Обольщения для достижения

Оборотная сторона

Романтическая близость — романтическая разлука

Однажды январским вечером 1944 года Перон вместе с другими членами правительства присутствовал на фестивале, действие которого разворачивалось на стадионе Буэнос-Айреса. Было уже поздно, и рядом с ним освободилось несколько мест; возникшие невесть откуда две смазливые молоденькие актриски попросили разрешения сесть. Какие могут быть возражения? Он будет счастлив. Одну из актрис он узнал — это была Эва Дуарте, звездочка мыльных опер на радио, чьи фотографии частенько появлялись на обложках бульварных газет. Вторая девушка была моложе и красивее, но Перон не сводил глаз с Эвы, которая болтала с другим полковником. В общем-то, это был совершенно не его тип. Двадцать четыре года — на его вкус почти старуха; одета она была слишком экстравагантно и вызывающе, а в голосе проскальзывали ледяные нотки. Но время от времени она посматривала в его сторону, и ее взгляды волновали Перона. На мгновение он отвернулся и тут же почувствовал, что она передвинулась ближе к нему, на соседнее сиденье. Между ними завязался разговор. Она ловила каждое его слово. Да, он совершенно прав, она чувствует то же самое — рабочие, бедняки, вот за кем будущее Аргентины. Ей бедность знакома не понаслышке. В ее глазах стояли настоящие слезы, когда на прощание она сказала: «Спасибо за то, что вы есть».

В последующие несколько дней Эве удалось избавиться от «дочурки» Перона и самой обосноваться в его апартаментах. Она была повсюду, куда ни падал его взгляд. Она готовила для него, выхаживала его, когда он хворал, даже давала советы из области политики. Почему он позволил ей остаться? Он привык к кратковременным связям с поверхностными глупенькими девчонками, от которых избавлялся, как только ему казалось, что дело может зайти слишком далеко. Но Эву никак нельзя было назвать поверхностной. Спустя некоторое время он обнаружил, что уже не может обходиться без сочувствия и понимания, которые она ему дарила. Она была ему предана, вторила во всем, бесконечно хваля и превознося. В ее присутствии он ощущал себя сильным, настоящим мужчиной; она была уверена, что из него получится идеальный глава государства, настоящий лидер, и ее убежденность вдохновляла и поддерживала его. Она напоминала женщин из народных баллад в стиле танго, которые он так любил,— простых женщин с улицы, много переживших и страдавших, из них выходили верные жены и заботливые любящие матери. Перон ежедневно видел ее, но ему всегда казалось, что он не знает ее до конца: сегодня она отпускает грубоватые шуточки под стать уличной девчонке, назавтра держится, как подобает настоящей леди. Одно обстоятельство омрачало их жизнь: она мечтала о замужестве, а он ни под каким видом не мог жениться на ней — актрисе с небезупречным прошлым. Военные и так уже были скандализованы этой затянувшейся связью. И, однако, невзирая на это, роман между ними продолжался.

В 1945 году Перон был смещен с поста вице-президента, который он тогда занимал, и заключен в тюрьму. Военных беспокоила его растущая популярность, не нравилась им и та, возрастающая день ото дня власть, которую имела над ним любовница. Впервые почти за два года он остался один, без Эвы. Он и сам не ожидал, что тоска по Эве захлестнет его с такой силой: вся стена в камере была увешана ее фотографиями. По стране прокатилась волна забастовок, рабочие протестовали против ареста Перона, а он мог думать только об Эве. Он видел в ней святую, героиню, женщину, дарованную ему судьбой. Он писал ей: «Только находясь в разлуке с любимыми, мы можем оценить степень нашей привязанности. С того дня, как мы расстались с тобой... я не могу умерить печаль в своем сердце... Мое безмерное одиночество наполнено воспоминаниями о тебе». Теперь он обещал жениться на ней.

Забастовки набирали обороты. Через восемь дней Перона освободили; он немедленно выполнил обещание и женился на Эве. Прошло еще несколько месяцев, и его избрали президентом страны. Поначалу Эва, ставшая первой леди, появлялась на официальных приемах и церемониях в своих прежних, несколько кричащих и вызывающих нарядах; так ее и воспринимали — как бывшую актрису, обладательницу обширного и экстравагантного гардероба. А потом, в 1947 году, она отправилась в поездку по Европе. Аргентинцы следили за каждым ее шагом — восторженные толпы, приветствовавшие ее в Испании, аудиенция у папы римского,— и в ее отсутствие мнение о ней менялось. Как хорошо ей удается передать дух Аргентины, ее благородную простоту, ее артистичность! Когда через несколько недель Эва возвратилась на родину, ее поразило то, с каким воодушевлением встретили ее аргентинцы.

Эва за время поездки по Европе тоже переменилась: она больше не красила волосы, а туго стягивала их на затылке в простой пучок, носила деловые костюмы. Она теперь выглядела совсем иначе и больше напоминала ту женщину, которой очень скоро предстояло стать защитницей и спасительницей бедных. Вскоре ее изображения можно было увидеть повсеместно — на стенах больниц для бедных, на больничных простынях и полотенцах появились ее инициалы; профиль Эвы украшал тренировочные костюмы футболистов из беднейшего района Аргентины, чью команду она поддерживала; ее гигантская белозубая улыбка сияла с громадных портретов на фасадах домов. При этом никакая личная информация о ней не распространялась, разделы светской хроники не давали о ней никаких сведений, а потому вокруг фигуры Эвы начали возникать всевозможные домыслы и фантазии. А в 1952 году, когда рак преждевременно оборвал ее жизнь (ей было тридцать три, возраст, в котором был распят Христос), страна погрузилась в траур. Миллионы людей поочередно подходили к гробу, в котором лежало ее бальзамированное тело. Она больше не была артисткой, женой, первой леди — она была их Эвитой, их святой.

Близкое знакомство, привычка разрушают чары и убивают обольщение. Такое редко происходит на ранних этапах, ведь о новом знакомом предстоит еще узнавать так много. Но когда близится кульминационный момент в обольщении, бывает, что объекты начинают идеализировать вас, и это приводит к разочарованию, когда они убеждаются, что вы совсем не так прекрасны, как они думали. И причина тут вовсе не в слишком частых встречах и не в вашей излишней доступности, хотя порой думают именно так. На самом-то деле ваши объекты слишком редко видят вас, им нечем заполнить пустоту. В результате их вниманием может завладеть кто-то другой. Вам необходимо занять их мысли собой, стать для них более осязаемым, более реальным, живым человеком из плоти и крови. Вам следует не только поддерживать некоторую дистанцию, но и позаботиться, чтобы между вами возникло что-то фантастическое, колдовское, от чего в мозгу объекта, подобно вспышкам, проносились бы мысли о вас. В случае с Эвой и Пероном это мысли о том, что она, вероятно, и является той самой идеальной женщиной (фигура, очень важная в аргентинской культуре, — преданная, по-матерински заботливая, праведная). Но это не единственный вариант — существует множество других поэтических идеалов, воплощением которых можете стать вы. Благородство, романтичность, мужество и тому подобное — все это может с достаточной силой вдохнуть поэзию в ваши отношения с людьми, чтобы наполнить их умы фантазиями и мечтами. Вы во что бы то ни стало должны стать воплощением чего-то — даже, на худой конец, зла и обмана. Избегать нужно только одного — приесться, стать чем-то избитым и банальным.

Альфред де Мюссе

Ключи к обольщению

Эта потребность в идеализации распространяется и на наши романтические привязанности, потому что когда мы влюбляемся, когда кто-то покоряет нас, то в нем мы видим отражение самих себя. Выбор, который мы делаем, решаясь пойти на сближение с другим человеком, выдает нечто важное, глубинное в нас самих. Нам никак не хочется признаться себе в том, что мы полюбили человека недостойного — жалкого, пошлого, дурно воспитанного или страдающего отсутствием вкуса,— именно потому, что он кажется нам чертовски похожим на нас — прямо-таки зеркальное отражение. Более того, мы часто влюбляемся в кого-то, кто в том или ином отношении походит на нас. И горе, если этот человек окажется несовершенным или, хуже того, заурядным — ведь это свидетельствовало бы о наших собственных несовершенствах и заурядности. Нет, наш избранник во что бы то ни стало должен быть безупречным — и мы идеализируем его, неадекватно завышаем оценку, хотя бы ради нашей собственной самооценки. Помимо этого, в нашем мире, таком жестком и полном разочарований, иметь возможность помечтать о том, в кого мы влюблены,— это огромное удовольствие.

Это облегчает задачу обольстителя: окружающие просто умирают от желания получить шанс пофантазировать о вас. Не лишайте их этой приятнейшей возможности, не навязывайте им сверх меры свое общество (отсутствие работает на вас!), не вступайте в слишком близкое знакомство. Не следует сближаться настолько, чтобы стать привычными, даже банальными, чтобы ваши объекты видели вас такими, каковы вы на самом деле. Не старайтесь непременно произвести впечатление ангела или воплощения добродетели — это может показаться скучным. Можно предстать опасным, порочным, даже несколько вульгарным, в зависимости от вкусов вашей жертвы. Но ни в коем случае нельзя быть заурядным или ограниченным. В поэзии (в отличие от прозаической реальности) возможно все.

Влюбившись в кого-то, мы создаем в своем воображении образ, представляя себе, каков он, этот человек, и какие радости сулит нам общение с ним. Оставаясь наедине с собой, мы предаемся мыслям на эту тему и при этом все больше и больше идеализируем образ. Стендаль в своем трактате «О любви» называет такое явление «кристаллизацией». Он рассказывает историю о том, как в австрийском городе Зальцбурге, где он жил, голые ветки без листьев погружали зимой в бездонные глубины соляных копей. Когда спустя несколько месяцев преображенную ветку вытягивали на поверхность, она была покрыта прекрасными кристаллами, напоминающими драгоценные камни. То же самое происходит в нашем воображении с образами тех, кого мы любим.

Стендаль, впрочем, насчитывает не одну, а две кристаллизации. Первая случается, когда мы впервые встречаемся с человеком. Вторая, и более важная, происходит позднее, когда нам в душу закрадывается некоторое сомнение — нас тянет к человеку, а он нас избегает, мы не уверены, что наше общество для него желанно, что он наш. Эта неуверенность имеет огромное значение — она заставляет работать наше воображение, углубляет процесс поэтизации. В семнадцатом столетии известнейший Повеса, герцог Лозаннский, добился успеха в одном из ярчайших обольщений в истории, объектом которого была мадемуазель де Монпансье, кузина короля Людовика ХIV самая влиятельная и богатая женщина тогдашней Франции. Он щекотал ее воображение, подстроив несколько кратких встреч при королевском дворе, умело обратив ее внимание на свой острый ум, смелость и хладнокровие. Она начала замечать, что думает о нем, оставаясь одна. Затем их встречи при дворе участились, они стали заговаривать друг с другом, порой прогуливались вместе. Расставаясь с ним после кратких бесед или прогулок, она всякий раз пребывала в раздумьях: интересна ли ему или он равнодушен? Эта неуверенность подстегивала ее к тому, чтобы искать новых встреч, чтобы разрешить сомнения. Она начала идеализировать его сверх всякой меры, наделяя его в своем воображении качествами, в действительности отнюдь ему не свойственными, ибо герцог, скажем прямо, был отпетым мерзавцем.

Помните: то, что легко дается, не может дорого стоить. Это относится и к людям: воображению трудно вознести на поэтические высоты человека, который достижим без всякого труда. Если после первого знакомства, вызвавшего интерес, вы дадите понять, что это только аванс, который не следует принимать как должное, и что ваше расположение еще надо заслужить, это вызовет легкое замешательство, ваш объект начнет подозревать, что в вас есть что-то необыкновенное, возвышенное, что этим объясняется ваша недоступность. Ваш образ подвергнется кристаллизации в его воображении.

Клеопатра понимала, что, по сути дела, ничем не отличается от прочих женщин, она даже не была выдающейся красавицей. Но ей было известно, что мужчинам свойственно переоценивать женщин. Все, что для этого требуется,— просто намекнуть на то, что вы необычны, что вы выделяетесь, что в вас есть нечто уникальное. Постарайтесь, чтобы мысли о вас ассоциировались с чем-то величественным или необыкновенным. Цезарю Клеопатра рассказывала о великих фараонах древнего Египта, для Антония создала миф, который вознес ее к самой богине Афродите. Оба великих мужа склонились к ногам не просто женщины с сильной волей, но почти богини. В наши дни, пожалуй, трудновато было бы вызвать настолько грандиозные ассоциации, зато и наши современники испытывают глубокое удовольствие от встречи с кем-то, напоминающим им героев или героинь их детских фантазий. Джон Ф. Кеннеди представлялся воплощением рыцаря — благородный, храбрый, обаятельный. Пабло Пикассо был не просто великим живописцем, питавшим слабость к молоденьким девушкам, он был то Минотавром из древнегреческих мифов, то демоническим хитрецом и пройдохой — персонаж, невероятно привлекательный в глазах женщин. Подобные ассоциации не следует навевать слишком рано; они обретают силу лишь тогда, когда объект уже попал под ваше обаяние и с готовностью поддается внушению. Мужчина, впервые услышавший о Клеопатре, при первой встрече счел бы ее намеки на родство с Афродитой смехотворными и нелепыми. Но влюбленный — или почти влюбленный — с готовностью поверит практически любой выдумке. Хитрость заключается в том, как вызвать ассоциации между собственной личностью и чем-то мифическим — с помощью одежды, которую вы носите, слов, которые произносите, мест, где вы появляетесь.

В романе Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» обольщают одного из персонажей, Сванна, причем соблазнительница, собственно, не совсем в его вкусе. Он — эстет, существо утонченное. Она ниже его по происхождению, не столь изысканна, простовата, пожалуй, даже чуть-чуть безвкусна. Однако он поэтизирует в своем воображении яркие, совместно пережитые ими моменты, которые отныне ассоциируются у него только с нею. Один из таких эпизодов — музыкальный вечер, на котором они вместе присутствуют в салоне; там его пленила одна из услышанных мелодий, коротенькая музыкальная фраза из сонаты. Теперь, когда бы он ни подумал о своей подруге, в голове всплывает эта мелодия. Маленькие пустяки, подаренные ею, вещи, которые она держала в руках или хотя бы прикасалась к ним, начинают жить самостоятельной жизнью. Любого рода возвышенные переживания, художественные или духовные, удерживаются в памяти несравненно дольше, чем рядовые моменты. Найдите способ пережить с вашими объектами подобные мгновения — концерт, театральный спектакль, какой-то духовный опыт, что угодно еще,— чтобы в их памяти с вами было связано что-то возвышенное, одухотворенное. Совместные моменты воодушевления обладают громадным обольстительным потенциалом. К тому же любому предмету, любой вещи можно придать соответствующее звучание, сделать так, чтобы он вызывал поэтические отклики, отдавался в душе сентиментальными ассоциациями, как то обсуждалось в последней главе. Подарки, которые вы делаете, и другие предметы становятся воспоминаниями о вас; а если они вызывают приятные воспоминания, один их вид вызывает мысли о вас, ускоряя процесс идеализации.

Да, это так, что отсутствие заставляет сердце томиться и страдать, однако здесь очень важен верный расчет времени — если вы исчезнете с глаз слишком рано, это может повлечь противоположные последствия: процесс кристаллизации даже и не начнется, обольщение погибнет в самом зачатке. По примеру Эвы Перон вы должны вначале окружить свои объекты проявлениями внимания и заботы, чтобы в те решающие моменты, когда они остаются одни, в их памяти всплывал согревающий душу образ. Делайте все, что в ваших силах, чтобы объекты продолжали вспоминать о вас после расставания. Письма, записочки, подарки, неожиданные встречи — все это делает вас как бы вездесущими. Все должно напоминать о вас.

И наконец, последнее замечание по этому поводу: для того, чтобы ваши объекты воспринимали вас возвышенными и идеализированными, постарайтесь помочь им в этом, позаботившись, чтобы они и сами себя увидели одухотворенными и опоэтизированными. Шатобриан заставлял женщину почувствовать себя богиней, покорившей его. Он посылал ей поэмы, на написание которых она якобы его вдохновила. Для того чтобы королева Виктория поверила в свои силы — и как политического деятеля, и как очаровательной женщины,— Бенджамин Дизраэли уподоблял ее мифологическим героиням и великим предшественницам, таким, как королева Елизавета I. Идеализируя подобным образом свои объекты, вы способствуете тому, что и они в ответ будут идеализировать вас: ими будет двигать подсознательное допущение, что вы должны быть не менее замечательным, чем они, раз оказались способны оценить их прекрасные качества. Вскоре возвышенные чувства, внушаемые вами, станут для них потребностью.

Оборотная сторона

Стратегия жертвы

Племянник, виконт де Вальмон, был известен всему Парижу как неисправимый распутник. Он был, без сомнения, привлекателен и совсем не походил на того светского повесу, которого она ожидала увидеть: сдержанный, даже печальный, несколько подавленный, он вел себя вполне добропорядочно и — самое странное — почти не обращал на нее внимания. Президентша вовсе не была кокеткой; она непритязательно одевалась, не следовала моде, любила своего супруга. При всем том она была молода и красива, хотя и не привыкла потворствовать вниманию со стороны мужчин. Госпожу де Турвель — хоть она и сама себе в том не сознавалась — слегка задевало, что он почти не замечает ее. Однажды во время мессы она бросила взгляд на Вальмона — тот, по всей видимости, углубился в молитву. Ей показалось, что он погружен в серьезные раздумья о собственной жизни.

Слухи о том, что Вальмон находится в замке тетушки, дошли до общих знакомых, и молодая президентша получила письмо от подруги, в котором та, предостерегая ее, просила быть осторожнее с этим опасным человеком. Но госпоже де Турвель казалось, что уж кто-кто, а она менее всех женщин на свете способна поддаться его обаянию. Кроме того, он явно задумался о своем грешном прошлом, признал за собой немало дурных поступков и, казалось, раскаивался; как знать, может быть, ему необходимы ее помощь и поддержка, чтобы продвигаться в этом направлении. Какой славной оказалась бы эта победа в глазах Бога! Итак, президентша внимательно наблюдала за всеми передвижениями Вальмона, пытаясь понять, что происходит в его душе. Кое-что казалось ей странным, например, часто рано по утрам он отлучался из дому — по его словам, на охоту,— но ни разу она не видела, чтобы он возвращался с дичью. Однажды она затеяла невинную хитрость — велела служанке немного пошпионить за ним. Каково же было ее радостное изумление, когда она узнала, что он ходил вовсе не на охоту, а в ближнюю деревню, где помог обедневшему семейству, которому грозило выселение из дома,— он великодушно уплатил долги несчастных и тем спас их от нищеты и отчаяния. Все это подтверждало правильность ее догадки: его страстная душа находится на верном пути от распутства к добродетели. Она почувствовала, что счастлива за него безмерно.

В тот вечер вышло так, что виконт де Вальмон и президентша де Турвель впервые остались наедине друг с другом, и тут виконт внезапно разразился пылким признанием. Он давно уже всем сердцем любит госпожу, и подобной любви ему не приходилось испытывать прежде: ее доброта, великодушие, красота и добродетель совершенно его покорили. Его щедростью (о которой стало известно в тот день) несчастные бедняки обязаны только ей одной: ведь именно она вдохновила его на добрый поступок, или — еще откровеннее — его истинным побуждением было понравиться ей, произвести благоприятное впечатление. Он никогда бы не признался в своем поклонении, но сейчас, оказавшись рядом с нею без свидетелей, он не в силах справиться со своими чувствами. Он бросился перед ней на колени и умолял ее пожалеть и спасти его, стать его поводырем, вывести на путь добродетели.

Президентша, захваченная врасплох, от неожиданности разрыдалась. Плакал и он, орошая слезами ее руку. Взволнованная, она выбежала и несколько дней не выходила из своей комнаты, сказавшись больной. Она не знала, как отнестись к письмам, которые теперь писал ей Вальмон, умоляя ее о прощении. Он воспевал ее прекрасное лицо и столь же прекрасную душу и уверял, что под ее влиянием он переосмыслил всю свою жизнь. Эти эмоциональные письма волновали ее до глубины души, а ведь госпожа де Турвель всегда гордилась своим благоразумием и сдержанностью. Она понимала, что правильнее всего было бы настоять на его немедленном отъезде из замка, о чем и написала ему в письме. Он покорно и почтительно подчинился ее воле, поставив лишь одно условие — чтобы она позволила ему писать ей из Парижа. Она согласилась, поскольку до тех пор в письмах его не было ничего оскорбительного. Когда виконт сообщил госпоже де Розмонд о своем отъезде, президентша де Турвель почувствовала укол совести: тетушке будет его недоставать, а он — его лицо покрывала бледность, выдававшая страдание.

Вскоре от Вальмона начали приходить письма, и госпожа де Турвель уже сожалела, что сама позволила ему эту вольность. Он игнорировал ее просьбу избегать любовной темы — напротив, письма были полны пылких признаний в его непреходящей любви к ней. Он упрекал ее за холодность и бесчувственность. Он объяснял, отчего жизнь его пошла по дурной колее — в том не было его вины, некому было руководить им, указывать верный путь, его увлекли на путь порока. Без ее помощи и поддержки он снова опустится на дно. Не будьте столь жестоки, писал он, вы — владычица, пленившая меня. Я ваш покорный и несчастный раб, жертва вашей красоты и добродетели; вы сильны и не разделяете моих чувств, потому вам нечего бояться. Он умолял ее быть милосердной и не злоупотреблять своей властью над ним. Госпоже де Турвель стало по-настоящему жаль Вальмона — такого слабого, несчастного. Как ему помочь? Но почему она вообще думает о нем, а в последнее время это происходит все чаще? Она счастлива в замужестве, любит своего супруга. Нет, необходимо положить конец этой утомительной переписке. Кончено, никаких признаний в любви, писала она, иначе она перестанет отвечать на его письма. Он согласился с нею во имя доверия и искренности между ними и перестал писать. Она ощутила облегчение. Наконец-то наступил покой и мир в ее душе.

Обольщение — это игра, в которой игрок старается усыпить бдительность соперника. Самый умный способ этого добиться — повести себя так, чтобы другой человек почувствовал себя более сильным в сравнении с вами, ощутил свое превосходство. Подозрительность зачастую бывает порождена неуверенностью; если ваши объекты в вашем присутствии чувствуют себя хозяевами положения, они вряд ли станут копаться в ваших мотивах. Вы слишком беспомощны, слишком чувствительны для того, чтобы предпринять какие-то решительные действия. Придерживайтесь этой тактики, насколько это возможно. Демонстрируйте, насколько глубоко захватили вас чувства к ним. Ощущение своей власти чрезвычайно лестно для людей. Признайтесь им в каком-нибудь дурном поступке или грешке или даже в том, что вы сделали — или намеревались сделать — что-то плохое им самим. Честность в данном случае важнее добродетели, и одно искреннее признание закроет глаза вашим жертвам на множество последующих обманов. Создайте впечатление некоторой слабости — будь то телесной, интеллектуальной или эмоциональной. Сила и уверенность пугают. Сделайте свою слабость уютной и сами играйте жертву — жертву их власти над вами, обстоятельств, жизни в целом. Это наилучший способ замести следы.

Линдон Бейнс Джонсон

Ключи к обольщению

Не боритесь со своими слабостями, не пытайтесь их подавлять, вместо этого научитесь их использовать в игре. В ваших силах обратить собственные слабости и недостатки в преимущества. Здесь важно соблюдать меру: если вы перегнете палку, выпячивая свои слабости или упиваясь ими, то вместо симпатии рискуете вызвать раздражение или, того хуже, показаться жалким. Нет, лучше всего позволить лишь краешком глаза увидеть мягкую, хрупкую сторону своей натуры, да и то лишь тем, кто уже имел возможность узнать вас. Этот взгляд украдкой придаст вам человечности, снизит их подозрительность, подготовит почву для более глубокой привязанности. Обычно вы сильны и сдержанны, но порой на какое-то мгновение теряете самоконтроль, поддаетесь своей слабости и позволяете им заметить это.

Вальмон именно так использовал свою слабость. Еще в незапамятные времена он утратил невинность, но в глубине души сожалеет об этом. Он склоняется перед кем-то поистине добродетельным, перед тем, кто обладает этим, недоступным для него качеством. Его обольщение президентши де Турвель увенчалось успехом, поскольку не все в нем было полным притворством; слабость Вальмона, его страдания были неподдельными, именно это позволяло ему даже плакать временами в ее присутствии. Он просто дал возможность президентше наблюдать эту свою сторону в разных обстоятельствах, и это обезоружило ее. Подобно Вальмону вы можете играть и быть искренним в одно и то же время. Предположим, вы от природы застенчивы — усильте это качество в определенные моменты, подчеркните его, обозначьте поярче. Не так уж сложно выделить и приукрасить какое-либо качество, которым вы и на самом деле обладаете.

После того как в 1812 году лорд Байрон опубликовал первую свою поэму, он сразу же стал знаменитостью. Байрон был не только талантливым писателем. Весьма привлекательный, да что там говорить, красивый мужчина, таинственный, постоянно погруженный в раздумья, совсем как герои его произведений. Женщины сходили по нему с ума. Когда он, не поднимая склоненной головы, устремлял на женщину пристальный взгляд исподлобья, это неизменно заставляло трепетать ту, что стала объектом его внимания. Но была и другая сторона: при первой встрече с ним невольно бросались в глаза его неловкие, суетливые движения, неладно сидящее платье, странная скованность, наконец, довольно заметная хромота. Этот выдающийся человек, нарушавший все мыслимые табу и казавшийся таким опасным, был неуверен в себе и трогательно уязвим.

В поэме Байрона «Дон Жуан» герой показан не столько соблазнителем женщин, сколько человеком, который постоянно подвергается преследованиям с их стороны. Поэма в большой степени автобиографична; женщины стремились опекать хрупкого поэта, неспособного, казалось, совладать с собственными чувствами. Джон Ф. Кеннеди, живший через сто с лишним лет, в юношестве бредил Байроном, стремился ему подражать. Он даже тренировался, пытаясь выработать знаменитый взгляд. Сам Кеннеди был довольно хрупким юношей слабого здоровья. Он был миловиден, и приятели даже говаривали, что он немного похож на девушку. Слабость Кеннеди была не только физической: он был неуверен в себе, застенчив и раним — и именно эти его свойства притягивали женщин. Если бы Байрон и Кеннеди решили подавить свои слабости или замаскировать их маской мужественности, они лишились бы своего обольстительного шарма. Вместо этого они научились так умело и тонко демонстрировать свои недостатки, чтобы женщины могли уловить эту мягкую, нежную сторону их натуры.

Каждому из полов свойственны свои страхи и комплексы; это различие необходимо принимать в расчет, решая, как именно демонстрировать свою слабость. Женщину, к примеру, могут привлечь в мужчине его сила и уверенность, но те же качества при их чрезмерной демонстрации могут привести к противоположному результату, вызвать страх, показаться неестественными и даже уродливыми. Особенные опасения вызывают мужчины холодные и нечувствительные. В этом случае женщина боится, что ему интересен лишь секс и ничего больше. Обольстители-мужчины издавна научились развивать в себе проявления женской натуры — открыто демонстрировать свои чувства, изображать интерес к жизни объекта. Средневековые трубадуры первыми овладели этим мастерством: они слагали в честь женщин стихи, бесконечно рассуждали о своих чувствах, проводили часы в будуарах дам, выслушивая излияния женщин и проникаясь их духом. Взамен трубадуры, по доброй воле согласившиеся изображать слабых, получили право на любовь.

С тех пор мало что переменилось. Многие известные обольстители в новейшей истории — Габриэль д'Аннунцио, Дюк Эллингтон, Эррол Флинн — осознавали, насколько это важно: раболепствовать перед женщинами, подобно коленопреклоненным трубадурам. Самое главное здесь — выказывая свою мягкую, слабую сторону, в то же время постараться не утратить мужественность. Взять, например, застенчивость, которую философ Сёрен Кьеркегор считал необыкновенно эффективной тактикой для обольстителей-мужчин, дающей женщине ощущение комфорта и даже превосходства. Можно и даже нужно проявлять ее время от времени. Не забывайте, однако, что все хорошо в меру. Достаточно намека на застенчивость: чрезмерная скованность вызовет у объекта-женщины разочарование и чувство, что ей придется брать инициативу на себя, что вся работа может упасть на ее плечи.

Страхи и комплексы мужчины часто касаются его собственного чувства мужественности: он, как правило, боится женщин слишком властных, берущих инициативу на себя. Великие соблазнительницы в истории прекрасно умели маскировать эти свои качества, играя роль маленькой девочки, нуждающейся в защите и покровительстве мужчины. Знаменитые куртизанки древнего Китая гримировали лицо так, чтобы казаться бледными и слабенькими. Даже их походка свидетельствовала о чарующей беспомощности. Куртизанка девятнадцатого столетия Кора Перл в буквальном смысле одевалась в детские платьица и вела себя, как ребенок. Мэрилин Монро мастерски умела создать впечатление, что она нуждается в поддержке сильных мужчин. Во всех этих случаях именно женщины контролировали ситуацию, пробуждая в мужчинах чувство мужского превосходства для того, чтобы окончательно их поработить. Для достижения наилучшего эффекта женщина должна одновременно казаться слабой, беззащитной и возбуждать сексуально, становясь воплощением самых заветных мужских фантазий.

Императрица Жозефина, супруга Наполеона Бонапарта, поначалу добилась власти над мужем с помощью кокетства, основанного на расчете. Позднее, однако, ей удавалось удерживать эту свою власть, постоянно — и вовсе не так уж бесхитростно — пуская в ход слезы. Плачущий человек, как правило, оказывает мгновенное и сильное воздействие на наши чувства: мы не можем оставаться равнодушными. В нас пробуждается сочувствие, сострадание, часто мы готовы на все, лишь бы утешить плачущего, высушить слезы, порой ради этого мы можем совершать поступки, на которые в ином случае никогда бы не пошли. Рыдания — очень сильный тактический прием, но плачущий далеко не всегда так уж наивен. Обычно за слезами стоит что-то реальное, но случается, что они не что иное, как притворство, элемент игры, рассчитанной на достижение определенного эффекта. (И если объект это почувствует, то игра обречена на провал.) В слезах заключена огромная эмоциональная мощь, но и в тихой грусти есть что-то непреодолимо привлекательное и обольстительное. Нам хочется утешить другого, и, как показывает пример госпожи де Турвель, это желание без труда перерастает в любовь. Демонстрация печали, со слезами или без них, это прием, который обладает большим стратегическим потенциалом и может быть взят на вооружение даже мужчинами. Это важнейший навык, который вы можете освоить. Марианна, героиня одноименного романа восемнадцатого века, написанного французским писателем Мариво, вспоминала что-нибудь грустное из своего прошлого, чтобы расплакаться или показаться опечаленной в настоящем.

Не злоупотребляйте слезами, приберегите их для подходящего случая. Может, например, случиться так, что у объекта возникнут подозрения относительно ваших мотивов или вам покажется, что вы не производите на него или на нее должного впечатления. Слезы — верный барометр, безошибочно указывающий нам, насколько глубоко другой человек привязан к вам. Если он при этом выглядит не взволнованным, а раздраженным или равнодушным, ситуация, скорее всего, для вас безнадежна.

В социальных и политических ситуациях слишком амбициозный или властный вид может вызвать в окружающих нежелательное чувство страха; весьма важно приоткрыться, показав им свои уязвимые стороны. Демонстрация всего одной невинной слабости вызывает доверие, помогая скрыть массу манипуляций. Чувства, даже слезы, в этих случаях также действенны. Наиболее эффективна роль жертвы. Для своей первой речи в английском парламенте Бенджамин Дизраэли подготовил изысканный образчик ораторского искусства, однако во время его выступления представители оппозиции постоянно что-то громко выкрикивали, хохотали, так что его голос тонул в шуме. Он не остановился и прочел речь до самого конца, хотя понимал, что с треском провалился. Каково же было его удивление, когда коллеги поздравили его с успешным дебютом. Это было бы провалом, реши он вслух посетовать на их поведение, призвать их к порядку или прервать выступление. Однако продолжая говорить, он тем самым поставил себя в положение жертвы несправедливого преследования. Почти у всех присутствующих он вызвал сочувствие, и впоследствии это сослужило ему хорошую службу. Вступая в перепалку с агрессивно настроенными оппонентами, вы рискуете показаться не менее отвратительными, чем они; вместо этого, не отвечая на их выпады, сыграйте роль жертвы. Публика примет вашу сторону, и их эмоциональная реакция может послужить вам фундаментом для последующего широкомасштабного политического обольщения.