Нестор Махно

Сенат, и «публика» все-таки хотели верить, что «народ»
поймет, присягнет, поклонится. Имя Махно белой печа-
тью повторялось, как заклинание. Нет сомнения, что для
врангелевских пропагандистов Махно был совершенно ли-
тературным персонажем, некоей интеллигентской мечтой
о народном герое в образе самого сильного и неуловимого
партизана Украины. Нет также сомнения в том, что реаль-
ный Махно пропагандистов ужаснул бы куда больше, чем
«камышовые батьки», приезжавшие на поклон к Врангелю.
Но до встречи с махновцами самообманы белых в отно-
шении Махно и его отрядов достигли поистине степени
душевного расстройства. А. Валентинов вспоминает: «Вер-
хом чьего-то усердия и чьей-то наглости были явно вы-
мышленные сводки штаба Махно, усердно печатавшиеся
всей усердной прессой. В „сводках“ сообщалось о занятии
Махно Екатеринослава, Синельникова, Лозовой, Кремен-
чуга и чуть ли не Харькова. Сводки демонстрировались
в Севастополе на Нахимовском с экрана, собирая целые
толпы бессовестно околпачиваемого люда. Излишне, само
собой, говорить, что никакой связи с мифическим штабом
Махно у нас не существовало… Так завязывался с каждым
днем все туже и туже узел лжи, лести, самообмана…» (9,
33). Но этот самообман в таком случае был частью внутрен-
ней политики: ведь и Врангель заявлял в одном из своих
интервью, что рассматривает партизанский отряд Махно
как свою рейдовую группу в тылу врага, и появлялись на
улицах южных городов приказы за подписью трех гене-
ралов: Деникина, Врангеля, Махно (12, 164). Последняя
фальшивка особенно интересна. Вряд ли это обычная по-
пытка обмануть население. За нею стоит большее, целый
клубок представлений пропагандистов белого дела, кото-
рый можно попытаться расплести так: с одной стороны,
Махно оказана честь («генерал»), этим сразу определяется
и ранг его в случае перехода в белый стан, и соответствую-
468
Крестьянство не могло не сопротивляться этой политике.
Оно было, несмотря на все бедствия и потери Гражданской
войны, еще слишком сильно, слишком независимо. Оно
отстаивало перед белыми свои права с оружием в руках.
Оно было огромно и сознавало свою огромность.
«Умереть или победить – вот что стоит перед крестьян-
ством Украины… Но все умереть мы не можем, нас слиш-
ком много, мы – человечество; следовательно, мы побе-
дим, – так переживал это чувство огромности Махно. – По-
бедим не затем, чтобы, по примеру прошлых лет, передать
судьбу свою новому начальству, а затем, чтобы взять ее в
свои руки и строить жизнь свою своей волей, своей прав-
дой» (2, 56). Была для достоинства трудящегося на земле
человека какая-то издевательская оскорбительность в том,
как городские чиновники ничтоже сумняшеся распоряжа-
ются плодами труда его, не признавая даже человеческого
языка в общении с ним, а непременно суя в деревню штык
продотряда. Была чудовищная несправедливость в том,
что подметил Аршинов: «Многомиллионное крестьянство
любой губернии, положенное на чашку политических ве-
сов, будет перетянуто любым губернским комитетом пар-
тии…» (2, 71).
В силу этих причин с весны 1920 года пошла сначала
тлеть, а потом полыхать по России и Украине новая война
– последняя война крестьянства за свои права. Крестьяне
проиграли ее. Проиграли на полях решающих сражений
1921 года, проиграли и политически. И хотя нэп – своеоб-
разный мирный договор, знаменующий конец этой вой-
ны, был как будто заключен с учетом интересов обеих
сторон, в 1929 году, когда у крестьян стали обратно заби-
рать землю под колхозы, выяснилось, что тогда, в 1920-м,
они проиграли-таки окончательно: отстаивать их права
перед правительством СССР оказалось некому, да и сама
деревня была не та уж, что десять лет назад. Десять лет
417

государственного издевательства над «кулаком» минова-
ли недаром, сталинское «раскулачивание» прошло как по
маслу, ни одного настоящего восстания не поднялось, хо-
тя в первый же год «сплошной коллективизации» триста
пятьдесят тысяч семей (порядка 1,8 миллиона человек)
вырвали из земли с корнем, все отбирая у них, и погнали
в Сибирь с прицелом на гибель после производственного
употребления «в лесной и горнодобывающей промышлен-
ности». Уже деревня растлена была завистью, предатель-
ством, страхом, халявой экспроприации. Единицы только
сопротивлялись.
Но восстания Сталин опасался, конечно, всерьез.
Как-то мне попалось в руки охотничье ружье тульско-
го оружейного завода с клеймом 1926 года. Странное это
было ружье, капсюльное, заряжающееся с дула, причем
одностволка: чтобы перезарядить такое ружье, даже при
наличии отмеренных пороховых зарядов, потребна, навер-
но, минута. Для охотника это – бесконечно долгое время.
Почему завод не выпустил оружие посовременнее? Реши-
тельно никакого объяснения не мог найти я этому факту,
пока не подумал: нарочно. Было, видимо, дано заводу ука-
зание. Чтоб не гуляли по стране скорострельные ружья,
нарезные стволы, двух-стволочки… Свеж, свеж был в па-
мяти 1920 год…
Начинался он, однако, с затишья, последовавшего по-
сле разгрома Деникина и Колчака. Махно болел тифом.
Будущий предводитель антоновщины – крестьянской вой-
ны в Тамбовской и Воронежской губерниях, – эсер Алек-
сандр Антонов в феврале 1920 года оказался прямо-таки
в нелепом положении: пусть он со своей «дружиной» в
150 человек и оказался неуловим для спецотряда, прибыв-
шего из Саратова, но особой нужды в нем в народе тоже
не ощущалось. Да в довершение ко всему ЧК, отчаявшись
уничтожить Антонова, стала распространять о нем пороча-
418
сти белое движение можно только найдя опору в «народе»,
– но при встрече с «народом» непреодолимейшая брезгли-
вость возникала… В конце концов белым удалось наладить
поставки оружия партизанам петлюровского толка, но о
совместных действиях мечтать уже не приходилось.
Самой большой удачей белых был Володин – действи-
тельно бывший махновский командир, называвший себя
анархистом, простолюдин, самою фигурой своей символи-
зирующий единение белой власти с народом. Из Володи-
на пытались сделать подлинно народного вождя, а из его
отряда сформировать соединение с многозначительным
названием «дивизия имени батьки Махно». Володин к бе-
лым примкнул добровольно – и все равно его все время
подозревали в сочувствии большевикам и в конце концов
расстреляли, после чего вскоре дивизия снова переметну-
лась к махновцам. Так что не состыковывалось черное с
белым. Принципиально. С тою же неизбежностью, с какой
военная переписка Русской армии велась на белой бума-
ге, а красноармейская – на чистой стороне разорванных
конторских книг царского времени: телеграфные ленты
наклеивали даже и на исписанную поверхность.
1
И де-
ло тут совсем не в том, что у белых чистой бумаги было
больше, а в принципиальной разнице культур, которая, на
самом деле, сказывалась в каждой мелочи.
Прежде чем эта невозможность выяснилась вполне, про-
шло довольно много времени. И белое командование, и
1
Благодаря этому красноармейские документы часто звучат на
два голоса. На обороте разведывательной телеграммы, наклеенной на
какой-то документ таврической казенной палаты, вдруг можно про-
честь, например: «1913 года декабря 19 дня, я, податный инспектор
1-го уч. Мелитопольского уезда, проводил ревизию документов, нахо-
дящихся в мануфактурной торговле Моисея и Анны Ароновичей Глух-
берг…» (78, оп. 3, д. 439, л. 60). При этом отчет написан каллиграфиче-
ским почерком, от которого веет скукой и безмятежным покоем. Так
случайно накладываются друг на друга два ритма, два разных времени.
467

рировал он на значительном удалении от линии фронта,
в глубоком красном тылу, красным фронтом как бы при-
крываясь от белых и непосредственно фронту, собственно,
даже и не вредя, чтоб не ослабить реально дерущиеся на
фронтах красные части. Другое дело тыл – здесь он желал
чувствовать себя хозяином, и если кто приходил заводить
свои порядки, бил и резал без пощады. С началом наступ-
ления белых он направляется со своими отрядами на север
– подальше от района боевых действий. Белым он не сочув-
ствовал. Красным тоже. Ему было важно одно – удержать
за собой деревню.
Врангель, разыгрывая во внутренней политике «кре-
стьянскую карту», не оставлял надежды привлечь махнов-
цев на свою сторону. А. Валентинов – журналист, близкий
к ставке главнокомандующего, – вспоминает, что в июне,
после перенесения ставки в Мелитополь, к Врангелю за-
частили «камышовые батьки» в кожаных тужурках, обве-
шанные револьверами и бомбами. Здесь были и бывшие
петлюровские атаманы, и просто закоренелые бандиты,
которым надоело сидеть в тростниках. Но Махно не бы-
ло. Махно никого не прислал. Одновременно выяснилось,
что, несмотря на намерение сплотить вокруг белого дви-
жения все возможные силы, реально установить контакты
с первыми же посланцами партизан в белый стан по чисто
психологическим причинам невозможно. «Камышовые
батьки» поражали и видом своим, и повадками: доставля-
емые с вокзала на автомобиле, они не открывали дверцы,
а просто перешагивали через них, как через борт телеги.
Чины штаба мучились вопросом: «подавать ли им руки?»
Естественно, при таких настроениях ничего путного из
этих переговоров получиться не могло. Стороны слишком
не доверяли друг другу.
Что-то было фатальное в разделении на черную кость и
белую косточку: вроде бы врангелевцы и поняли, что спа-
466
щие слухи и, в конце концов, умудрилась глубоко обидеть
его, сравнив бывшего начальника уездной милиции (а Ан-
тонов знал свое дело, будучи на этом посту) с бандитом-
уголовником Колькой Бербешкиным. Этого оскорбления
стерпеть Антонов не мог. Рассвирепев, антоновцы высле-
дили банду Бербешкина и беспощадно истребили ее до по-
следнего человека, о чем Антонов специальным письмом
уведомил своего преемника, начальника кирсановской
уездной милиции, подчеркнув, что он политический про-
тивник большевиков, а не уголовник. Антонов оправды-
вался перед коммунистами?! Да, был такой эпизод. Время
для политического противления еще не приспело – вес-
ной 1920-го Антонов исчезает, растворяется, как Махно
в начале зимы. Его не могут обнаружить. Выездная сес-
сия Губчека, созданная для его поимки или уничтожения,
потеряв следы его отряда, уезжает обратно в Тамбов…
Медленно, медленно пожар разгорается. Первые вспыш-
ки на средней Волге – «вилочный мятеж»: 50 тысяч вос-
ставших в трех губерниях. Затем – Украина. В самом конце
февраля, едва оправившись от тифа, поднимает голову
Махно. 26 февраля на кратком митинге в Святодуховке он
призывает начать с большевиками такую же беспощадную
борьбу, как против гетмана и австрогерманцев в 1918-м.
На что он рассчитывает, когда крестьянство освобожде-
но от власти Деникина и, по всякому расчету, не должно
бы поддержать выступление? Это важно понять, иначе
вся картина искажается и выходит, что семьдесят человек
закоренелых головорезов своей волей подняли войну на
всей Левобережной Украине. Но так не бывает в истории.
Для войны нужны причины поважнее.
Одну из них мы упоминали уже – террор. Масштабы
его трудно представить. Этот вопрос нуждается в специ-
альном исследовании. В нашем распоряжении лишь ряд
подходящих к месту цитат о конфискациях оружия под
419

угрозой расстрела заложников, о расстрелах заложников,
активистов махновского движения и «вольных советов»…
В мемуарах советского генерала Петра Григоренко, из-
данных в Париже в 1980 году, автор, в 1920 году бывший
молодым красным командиром, вспоминает, что долго
не мог поверить в рассказы о зверствах чекистов, твори-
мых за спиною армии, только что мирно прошедшей через
партизанский район. Слухи о массовых расстрелах в Но-
воспасовке поразили его. «Я упорно не верил этим слухам,
– пишет он. – В 1918 году Новоспасовка восстала против
белых и героически оборонялась от них до тех пор, пока
армия Махно не высвободила ее из окружения. Тогда де-
ревня, в знак признательности батьке, снарядила ему на
фронт два полка пехоты… Я не мог поверить в то, что ре-
волюционная власть способна истреблять людей, которые
так храбро сражались за революцию. Однако, как я впо-
следствии узнал, свидетели говорили правду: в Новоспа-
совке каждый второй мужчина, способный носить оружие,
был расстрелян чека. Вчера восстали против белых – зав-
тра восстанут против нас – так, по-видимому, рассуждали
наши вожди. И, надо сказать, своими злодеяниями они
весьма приблизили этот момент…» (94, 216).
Конечно, всякие цифры нуждаются в уточнении. Но со-
вершенно ясно одно: вылазки Махно в феврале—марте
1920 года были реакцией на какую-то очень острую боль в
деревне. К апрелю Махно окреп. Начинаются регулярные
налеты его отрядов на расквартированные в селах совет-
ские учреждения и подходящие с востока на открывшийся
польский фронт красноармейские части. Проход частей
Первой конной с Северного Кавказа в район Ковеля вы-
звал свирепую вспышку бандитизма: армия безжалостно
реквизировала лошадей и фураж. Батькины силы быстро
возрастали. Когда 28 апреля кавдивизия Пархоменко ата-
ковала Махно в Гуляй-Поле, у него было уже две тысячи
420
режима. Для этого людей всегда было предостаточно.
Для дела – нет. А. Валентинов вспоминает, как Врангель,
узнав, до какой степени бездарно проводится в жизнь его
главный внутриполитический козырь – земельный закон,
– в отчаянии закричал:
– Где же мне взять честных, толковых людей?.. Где их,
наконец, найти!.. Где?! (9, 27).
В конце июня красные предприняли попытку контрна-
ступления. Спазм кровопролитнейших боев продолжался
две недели: на правом фланге кавалерийская группа Жло-
бы чуть не отрезала и не захватила в плен ставку главно-
командующего в Мелитополе. Окружение и ликвидацию
жлобинской кавалерии силами почти одной пехоты Вран-
гель считал случаем беспрецедентным в истории такти-
ки. Позже красное командование придумало подходящее
оправдание этой неудаче, заявив, что наступление Жлобы
было не более чем демонстрацией, призванной отвлечь
внимание белых от выполнения стратегически важной за-
дачи – захвата плацдарма на левом берегу Днепра, возле
Каховки. Потери Жлобы – 11,5 тысячи пленных, 60 орудий
– заставляли как будто сомневаться, что «демонстрации»
можно проводить столь дорогой ценой, но, с другой сто-
роны, на левом фланге белого фронта красным действи-
тельно удалось переправиться через Днепр у Каховки и
закрепиться на клочке земли, откуда несколько месяцев
спустя они и нанесли сокрушающий удар врангелевской
армии.
Июль и август – новый приступ войны, закончившийся
значительным расширением территории, контролируе-
мой Врангелем, и почти полным истощением сил его ар-
мии. Все это время Махно вел себя по отношению к вранге-
левцам совершенно индифферентно. Он действует так, как
будто белых не существует. Более того, если мы проследим
за рейдами Махно летом 1920 года, то убедимся, что опе-
465

сопротивление, но в конечном счете им везде сопутство-
вала удача.
Врангель был воодушевлен и взбудоражен успехом. 7
июня, узнав, что красные отступают от Перекопа на север,
он, сидя в вагоне штабного поезда в Джанкое, азартно
воскликнул:
– А не дернуть ли мне сейчас туда на аэроплане? (9, 13).
Вечером седьмого же – первое награждение новым ор-
деном святого Николая Чудотворца. Кавалер – поручик
Любич-Ярмолович, танкист, своим танком проломил четы-
ре ряда проволочных заграждений и захватил одно орудие.
В его честь в вагоне главнокомандующего пили шампан-
ское…
В результате двухнедельных боев возглавляемая Вран-
гелем Русская армия завершила практически невыпол-
нимую задачу, вырвавшись на оперативный простор из
плотно запечатанного крымского горлышка. Но здесь же
и начался ужас, который преследовал белое движение до
самого конца: равнодушие. Была объявлена мобилизация,
но никто не спешил под белые знамена. Потери в частях
восполнялись на 80 % пленными, которым было абсолютно
все равно, на чьей стороне воевать. Потери же были огром-
ны, причем гибли лучшие, старые части: рассказывали о
резервной роте марковской дивизии, целиком уничтожен-
ной тяжелым снарядом в сарае, на месте которого образо-
валась огромная воронка. Забравшаяся в воронку собака
вылезла алого цвета от человеческой крови, отряхиваясь,
словно после купания… (9, 19).
Еще хуже, что на фоне совершенно равнодушного отно-
шения к освободителям основной части народа всякий
успех Русской армии сопровождался благотворительно-
патриотическими
обедами, которые, как
правило,
сопровождались грандиозной попойкой – на нее сбега-
лись устроители-буржуа и многочисленные прихлебатели
464
человек и три орудия. Махновцы будто бы боя не выдер-
жали и отступили. 6 мая екатеринославские «Известия»
опубликовали даже заметку о пленении Махно и его штаба
частями Первой конной, то есть пархоменковской же диви-
зией – но это была ложь. Или даже дезинформация: Пархо-
менко очень нуждался в рекламе. Ему нужно было срочно
отмыться от тяжелейшего обвинения в организации ев-
рейского погрома в Ростове-на-Дону, когда Первая конная
проходила Ростов, а он, как назло, оказался комендантом
города и не сдержал разгорячившихся бойцов. Ворошилов
настоял на том, чтобы отдать Пархоменко под трибунал,
который приговорил его к расстрелу. Спасся Пархоменко
только благодаря вмешательству Сталина и Орджоникид-
зе, так что ему просто необходимо было срочно набрать
очки и вернуть славу боевого командира.
Как бы то ни было, через четыре дня после сообщения
о его пленении Махно со своей армией тронулся на север
– в Полтавскую и Харьковскую губернии – и на протяже-
нии двух месяцев кромсал красный тыл в самый разгар
польской войны и врангелевского наступления… В июле
1920-го вспыхнул мятеж в Саратовской губернии. Возгла-
вил его левый эсер Сапожков, командир девятой кавдиви-
зии, часть которой заявила о неподчинении верховному
командованию и своем преобразовании в «Красную ар-
мию правды», выдвинувшую лозунги свободы Советов и
свободы торговли. Повстанцы взяли город Бузулук, повели
бои за Новоузенск и Уральск. Сапожковский мятеж про-
должался недолго, подавляли его решительно и жестоко –
впервые, быть может, за всю историю Гражданской войны
карательные части устраивали расправы в селах, которые
еще не присоединились, но могли бы присоединиться к
Сапожкову на пути следования его «армии правды». 6 сен-
тября в бою с курсантами Борисоглебских кавалерийских
курсов у озера Бак-Баул Сапожков был убит, а его отряды
421

разгромлены. Отдельные их клочки в качестве уже чисто
бандитском прозлодействовали до 1922 года. Однако эта
вспышка в виде каких-то фантастических отсветов достиг-
ла белого стана в Крыму, и в разведсводках врангелевской
армии появилось сообщение перебежчика о мятеже це-
лой армии «зеленых» на Волге, о «фронте» повстанцев,
простершемся будто бы от Казани до Царицына и, одно-
временно, о восстании буденновцев и жлобинцев против
коммунистов (80, оп. 1, д. 23, л. д. 356).
Белым хотелось верить, что в красном тылу непоряд-
ки, поэтому и верилось преувеличениям, и явной небы-
вальщине верилось. Махно приписывали сорокатысячную
армию, к осени 1920 года в России ждали какого-то небы-
валого, всепожирающего крестьянского восстания, в ко-
тором должна была сгинуть ненавистная большевистская
власть.
Надо сказать, что, помимо эмоций, основания для на-
дежд подобного рода были: сами крестьяне с тяжелым
сердцем чувствовали, что не миновать. Эта обреченность
легко улавливается в строчках писем: «Мы ожидаем рек-
визицию хлеба. Вот тогда начнется истинная крестьянская
война». Из Тамбовской губернии определенно тянет пале-
ным: «У нас было восстание народное, много пострадало
от этого, пожгли же и побили, в селе сгорело около сотни
домов». Другое письмо, оттуда же: «У нас восстание… Де-
ревня Пузити в 20 верстах от Тамбова – идет на Тамбов».
Опять оттуда: «В Погалуково взбунтовались мужики, и для
усмирения послали из города Егора с отрядом. Он побил
всех бунтовщиков и сам убит». Обрывочные фразы, сохра-
нившиеся благодаря старательности цензоров 4-й армии,
составлявших на основании писем, получаемых красноар-
мейцами, сводки о настроениях в тылу, рисуют нам начало
того, что позже стало именоваться «антоновщиной» (78,
оп. 1, д. 16, л. д. 6).
422
фальшивым пафос Добровольческой армии Деникина, так
невозможно было из врангелевских учреждений вытра-
вить тот дух волокиты, низкопоклонства и мздоимства,
который волочился за российскими чиновниками еще с
гоголевских, с щедринских времен. За всем этим – тоже
какая-то горькая ирония истории. А главное – безнадеж-
ность: в то, что белые возвращаются под знаменами ре-
волюционных реформ, уже никто не верил. Доброармия
оставила повсеместно о себе весьма неприятные воспоми-
нания, а у врангелевцев все: и форма с погонами, и манеры,
и даже язык были те же. Вот тут, я думаю, и кроется весьма
субъективное, но чрезвычайно существенное обстоятель-
ство—что после 1919 года народ ничего уже хорошего от
белых не ждал. С чем бы они ни шли, они были белые, зо-
лотопогонники, господа. В этом все дело. Больше ни в чем.
Но этого оказалось достаточно, чтобы обречь белое дело на
погибель. По этой же причине Махно не мог быть союзни-
ком Врангеля. Хотя если рассуждать отвлеченно, то почему
бы ему не принять врангелевский принцип: «советы зе-
мельных собственников» против «комитетов бедноты»?
Что, в самом деле, мешало?
Серьезного – ничего. Так, неуловимое что-то: запах
какой-то другой. Мыло. Одеколон. Выражения лиц. Но
именно через эти мелочи – полная несостыковка и
неизбежность отталкивания.
Но и это все выяснилось не сразу: прошло несколько
месяцев надежд и самообманов, прежде чем белые нача-
ли понимать, что изнасилованная большевиками страна
их тоже не ждет. Уже не ждет. А поначалу надежды были
самые радужные. 6 июня начался выход войск из Крыма.
Перекопскую пробку вышибли с кровью, но быстро: ла-
тышские части, сторожившие перешеек, отстреливались в
упор не только из винтовок, но и из орудий. Везде, по всему
фронту, белым приходилось преодолевать колоссальное
463

Помещикам оставлялись только усадьбы «с садами и огоро-
дами и небольшими участками полевой земли», что было,
в общем, гуманно. Де-факто признавался революционный
передел земли: каждый, сумевший по весне обработать и
засеять землю, объявлялся ее хозяином. Выкуп за землю
назначался сравнительно небольшой: пятая часть урожая
ржи или пшеницы на протяжении двадцати пяти лет. В це-
лом в законе просматривался, конечно, «кулацкий» уклон,
ориентация на крупные фермерские хозяйства, но стар-
товые возможности у всех были одинаковы, отстранялись
законом от ведения земельных дел только коммунисты
да явные лоботрясы, оставившие землю необработанной.
Были, как и во всяком законе, еще мелкие закорючки, но,
повторяю, столь радикального земельного закона Россия
не знала, и если б на дворе был 1906 год, то, вероятно, вся
страна вздохнула бы одним общим вздохом облегчения:
и крестьяне, что ждали эту землю, и революционеры, что
за право земли и воли становились динамитчиками. Вран-
гель опоздал всего лишь лет на пятнадцать – и никто не
вздохнул с облегчением, никто не возрадовался.
Ушло время. А. Валентинов в своих воспоминаниях объ-
ясняет это тем, что закон очень медленно доходил до све-
дения населения: первоначальные экземпляры его рас-
пространялись только за деньги, газеты белые стоили в
тридцать раз дороже большевистских. К тому же выходили
они в ничтожном количестве экземпляров, да и те разво-
ровывались. Да, разворовывались! Для самых что ни на
есть бытовых нужд! Одно дело, если б судьба Крыма была
целиком в руках радикально настроенных военных и по-
литиков… Но идеалистов было ничтожное меньшинство,
новую Россию нужно было строить из старого человеческо-
го материала, а материал местами был добрый, местами
совсем гнилой. И так же, как невозможно было из Русской
армии Врангеля вытравить ставший под конец совсем уж
462
Восстание началось в августе, когда стали известны
невыполнимые объемы продразверстки, определенные
для Тамбовской губернии. В Кирсановском, Борисоглеб-
ском и в Тамбовском уездах в довершение ко всему была
засуха и неурожай, отдать хлеб означало помереть с голоду.
21 августа пришедший в село Каменка продотряд был
разгромлен крестьянами, а вслед за ним – и пытавшийся
прийти ему на помощь отряд по борьбе с дезертирством.
Поднялись соседние села. Однако в три дня их «пожгли
же и побили» разного рода спецчасти, направляемые в
деревню на время хлебозаготовок. Когда же к исходу 24
августа Александр Антонов со своей дружиной подоспел в
окрестности Каменки, село было занято сильным красным
гарнизоном, а восставшие разбиты и распылены по
окрестностям. Антонов собрал их и увел в Кирсановский
уезд, где и вооружил хорошенько винтовками из тайников,
устроенных им и его сподвижниками еще в 1918 году в
лесах и болотах по берегам реки Вороны. Осенью в армии
Антонова было уже двадцать тысяч человек. В январе
1921 года, когда «на борьбу с антоновщиной» в очередной
раз собирались лучшие военные и партийные силы, –
пятьдесят тысяч. Восстанием была охвачена территория,
равная вместе взятым Бельгии и Голландии.
В конце 1920-го большие и малые мятежи горели по всей
стране. Все интервенты, все белые были разгромлены, но
сотни тысяч красноармейцев были вовлечены в борьбу с
«внутренним» врагом. Пика своего эта борьба достигла уже
за пределами года: в январе 1921-го на площади, равной
чуть ли не половине Европы, вспыхнул и на месяц разорвал
страну пополам так называемый Западносибирский мятеж
(Тюменская, Омская, Оренбургская, часть Челябинской и
других прилежащих губерний). Восставших было не менее
ста тысяч, они сформировали четыре армии, командовал
которыми поручик колчаковской армии эсер Родин. Сбить
423

пламя восстания удалось только отменой продразверстки,
но истощилась энергия мятежа только к лету.
Ни в 1920-м, ни в 1921-м Ленин отнюдь не был сторон-
ником «смягчения» партийной линии по отношению к
крестьянству. Продразверстка – перманентная экспропри-
ация мелкой буржуазии – его, по-видимому, вполне устра-
ивала. Есть факты, впрямую свидетельствующие о том, что
в самый момент Кронштадтского мятежа он все еще отдает
предпочтение мерам сурового принуждения крестьянства,
не думая об экономическом компромиссе. Неизбежность
кровопролития Ленина, очевидно, не смущала: до некото-
рых пор он просто был убежден, что созданные в деревне
«комитеты бедноты» плюс Красная армия осилят сопротив-
ление «кулачья». Вот пример достаточно красноречивый:
1 марта 1921 года начался Кронштадтский мятеж. На Якор-
ной площади Кронштадта команды мятежных кораблей
Балтфлота голосуют резолюции с требованиями перевы-
боров Советов, свободы торговли и свободы деятельности
всех левых социалистических партий. 2 марта – создан
Кронштадтский ревком. В тот же день Ленину становит-
ся известно о телеграмме, присланной в Наркомпрод с
Украины, в которой прямо указывалось, что снабжение
Красной армии становится «почти неразрешимой зада-
чей» из-за налетов банд Махно и что надо бы от налогов
отказаться, чтобы крестьяне поуспокоились. И что же? На
следующий день Ленин эту телеграмму пересылает Троц-
кому с необыкновенно для нас важной ремаркой: «Очень
интересные вещи. По-моему, украинские коммунисты не
правы. Вывод из фактов не против налога, а за усиление во-
енных мер к полному уничтожению Махно и т. п.» (46, т. 52,
88). Характерно пренебрежительное «и т. п.». И т. п. – это
сотни тысяч человек, восставших по всей стране. Ленин
требует их полного уничтожения. Совершенно очевидно,
что он не представляет себе масштабов резни, формулируя,
424
тельным лекарством, уникальной возможностью излечить
застарелые, вечно обостряющиеся болезни.
Приближался час начала решительных действий. 13 мая
1920 года Врангель в секретном приказе по войскам, указы-
вая на вероятность встречи с махновскими и петлюровски-
ми отрядами, предписывает командирам «сообразовывать
свои действия с действиями войск этих групп, имея в виду
основную задачу свергнуть коммунизм и помочь русскому
народу воссоздать свое великое отечество» (40, 149).
За десять дней до приказа о начале наступления – опуб-
ликован принятый правительственным Сенатом закон о
земле, отличающийся совершенно не свойственной для
российских законов решительностью. После опубликова-
ния закона главнокомандующий в разговоре с одним из
генералов вынужден был выслушать попреки, что поме-
щики не вполне довольны новым законом. Врангель резко
оборвал скулеж:
– Я сам помещик, и у меня первого придется делить
землю… (9, 15).
Именно делить, отдавать в собственность «вечную, на-
следственную, нерушимую». На чувстве собственника, ко-
торым мог стать любой крестьянин, Врангель и хотел сыг-
рать, зная, что крестьян не устраивает большевистская
национализация земли. Если бы такой закон был принят
в 1906 году, когда по всей стране заради земли рвались
эсеровские бомбы, в России больше никогда не было бы
революции, она давно была бы страной с развитым фер-
мерским хозяйством. По сравнению с реформами Столы-
пина врангелевский закон был просто революционным
– не какие-то отдаленные сибирские земли отдавались
крестьянам, а все: казенные, банковские, городские, по-
мещичьи, частновладельческие – то есть буквально все,
на которые когда-либо поднималась рука русских рево-
люционеров с требованием равенства и справедливости.
461

программой, придать ему соответствующее идеологиче-
ское обеспечение. Нужно было привлечь на свою сторону
крестьянство. Нужно было нейтрализовать, а лучше – при-
влечь на свою сторону силы, прежде объединенные петлю-
ровским движением на Украине, не отпугнув их образом
«единой и неделимой» России. Нужно было вновь залу-
чить на свою сторону разочарованных белым движением
донских и кубанских казаков, а также кавказских горцев.
Нужно было сформулировать привлекательные лозунги
для рабочих – чтобы, выступив из Крыма, гарантировать
себе успешные мобилизации.
Время торопило. 25 апреля началась советско-польская
война, и, хотя с правительством Пилсудского у Русской ар-
мии единых целей быть не могло, не использовать момент
было преступно. 26 апреля поляки взяли уже Житомир и
Коростень, а у Перекопа все еще только звучал «редкий
артиллерийский огонь» – белые войска не были готовы к
выступлению.
Хотя постфактум многие утверждали, что именно болез-
ненная расслабленность внутренней жизни белого Крыма,
яд «неизменной лести, прислужничества» и одурманива-
ния рассудка «явно бессовестными измышлениями о соот-
ношении сил своих и противника» (9, 8) и погубили вранге-
левский режим, следует все же признать, что ни одно пра-
вительство времен Гражданской войвы, за исключением
разве что большевистского, не обнаружило способности в
столь короткие сроки формулировать и утверждать законы
такой важности, какие были приняты правительством Юга
России. Принятый за два только месяца пакет законов (де-
кларация по национальному вопросу, закон о земле, закон
о волостных земствах и сельских общинах) сделал бы честь
любому режиму, вступившему на путь реформаторства,
и, безусловно, в мирное время стал бы для страны цели-
460
по своему обыкновению, вопрос чисто рационалистиче-
ски. Нужно было что-то воистину ошеломляющее, чтобы
вразумить вождя мировой революции.
Вразумляющим фактором стали, по-видимому, открыв-
шиеся ему подробности Кронштадтского восстания, хотя
из всех мятежей оно было самым бескровным, скорее напо-
минающим вооруженную демонстрацию. Но, во-первых,
восстали части регулярной армии. Во-вторых, восстали
организованно, дружно: в ревкоме были и анархисты, и
меньшевики, и эсеры. Были сформулированы четкие ло-
зунги. В руках у матросов были линкоры, а не вилы. И они
могли не только разгромить, разбить из двенадцатидюй-
мовых орудий какой-нибудь уездный городишко – они
могли взять власть. Ведь в двух шагах был Питер, Питер!
Ленин испугался. Испугался, когда узнал о неудачной
попытке с ходу подавить мятеж. Она провалилась в тот са-
мый момент, когда в Москве шел X съезд РКП(б). И Ленин
изменил точку зрения. Он призвал к новой политике. Он
убеждает партийный форум, что кое-какими принципами
придется все-таки поступиться. Ибо «мы оказываемся втя-
нутыми в новую форму войны, в новый вид ее, который
можно объединить одним словом: бандитизм… Эта мелко-
буржуазная контрреволюция, несомненно, более опасна,
чем Деникин, Юденич и Колчак, вместе взятые, потому
что мы имеем дело со страной, где пролетариат составляет
меньшинство…» (46, т. 43, 10–24). Смысл высказываний
Ленина прост: сила силу ломит, не выйдет напролом, при-
дется в обход…
Однако это признание и провозглашенную затем поли-
тику нэпа от описываемых нами событий отделяет целый
год той самой войны, которая для большевистской власти
оказалась страшнее всех белых генералов, вместе взятых.
Мы очень мало знаем о ней. Вряд ли многое вообще можно
узнать: она оставила слишком мало материала, из кото-
425

рого пишется книжная история. Ни документов, ни фото-
графий, ни воспоминаний почти нет. Не то что у белых:
горы мемуаров, тонны архивных документов, статьи, эссе,
книги. А тут – ничего. Сырая порода. Кое-что вылавлива-
ется из советских архивов, но эти сведения разрозненны.
Но даже еели и свести их воедино, цельной картины не
сложится. Это не история, а какой-то кровоточащий ха-
ос, бесконечный перечень жестокостей и кровопролитий.
Какое-то бессмысленное мельтешение, как бы остановка
исторического времени. Поток революции уперся в нераз-
решимую проблему. Но время-то идет! Растет напряжение.
Когда оно сделается непереносимым, время найдет слабое
место и хлынет в промоину…
Но целый год до этого – подспудное, тайное брожение,
тайная война без гениальных полководцев и решающих
битв… Кое-какие напоминания об этой войне все-таки
сохранились: на юге Воронежской и в Тамбовской обла-
стях встречается род плоских курганов, похожих на брат-
ские могилы Пискаревского кладбища. Старики знают, что
курганы эти насыпаны на полях брани – где войска Туха-
чевского сшибались с «армиями» Антонова. Но курганы
немы… Именно «немота» этой войны, неуловимость голо-
сов из прошлого как-то особенно потрясают исследователя.
В сущности, здесь-то и начинаешь по-настоящему пони-
мать, что история – это не резолюции съездов и не законы,
тогда-то и тогда-то принятые правительством. История –
это незаметное движение миллионов. Им нет числа, нет
имени. Но они были. И был бунт, и были каратели. Му-
жики ушли в лес и стали бандой. Ночью, отогреваясь от
октябрьских заморозков, мужики жгли костер. Ночью же
совершали убийства, тяжело дыша и удушливо матерясь.
Через год бандитов, озверевших и потерявших человече-
ский облик от лесной волчьей жизни, выследили молодые
426
тельного этапа» реформы на два года имело результатом
колоссальный социальный взрыв, испепеливший тыл его
армии. Деникин не знал, как найти выход из этого про-
тиворечия. Расположившись в феодосийской гостинице
«Астория», он ждал, какое решение примет генералитет
Добровольческой армии. Он был готов к отставке.
3 апреля генерал Слащев в Джанкое «от имени войск и
своего» приветствовал прибывшие на позиции славные
части Дроздове кой, марковской и алексеевской дивизий
и выразил уверенность, что, оправившись, войска высту-
пят на фронт, чтобы «с новыми силами идти к Москве»
(80, оп. 1, д. 20, л. д. 43). Пока прославленный боевой гене-
рал ораторствовал перед частями, в Севастополе начался
военный совет, посвященный выбору кандидатуры ново-
го главнокомандующего. Совет длился целый день. Лишь
ночью четвертого по прямому проводу в Феодосию бы-
ло сообщено: Врангель. Деникин не замедлил с ответом,
немедленно подписав приказ о назначении последнего
главнокомандующим Вооруженными силами Юга России.
Пятого апреля Антон Иванович Деникин, после официаль-
ного прощания со штабом и офицерской ротой охраны,
одетый в матерчатый английский плащ, вышел из свое-
го номера в гостинице «Астория» и, поднявшись на борт
стоявшего под парами английского миноносца, навеки
оставил землю России.
Оказавшись во главе белого движения, Петр Николае-
вич Врангель отверг советы английских дипломатов огра-
ничиться обороной Крыма, понимая, что отсидеться за
перекопской позицией долго не удастся – любой мир с
большевиками будет лишь тактической уверткой – и на-
чал готовиться к новому широкомасштабному походу на
красных. Однако он решил не повторять ошибок предше-
ственников, не довольствоваться англо-французской воен-
ной помощью, а воодушевить поход новой политической
459

Главных претендентов на этот пост было, как уже ясно,
два. Первый – генерал Яков Слащев-Крымский, отвоевав-
ший для белых Крым, первым сообразивший – когда еще
Доброармия вяло стекала на Дон, – что спрятаться мож-
но будет только на полуострове, и первый замкнувший
крымские перешейки силами своего корпуса. Слащев был
человек необыкновенного военного дарования, даже при-
страстие к кокаину не притупляло его талант, а только,
может быть, делало его парадоксальнее и злее. Вторым
был генерал Петр Врангель, политический оппонент Дени-
кина, тайно интриговавший за его спиной и несколько раз
пытавшийся угрозами отставки подтолкнуть главнокоман-
дующего к более решительным внутренним реформам.
У Врангеля были сторонники, считавшие, что крушение
белого дела обусловлено прежде всего бездарным промед-
лением решения вопроса о земле. Деникин знал эти на-
строения, наиболее отчетливо формулируемые в «особых
мнениях» по пересмотру проекта земельного уложения и в
разного рода предупредительных записках, присылаемых
в Особое совещание при главнокомандующем. В одной
из них профессор Харьковского университета М. М. Со-
болев договаривался до прямого эсерства, предупреждая,
что крестьянство может быть умиротворено только при
условии наделения малоземельных землею – ему даже
казалась небезопасной ставка на свободного покупателя
земли, ибо так «не будет решена земельная проблема, как
ее понимает крестьянская масса» (71). Но Деникин и не
желал быть вождем масс, в понимании которых наилуч-
шим решением земельного вопроса был революционный
грабеж. Он защищал даже не помещиков, а незыблемость
Закона: ибо, если упраздняется Закон, у страны не может
быть иного выхода, кроме как в хаос и распад. С другой
стороны, нельзя было отрицать, что, следуя букве закона,
он хаоса и распада не избег, что растяжение «подготови-
458
симпатичные курсанты из Питера. У бандитов остались в
наполовину сожженной деревне вдовы и дети-сироты.
Для чего это совершилось?
Дерево сопротивлялось. Оно сдерживало напор истории
до тех пор, пока та не изнемогла и не отступилась…
Вдруг из этой немоты прорезывается голос. Совершен-
но неожиданный. Благодаря этому голосу оживает, нари-
совывается кусочек прежней жизни. В конце марта 1920
года на одной из бесчисленных, разбитых копытами дорог
Украины красноармейский разъезд остановил подводу, в
которой ехали две молодые женщины в крестьянских ко-
жухах. Красный командир поглядел на смирных бабонек
и велел выпрягать коней.
Выпрягли коней.
Бойцы отряда еще пошарили в телеге – не сыщется ли
что-нибудь этакое? Ничего подозрительного не нашли,
но прихватили женские пожитки. Когда стали делить за-
хваченное, на дне фанерного чемоданчика обнаружилась
тетрадь в черной клеенчатой обложке. Дневник. Начинал-
ся он с записи:
«19 февраля (по новому стилю) 1920 года. Сегодня утром
выехали из с. Гусарки. Часов в 11 утра приехали в с. Кон-
ские Раздоры. Тут наши хлопцы разоружили человек 40
„красных“. Из этого же села к нашему отряду присоедини-
лось несколько хлопцев. Стояли здесь недолго, часа три,
после чего поехали в Федоровку…»
Вот тут, насколько я себе это представляю, у читавшего
должно было екнуть сердце, он должен был сильно сглот-
нуть, прежде чем прочитать потом далее:
«…Красноармейцы не очень сильно протестовали и
быстро сдавали оружие, начальники же защищались до
последнего, пока их не убили на месте…»
427

Тут уж у меня не хватает фантазии представить, что
происходило с читавшим, ибо должна была впиться в душу
ему тоска приближающейся догадки:
«…Замерзли и устали наши хлопцы, пока завершили
это дело, однако наградою за этот труд и муки у каждого
повстанца было сознание того, что и маленькая группа лю-
дей, слабых физически, но вдохновленных одной великой
Идеей, может делать большие дела. Таким образом, 70–75
наших хлопцев за несколько часов одолели 400–450 врагов,
убили почти всех командиров, забрали много винтовок,
патронов, пулеметов, двуколок, лошадей и так далее. За-
вершив дело, хлопцы разошлись кто куда. Кто пошел спать,
кто домой, кто – к знакомым. Мы с Нестором тоже поехали
к центру. Кое-что купили, кое-кого навестили и вернулись
на свою квартиру…» (41, 1).
«Мы с Нестором…»
Не знаю, что случилось с красноармейцами, когда они
поняли, кого упустили. Жену Махно, «матушку Галину»!
Была снаряжена погоня. Но женщин не нашли. Позже днев-
ник попал в руки ЧК. Для того чтобы не афишировать неко-
торые двусмысленные подробности этого злосчастного
случая, была придумана романтическая история о том,
что бойцы подобрали тетрадь на поле боя, возле трупа
убитой батькиной полюбовницы.
Это было вранье. Вообще, зарубежным историкам и мно-
гим критически мыслящим советским исследователям
«дневник жены Махно» долгое время казался фальсифика-
цией. В литературе двадцатых годов из него цитировалось
буквально считаное количество фраз, всегда одних и тех
же, представляющих батьку в обличье, для красной пропа-
ганды чрезвычайно выгодном:
«…Еще с Новоселки батька начал пить. В Варваровке
совсем напился как он, так и его помощник Каретник. Еще
в Шагрово батька начал уже дурить – бессовестно ругался
428
чего, однако, амбиции этих людей нисколько не уменьша-
лись, а может быть, даже возрастали – в преувеличенно-
патетических требованиях у военных властей денег, долж-
ностей, бумаги для газет и помещений для учреждений…
Крым не мог не пасть: слишком размягченная собралась
здесь публика, слишком много было собственно «публики»
– тогда как против красных легионов нужны были солдаты,
офицеры, граждане… Но это видно сейчас, это стало видно,
когда Крым пал.
А в начале 1920 года все виделось иначе.
В конце марта с прибытием марковской дивизии из Но-
вороссийска в Севастополь эвакуация остатков деникин-
ской армии в Крым была завершена. Армию удалось спа-
сти. Казалось, можно спасти еще и белое дело.
Первым шагом на этом пути представлялась замена глав-
нокомандующего. Ультиматум А. И. Деникину предъявил
генерал Кутепов, заявивший, что после всего происшед-
шего в Новороссийске, после бегства и малодушного от-
ступления перед партизанскими бандами «зеленых» Доб-
ровольческий корпус уже не доверяет ему так, как раньше.
Деникин понимал, что означают эти слова. Армии нужен
был новый вождь. Под него давно копал Врангель, рвался
к власти честолюбивый Слащев. Новороссийский разгром
совершенно деморализовал войска: это уже по тому бы-
ло видно, с каким трудом удавалось пресечь бесчинства
переправленных в Крым частей. Сам генерал Кутепов так
усердствовал в наведении дисциплины, что вызвал даже
протест симферопольского земства: «Население лишено
возможности посылать своих детей в школы из-за болта-
ющихся на фонарях висельников» (9, 90). Ясно было, что
такими мерами нельзя ни спасти армию, ни добиться побе-
ды. Во главе войск должен был стать другой военачальник,
способный выдвигать новые идеи.
457

ной систематизации. Но в конце концов эта задача будет,
конечно, выполнена историками. Наиболее таинственна
в этой истории та ее часть, которая касается «политиче-
ских переговоров» махновской делегации с большевист-
скими руководителями в Харькове. Тут не вполне ясна
роль Москвы, конкретные роли высших партийных и го-
сударственных чинов. Кто предложил инсценировать пе-
реговоры с повстанцами? От кого затем исходил приказ
об аресте их делегации и разгроме частей? Почему и на
этот раз большевики не продемонстрировали способно-
сти к компромиссу и предпочли действовать по старой
схеме: обвинить Махно в неповиновении – объявить вне
закона – уничтожить? И почему, наконец, сам Махно, зная
методы политической борьбы большевиков, поверил в се-
рьезность союза? Почему он уверился, что ему простится
то, что ни одному мятежнику не прощалось? Самовольств
девятнадцатого года с избытком хватило бы, чтобы его
убрать с дороги, а тут еще – восемь месяцев резни 1920-го!
На что он мог рассчитывать? Почему, действительно, было
ему не сделаться союзником генерала Врангеля, самого
либерального из всех белых военачальников, который сам
предлагал Махно сотрудничество? Где логика?
Вот эту логику и надо понять, чтобы разгадать тайную
подоплеку союза махновцев с Красной армией. Но тогда
придется, несомненно, вернуться нам немного назад, в
то время, когда Крым еще казался последней неприступ-
ной твердыней белого дела и действительным средоточи-
ем всех глубоко мыслящих и глубоко чувствующих людей
России. Только потом выяснилось, что это иллюзия, что
действительно думающих, неравнодушных и деятельных
было чрезвычайно мало, но до ужаса, до удушья много
было людей бывших – бывших журналистов, бывших ми-
нистров, полицеймейстеров, священников без приходов,
помещиков без земли и фабрикантов без богатства, – от-
456
на всю улицу, верещал, как ненормальный, ругался и в хате
при малых детях и при женщинах. Наконец, сел верхом
на лошадку и поехал верхом в Гуляй-Поле. По дороге чуть
не упал в грязь. Каретник же начал дурить по-своему –
пришел к пулеметам и начал стрелять то с одного пулемета,
то с другого…» (40, 7).
Да если б и не было такого дневника, ради этой сцены
его надо было бы выдумать большевистским переписчи-
кам истории! Махно, кстати, тоже отрицал существование
этого дневника, который выставлял его далеко не в ро-
зовом свете. Дневник, однако, существовал. Он писался
урывками всего 40 дней, часть записей сделана явно в от-
сутствие батьки, так что о документе такого рода он мог
и не знать. Уже в старости Галина Андреевна подтверди-
ла его существование в письме гуляйпольскому краеведу
Кузьменко: «Дневники я вела, и один из них действительно
был взят красноармейцами вместе с моим чемоданчиком.
Писался дневник в общей тетрадке, сверху покрытой чер-
ной клеенкой и подписанной рукой Фени Гаенко. Это была
ее тетрадь… Интересно, где она теперь хранится, я ее с
интересом прочла бы» (42).
В начале 1990-х годов дневник был разыскан в тогдаш-
нем ЦГАОРе (ныне – Государственный архив Российской
Федерации), заново переведен с украинского на русский
язык и опубликован. Дневник охватывает совсем неболь-
шой промежуток времени – с 19 февраля по 27 марта 1920
года, – открывающийся первым удачным налетом мах-
новцев на Гуляй-Поле и завершающийся тревожным мар-
том, когда вокруг Махно постепенно стягивается сила боль-
шого отряда. Записи не претендуют на обобщения, но в
этом есть прелесть. Нам бы никогда не увидеть пьяного
и жалкого Махно, если бы не дневник «матушки Галины».
Но нам бы никогда и не узнать без этого дневника, что
запил батька после того, как узнал, что в Гуляй-Поле во
429

время неожиданного ночного налета красных схвачен и
убит брат его Савелий. Скорбел о брате и мучился нераз-
решимою тоской, плакал о чистоте повстанческой идеи –
и мстил, и рубил, и, может быть («равнодушие», «пустота»,
поминаемые в дневнике), втайне проклинал революцию,
сделавшую его врагом всему человеческому?
Запись от 7 марта: «Приехали в Гуляй-Поле. Тут под пья-
ную команду батьки начали вытворять нечто невозмож-
ное: кавалеристы начали бить нагайками и прикладами
всех бывших партизан, каких только встречали на улице…
Все вышли, смотрят на приехавших, а приехавшие, как
дикая орда, несутся на конях, ни с того, ни с сего начинают
бить, приговаривая: „Это тебе за то, что не берешь вин-
товку“. Двум хлопцам разбили головы, загнали по плечи
одного хлопца в речку, в которой еще плавал лед…» (41, 7).
13 марта: «Батька и сегодня выпил. Разговаривает очень
много. Бродит пьяный по улице с гармошкой и танцует.
Очень привлекательная картина. После каждого слова ма-
терится. Наговорившись и натанцевавшись, заснул…» (41,
8).
Уже в Париже, прочтя отрывки из дневника жены в кни-
ге М. Кубанина, Махно специально останавливается на
этой записи, чтобы доказать, что весь дневник – подделка.
Ведь он, по собственному признанию, не играл на гармо-
ни. Трезвый. А пьяный? Теперь уж сам черт не скажет нам
ничего наверняка. Так или иначе, то, что казалось злоб-
ной карикатурой на Махно, должно соотнести с записями
иного рода:
«…Проезжая через Федоровку, узнали, что сегодня там
были 6 кавалеристов, которые просили приготовить 50
пудов ячменя и несколько печеных караваев…» (41, 5).
«Прибывши в Раздоры, узнали, что тут красные отомсти-
ли невинным раздорцам за то, что нами было убито тут
430
гонов. Возможно – подняться с полу вокзальчика, где они
спали вповалку со своими вещмешками и винтовками, и
выстроиться на платформе. Приехал человек из Реввоен-
совета Южфронта. С бумагой. Он зачитал бумагу перед
строем курсантов. Из нее явствовало, что Махно, с парти-
занами которого они вполне сжились, воюя вместе против
последнего врага, отказался выполнить приказ командую-
щего фронтом и объявлен вне закона, а также, что крым-
ские части его прорвались с полуострова на материк, и
теперь задача курсантов – помочь уничтожить их…
Этим приказом, зачитанным на перроне Мелитополь-
ского вокзала курсантам и точно так же зачитанным в
других пехотных и кавалерийских частях командам броне-
поездов и летчикам авиаотрядов, открывалось последнее
действие разыгравшегося на Украине исторического спек-
такля.
В истории махновщины последнее соглашение с больше-
виками в октябре 1920 года о совместных действиях про-
тив Врангеля и последовавший сразу вслед за разгромом
Врангеля разрыв этого соглашения – несомненно, один
из самых загадочных моментов. В свое время он был за-
темнен умышленно. Скажем, участие махновцев в герои-
ческом форсировании Сиваша в более или менее серьез-
ной исторической литературе лишь иногда признавалось
открыто. В общедоступных книгах, в кино, в школьных
учебниках – которые, собственно, и формируют общепри-
знанную картину прошлого, – оно даже не упоминалось.
Сейчас, с открытием «спецхранов» и многих архивных до-
кументов, легко отделаться от пропагандистских мифов
прошлого.
Труднее проследить за боевыми действиями конкрет-
ных махновских частей в составе Красной армии, оценить
их роль в разгроме врангелевцев: здесь очень много сыро-
го архивного материала, который нуждается в элементар-
455

Как известно, в ночь на 8 ноября части 6-й армии Кор-
ка, имея в авангарде конный корпус махновцев, перешли
Сиваш и бросились на позиции белых на Литовском по-
луострове. Одновременно начался фронтальный штурм
Турецкого вала и атаки во всех местах возможных пере-
прав…
Ни восьмого, ни девятого ноября ни курсантам, сидя-
щим в стогу сена с катушкой телефонного кабеля, ни ко-
мандармам трех основных армий, бравших Крым, ни даже
самому Фрунзе не могло быть ясно, чем закончится все это,
и окажется ли предпринятое наступление просто вылазкой
в Крым или в самом деле даст возможность закрепиться
и, набравшись сил, развивать успех далее до полной побе-
ды. Но то, что победа так близка, не ожидал никто. После
летних и осенних ожесточенных боев трудно было предпо-
ложить, что белая сила будет сломлена в три дня. После 11
ноября врангелевцы практически уже не сопротивлялись,
поспешно отступая к черноморским портам. Враг бежал.
Война закончилась.
Для курсанта Ивана Мишина окончание боевых дей-
ствий означало прежде всего прекращение бесчисленных
мытарств, связанных с войною, и возвращение в Петро-
град, в любимые классы Павловского замка для занятий
военной наукой. Ни рядовые курсанты, ни командиры бри-
гады не могли, конечно, и помыслить в этот момент, что
дух Гражданской войны еще не утолил своей жажды и
что многие из них так и не вырвутся живыми из прокля-
тых заколдованных пространств заснеженной степи. Каза-
лось, напротив, что на этот раз – решительно конец. Был
дан приказ: пешим порядком двигаться в Мелитополь для
погрузки в вагоны и отправки в Петроград. Приказ был
выполнен. Они отшагали сто верст, с торжеством победи-
телей, исполнивших свой долг. Потом погрузка в вагоны
была приостановлена. Возможно, им велели выйти из ва-
454
пять коммунистов, – они расстреляли председателя, ста-
росту, писаря и трех партизанов…» (41, 6).
«В Павловке стоят коммунисты, которые забирают у се-
лян хлеб и прочее. Янисельцы и времьевцы очень встре-
вожены и напуганы этим известием. Не сегодня-завтра
и сюда ждать страшных гостей, которые придут грабить
добытое тяжелым трудом крестьянское добро. Павловцы
послали двух мужичков в погоню за батькой Махно, чтобы
пришел со своим отрядом и помог селянам…» (41, 14).
Эти записи не нуждаются, собственно, в толковании. По-
сле сказанного ясно, что как бы ни пил и ни дурил Махно в
то время, именно за ним пошлют крестьяне в случае беды:
должен, должен был совершиться еще один обратный мах
исторического маятника. Око за око, зуб за зуб…
22 февраля в Дибривке к батьке присоединился бывший
повстанческий командир Петренко, «который уже начал со
своими хлопцами работу, хватая комиссаров и разоружая
небольшие части… Встреча была радостная…» (41, 2).
25 февраля: «Все выжидают, пока коммунисты сильно
допекут» (41, 3).
28 февраля: «Сегодня приехали к нам Данилов, Зелен-
ский и еще несколько наших старых хлопцев…» (41, 4).
2 марта: «Вчера с гуляйпольского лазарета вышло хлоп-
цев 8 и поехали с нами. Сестры милосердия тоже покинули
лазарет, где оставались только красные, и тоже стали про-
сить, чтобы мы их взяли с собой. Хлопцы взяли их. Ночью
хлопцы взяли миллиона два денег, и сегодня всем выдано
по 1000 рублей» (41, 5).
12 марта в Гуляй-Поле приехали любимец Махно Тара-
новский и 35 хлопцев с лошадьми, «только седла есть не у
всех».
Медленно, по человечку собирается отряд. Но уже вновь
– в результате ряда налетов и разоружения расквартиро-
ванного в Гуляй-Поле 6-го полка, командир которого был
431

убит, а бойцы распущены с предписанием в третий раз в
плен не попадаться, – Махно становится хозяином в гу-
ляйпольском районе. Остается объединить партизанские
районы, связаться с Удовиченко под Бердянском, с Кури-
ленко под Новоспасовкой…
Не все «хлопцы» выдержали испытание поражением.
В греческом селе Большой Янисель радостная встреча с
одним из видных махновских командиров Дашкевичем
(полк которого в ноябре 1919 года первым ворвался в Ека-
теринослав) закончилась весьма печально. Оказалось, что
Пашкевич растратил 4,5 миллиона денег, доверенных ему:
устраивал балы, делал дорогие подарки любовницам, пла-
тил им по двести тысяч за визит… Партизаны-греки ска-
зали, что с такими командирами воевать не будут. Этим
участь Дашкевича была предрешена. Напрасно кормил он
батьку чебуреками, напрасно, как встарь, выпивал с ним.
На следующий день на митинге в селе Времьевка ждала
его смерть. Он как будто не хотел верить в это, заговаривал
то с рядовыми повстанцами, то с командирами. Галина
Андреевна пишет с бесстрастием: «Он вежливо извинился
и отошел от нас. Собрался идти домой. Его позвал Василев-
ский, взял под руку, повел. Его арестовали и приставили
патруль. Скоро приехал батька и прочие. В центре собра-
лись люди. Дашкевичу связали руки и повели на площадь
расстреливать. Гаврик, сказавший ему, за что, прицелился
и взвел курок. Осечка. Второй раз – опять осечка. Дашке-
вич бросился удирать. Стоявшие тут же повстанцы дали
по нему залп, второй. Он бежит. Тогда погнался за ним
Лепетченко и пулями из нагана сбил его. Когда он упал, а т.
Лепетченко подошел, чтобы пустить ему последнюю пулю
в голову, он повел глазами и сказал: „зато пожил…“» (41,
13).
Эти беспощадные картины перемежаются зарисовками,
в которых – вдруг – проглядывает живая человеческая ду-
432
потерявших подвижность танков, обледеневших в пустой
степи на подступах к Крыму, грозили стать мрачной мета-
форой всей зимней кампании 1920 года. К позиционной
войне Красная армия была не готова. В течение несколь-
ких дней нужно было выдумать что-то, что позволило бы
избежать затяжной войны и ворваться в Крым до того, как
приостановка боевых действий повлечет за собой упадок
настроения в частях и потерю боеспособности войск…
Фрунзе было известно, что «вскрыть» перекопскую пози-
цию можно, выйдя в тыл ей, форсировав Сиваш, который
в октябре еще начал необыкновенно сильно мелеть, о чем
неоднократно сообщали красным перебежчики. Залив с
песчаным дном в период высыхания шириною не превы-
шал версты, а глубиною – поларшина, и хотя в ту осень
такого роскошества не было, все равно, пройти могла и
пехота, и кавалерия. На том берегу, в районе Литовского
полуострова, была одна укрепленная линия взводных око-
пов полного профиля, соединенных ходами сообщения,
блиндажи с накатом в три вершка – но, конечно, все это
не шло ни в какое сравнение с тою поистине редко встре-
чавшейся в истории фортификации позицией, которую
представлял собой Турецкий вал – десятиметровая зем-
ляная стена, перекрывающая весь крымский перешеек,
о которую должны были разбиться и красные пехотные
цепи, и волны кавалерии – словно волны степных кочев-
ников о Великую китайскую стену.
Традиционные переправы через Сиваш – в районе Чон-
гарского полуострова и в других местах, – бдительно охра-
нялись, ночью с прожекторами – белая артиллерия не жа-
лела французских снарядов и открывала огонь даже по
отдельному человеку. Но тут Сиваш обмелел, всю воду из
него сдуло ветром. Этот случай белые тоже предвидели, но
заминировать дно залива толком не успели. Нужно было
не упустить момент. Фрунзе не упустил.
453

ским и пулеметным огнем. С появлением бронемашин в
середине дня удалось захватить городок Перекоп у само-
го подножия белых укреплений, но дальше продвинуться
части ударной группы не смогли, поливаемые смертель-
ным огнем. И хотя им удалось удержать Перекоп, и хотя
на следующий день была даже отражена атака белых из-за
вала, в действительности совершенно неясно было, что за
орешек Крым и как быстро удастся его расколоть.
Начдив—51 Блюхер в таких выражениях докладывал сво-
ему командарму Корку о неудаче приступа 30 октября:
«Тактически позиция у противника неоценимая: все пре-
имущества и выгоды на его стороне… Продвигающиеся
наши части заметны и обстреливаются дальнобойной ар-
тиллерией за верст 8—10 не доходя Перекопа. Артиллерия
и самые позиции противника закрыты за валом и находят-
ся если и (в) поражаемом пространстве артиллерии, то во
всяком случае без наблюдения… 8 рядов проволочных за-
граждений, около 100 пулеметных гнезд и могучая артил-
лерия заставила наши части залечь около самого вала…»
Во время третьей атаки части прошли две укрепленные
полосы, но отступили, ибо невозможно взять крепость «од-
ними штыками, плюс к этому не имея точных данных о
состоянии позиции» (79, оп. 3, д. 129, л. д. 339–343).
К Перекопу необходимо было спешно перебрасывать
тяжелые орудия, аэропланы, другую технику, но все это
надо было собирать по крохам, доставлять и, следователь-
но, терять время… 31 октября в Бериславль, находящий-
ся километрах в восьмидесяти от передовой, прибыл 1-й
красноармейский танковый отряд «в количестве одного
исправного танка». В рапорте командира бронечастей 6-й
армии командарму Корку указывалось, что «второй танк
стал в 14 верстах от Бериславля, третий в 30. Оба последних
неисправны: лопнули трубки радиаторов вследствие холо-
да и отсутствия спирта» (79, оп. 3, д. 129, л. д. 300). Образы
452
ша, бесплодно томящаяся в пустоте и грусти, питаемой
одной только ненавистью борьбы:
«…Снег почти уже растаял – остался только по балкам и
по лощинам, а на пригорках уже просохло и выбивается
из земли молоденькая травка. Озимые в степи начинают
зеленеть. Вчера видела на поле мышь…» (41, 6).
В другом месте: «Из-под прошлогодних листьев пробил-
ся и расцвел голубенький цветочек, а там второй, третий.
Мы начали собирать эти первые весенние цветочки (у нас
их называют брандушами) – предвестники скорого тепла и
солнышка. Сразу сделалось как-то легче на душе и веселее
на сердце…» (41, 13).
И совсем уже пронзительно звучит ярко и с чувством
написанный отрывок о том, как спасали оборвавшуюся
с мостка в холодную весеннюю воду лошадь: «Долго во-
зились вокруг нее… подтянули под берег, зовем ее „Во-
ля! Воля!“ – а она лежит как-то боком, голову поднимает
над водою, болтает временами ногами, стонет жалобно-
жалобно, как человек, и поводит назад перепуганными
глазами, которые налились кровью и словно умоляют о
помощи. Полежала немного тихо, перестала барахтаться и
замолчала. Снова стали ее тянуть и сгонять. Она застонала,
встрепенулась, стала подниматься и снова упала. Через
полминуты снова забила ногами, сделала сильное движе-
ние, встала на ноги и, глубоко погружаясь в тину, быстро
пошла к противоположному берегу, возле которого был
лед. Мы стали звать ее сюда. Она сделала в речке полу-
круг и вышла на этот берег. Ее сразу стали гонять, чтоб не
остыла…» (41, И).
Если бы можно было монтировать книгу, как фильм, я
одновременно с этим рассказом запустил бы параллель-
ный звукоряд – бесстрастным голосом прочитываемый
перечень:
433

«…Поймали трех агентов по сбору хлеба и прочего. Их
расстреляли…»
«…Сегодня переехали в Большую Михайловку. Убили тут
одного коммуниста…»
«…Выезжая с хутора, в степи в бурьяне нашли двоих,
которые прятались тут с винтовками. Их порубали…»
«…Когда они разделись, им приказали завязывать друг
другу руки. Все они были великороссы, молодые здоровые
парни… Селяне смотрели, как сначала пленных раздева-
ли, а потом стали выводить по одному и расстреливать.
Расстреляв таким образом нескольких, остальных выста-
вили в ряд и резанули в них из пулемета. Один бросился
бежать. Его догнали и зарубили. Селяне стояли и смотрели.
Смотрели и радовались. Они рассказывали, как эти дни
отряд хозяйничал в селе. Пьяные разъезжают по селу, бьют
нагайками селян, бьют и говорить не дают…»
«…Пообедав, наши все пошли гулять к реке. На берегу ле-
жал убитый. Возле него собралось много людей. Когда мы
появились на берегу, внимание людей было обращено на
нас… Мы сели в лодку и переправились на тот берег. Посто-
яв там немного, вернулись назад. Под берегом подурили
немного, обрызгали кое-кого водой…»
«…Убили влесу Михайловского повстанцазаграбежи и
насилия, которые он творил в своем селе…»
«…Наломали в садике зеленых веточек, нашли в одном
хлеве пару голубиных гнездышек…»
«…Убито двое…»
Убито двое – это словно запись в реестровой книге. Ни-
какого чувства за нею не стоит – ни ненависти, ни сожа-
ления. Это в начале антоновского восстания была ярость
– всесокрушающая, слепая, бесформенная. Избыточность
взрыва. А в махновщине 1920 года чувствуется привычка,
какой-то холод крови. Полное равнодушие. Сама махнов-
434

жүктеу/скачать 1.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: