержат множество совсем постороннего, внутренне с вещами не связанного материала! Как часто экскурсант мирится с таким „пока­зом" только потому, что „без этого, видно, нельзя"!

И хорошо еще, если стена щитов с 'диаграм­мами, схемами, и пр. только приводит в уны-

190

В западном крыле Детскосельского Алексан­дровского дворца имеется целая анфилада ком­нат, в которых Александр III жил, будучи еще наследником престола; в этих комнатах родился Николай II. В Детском Селе имеется также Сельскохозяйственный Институт, расположи­вшийся в Феодоровском городке, в непосред­ственном соседстве с Александровским двор­цом. Институт этот, может быть, действи­тельно нуждается в еще большем расширении своих владений, а может быть—просто, по-русски, привык к экстенсивности владений... я этого не знаю, и судить не берусь. Как бы то ни было, Институт возбудил дело о пе­редаче ему Александровского дворца. Ему отказали: хотя Александровский дворец и не музеифицирован, а только консервирован, но сто лет истории Российской империи, которые в нем потенциально имеются, пересилили все домогательства агрономов. Тогда они сжались и потребовали отвода именно только-что упо­мянутого западного крыла, в котором, кроме комнат будущего Александра III, параллельно им, по другую сторону широкого коридора, имеются совсем никому не принадлежащие, от­деланные по-английски в 90-ых гг. XIX в. для гостей („Запасная половина") комнаты. Пред­положите, что защитники интересов музея взду­мали бы утверждать, что нельзя трогать „исто­рических" комнат Александра III, потому что

191

тут можно и нужно развернуть Показ импера­тора Александра III! Политпросвет просто расхохочется, и вопрос будет решен сразу, окончательно и совсем не так, как хотели бы музейщики. Да тут нет никакого императора Александра III! Александра Александровича устроили в комнатах, в которых когда-то жили Александр I, а позднее Николай I: высокие, просторные, не комнаты, а залы, расположен­ные анфиладою (чтобы получить кабинет, ко­торый соответствовал бы его вкусам, Але­ксандр Александрович велел заложить боль­шую дверь из столовой в кабинет и пробить маленькую подальше от окна), во всей мебли­ровке только намечается теснота и „уют" (в кабинете, в гостинной императрицы), вазо­чек и прочих безделушек ограниченное коли­чество, на стенах картины, а не вырезки из иллюстрированных журналов и не приложения к „Ниве", фотографии родственников почти отсутствуют—ничего характерного, ничего ин­тимного, ничего такого, к чему бы дополни­тельная экспозиция могла прицепиться без явного насилия над вещами! Конечно, кто хо­рошо знает Александра III по Гатчинскому и Аничковскому дворцам, тот его угадает и в Детскосельских комнатах: тут уже есть два гигантских дивача („тахты"), на каких так любил валяться Александр III, тут есть разрозненные великолепные экземпляры ампирной мебели, ко­торые, ни к селу, ни к городу, стоят в таком окружении, к которому они решительно не под­ходят (например, чудесное бюро в столовой!), тут есть дикие сочетания кресел, стульев, шкапов, принадлежащих к разным гарнитурам,

стилям, эпохам (точно в аукционном зале!)... Что же? ради показа всего этого сохранять покои будущего Александра III и не давать Сельскохозяйственному Институту помещения, в которых он, повидимому, нуждается, хотя и занял уже все здания Феодоровского городка? Резолюция может быть только одна: ликвиди­ровать обстановку Александра III и, вместе с нею, конечно, и обстановку запасных ком­нат, совершенно ничем не замечательную.

Стиль Александра III характеризуется пол­ным „бесстилием". Мы о „бесстилии" гово­рили выше по поводу Николая I, но там это было явление другого порядка: эпоха Нико­лая I имела очень определенное чувство вы­держанного стиля, но только не имела своего стиля. Александр III именно выдер­жанного стиля не понимает и любит хаоти­чески-безразличное сопоставление вещей совер­шенно различных и стилистически неприми­римых. Такого рода „бесстилие" возможно только там, где есть неразбериха—экономиче­ская, социальная, бытовая, в так называемые „эпохи безвременья". Какая-то фаза русской истории приходит к концу в последние деся­тилетия XIX в.; формы самодержавия еще по инерции сохраняются, но их сохранение воз­можно уже только насильственное; надо искать опоры в каком то новом классе, который бы сумел взять власть и цепко ее удержать. Дво­рянство, как класс, разложилось и разорилось; разночинная интеллигенция не есть класс; но настоящей крупной буржуазии еще нет. Але­ксандр III взял курс на „православие, самодер­жавие и народность", на мещанство — он стал

13 Музейное дело

193

изумительно цельным представителем итого черносотенного мещанства, невежественног®, косного, пьяного, живущего утробою, семей­ственного, богомольного. Александр III резко разошелся с Западною Европою: там предви­дят надвигающуюся опасность со стороны ра­бочего класса, младший современник Алексан­дра III германский император Вильгельм II (1888—1918) объявляет „новый курс" социаль­ных реформ сверху, во Франции и в Англии революционное движение втискивается в пар­ламентские формы, социалдемократия напра­вляется на путь реформизма — Александр III ничего не признает, кроме грубых репрессий. Николай II идет по стопам отца и объявляет „бессмысленными мечтаниями" всякие надежды на реформы в России. Николай II — такой же мещанин, как его отец, и даже его жена, хоть она и англо-германская принцесса, становится темною русскою мещанкою на русском пре­столе. Судьба русского самодержавия решена: у нас невозможен реформизм, единственным выхо­дом у нас делается Революция. Вот социологи­ческий смысл Александровского художествен­ного „бесстилия". А тем временем Запад, пережи­вавший во второй половине XIX в. такой же пе­риод шатаний и эклектизма в искусстве, в 90-х гг. обрел, наконец, свой стиль — так называемый згу!е тойегпе, возродивший в момент перехода в новую фазу развития старые барокковые тради­ции; и это возрождение барокко точно позволяет поставить диагноз—к финансовому капитализму, к империализму, к реформизму, к фашизму. Вот в этой связи две параллельных анфи­лады комнат—Александра III и запасной поло-

ВИНЫ—приобретают совсем неожиданное зна­чение: у Александра—начинающееся бесстилие и* мещанство, в запасной половине — намечаю­щийся европейский „модерн". Распутье, на котором оказалась самодержавная Россия в конце XIX в., непосредственно в вещах не может быть показано на более ярком примере. Ценность этого примера еще возрастает от того, что у нас именно для конца XIX в., не сохранилось никаких крупных буржуазных об­становочных ансамблей европейского направле­ния: единственный экземляр, который в Ленин­граде был в распоряжени Музейного ведомства, немного более поздний и изумительно цельный дворец княгини Палей, все в том же Детском Селе, совсем недавно перестал существовать, и показывать для контраста с мещанскими об-становками Александра III и Николая II нам рабочему экскурсанту нечего, а без показа все разглагольствования совершенно тщетны. Дет-скосельские комнаты надо сохранить.

Еще один пример. Где-то должен быть по­казан тот кризис русского самодержавия, ко­торый известен под названием „эпохи 60-х гг.", „эпохи великих реформ" и т. д. В Гатчине, как мы видели, имеется царская охота; нельзя туда вклинивать то, чего там нет и не было. Есть комнаты Александра II в Детскосельском Большом дворце: тут Александр II жил каждое лето втечение чуть ли не всего своего цар­ствования; но тут он жил, как показывает всякая мельчайшая деталь обстановки и деко-ровки, исключительно как военный,—в Дет­ском Селе была красносельская лагерная штаб-квартира Александра II, подобно тому, как для

13* 195

196