Как возникла крепость Ломбовож

В богатырские времена в Ломбовоже сначала крепости не было. Просто люди жили. И вот одна девушка без мужа сына родила. Он вырос, большой стал, могучий, всему научился. И приехали вдруг манси кондинские (восточные манси, жившие по р. Конде) и стали в него из луков стрелять. Шесть раз в него выстрелили, шесть стрел в него вонзилось, а седьмую он сам в себя воткнул. И враги закричали: "Он бессмертный, с ним нельзя воевать!" И убежали. И он построил Ломбовож. И имя его Терн-сатнял-хум-отыр - Непобедимый семью стрелами богатырь. И он в Ломбовож людей собрал.

А у Люликар (селение в среднем течении Северной Сосьвы, у современного поселка Игрим) другой богатырь строил крепость. И туда людей собирал...

3. 
   Манси и ненцы
   

Манси оленей тоже разводили. Жила одна семья - отец, сыновья. Вдруг приходят три ненца, почти с самого Карского моря. Вот они поели, заснули, а сыновья старика между собой стали разговаривать. Один брат говорит: "Ненцы мяса наелись, спят, давай убьем!" Другой ему отвечает: "Нет, не надо, давай сначала отца спросим". Отец сказал: "Вы их не убивайте, ведите сюда, пусть они работают, они у нас рабами будут".

Вот ненцы работают. Восемь лет работали, и вот как-то братья ушли на охоту. Долго нет их. В это время ненцы отца убили, жен братьев посадили на нарты и поехали к устью Оби, в тундру. По дороге встречаются им братья. Ненцы из луков стали стрелять, младшему брату жилу перебили. Старший брат спрятался. Он смотрит - младший брат ни туда - ни сюда, совсем кончается, совсем умирает. Что делать? Пришлось похоронить брата. И вдруг опять слышит: едут ненцы, его жена и отца жена песни поют, а младшего брата жена плачет... Остановились ненцы, чум поставили, женщины стали ужин-чай варить. Поели ненцы, спать легли с женщинами, потом, однако, заснули. Тут старший брат как-то пробрался к жене младшего. Она потихоньку говорит: "Ты вернись к Ломбовожу, там остались лук и стрелы, забери". Он вернулся в Ломбовож, а потом снова их догнал. Жену младшего брата он с собой забрал, а ненцы с другими женами уехали. И он с ней пошел к Ломбовожу. А там уже крепость была. Его в крепость взяли с женой.

4. 
   О войне между сосвинскими и кондинскими богатырями
   

Было время - манси на манси нападали. В Ломбовоже-крепости два богатыря были - Вор-хум и Апан-хум. Поехали они рыбачить. Вдруг видят - едут манси кондинские - воевать. Богатыри притаились, вернулись в Ломбовож, а потом на Сосьву поехали - кондинские туда подались. Приезжают богатыри на Сосьву, а кондинские к этому времени всех сосвинских уже убили, семей восемь уничтожили. Один старик остался, а дочерей его, девок лет 15 - 16 нету. Богатыри видят, что им не справиться, зовут Сак-посал-отыра (Ляпинской протоки богатыря) на помощь. Он у Ломбовожа жил, не в крепости. Приехал Сак-посал-отыр воевать, а с собой не богатырей взял, а старика, который жив остался. Добрались они до верховий Конды, видят - девки на лодках маленьких плывут. Сак-посал-отыр закричал как утка-острохвост. Девки заплакали - слышат родной звук, на Конде этого нет (острохвост на Конде не водится). Он к ним подобрался и велел стрелы у кондинского богатыря поломать, а собаке, чтобы не слышала, свинец в уши налить, на костре расплавить. Они так и сделали. Собака завизжала - больно ведь. Кондинский богатырь встал, лук взял, стрелы схватил - они поломаны. Он железную рубаху (кольчугу) надел, а толку нет. Он в тайгу решил бежать, а Сак-посал-отыр думает: "Нельзя его в тайгу пускать". И выстрелил в него из лука. Стрелу пустил - и в ноги попал, перебил жилу. Упал кондинский отыр. Сак-посал-отыр подошел к нему. Тот и говорит: "Я перед тобой не виноват". - "Да, не виноват, но сейчас придет человек, перед которым ты виноват". Тут старик подошел и ножом его кончил. А Сак-посал-отыр девок забрал и домой с ними пошел - ему-то девки нужны. И старик с ними ушел. Все ушли в Ломбовож-крепость.

Войны "всех против всех" - явления не столь далекого прошлого. Они продолжались еще в XV-ХVI вв., несмотря на протекторат Сибирского татарского ханства, в зависимости от которого находились мансийские, как и хантыйское, княжества. Впрочем, зависимость эта была довольно поверхностной и "ограничивалась уплатой ясака и некоторой военной помощью" в совместных выступлениях против русского вторжения в Сибирь²⁶.

Русское проникновение (если говорить о Московском государстве) связано, прежде всего, с походами 1483 и 1500 гг., предпринятыми при Иване III. С середины XVI в. (1558 г.), уже при Иване Грозном Москва приняла мансийских и хантыйских князей под свое покровительство и обязалась "жаловать и от сторон беречи, под своею рукою держати" и в обмен требовала "дани со всякого человека по соболю"²⁷.

Закрепление Российского государства в Сибири связано с походами Ермака в конце XVI в. и последующим строительством казаками городков и острогов-крепостей. В этих центрах находилась русская администрация, которая должна была обеспечивать регулярное поступление ясака (дорогих мехов) в царскую казну. Дальновидное московское правительство того времени, преследуя свои цели, повелевало обходиться с аборигенами края "лаской, а не жесточью". При этом задачей русской сибирской администрации было предотвращение и недопущение впредь междоусобиц, грабежей, разбоя. Недвусмысленно говорят об этом архивные документы, в том числе царские грамоты. Например, в одной из них, посланной в 1601 году от имени "царя и великого князя Бориса Федоровича (Годунова) всея Руси" воеводе М.Д. Львову, речь идет о жалобе печорских "вагуличей" (манси) на группу зырян (коми). Эта группа напала на вогульское селение, убив при этом его жителей. "Тукума да Парью, да братьев их Такуба да Мачю Куенковых детей, а жены их и дети в полон поймали. А взяли де те зыряня... шесть сороков и семь соболей, цена им сто пятнадцать рублев с полтиною, да семь бобров черных, да тринадцать карих, и цена им пятнадцать рублев, да пять котлов медных кошеварных... цена им семь рублев с полтиною..."

Нападение не осталось безнаказанным. "И как к вам ся наша грамота придет, - пишет воеводе царь Борис, - и вы б... зырянам велели заказ учинить крепкий, чтоб они меж собою не всевались, и до смерти меж себя нихто никово не побивал. И... вагуличам обиды и тесноты впредь не чинили. А хто... вагуличам... обиду и насильство учинит, или меж себя хто станет воеватца, и тем людям впред быти от нас в великой опале и кажненным смертью.

А в том убивстве... вы б их в том судили и всякими сысками сыскивали накрепко. Да по суду своему и по сыску их управу учинили без волокитно по нашему указу²⁸.

Итак, "войне всех против всех" была объявлена беспощадная война. При этом русская власть стремилась оградить аборигенов и от произвола, злоупотреблений со стороны недобросовестных представителей своего низшего звена, непосредственно соприкасающегося с коренным населением. Так, в грамоте, посланной воеводе В.П. Головину (1598 г.), речь идет о ясачном сборщике Третьячке Кобылкине, который "бил и грабил вагулич". "И как вам ся наша грамота придет, - говорится в тексте, - и вы б тотчас выбрали на Верхотурье сына боярского, который бы был добр и прост, и душою прям, и кому мочно во всем нашем верить, и... послали б ево на Чюсовую и Сылву для сыску и письма... А приехав в Чюсовую и на Сылву... сказывали вслух гораздо всякому остяку и вагулетину во всех юртах, что мы их, остяков и вагулич, пожаловали, а Третьячка Кобылкина для его воровства и насильства от ясачного збора отставили. И они бы все остяки и вагуличи его, Третьячка Кобылкина, ни в чем впредь не боялись, сказывали бы про ево воровство и про всякое насильство в обысках правду безо всякие боязни, что ему, Третьячку, вперед на Чюсовой и на Сылве в ясачных сборщиках не быти".

Точно также администрация стремилась к сохранению традиционно сложившейся системы владения угодьями и наследования их. По жалобе "новокрещенного вагулетина" Булатко Алеева на "пермичей и усольцев", которые в "его отцовскую отчину ходят... и звери бьют, а сены покосы косят насильством", в грамоте воеводе И.М. Вяземскому от имени царя был дан недвусмысленный ответ: "Как к вам... грамота придет, и вы бы... косвинских вагулич расспросили подлинно: урочища вверх по Турье-речке средь верхотурсково волочку вотчина была Булаткова отца Алея или иных вагулич, и хто тем урочищам преж всего владел... А буде косвинские вагуличи скажут, что то урочище было вотчина Булаткова отца Алея... тою вотчиною владети ему, Булатку"²⁹.

В то же время русская администрация стремилась не вмешиваться во внутреннюю жизнь коренных народов Сибири, в том числе и манси. Конечно, были сменены непокорные князья, бунтовавшие против русской власти и не представляющие себе соотношение сил мансийского княжества и Русского государства - "Березов возьмем - Москва сама сдастся". Да и сами княжества были преобразованы в волости, во главе которых теперь стояли старшины или, как их теперь называли документы - князцы.

Однако манси, как и соседние народы, продолжали жить по собственным обычаям, соблюдать освященные веками обряды и "молиться по своей вере". Надо сказать, манси старались расширить свои представления о государстве, той системе власти, которой они теперь подчинялись. В XVII в. не редкостью были поездки в Москву представителей верхушки мансийского общества - "лучших людей" для сопровождения ясачной казны. В столичном городе манси оставались ни день и не два, а подолгу, в надежде увидеть "на красном крыльце" царя, подойти к его руке и передать челобитные от мансийского мира³⁰. При этом они получали от правительства "кормовые" деньги, еду и питье. В Центральном архиве древних актов сохранился документ, датированный 1634 г., в котором идет речь о "верхотурских ясачных вагуличах" Данилке Тавдыкове и Ушаче Ченгишеве, приехавших в Москву с челобитной. Им "указал государь дати свое государево жалованье... а питье своего государева сытного двора по 4 чарки да по 4 (чарки) меду, по четверти ведра пива человеку (в день). А при отъезде из Москвы восвояси верхотурские ясачные вогуличи получили по сукну доброму на человека"³¹.

Поездки такого рода были не так уж редки. В том же документе говорится о "березовских ясачных людях", которые "у государевой руки в прошлом году были на красном крыльце..."

Жизнь в Москве, конечно же, ошеломляла сибиряков. Увиденное и услышанное становилось достоянием значительной части мансийского общества, передавалось из уст в уста, приобретало характер бытовых рассказов.

К XVIII в. Сибирь окончательно вошла в состав Российского государства. При этом, как уже было сказано, русская администрация не стремилась без нужды ломать сложившиеся социальные отношения и мировоззрение аборигенов. Иную позицию занимала православная церковь и тобольский митрополит, "сибирский апостол", Филофей Лещинский, который был наиболее яростным, фанатичным проводником ее политики. Под его руководством миссионеры начали борьбу за искоренение "язычества" и насаждение христианства. Однако на проповедях Филофея манси стояли "затыкающы уши своя, яко аспиды глухии"³². Христианские догмы не находили отклика в душах охотников и рыбаков. И тогда последовали крутые меры.

Правда, Петр I, будучи последовательным в своем отношении к коренному населению Сибири, издал поначалу, в 1706 г., указ, предполагавший лишь добровольное крещение, а "неволею никаких иноземцев не крестить". Но неутомимый Филофей не успокаивался. Он просил, "чтобы указал государь... с идолов брать подати", надеясь, что в этом случае язычники сами захотят уничтожить свои святыни. Это курьезное предложение не было принято. В конце концов, Лещинский добился-таки царского разрешения "ехать вниз великой реки Оби вниз до Березова", и где найдутся "прелестные мнимые боги шайтаны, тех огнем палить и рубить и капища их разорить, а вместо тех капищ часовни строить и иконы поставляти"³³. Не тогда ли святилища были перенесены в труднодоступные, потаенные места? Есть основания полагать, что до начала насильственной христианизации манси (вогулы) поклонялись своим богам открыто. Принудительное крещение заставило их отправлять обряды втайне.

Миссионеры действовали - проповедовали, уничтожали языческих богов, с помощью солдат загоняли людей в реку, совершая тем самым "таинство" крещения. Но на местах сожженных идолов вырубались новые изображения, а святилища восстанавливались или переносились вглубь тайги и болот. Православие на Обском севере не укоренилось. Обращение в христианство было формальным, знание же церковных догм и обрядов - поверхностным. Языческие формы культа продолжали существовать. Как и раньше, обские угры посещали капища, посвященные как местным духам, так и общеплеменным божествам.

В дальнейшем правительство заняло далеко не оригинальную для администрации позицию, которая состояла в том, чтобы попросту закрывать глаза на реальное положение дел. Формально манси были почти поголовно крещены, носили православные имена, на обском севере строились церкви, действовали приходы. На деле же, новоявленные христиане лишь пополняли свой пантеон не очень им понятными персонажами. Основных фигур христианской религии манси отождествляли со своими главными божествами: Христа - с Мир-Сусне-Хумом, Николая Чудотворца - с Полум-ойкой, бога-отца - с Нуми-Торумом (своим верховным богом), а богородицу - с женой Нуми-Торума. И "приемы обращения" с богами оставались прежними. Так, однажды, сообщает путешественник прошлого века, после неудачной охоты жители одного из селений решили принести в жертву Николаю Угоднику барана, ибо сочли, что одних восковых свечей ему мало, поэтому-де и промысел неудачен. Ночью, войдя в церковь и поднявшись на паперть, охотник встал перед иконой Николая Чудотворца, перекрестился и, сделав несколько земных поклонов, воткнул нож в горло жертвенного животного. Затем он подставил под брызнувшую струю крови чашку, а когда та наполнилась дымящейся кровью, он выпил ее, нацедил снова и с наивной верой помазал кровью лик угодника на иконе. После этого охотник сел в лодку и с облегченным сердцем и успокоенной совестью отправился домой³⁴.

Религиозная практика новокрещенных манси оказалась двойственной: исполняя несложные обязанности православных неофитов, они оставались язычниками. О слиянии обеих религий говорить не приходится. Когда активность церкви на Обском севере ослабла, следы христианства исчезли у коренных народов региона очень быстро. Традиционное же мировоззрение, являвшееся частью культуры народа, соответствовавшее образу жизни и природному окружению, оказалось весьма жизнестойким и не исчезло окончательно вплоть до нашего времени.

Присоединение Сибири к России не слишком сказалось на сложившемся хозяйственном укладе манси. По-прежнему они оставались охотниками и рыболовами (лишь у южной группы этого народа появилось земледелие), все также олени использовались ими для передвижения в зимний охотничий сезон. Летом несколько семей объединяли свои стада и отправляли их на летние пастбища к Уралу. С этими оленями откочевывала одна из семей. Ей за это полагался пай из добытой остальными семьями рыбы. Постепенно в хозяйстве манси появилась лошадь. На лошадях зимой ездили в гости из одного селения в другое, на лошадях же вывозили заготовленное летом на лугах сено, которое использовалось и для самих лошадей, и для крупного рогатого скота. Манси начали держать коров, хотя молока получали от них, как правило, мало. Лошади использовались и для несколько необычной, с нашей точки зрения, цели - в качестве жертвы богам. Богам нравилась такая жертва, поэтому и лошадей требовалось немало. Неудивительно, что стоили они очень дорого. В XVII веке лошадь обменивали на дорогую шкуру чернобурой лисицы.

Еще двести, даже сто лет тому назад, манси жили очень небольшими поселками. В XVIII в. академик П.С. Паллас отмечал у них стремление "рассеиваться сколько можно одна семья от другой, и не жить деревнями, ибо в таком случае не было бы для их прокормления довольно пищи. Живут они обыкновенно по лесам семьями или родней вместе и каждая семья присваивает своему владению столько земли, сколько окрестные соседи за ловлею объезжать им позволяют"³⁵. Характеризуя же мансийские семьи, другой путешественник того времени академик И. Лепехин называл их "сродными"³⁶.

Каждое селение состояло, как правило, из одной такой "сродной" семьи. Так, мансийский "юрт" (селение) Ямашев состоял из Байгилдея Ямашева, трех его братьев и еще одного манси (учитывалось только мужское население), в 1607 г. в "юрт" Бурундука Авина "входят он сам, три его брата, два племянника и, кроме того, два мансийца". В 1625-1626 гг. Подгородный юрт на р. Ляле составляли "Пагибало Шувалов, его сын Алтыбайко и брат Тоинт; кроме них три брата Нергеевых и два человека, а Лозьвинскую волость в 30-х гг. XVIII в. составляли Квастанко Чакин, Пыеско Фешков и их "братья и родимцы"³⁷.

Помимо родственников в семье могли проживать и другие люди, но это не должно вызывать удивления. Реальная жизнь всегда изобилует сложностями и нестандартными ситуациями. Голодовки, несчастные случаи на реке, в тайге, стычки с соседями могли приводить к тому, что от былой семьи оставались в живых два - три, а то и один человек. В этих случаях единственная возможность выжить состояла в том, чтобы "прибиться" к другой семье в качестве более или менее равноправного ее члена. С другой стороны, если семья в силу тех или иных причин значительно сокращалась, она охотно принимала к себе и людей со стороны. Кроме того, в составе семьи могли оказаться подворники и холопы, захребетники - неполноправные, несостоятельные, зависимые люди³⁸.

В XIX в., собственно во второй его половине, многие поселки-паули стали более многочисленными - сказывались как численный рост самих манси, так и увеличение русского населения Сибири, активная миграция коми в Сибирское Зауралье. Расширялась торговля, в обиходе манси появились и стали обычным делом покупные продукты (сахар, хлеб, чай), ткани, посуда; охотничий инвентарь пополнялся ружьями. А вот мировосприятие, осознание мира и своего места в нем остались в основном прежними. Что же представляли собой религиозно-мифологические представления манси? Об этом - в следующей главе.

2. Вереш П. Некоторые вопросы этногенеза венгерского народа. // Урало-алтаистика. Археология. Этнография. Язык. - Новосибирск, 1985, С. 115.

3. Там же, С. 115-116.

4. Молодин В.И. Ретроспективный метод и опыт его применения (К вопросу о возможности этнической интерпретации археологических памятников) // Методологические и философские проблемы истории. - Новосибирск, 1983, С. 284.

5. Соколова З.П. К происхождению обских угров и их фратрий (по данным фольклора) // Традиционные верования и быт народов Сибири. - Новосибирск, 1986, С. 129.

6. Там же, С. 130.

7. Там же.

8. Чернецов В.Н. Фратриальное устройство обско-югорского общества // Советская этнография, 1939. Вып. 2, С. 22; Вереш П. Некоторые вопросы этногенеза.., С. 114.

9. Вереш П. Некоторые вопросы этногенеза.., С. 114.

10. Могильников В.А. Угры и самодийцы Урала и Западной Сибири // Финно-угры и балты в эпоху средневековья. - Москва, 1987, С. 164.

11. Чернецов В.Н. Фратриальное устройство обско-югорского общества // Советская этнография, 1939. Вып. 2, С. 40.

12. Авдеев И.И. Песни народа манси. - Омск, 1936, С. 26.

13. Там же.

14. Там же, С. 45 - 50.

15. Там же. С. 105 - 107.

16. Соколова З.П. Пережитки религиозных верований у обских угров // Религиозные представления и обряды народов Сибири в ХIХ-начале XX века. - Л., 1976, С. 213 - 214.

17. Цит. по: Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества в ХVI и ХVII вв. // Научные труды, т. III, ч. II. - М., 1955, С. 108.

18. Центральный Государственный архив древних актов (ЦГАДА), Сибирский приказ, кн. 1432, л. 204 об.

19. Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком. - Новосибирск, 1941, с. 60.

20. Гемуев И.Н., Сагалаев А.М. Религия народа манси. Культовые места ХIХ-начала XX вв. - Новосибирск, 1986, С. 85 - 88.

21. Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества.., С. 86.

22. Гемуев И.Н., Сагалаев А.М., Соловьев А.И. Легенды и были таежного края. - Новосибирск, 1989, С. 64.

23. Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества.., С. 112.

24. Гемуев И.Н., Сагалаев А.М., Соловьев А.И. Легенды и были таежного края.., С. 68 - 73.

25. Там же, С. 58.

26. Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества.., С. 114.

27..Там же, С. 115.

28. Верхотурские грамоты конца ХVI - начала ХVII вв. - М., 1982, № 47, С. 92.

29. Там же, № 4. - С. 21; № 21. - С. 51.

30. ЦГАДА, Сибирский приказ, ед. хранения 172, л. 12 - 13.

31. Там же, л. 13.

32. Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком.., С. 84.

33. Буцинский П.Н. Крещение остяков и вогулов при Петре Великом. - Харьков, 1893, С. 57.

34. Инфантьев П.А. Путешествие в страну вогул. - СПб., 1910, С. 73 - 74.

35. Паллас П.С. Путешествие по разным местам Российского государства. - СПб., 1786. ч. II, кн. I. - С. 326.

36. Лепехин И. Дневные записки путешествия доктора Академии наук Ивана Лепехина по разным провинциям Российского государства.

37. Бахрушин С.В. Научные труды. - М., 1955. – Т. III, ч. 2, С. 100.

38. Гемуев И.Н., Сагалаев А.М., Соловьев А.И. Легенды и были таежного края.., С. 27.

2. 
   Мансийская вселенная
   

О религиозно-мифологических представлениях манси стало известно довольно поздно - лишь с конца XIX века. Русский исследователь Н.Л. Гондатти, финские ученые А. Каннисто и К.Ф. Карьялайнен, венгерский лингвист и этнолог Б. Мункачи... Именно они открыли для мировой культуры сложный внутренний мир этого народа, богатую мифологию, фольклор.

По представлениям манси демиургом (создателем всего сущего) являлся Нуми-Торум - верховный бог, обитающий на небе. Именно он "создал этот мир, эту Сибирь. Не было ни деревьев, ни сухой земли, повсюду была вода, повсюду был туман". Затем он велел гагаре достать немного земли со дна. Она трижды ныряла (первые два раза безуспешно) и "только в третий захватила немного песку и поперхнулась, и он разлетелся в разные стороны, только один небольшой комочек и остался на месте... На другой день из того комочка... создалась земля такой величины, что на нее можно было поставить одну ногу; затем она стала делаться все больше и больше, так что птица в первый раз могла облететь ее в то время, в какое поспевает котел^*, во второй - до полудня с восхода солнца, а в третий - уже приходилось лететь целых три дня; затем земля достигла своей обыкновенной величины, хотя и теперь еще она понемногу увеличивается". Полагая, что все в мире взаимосвязано, манси считали причиной лесных пожаров, время от времени возникающих в тайге, попытки Нуми-Торума облегчить вес земли, которая "иначе от тяжести все более опускалась бы под воду"².

Первыми насельниками вновь созданной земли являлись богатыри, а точнее - на земле жили последовательно даже две генерации богатырей, каждая из которых была "спущена с неба". Первое поколение богатырей было уничтожено Нуми-Торумом во время потопа в наказанье за неподобающий образ жизни ("они начали бороться и драться между собой - главным образом из-за женщин"). Богатыри второй генерации, появившиеся после потопа, также "отличались громадной силой и, убивая своих противников, всегда скальпировали их... Убив врага, они всегда съедали его сердце и печень, чтобы вся сила убитого перешла к ним, чтобы он не ожил. Память о богатырях жива до сих пор... Многие из родовых и семейных богов - ни что иное, как именно эти богатыри, признаваемые... покровителями"³.

Наконец наступил черед творения человека. Не имея практики в этом непростом деле, Нуми-Торум трижды пытался осуществить свое намерение. Прежде всего, он "вырезал из лиственницы два бревна, придал им форму человека и, чтобы прикрепить голову, которая все падала на грудь, воткнул между грудью и шеей гвоздь и таким образом подпер ее; затем поставил на ноги спиной к себе, дунул, и куклы ожили, свистнули, убежали в лес и сделались менквами, т.е. лешими". Во втором акте творения демиург взял "лиственничную сердцевину, сделал из нее нечто вроде остовов, которые оплел лиственничными же корнями, поставил лицом к себе, дунул, они ожили и таким образом появились первые люди, совершенно подобные теперешним, только мохнатые. Через некоторое время Нуми-Торум спустился на землю и обнаружил, что люди "потеряли все свои волосы и стали голыми. Оказывается, они не послушались повеления Нуми-Торума, поели запрещенных ягод.., и волосы у них все вылезли, и они стали зябнуть и прятаться в кусты, хоть немного защищающие от влияния холода и сырости. Рассердился на них бог, стал им выговаривать, зачем они ослушались его воли, а сам думает: "Что же мне с ними делать? Как они будут жить? Ведь все равно зимою погибнут от холодов"; дунул на них, и они рассыпались". В третий раз Нуми-Торум сплел скелеты из тальника, обмазал их глиной. Так и появились люди, положившие начало человеческому роду. Глина недолговечна, поэтому и люди смертны. Но людям надо чем-то жить, поэтому демиург сотворил оленей, птиц, зверей, научил людей строить дома, делать лыжи, нарты, рыболовные и охотничьи ловушки и пользоваться ими. Только после этого "он поднялся на небо и стал отдыхать, довольный своим творением"⁴.

В другом варианте этиологического^* мифа деревянные фигуры людей были вырублены Полум-Торумом - старшим сыном Нуми-Торума. Однако их похитил владыка подземного царства (Нижнего мира) Куль-отыр. Затем были сделаны "глиняные люди", и Калтащ-эква - жена Нуми-Торума (этот образ сливается с образом земли-матери Йоли-Торум-Щань) вдохнула в них душу⁵.

Манси считали, что вселенная делится на три основные сферы: верхний, средний и нижний миры. В верхнем мире живет Нуми-Торум. Правда, и сам верхний мир состоит из трех ярусов, один из которых - обитель отца Нуми-Торума - Корс-Торума. Сам Нуми-Торум проживает, как и созданные им люди, в доме, конечно же, золотом. А за земными делами демиург наблюдает через особое отверстие в небесах.

К обитателям верхней сферы относится также брат демиурга Щахэл-Торум. "Он разъезжает по облакам на оленях с мамонтовыми рогами и возит на них воду; если олени заленятся, то он их ударяет вожжей, и так сильно, что свет появляется, молния заблистает, олени начинают рваться и при этом проливают из бочки воду"⁶.

Итак, верхний мир оказывается "малонаселенной" областью. Актуальность его для людей не так уж велика. Большинство богов проживает, наряду с людьми, в среднем мире.

После создания земли и людей Нуми-Торума покинул интерес к земным делам. Однако же, понимая, что землю, людей, все сущее нельзя оставлять без присмотра, он поручил эту нелегкую, хотя и почетную функцию одному из своих сыновей. Между тем оказалось, что каждый из сыновей был не прочь возглавить человеческое сообщество. Пришлось устроить состязание претендентов. По условию власть над людьми получал тот из сыновей, который раньше других сумел доскакать до дома отца и привязать коня к золотой коновязи. Чемпионом среди братьев оказался младший из них - Мир-Сусне-Хум - "За миром наблюдающий человек". Каждые сутки объезжает он землю и воду, поощряя праведно живущих, порицая заблудших, наказывая виновных.

Другие сыновья демиурга тоже не оказались обиженными. Старший - Полум-Торум - получил в управление реку Пелым^* вместе со всеми живущими на ней и ее притоках людьми. Второй сын Нуми-Торума - Ас-Тальях-Торум - бог верховий Оби, живет вместе со своей семьей на юге "у моря, из которого вытекает Обь". Он заведует "всей обской птицей, рыбой и зверем". Третий сын - Нер-Торум или Нер-ойка^* живет в каменном доме вместе с женой - Нер-эквой^* у истоков Сосьвы вблизи священного озера - Ялпын Тур - на Урале. Он покровитель и хозяин оленьих стад. Четвертый из братьев - Аутья-отыр^* обитает в Обской Губе, "имеет вид щуки и заведует морской рыбой. Каждый год раннею весною он идет, принимая человеческий вид, на небо к отцу и получает от него приказание, сколько кому дать рыбы в продолжение наступающего года. Записавши сказанное, он возвращается назад, идет в море, к морскому царю Вит-хону и говорит ему, сколько он должен отпустить рыбы из своих владений". Следующий сын Нуми-Торума - Аяс-Торум (Обской бог), несмотря на пышный титул, ничем реально не управляет, так как не сумел проявить богатырских своих качеств - и у бога семья не без урода. Наконец, последний из братьев - воинственный Тахыт-Котыль-Торум живет в среднем течении Сосьвы и почитается в качестве хозяина и покровителя всех манси, живущих на Сосьве и по ее притокам⁷.

В среднем мире обитают не только сыновья Нуми-Торума, но и их мать Калтащ-эква, низвергнутая мужем с небес. Она покровительствует роженицам, с ней связано благополучное появление на свет младенцев, она подательница и хранительница жизни.

Наряду с богами в среднем мире обитает множество различных духов. Мэнквы - лесные великаны, чрезвычайно сильные и в то же время глуповатые существа. Смекалистый манси может использовать мэнква в своих целях и даже заставить работать на себя. В то же время мэнквы выполняют роль стражей на святилищах высокого ранга. В этом случае к ним относятся достаточно почтительно, время от времени меняют их одеяния - куски ткани, которые наматываются на их изваяния. Изображают мэнквов обычно остроголовыми, их головы как бы венчают шлемы, и выступают они, будучи охранниками святилищ, в качестве благородных богатырей, деяния которых угодны богу. Недаром их головы и тулово обмотаны белой тканью - этот цвет является принадлежностью верхнего мира. Неоднозначность отношения к мэнквам становится понятной, если учесть, что эти духи "принадлежат" людям только одной из фратрий - Пор. Мэнквы могут иметь семьи, их сыновья - мэнкв-пырищи - иногда выступают в роли хранителей, защитников костра (речь опять-таки идет о культовых местах).

В лесу живут и другие духи: мис-хумы и мисне, которых традиция связывает с фратрией Мось. Они благожелательны к людям. Мис-не - лесная фея - может вступать в связь с охотником, приходить к нему ночью во время сна, и ее возлюбленный тогда становится удачливым добытчиком. Мис-не могут даже выходить замуж за мужчин манси, только браки эти оказываются несчастливыми - женщины, родственницы мужа, обижают мис-не, и те вынуждены уходить от людей и вновь возвращаться в лес.

Все эти боги и духи являлись принадлежностью всего мансийского народа. Кроме этого, каждое селение - пауль имело своего духа-покровителя, который считался первопредком мужчин поселка (женщины-жены, как мы помним, принадлежали к другой фратрии, нежели их мужья, и до замужества жили в других селениях). Многие духи-покровители селений вели свое происхождение от богатырей - отыров, которые населяли землю еще до появления людей. Эти существа могли принимать облик чаще всего птиц, они выступали сразу в двух ипостасях: человеческой и зооморфной^*. Кроме предка-покровителя селения в каждом мансийском доме имелись семейные и личные духи-покровители. В этой роли могли выступать камни необычной формы, найденные в земле каменные наконечники стрел (наследие неолитической эпохи), специально отлитые из металла изображения животных и птиц. И все эти боги и духи находились вместе с людьми в среднем мире.

Нижний мир - обитель мертвых - возглавлял Куль-отыр. По некоторым сведениям, это брат Нуми-Торума, принимавший участие в сотворении мира. В обязанности Куль-отыра входит доставка тех, кому положено умереть, в Нижний мир - царство тьмы и холода. Манси думали, что предвестником смерти является сон, в котором Куль-отыр предлагает человеку сесть в его длинную черную лодку и отправиться вниз по течению в Нижний мир. При этом лодка должна была непременно пересечь владения Тахыт-Котиль-Торума, уже известного нам среднесосвинского богатыря - одного из сыновей Нуми-Торума. В обязанности Тахыт-Котиль-Торума входила проверка своевременности действий Куль-отыра; если тот по ошибке слишком рано извлекал человека из мира живых, то среднесосвинский богатырь повелевал вернуть его обратно, что Куль-отыр беспрекословно выполнял. На той же лодке человека доставляли в его селение, и, проснувшись, он с облегчением и радостью осознавал, что ему еще жить да жить.

Хотелось бы обратить внимание, что Куль-отыр^*, несмотря на свою мрачновато выглядящую функцию, похоже не является носителем злого начала. Он лишь добросовестно выполняет свои обязанности по перемещению людей из одного мира в другой - ведь надо же кому-то делать и черную работу. В свое время один из самых тонких исследователей мифологии Мирча Элиаде заметил, что в религиях, основанных на системе противопоставлений (верх - низ, правое - левое, мужское - женское и т.д.), "идея зла возникает медленно и с некоторым трудом"⁸. Видимо, это предположение справедливо и для традиционного мировосприятия манси. Избрант Идес^*, побывавший среди них в XVIII в., сделал очень ценное наблюдение: "Этот народ не знает черта"⁹. Несомненно, имелось в виду то обстоятельство, что среди фигур местного пантеона отсутствовал персонаж, концентрированно выражавший идею зла. Неслучайно, по-видимому, Куль-отыра можно встретить и в, казалось бы, совершенно несвойственной ему роли богатыря-покровителя селения.

Верхний, Средний и Нижний миры не были изолированы друг от друга. Считалось, что их соединяет столб или лестница, но наиболее ярким символом единства Вселенной являлось дерево, корни которого уходили вглубь земли, а вершина касалась небес.

Всякая идея требует своего воплощения. Формировавшиеся тысячелетиями представления об устройстве мира должны были находить свое подтверждение в чем-то реальном, осязаемом, утверждавшем незыблемость и справедливость мировосприятия. Формы, в которых выражалось мировоззрение народа, также отрабатывались на протяжении многих веков. Есть основания полагать, что эта традиция, будучи очень устойчивой, и в наше время сохранила основные черты, характерные для нее в глубоком прошлом. Свидетельства трех последних столетий говорят о том, что мансийские святилища можно разделить на два типа. Первые из них создавались в тайге, вторые - были тесно связаны с жилищем человека. Дело в том, что жизнь человеческая протекала в двух основных сферах: с одной стороны на природе, в пределах определенного обозримого пространства, где человек добывал себе все необходимое, а с другой - доме, без которого также не мог существовать. И каждая из этих сфер должна была быть организована, оформлена в соответствии с усвоенными человеком принципами строения Вселенной. Иначе терялись бы ориентиры и было бы непонятно, что плохо, что хорошо, что можно и что нельзя, каковы права и в чем состоят обязанности. И человек традиционного общества уподобился бы машинисту локомотива, который вдруг оказался перед бездействующим семафором.

Среди таежных святилищ (они могли быть различных рангов - территориальные, общинные, семейные и др.) преобладают культовые места общины-пауля. Они возникали на древних городищах, на местах старинных захоронений и кладбищ, а иногда создание их было связано с "откровением" (например, когда человек находил предмет необычной формы, воспринимавшийся как знак святости места, или видел сон, в котором какой-нибудь дух приказывал основать святилище в том или ином месте). Такие святилища размещались чаще всего на кедровых "островах" (поросших кедром возвышенностях среди болот). Обычно святилище находилось в середине острова. Здесь специально вырубалась и расчищалась поляна, у южной оконечности которой на нескольких опорах-пнях устанавливался амбарчик - жилище духов. Перед ним совершалось жертвоприношение - кровавое (в этом случае убивалось животное), или бескровное, когда духам ставилось заранее приготовленное угощение.

Напротив ура-сумьяха, как манси называли культовый амбарчик, разводился костер, на котором варилась пища для жертвенной трапезы. По обе стороны кострища лежали ошкуренные и отесанные бревна, служившие скамьями для "прихожан". Приближаться к жилищу богов и тем более заходить за него могли только старики - хранители святилища. Они укладывали в амбарчик подарки-приношения, переодевали изображения духов. В числе подарков могли оказаться отрезы тканей, шкуры пушных зверей, деньги. Раньше культовые места селений являлись и своеобразными ссудными кассами. Из пожертвованных духу денег каждый в случае нужды имел право получить необходимую сумму, которую со временем должен был вернуть. Немудрено, что подобные места нередко подвергались грабежу со стороны всякого рода непрошеных гостей.

Побывали и мы на одном из таких святилищ. Оно расположено на левом берегу р. Маньи, которая, сливаясь с Хулгой, образует уже известную нам реку - Ляпин. К святилищу от берега ведет тропинка, по которой нужно пройти примерно 4 км через три болота. Среди негустого кедровника, на четырех полутораметровых опорах, стоит амбарчик - ура-сумьях. В нем находится изображение Ворсик-ойки, духа-покровителя ныне уже несуществующего селения Манья. Ворсик-ойка в переводе с мансийского означает буквально Трясогузка-мужчина. Жители Маньи считали богатыря в этом образе своим предком, поэтому убивать трясогузку запрещалось.

...Ворсик-ойка оказался деревянной фигурой с отчетливо выделенными глазами и туловом. Грудь Ворсик-ойки плотно закрыта куском металлической фольги, имитирующей кольчугу, а под ней на груди - продольная линия, вырезанная ножом. Пять поперечных черточек связаны с представлением о пятерке как о мужском числе (женским считалось число четыре)^*. Ромб, вырезанный на груди Ворсик-ойки, символизирует присущую ему жизненную силу и как бы подтверждает принадлежность духа к среднему миру, миру людей. Изображения не случайно закрыты "кольчугой" - в эпической поэзии угров она именуется "одеждой, спасающей душу", "божественным, душу спасающим одеянием"¹⁰.

Ворсик-ойка изображен человеком, хотя осознавался человеком-птицей. Это не случайно. Дело в том, что в области формы наблюдается постепенное абстрагирование от первоначальных принципов непременно буквального соответствия изображения и образа. Происходит постепенное очеловечивание внешности духа, хотя в сознании еще остается представление о возможностях его перевоплощения из одной ипостаси в другую.

Эта тенденция в большой мере характерна для мужских персонажей. По-иному обстояло дело с женскими изображениями. В ряде случаев сердцевину фигуры, имевшей внешне антропоморфную^* форму (благодаря специально сшитым одеждам, надетым поверх металлической основы), составляли фигурки животных. Так было и в случае с Ворсик-эквой, женой Ворсик-ойки.

В амбарчике лежала груда свертков ткани разных цветов - это подарки, принесенные в разное время посетителями святилища. Рядом с ними - разнообразное оружие. Это и железный боевой топор, и ножны с остатками ритуального деревянного меча, и обоюдоострый меч, и сабля, и связки стрел. Оружие в культовом амбарчике оказалось, конечно же, не случайно. Ведь предок-покровитель в сознании людей ассоциировался с представлением о богатыре-воителе, защитнике своих "подданных".

Интересно, что рядом с реальным оружием находились и деревянные или кованые из железа модели луков с привязанными к ним стрелами. Их приносили отцы в тех случаях, когда у них рождались сыновья. Такой лучок являлся и подарком духу, и одновременно "оповещал" его о появлении нового члена общины, выражал просьбу оказать ему свое покровительство.

Главным действующим лицом при посещении святилища был его хранитель. Сначала он один приходил к амбарчику и "общался" с духом. В результате "разговора" выяснялось, что сулит людям будущее, какая масть жертвенного оленя угодна Ворсик-ойке.

Когда появлялись остальные мужчины селения, совершалось жертвоприношение. Оленя привязывали к столбу, стоявшему перед сумьяхом. Двое из присутствующих удерживали животное за веревку, на которой его привели, один наносил удар по лбу обухом топора. После того, как туша была разделана, а мясо приготовлено на костре, духа угощали вареной олениной. Шкуру, снятую вместе с нижними суставами ног, вешали на одном из деревьев у сумьяха. Там она и оставалась после ухода людей¹¹.

Общественная значимость культовых мест была чрезвычайно высока. Ведь не случайно абсолютно каждое селение имело свое святилище. Дело в том, что освоение людьми природных ресурсов определенной территории сопровождалось духовным ее освоением в характерных для традиционного общества формах. Устанавливая из поколения в поколение охотничьи ловушки, запоры на одних и тех же местах, посещая одни и те же лесные угодья для охоты и сбора ягод, люди со временем "населили" свою местность персонажами угорского пантеона. В разряд самых почитаемых мест попали устья рек (самые добычливые места), деревья необычной формы и размеров и т.д. По сути дела, территория общины была своеобразной вселенной для людей, на ней проживающих. Они рождались и умирали здесь, а об отдаленных местностях имели весьма смутное представление¹². Наибольшей значимостью для людей обладало святилище, как и земля, на которой оно располагалось. Это был своего рода духовный центр. Если исходить из представлений угров о трехчленном строении вселенной, то в горизонтальной плоскости культовое место соответствовало центру мира. Люди считали, что на святилище они ближе всего оказывались к богам. Именно здесь было возможно объединение, схождение миров. Жертвоприношения и общая трапеза объединяли, пусть на время, людей с богами и духами.

Выше уже говорилось о том, что жилище, будучи одной из сфер обитания человека, оформлялось в соответствии с представлениями людей о строении мира, о его трехчленной структуре. Так, чердак в мансийском доме соответствовал области верхнего мира. Именно на чердаке хранились семейные пубы^* - духи-покровители дома и семьи, а также некоторые другие предметы культовой атрибутики.

Женщинам категорически запрещалось бывать на чердаке (вспомним, что и на культовое место селения женщины также не допускались). На девочек (до начала менструаций) и старух, вообще говоря, запрет не распространялся. Это, однако, "теория". В реальной жизни ни те, ни другие на чердак, как правило, не поднимались. Детям, в том числе и девочкам, не рекомендовали бывать на чердаке из боязни, что они могут по незнанию потревожить изображения духов и другие хранящиеся там реликвии. Старухи же избегали появляться на чердаке в силу многолетней привычки считать это место запретным для себя.

В этой связи показателен случай, произошедший во время одной из экспедиций к сосвинским манси. Пожилая женщина (ей было уже далеко за 60) позволила осмотреть чердак ее дома (нас, понятно, особо интересовали хранившиеся там фетиши и другие предметы культовой атрибутики). Поднявшись "на вышку", мы вместе с сопровождавшим нас мужчиной - родственником хозяйки дома принялись за дело: сняли план чердака, открыли сундуки, начали описывать, зарисовывать, фотографировать... В это время кто-то из пришедших в дом знакомых хозяйки заставил ее усомниться в том, что она вправе показывать святыни чужим, пусть и мужчинам, пусть с лучшими намерениями. Старушка поднялась по приставной лестнице и, стоя на ней по пояс в чердачном окне, стала выражать свое неудовольствие собственным разрешением и нашими действиями. Казалось, вот-вот она войдет на чердак и прекратит наш столь успешно начавшийся экскурс. Этого, однако, не произошло. Сопровождавший нас мужчина-манси, добродушно улыбнувшись, объяснил старой женщине беспочвенность ее опасений, а нам сказал, что она в любой ситуации не сможет заставить себя войти на "вышку". Около часа наблюдала хозяйка дома за нашими действиями (отворачиваясь, когда мы доставали из сундука вещи, на которые ей нельзя было смотреть), но так и не решилась ступить ногой на чердак. Убедившись в том, что по окончании работы мы все аккуратно положили на место, старушка сменила гнев на милость и напоила нас чаем.

Женщина и чердак дома для манси и сегодня несовместимы. Невозможность такого сочетания в равной мере осознается и мужчинами, и самими женщинами. Следует, однако, подчеркнуть, что невозможность эта вовсе не связана с представлением о том, что женщины - существа "плохие". Они иные, и именно эта инаковость не позволяет им "топтать" чердак. Женщины при этом отнюдь не чувствуют себя униженными или неполноценными, просто чердак, верх - не их сфера, поэтому любые феминистские лозунги в этом случае оказались бы нелепыми и непонятными.

В чем причина особого отношения к чердаку дома? Почему именно он являлся прибежищем семейных духов-покровителей и других культовых атрибутов? Чтобы понять это придется опять-таки вернуться к святилищу пауля. Территория, на которой размещалось такое культовое место (обычно это был поросший кедром холм), называлась ялпын-ма - священная земля. Она была запретной для всех, кроме мужчин данного селения (мужчины из других поселков могли оказаться на ялпын-ма, лишь будучи специально приглашенными). Не было и речи о посещениях ялпын-ма женщинами. Кроме того, на этой территории нельзя было ни охотиться, ни ловить рыбу, ни собирать ягоды, ни рубить деревья. Если зверь, преследуемый охотником, забегал на ялпын-ма, его переставали преследовать. Ялпын-ма - священная земля, территория, свободная от хозяйственной деятельности человека. Это чистая земля. Только на чистой земле могли находиться духи-покровители, только чистая земля могла служить местом их обитания.

Семейным духам-покровителям чистая земля требовалась не в меньшей степени, чем мифическим предкам-покровителям селений (паулей). Во время экспедиций неоднократно приходилось слышать о том, что "раньше", "давно" амбары (ура-сумьяхи) с изображениями семейных пубы имелись у каждой семьи и находились недалеко от жилищ в укромных местах.

В одной из экспедиций мне довелось побывать на таком культовом месте. Оно включало в себя амбарчик с изображением почитаемого семьей духа, жертвенную площадку перед ним и стол на врытых в землю кольях. Однако такое святилище - явление исключительное. И причина не в том (или не только в том), что манифестировать свою религиозную приверженность в последние десятилетия было не принято. Домашние святилища с культовыми амбарчиками в массе своей исчезли гораздо раньше, и связано это с появлением значительных по размеру поселков, а также с появлением людей (не манси), для которых ценности мансийской религиозной культуры оказывались незначимыми.

Еще не так давно (в XVIII в.) большинство мансийских паулей были очень маленькими. Зачастую все население такого поселка состояло из одной или двух-трех родственных семей. Понятно, что в такой ситуации легко находилось место для семейного святилища вблизи дома. Всем домочадцам, естественно, было хорошо известно размещение, статус культового места, порядок его посещения, а гости не могли появиться там без специального приглашения.

Позже, с появлением более крупных паулей (особенно в XX в.), возможности для функционирования культовых мест вблизи жилищ резко уменьшились. Хотя свободная планировка большинства мансийских селений в известной мере обеспечивала автономность усадеб, концентрация людей и домашних животных в селении поневоле предполагала нечаянные посещения святилищ чужаками; туда забегали дети, забредали животные. "Чистое место" исчезало. Некоторые исключения составляли лишь дома, находившиеся на окраине пауля, на отшибе.

Восприятие утрами (манси и хантами) "чистой" и "нечистой" земли иллюстрирует ситуация, возникшая уже в наше время в с. Варьеган на р. Аган. В этом селении живут ханты (их большинство) и лесные ненцы, причем хантыйские традиции в образе жизни преобладают. Житель села, поэт и прозаик Ю. Вэла (Ю.К. Айваседа), ревнитель и поборник аборигенной культуры, решил создать в селе музей под открытым небом, включающий жилище и другие постройки, характерные для традиционного быта хантов. Получив поддержку односельчан, поссовета и госпромхоза, энтузиаст приступил к делу. На специально отведенной и отгороженной площадке в негустом ельнике был поставлен просторный дом, выполненный с соблюдением всех принципов и деталей традиционной хантыйской архитектуры, хозяйственный амбар, навес для хранения нарт. И вот наступило время дополнить экспозицию культовым амбаром, создать семейное культовое место. В этой связи Ю. Вэла решил было посоветоваться со стариками, получить их помощь и подкрепить их авторитетом возникновение святилища. Однако старики-ханты, одобрительно относившиеся к строительству музея, решительно воспротивились воссозданию культового места. Единственная причина их протеста заключалась в том, что в селении (в том числе и на огороженной площади) не было чистого, "нетоптаного" места, пригодного для размещения святилища.

Итак, сам по себе феномен достаточно крупного селения если и не исключал, то, во всяком случае, затруднял функционирование культового места семьи. Поступиться принципом "чистой земли" люди не могли - это означало бы отступление от основ традиционного мировоззрения. Выход был подсказан самой жизнью - "чистое место" стали создавать искусственно, используя при этом потолок и чердачное пространство в целом. Действительно, потолок (пол чердака) в принципе не был подвержен "осквернению" - даже при строительстве дома женщины не могли, например, влезть на сруб, чтобы помочь мужчинам затащить наверх слегу или очередной венец. Женщинам позволялось лишь, стоя на земле, подталкивать бревна снизу.

Отношение к чердаку как к "чистому месту", а потому и месту обитания семейных духов, - явление общеугорское. Ведь и у хантов "жилище домашних духов - чердак"¹³.

Однако чердак в его современном виде внедрялся в мансийский быт постепенно. Было время, когда он не замыкал полностью чердачное пространство. Вариантом такого чердака являлась широкая норма - полка, предназначенная для хранения домашних святынь. Кроме того, семейные духи могли храниться и на небольших полках, устроенных в дальних углах дома, у стены, противоположной входу. Такие полки назывались пубы-норма^* (полка духов). Хочется подчеркнуть, что пубы-норма ассоциируется с понятием "верх" и отношение к ней таково же, как и к чердаку.

Итак, чердак - это чистое место, где обитают духи. Они здесь хозяева. Человеку (мужчине) позволено лишь совершать умилостивительные обряды (кормление, одевание и переодевание духов, добавление к имеющимся у них "богатствам" новых подарков).

Область человеческого бытия, в которой проходит обычная, повседневная жизнь человека - это пространство, границами которого являются, с одной стороны, пубы-норма, с другой - пол жилища.

Сфера нижнего мира в доме (если рассматривать его вертикальную проекцию) в явном виде не представлена. Однако при жертвоприношениях Куль-отыру (как мы помним, это владыка подземного царства) принято было шкуру и кости жертвенного животного зарывать в доме. Для этого выкапывали глубокую яму под спальными нарами у стены напротив входа. Яма как бы символизировала собой преисподнюю, где обитает Куль-отыр.

Таким образом, в вертикальной плоскости в жилище манси четко выделяются три зоны - верхняя (чердак и соответствующая ему пубы-норма), жилое человеческое пространство и, наконец, область нижнего мира. Последняя, хотя и выходит за пределы собственно жилища, но составляет с ним одно целое.

Если продолжить разговор о сферах жилища, неизбежным окажется соотнесение человека с тремя отчетливо выделяемыми зонами дома. Мужчина вхож на чердак, в область, соответствующую верхнему миру, хотя главным образом пребывает в пределах среднего мира (жилое пространство). Женщина также находится главным образом в этом (жилом, очеловеченном) пространстве, но лишь тогда, когда она в определенном отношении как бы равна (соответствует?) мужчине, т.е. в то время, когда она не рожает и не менструирует (имеется в виду ортодоксальный вариант традиции). Тогда ей позволяется (и надлежит) находиться внутри жилого пространства, хотя, как увидим ниже, не во всех его зонах, если вести речь о горизонтальной проекции жилища. Эта ситуация ("временная чистота" женщины) и создает логическое основание для опять-таки временного, условного равенства полов. Однако, как только женщина оказывается "нечистой" - ее место вне дома, в мань-коле^* - специальном маленьком домике. Сюда женщина удалялась на время менструаций, здесь же она находилась в течение определенного срока до и после родов.

В фольклоре фигурирует не мань-кол, а его поэтическая метафора: женщина разрешается от бремени "у прекрасного подножия женского дерева для родов". Подножие, комель дерева, хотя и не ассоциировались впрямую с Нижним миром, но являлись как бы его преддверием.

В горизонтальной плоскости пространство мансийского дома также было неоднородно. Но, прежде чем вести речь о том, что представляли собой различные зоны жилища, расскажем немного о традиционном интерьере, каким он был совсем еще недавно. Не отличаясь разнообразием, интерьер состоял из устойчивого набора элементов. Значительную площадь составлял пал - приподнятые от пола приблизительно на полметра сплошные дощатые нары - место отдыха обитателей дома, а зачастую и место работы хозяйки. Пал, как правило, находился у мула (стены, противоположной входу) и у одной из боковых стен. Нары у мула назывались мули-пал, а отделенные от них перегородкой нары - лох-пал. Нары у боковой стены могли делиться на две части - котиль-пал - 'середины пал, средний пал', примыкавший к лох-палу и ави сунт пал - порога пал, ближе всего расположенный к входу. Ави сунт пал являлся наименее престижным местом отдыха в доме. В привходовом (чаще правом) углу устраивали очаг (чувал), обращенный в противоположный дальний угол комнаты. В дальних углах помещения могли размещаться полки торм-норма и пубы-норма. Напротив котиль-пала устраивалась ловащ - прибитая к стене лавка. У боковых стен могла находиться щаяны-норма - чайная полка, используемая для чайной посуды, сахара, чая, сушек и т.п. Основные запасы пищи хранились в хозяйственном амбаре - сумьяхе рядом с домом.

Пасан - столик на низких ножках - мог находиться в той или иной части жилища, во время еды его ставили у пала. С появлением привычного для нас стола на высоких ножках к интерьеру добавилась улас - довольно длинная скамейка, которую можно было перемещать в пределах дома.

Рассмотрение элементов мансийского жилища удобнее всего начать с мула - стены, противоположной входу. Не навязывая читателю своего мнения относительно статуса мула, приведу ряд имеющихся на сей счет свидетельств. В 30-е гг. нашего века В.Н. Чернецов писал в своем дневнике: "На Лозьве, в Тосемья-пауль, я видел на задней стене строящегося дома повешенные платки с завязанными в уголках монетами, а на торце бревна, прислоненного торчмя к углу дома, мисочку с жиром. Также в Анчух-пауль в берестяном ёрн коль (ёрн коль - чум, букв. "ненецкий дом") ... видел мисочку с жиром, поставленную у задней стороны чума. Дети тогда называли этот жир ялпинг вой (святой, священный жир). В чуме К. Бахтиарова ... я слышал имя Совья хум как существа, обитающего в доме, для которого ставится жир и вешаются платки... Кирилл перевел это имя как "человек десяти рек" и связал его с Мир сусне хум"^*14.

Еще раньше, в конце прошлого столетия, К.Ф. Карьялайнен отмечал, что изображение домашнего духа хранилось чаще всего "на почетном, считающемся священным, месте в жилище, а именно у задней стены или правом дальнем углу бревенчатых домов¹⁵, т.е. в углу, примыкающем к задней стене, на уже знакомой нам пубы-норме.

А. Каннисто, работавший среди манси, примерно в то же время особо подчеркивал, что "женщине нельзя ходить вокруг жилища (т.е. мимо задней стены жилища). Это табу на Нижней Лозве соблюдается нестрого, но даже там женщина следует запрету во время нечистоты"¹⁶.

Ограничения сопутствовали мансийской женщине и внутри дома. Мули пал - нары, устроенные вдоль мула - почетное место для гостей, но "женщины к ним не подходят и на них не спят. Самое священное место находится "на самой внешней стороне, это задний угол (угол, примыкающий к мулу) ... на нарах этой стороны, где устроен чувал, женщины никогда не сидят и туда не поднимаются"¹⁷. На это же обстоятельство указывает известный исследователь XIX века Н.Л. Гондатти: "Женщины не могут сидеть, лежать и спать в переднем углу, иначе хозяину дома во всем будет неудача; ... не могут там лежать и женские вещи"¹⁸.

Особое отношение к мулу сохраняется у манси и в наше время, особенно среди пожилых людей. Одна из молодых мансийских женщин рассказывала, что ее бабушка "за угол дома не может пройти, боится". За нарушение табу, по ее мнению, неизбежно последует наказанье. Оно может происходить "от богов, которые на чердаке сидят - могут стрелу невидимую пустить: заболеешь или кто-нибудь умрет". Это поверье ловко использовали мансийские ребятишки, превосходно знавшие, что кому позволено, а что нет. З.М. Китаева вспоминала: "В детстве, когда нашкодим, бывало, мы за угол прятались. Им (матери и другим взрослым женщинам) туда нельзя".

Признаки почитания мула проявляются в том, что и ныне на наружной стороне этой стены вешаются платки или, чаще, куски ткани (арсыны) с завязанными в уголках монетами. Это знаки почитания святой стены, связанной, как мы уже знаем, с Мир-сусне-хумом. Внутри дома на муле во время жертвоприношений могли развешиваться одежды, принесенные в дар духам, которым посвящалась жертва.

Что же касается отношения угров (не только манси) к мулу внутри жилища, то его хорошо характеризует эпизод, произошедший во время одной из экспедиций к аганским хантам. В 1988 г. в составе нашего этнографического отряда работала киногруппа режиссера Р.М. Ерназаровой, снимавшая материал для фильма. Когда в перерыве между съемками киногруппа и местные жители пошли отдохнуть в дом, мужчины-ханты с несвойственной им в таких случаях поспешностью, даже тесня друг друга, сели на мули пал, не оставив свободного места. Дело объяснялось просто: тактичные люди постарались предупредить ситуацию, в которой режиссер, единственная женщина-нехантыйка в этой компании, могла бы невольно совершить промах, заняв неподобающее женщине место у мула.

Из сказанного следует, что отношение манси к мулу, в общем, сходно с их отношением к чердаку. Действительно, мул, как и чердак, - место хранения семейных фетишей и иных святынь - ведь пубы-норма обязательно примыкает к нему вплотную. Пространство у мула в жилище и вне его запретно для женщины (как и чердачное пространство). Кроме того, именно мул, по-видимому, связывается с понятием коль-сот - домашнее счастье: "при постройке дома для привлечения коль-сот устраивается жертвоприношение: на угол дома кладутся деньги". Имеется в виду один из углов, примыкающих к мулу, ибо именно эти углы обладают наивысшим статусом. Наконец, именно у мула ставится угощение Мир-сусне-хуму, и совершаются жертвоприношения в его честь. Снаружи перед мулом непременно вкопан анквыл - столб для привязывания жертвенного животного. Добавим к этому, что во время медвежьего праздника именно на мули пал укладывается медвежья шкура с головой и лапами.

Как видим, мул оказывается не только наиболее значимым элементом жилища (при рассмотрении его в горизонтальной плоскости), но и гораздо более чем чердак, задействованным в ритуальной сфере. Это обстоятельство связано с тем, что мул находится в пределах собственно жилой зоны, в пространственном плане он ближе людям.

Столь ярко выраженное особое отношение к мулу предполагает вполне определенную ориентацию жилища в пространстве. Действительно, по сведениям путешественника и ученого XVIII в. И.И. Лепехина двери в мансийских избах "прорубаются большей частью с северной стороны"¹⁹. Это не случайно. Как уже говорилось, мул совершенно определенным образом связан с Мир-сусне-хумом. В то же время одно из мансийских имен этого персонажа - Али-хум. Али по-мансийски не только "верхний", но и "южный". Иногда манси так и говорят о нем (по-русски): "Верховский человек" или "Южный человек". Естественно, что "южный человек" сопрягается с южной (противоположной входу) стороной, коей и является мул.

Разумеется, в позднее время реальная ориентация жилищ (особенно при уличной планировке селений) далеко не всегда соответствовала традиционной. Однако символически вход ориентирован на север, а обладающая наивысшим статусом часть культового места или дома обращена на юг^*.

Противоположным (по отношению к мулу) знаком отличена привходовая, северная часть жилища. Здесь, между чувалом и стеной, находилось изображение Самсай-ойки^*. Характеризуя Самсай-ойку, манси говорят, что это "Невидимый человек", "уходит ли, приходит ли - не видать его". Пытаясь определить его сущность в русских понятиях, манси иногда называют его "домовой". Это не совсем точно. Характеристика данного персонажа связана с его принадлежностью, или, во всяком случае, причастностью к Нижнему миру, поэтому и говорят: "Куль-отыр и Самсай-ойка - они одной породы". Соответствует этому и представление о том, что "Самсай-хум^* - злой дух, невидимое существо"²⁰

Пространство между полюсами мул - вход довольно четко ранжировано. Наиболее почетным местом, предназначенным для гостей (не женщин), был, как уже говорилось, мули пал. Дощатая перегородка отделяла его от лох пала (угловых нар) хозяина и хозяйки. При этом лох пал не устраивался на стороне жилища, где находился чувал, ибо женщине там не место: "задний угол на стороне чувала священнее других"²¹. Следует, правда, заметить, что угол жилища, противоположный тому, где находился чувал, лучше всего обогревался - зев чувала направлен по диагонали. Далее (к двери) размещались члены семьи и родственники.

Зонирование жилого пространства осуществлялось и по принципу: правое - левое. Мужские вещи (в том числе одежда, обувь) должны были находиться справа от входа^*. Видимо, не случайно традиция предписывает устройство чувала в правом от двери углу.
* * *
Итак, мансийский дом в миниатюре повторяет образ Вселенной в том виде, в котором он существовал в традиционном мировоззрении народа. Чердак и мул - две (слившиеся в одну) своеобразные точки отсчета^*. Они, обладая максимально высоким статусом, выполняют роль сакрального^* центра. Их роль предельно четко определена, регламент в отношении этих сфер максимально жесток, наказания за разного рода нарушения наиболее суровы.

Полярно противоположные чердаку - мулу зоны, связанные с нижним миром, также выделяются вполне определенно. Несколько более размытой выглядит регламентация лишь в сфере собственно жилого пространства. Непроизвольная манифестация соответствия космических структур и человеческого бытия пронизывала всю жизнь манси и, прежде всего, на уровне дома.