Обольщения для достижения

Оборотная сторона

Ораторское искусство обольщения

В этот критический момент глаза нации устремились на Шарля де Голля, героя Второй мировой войны, сыгравшего важнейшую роль в освобождении Франции от нацистов. В десятилетие, предшествовавшее алжирским событиям, генерал несколько отдалился от политики, так как грызня между собой многочисленных партий вызывала у него стойкую неприязнь. Однако он по-прежнему был любим в народе и популярен как единственный человек, способный сплотить страну. По своим убеждениям де Голль был консерватором, так что правые были уверены, что если он вернется к власти, то, безусловно, выступит в их поддержку. Вскоре после переворота 13 мая французское правительство было распущено, и Четвертая республика прекратила свое существование. Парламент обратился к де Голлю с просьбой помочь сформировать новое правительство, и де Голль принял это предложение на условиях, что будет изменена конституция и основана новая, Пятая республика. Он запросил — и получил — полноту власти на срок четыре месяца. Через несколько дней после того, как он был назначен главой правительства, 4 июня, де Голль вылетел в Алжир.

Французские колонисты ожидали его с восторгом и нетерпением. Ведь это их переворот косвенно способствовал приходу де Голля к власти; разумеется, предвкушали они, он намерен лично поблагодарить их и уверить, что Алжир останется навеки французским. Когда генерал прибыл в Алжир, на центральную площадь столицы вышли тысячи людей. Они ликовали — кругом виднелись французские знамена, приветственные плакаты, цветы, звучала музыка, отовсюду слышалось пение и выкрики «Algerie français» («Французский Алжир» — лозунг французских сторонников колониализма). Неожиданно на балконе, выходящем на площадь, появился де Голль. Толпа встретила его восторженно. Генерал, человек очень высокого роста, поднял руки над головой, и крики усилились. Толпа приглашала его слиться с ними, разделить их радость. Вместо этого он опустил руки, дождался, пока стихнет шум, затем широко развел руки в стороны и медленно заговорил низким голосом: «Je vous ai compris» — я понимаю вас. Последовало мгновение тишины, а затем оглушительный рев восторга: он понимает их! Ничего иного они от него и не ожидали.

Де Голль заговорил о величии Франции. Новые приветственные возгласы. Он пообещал, что будут проведены выборы, и «вместе с новыми народными избранниками мы решим, как довершить начатое». Да, новое правительство — это именно то, чего хотят собравшиеся,— снова одобрительные выкрики. Он «определит окончательное место Алжира». Необходима «тотальная дисциплина, без оговорок и условий» — кто же возразит против этого? Он закончил выступление громкими призывами : «Vive la République! Vive la France!» — эмоциональным лозунгом, с которым французы бросались в бой против фашистов. Собравшиеся единодушно подхватили. В последующие несколько дней де Голль произносил подобные речи по всему Алжиру и повсюду встречал такое же воодушевление.

Только после того как де Голль вернулся во Францию, его слова начали доходить: он ни разу не обещал, что Алжир останется французским. На самом-то деле он вел речь о том, что предоставит арабам право голоса и амнистирует алжирских борцов за независимость страны. Как-то само собой так получилось, что возбужденные приездом и речами де Голля колонисты не вникли в истинную суть его слов, не потрудились вдуматься в то, что он, собственно, имеет в виду. Де Голль их провел. И действительно, вскоре он начал работу над тем, чтобы Алжиру была предоставлена независимость — дело, которое было полностью им завершено в 1962 году.
Толкование. Де Голля не особенно заботили старая французская колония и то, что она символизировала для многих граждан Франции. Не испытывал он и симпатии к разжигателям гражданской войны. Его единственной заботой было сделать Францию сильным современным государством. Так что в Алжир он прибыл с разработанным планом: ослабить правое крыло, разобщив и вызвав в его рядах раздор, и вести планомерную работу по предоставлению независимости Алжиру. Его ближайшей целью было снять напряжение и выиграть время. Он не стал лгать колонистам, говоря, что поддерживает их дело,— это привело бы к неприятностям сразу по возвращении домой. Вместо этого он сумел убаюкать колонистов соблазнительными речами, окутал их своими словами. Его знаменитое «Я вас понимаю» вполне могло означать «Я понимаю, какую опасность вы представляете». Но опьяненная радостью толпа истолковала эти слова в единственно приемлемом для себя смысле. Чтобы удержать их на пике эмоционального подъема, де Голль вспомнил о французском Сопротивлении во время Второй мировой войны, упомянул о «дисциплине» — слово, имевшее для правых исключительное значение. Он досыта накормил их обещаниями — новое правительство, славное будущее. Он загипнотизировал их повторением этих слов, заставив ощутить общий порыв. Его речь была выразительной и эмоциональной. От его пьянящих слов слушателей охватывала лихорадка.

Де Голль не старался донести до слушателей свои мысли или высказать им всю правду: его задачей было произвести определенное впечатление. Это — главное в ораторском искусстве обольстителя. Говорите ли вы с одним человеком или с толпой, попробуйте провести маленький эксперимент: обуздайте свое желание говорить искренне и высказать, что у вас на душе. Прежде чем открыть рот и заговорить, спросите себя: что я могу сказать, чтобы понравиться и произвести на слушателей наилучшее впечатление? Как правило, этого можно добиться, если польстить их самолюбию, рассеять тревоги и беспокойство, дать расплывчатые надежды на будущее, посочувствовать («Как я вас понимаю...»). Начните с подобных приятных вещей, и все последующее дастся без труда: окружающие сдадутся вам без боя. Они станут более податливыми, откроются для диалога. Взгляните на свои слова как на опьяняющее средство, которое волнует людей, будит их эмоции и сбивает с толку. Ваши речи должны быть неконкретными, двусмысленными — пусть воображение слушателей дорисовывает остальное, заполняя пробелы. Вместо того чтобы раздражаться, слушая ваши разглагольствования и нетерпеливо ожидая, когда же вы наконец перестанете сотрясать воздух, они станут жадно внимать вашим сладкозвучным речам.

Обольщение в эпистолярном жанре

Поразмыслив, Йоханнес пришел к выводу, что Корделия, возможно, мечтает вырваться из серой будничной жизни, грезит о чем-то возвышенном, что напоминало бы прочитанные ею книги и те мечты, сны наяву, которые наверняка скрашивают ее одиночество. Он устроил так, что его представили Корделии и тетушке, после чего зачастил к ним в обществе своего друга Эдварда. Этот юноша, к слову сказать, и сам подумывал добиться расположения Корделии и пытался ухаживать за ней, но крайне неуклюже. Йоханнес, с другой стороны, практически игнорировал ее, а вместо этого подружился с тетушкой. С нею они беседовали о самых пустых, банальных вещах — обсуждали деревенскую жизнь и всякие новости, какие только приносил день. Постепенно Йоханнес начал втягивать ее в более интеллектуальные дискуссии, потому что заметил краем глаза, что в этих случаях Корделия внимательнее прислушивается к ним, продолжая, впрочем, делать вид, что увлеченно слушает Эдуарда.

Так проходили недели. Йоханнес и Корделия почти не разговаривали друг с другом, но он ясно видел, что заинтересовал ее и что Эдвард уже не вызывает у нее ничего, кроме раздражения. Как-то утром он нанес им визит, зная заведомо, что тетушки не будет дома. Впервые он и Корделия остались наедине. Сухо и вежливо, насколько только это было возможно, он объявил, что просит ее руки. Нечего и говорить, насколько она была потрясена и взволнована. Человек, который, как ей казалось, не проявлял к ней ни малейшего интереса, вдруг предлагает ей стать его женой? Она была настолько удивлена, что рассказала о происшедшем тетушке, а та, как и предполагал Йоханнес. горячо его поддержала и дала свое согласие. Если бы Корделия воспротивилась, тетушка с уважением отнеслась бы к ее чувствам, но она не противилась.

Внешне все переменилось. Состоялась помолвка. Теперь Йоханнес приходил к ним один, садился подле Корделии, держал ее за руку, говорил с ней. Но он заботился о том, чтобы внутренняя суть их отношений осталась прежней, а потому был безукоризненно вежливым и отстраненным. Временами он, казалось, оттаивал, воодушевлялся, особенно когда разговор заходил о литературе (любимая тема Корделии), но вскоре неизбежно вновь опускался на землю. Он понимал, что это задевает и огорчает Корделию, которая ожидала, что теперь все изменится. И что же все оставалось по-прежнему. Даже в тех редких случаях, когда они вдвоем выходили куда-то, он приглашал ее лишь на те вечера и приемы, посещение которых приличествовало бы помолвленной паре. Как все это было... обыкновенно! Так вот что представляют собой любовь и брак — оказывается, это так скучно, а как невыносимы все эти прежде времени состарившиеся люди, беседующие о домах и своем унылом будущем! Корделия, и без того замкнутая и малообщительная, попросила Йоханнеса больше не выводить ее на подобные приемы.

Итак, поле сражения было подготовлено. Корделия пребывала в смятении и тревоге. И вот тогда-то, через несколько недель после их помолвки, Иоханнес прислал ей письмо. В нем он описывал состояние своей души и говорил о своей уверенности в любви к ней. Он изъяснялся метафорами, давая понять, что годами ждал появления Корделии, искал ее повсюду с факелом в руке — метафора в письме то и дело смешивалась с реальностью. Стиль был поэтическим, слова выдавали влечение, а все письмо в целом было упоительно двусмысленным; Корделия перечитала его раз десять, но так и не поняла с уверенностью, о чем он говорит. На следующий день Иоханнес получил ответ. Ее послание было прямым и искренним, но исполненным чувства: его письмо заставило ее почувствовать себя такой счастливой, писала Корделия, она и не догадывалась об этой стороне его натуры. В следующем послании он объяснял ей, что переменился. Он не пояснял, как или почему, но давал понять, что причиной перемен явилась она.

Теперь письма от него приходили почти ежедневно. Все они были одинаково длинными, поэтичными, чуть безумными, словно напоенными любовью. Он говорил о греческих мифах, уподобляя Корделию нимфе, а себя самого — ручью, который полюбил богиню. Его душу, писал он, полностью наполняет ее образ; только ее он видит перед мысленным взором, только о ней может думать. Тем временем он заметил перемены в Корделии: ее ответные письма также становились все более поэтичными, не такими скованными. Не сознавая этого, она вторила его мыслям, подражала стилю, обращалась к образам, как если бы они были рождены ею. Теперь, если они встречались друг с другом на людях, Корделия заметно смущалась. Для него было крайне важно оставаться внешне прежним, холодным и отстраненным, однако теперь он был уверен, что она видит его другими глазами, угадывая в нем непостижимые глубины. На людях она жадно ловила каждое его слово. Она не могла не вспоминать постоянно его письма, ведь он то и дело обращался к ним в разговоре. У них теперь была общая тайная жизнь. Когда он держал ее за руку, она отвечала пожатием более крепким, чем раньше. В ее глазах угадывалось нетерпение, словно она каждую минуту надеялась, что он проявит больше решительности.

Теперь письма Йоханнеса стали короче, зато он писал куда чаще, посылая иногда по нескольку записочек в день. Образы становились все более яркими и чувственными, стиль — более бессвязным, словно ему стоило большого труда привести в порядок мысли. Иногда он присылал короткие записки, состоящие из одной-двух фраз. Однажды во время приема, устроенного в доме Корделии, он бросил такую записку в ее корзинку для рукоделия и наблюдал, как она, вспыхнув, поспешила уединиться, чтобы поскорее прочитать ее. В ее ответных письмах он видел признаки того, что она взволнованна и чувства ее в смятении. Вторя, точно эхо, чувствам и переживаниям, которые он описывал в предыдущем своем письме, она писала, что ей ужасно не нравится все, что связано с помолвкой,— это настолько низменнее их любви.

Все было готово. Скоро, очень скоро она будет принадлежать ему, и все произойдет именно так, как того хочет он. Она разорвет помолвку. А уж свидание где-нибудь за городом будет несложно устроить — на самом деле она же сама и его предложит. Это обольщение станет его шедевром.

История Йоханнеса наглядно демонстрирует, каким могущественным оружием могут стать письма в арсенале обольстителя. Но очень важно научиться правильно использовать их в обольщении. Лучше всего начать переписку не ранее, чем через несколько недель после первого знакомства. Пусть ваша жертва вначале составит о вас некое представление: она заинтригована вами, вы же при этом не проявляете видимой заинтересованности. Когда вы почувствуете, что завладели ее мыслями, пора отправлять первое письмо. Любое желание, которые вы в нем выскажете, окажется для жертвы откровением: оно потешит ее самолюбие, ей это понравится, она захочет продолжить столь приятное общение. Теперь ваши письма должны приходить чаще — чаще, чем вы сами появляетесь на глаза обольщаемого. Это даст ему возможность подумать над письмами и составить ваш идеализированный образ. Согласитесь, жертве было бы куда труднее идеализировать вас, если бы вы постоянно маячили у нее перед глазами. Удостоверившись, что обольщаемый находится во власти вашего обаяния, можете отступить на шаг-другой, писать письма реже — это наведет на мысль, что вы теряете к нему интерес, заставит беспокоиться и желать, чтобы общение продолжилось.

В ваших письмах должно сквозить и почитание, уважение к предмету ваших устремлений. Пусть все, о чем бы вы ни писали, в конечном итого замыкается на нем. Создайте у него ощущение, что ни о чем, кроме него самого, вы не можете думать,— пьянящее чувство. Если рассказываете историю или случай, старайтесь каким-то образом привязать его к жертве. Ваши письма должны стать своего рода зеркалом, которое вы держите перед ней — она увидит в нем себя, отраженную через ваше желание. Если по какой-то причине вы ей не нравитесь, пишите так, как если бы нравились. Помните: тон ваших писем — вот что проникает под кожу. Если ваш язык возвышен, поэтичен, изобретателен в восхвалениях, обольщаемый невольно проникнется сочувствием. Ни в коем случае не спорьте, не жалуйтесь, не упрекайте его в бессердечии. Это разрушает чары.

Можно добиться того, чтобы письмо как бы косвенно выдавало ваши чувства — вы пишете беспорядочно, бессвязно, перескакивая с одного предмета на другой. Ясно, что вам трудно сосредоточиться: любовь выбивает вас из колеи. Путаные мысли говорят о волнении. Не тратьте времени на новости и события, сконцентрируйтесь на переживаниях и ощущениях, используйте многозначные выражения с подтекстом. Заронить мысль лучше с помощью намеков — избегайте прямолинейных объяснений. Ни под каким видом не сбивайтесь на поучения, не старайтесь показаться очень умным, интеллектуальным, продемонстрировать свое превосходство — вы будете выглядеть напыщенным, а это недопустимо. Намного лучше выражать свои мысли просто и доступно, не забывая при этом, что ваш язык должен быть поэтичным и приподнятым, отличаться от повседневного. Не впадайте, однако, в сентиментальность — это утомительно и слишком очевидно. Лучше дать обольщаемому самому догадаться о ваших чувствах, чем без конца твердить о них. Неопределенность и двойственность дают простор для воображения и фантазий. Вы пишете не для того, чтобы до конца выразить в письмах себя, а с иной целью — пробудить чувства в читателе, вызвать в его душе смятение и ответное чувство к вам.

Вы узнаете о том, что ваши письма произвели желаемый эффект, когда заметите, как ваши мысли, словно в зеркале, отражаются в словах адресата; когда он начнет повторять ваши слова — прочитанные в письмах или услышанные от вас,— неважно. Пора переходить к следующему этапу, стать более чувственным и эротичным. Теперь язык ваших писем должен носить сексуальный подтекст или, еще лучше, источать сексуальность. К этому моменту ваши письма должны становиться все короче, но при этом посылать их следует чаще. При этом пусть они становятся еще более путаными и бессвязными, чем прежде. Нет ничего эротичнее, чем короткая, почти бессвязная записка. Фразы отрывочны; закончить их может только другой — тот, кому записка адресована.
Сганарель Дон-Жуану: «Черт возьми, я могу сказать... Я не знаю, что я могу сказать; вы так оборачиваете дело, что выходит, будто вы правы, между тем как на самом деле вы неправы. У меня были прекраснейшие мысли, а вы своею рацеею все их спутали».

Мольер

Ключи к обольщению
Мы редко думаем перед тем, как говорить. В людской натуре сперва выпалить первое, что придет в голову, а первым в голову, как правило, приходит что-нибудь, что касается нас же самих. Мы пользуемся речью преимущественно для того, чтобы выразить собственные чувства, мысли и мнения. (А также для того, чтобы пожаловаться и поспорить.) Так происходит оттого, что почти все мы эгоцентричны и более всего нам интересна не чья-нибудь, а наша собственная персона. До какой-то степени это столь же естественно, сколь неизменно, и на протяжении большей части нашей жизни не причиняет особых неудобств ни нам, ни окружающим, столь же глубоко погруженным в свои проблемы. Однако в обольщении все должно быть иначе.

Невозможно обольщать, если вы не способны выбраться из собственной шкуры и влезть в чужую, внедриться в психологию другого человека. Ключевым элементом языка обольщения являются не слова, которые вы произносите, и не вкрадчивые интонации голоса, а ваша готовность пойти на коренные изменения в своем характере и воззрениях. Придется отказаться от привычки говорить первое, что приходит в голову,— нужно овладеть искусством сдержанности, не давая выхода порывам и бурным чувствам. Главное здесь заключается в том, что слова рассматриваются не как инструмент для выражения истинных мыслей и чувств, а как средство, помогающее запутывать, очаровывать, проникать в душу.

Разница между нормальным языком и языком обольщения почти так же велика, как разница между шумом и музыкой. Шум — постоянный фон современной жизни, некий раздражитель, который мы отключаем при первой же возможности. Наша обычная речь подобна шуму — люди в лучшем случае могут слушать нас вполуха, пока мы распинаемся перед ними о себе, но куда чаще их мысли в это время витают где-то в миллионе миль от вас. Их слух, правда, обостряется всякий раз, когда речь заходит о них или о чем-то, что их касается. Но это заканчивается, стоит нам перейти к очередной истории о нас самих. Мы учимся выключать этот тип шума еще в детстве (особенно когда он исходит от наших родителей).

Музыка, с другой стороны, обольстительна, она как нежный яд проникает нам под кожу. Она призвана приносить удовольствие. Мелодия или ритм остаются у нас в крови на часы, дни после того, как мы их услышим, изменяя наше настроение, эмоциональный настрой, возбуждая или успокаивая нас. Чтобы превратить речь из шума в музыку, вам нужно говорить о том, что доставляет удовольствие — о чем-то, что связано с жизнью окружающих, что приятно для их самолюбия. Если они обременены многочисленными заботами, можете добиться того же эффекта, отвлекая их от проблем, помогая сосредоточиться на другом, либо рассказывая что-то забавное и веселое, либо постаравшись убедить, что будущее прекрасно и безоблачно. Посулы и лесть звучат музыкой для любых ушей. Это язык, предназначенный для того, чтобы трогать души людей и притуплять их бдительность. Это язык, созданный для них, а не направленное на них оружие.

Итальянский писатель Габриэль д'Аннунцио был непривлекателен, даже неприятен физически, однако женщины не могли устоять перед ним. Даже те из них, которые были осведомлены о его репутации сердцееда и осуждали его за это (например, актриса Элеонора Дузе и танцовщица Айседора Дункан), не могли устоять перед его обаянием. Секрет его успеха заключался в умении окутать женщину потоком слов, мелодичном голосе, поэтичной речи, а самое главное, в редкостном таланте льстеца. Его лесть попадала точно в цель, касаясь самых чувствительных мест, слабостей, тех областей, в которых женщине особенно нужны похвала и поддержка. Женщина хороша собой, но не вполне уверена, что ей достает ума и чувства юмора? Он тонко давал понять, что покорен как раз не столько красотой ее, сколько интеллектом. Он мог сравнить ее с литературной героиней или мифологическим персонажем — всякий раз сравнение было обдуманным и тщательно подобранным. После общения с ним женщины вырастали в собственных глазах.

Лесть — это язык обольщения в чистом виде, его квинтэссенция. Цель ее не в том, чтобы выразить правдивые чувства или передать достоверную информацию, а только лишь в том, чтобы оказать желаемое воздействие на адресата. Научитесь, подобно д'Аннунцио, метить точно в цель — в наиболее уязвимые места человека. Скажем, речь идет о талантливом и признанном актере, который не испытывает неуверенности в своей профессиональной пригодности. В этом случае отпускать комплименты по поводу его великолепной игры не очень оригинально, а результат может оказаться даже противоположным ожидаемому — он может решить, что не нуждается в том, чтобы его подбадривали, словно начинающего, и даже почувствовать себя уязвленным. Но представьте, что этот же человек — не только актер, а, скажем, музыкант или художник-любитель. Не имея ни специального образования, ни поддержки, он чувствует себя не вполне уверенно в этой области, прекрасно понимая, что рискует прослыть дилетантом. Лесть относительно этих его художественных талантов попадет прямо в цель, и вы заработаете очки. Научитесь незаметно выведывать, в какой именно области самолюбию вашего объекта не помешает поддержка. Для вашего объекта будет приятным сюрпризом, если вы заговорите о чем-то, что никто еще до вас не оценил по достоинству и даже не заметил. Это может быть некий талант или положительное качество, которое другие не обнаружили. Говорите немного дрожащим голосом, словно чары вашего объекта растрогали вас, заставили расчувствоваться.

Лесть можно рассматривать как своего рода словесную прелюдию к игре. Обольстительная власть Афродиты, которую приписывали ее волшебному поясу, не в последнюю очередь объяснялась умением вести сладкие речи — умением мягкими, льстивыми словами проторить путь эротическим мыслям. Комплексы и болезненная неуверенность в себе убивают либидо. Льстивыми словами помогите объектам почувствовать уверенность, ощутить себя желанными, и их настороженность растает на глазах.

Порой самым приятным для нашего слуха бывает обещание чуда, нечеткого, но окрашенного радужными тонами будущего, которое ждет за ближайшим углом. Во время Великой депрессии Франклин Делано Рузвельт в своих публичных выступлениях мало касался конкретных программ, направленных на исправление ситуации. Вместо этого он не жалел красок для того, чтобы нарисовать перед слушателями картины великого будущего Америки. В различных легендах о Дон-Жуане этот величайший соблазнитель практически всегда возбуждает в женщинах интерес, рассказывая об удивительном будущем или о каком-то фантастическом мире, в который он обещает их увлечь. Приятные посулы следует подгонять персонально под проблемы и фантазии ваших объектов. Обещайте что-то осуществимое, вполне возможное, но не слишком конкретизируйте: ведь вы приглашаете их в мечту. Если они погрязли в беспросветной обыденности, рассказывайте о приключениях, причем лучше, чтобы вам тоже нашлось в них место. Не пускайтесь в подробности насчет того, как все устроить: говорите так, словно все, что вы описываете, уже существует где-то в будущем. Помогите людям воспарить в мыслях в заоблачные высоты, и они расслабятся, станут менее настороженными, а вам будет намного легче вести их за собой. Ваши слова подействуют как своего рода возбуждающее зелье.

Самый антиобольстительный язык — спор. Скольких тайных врагов мы наживаем в спорах... Существует более совершенный способ заставить людей слушать себя и соглашаться с собой: юмор, шутка и тонкий намек. Английский политический деятель девятнадцатого века Бенджамин Дизраэли был непревзойденным мастером этой игры. В английском парламенте не ответить должным образом на обвинение или ядовитое замечание оппонента считалось грубейшим просчетом: молчание свидетельствовало о том, что выдвинутое обвинение справедливо. Однако дать резкий ответ или ввязаться в ссору было тоже нежелательно, ибо такое поведение выглядело некрасиво и выдавало вашу неуверенность в своей правоте. Дизраэли придерживался другой тактики: он сохранял невозмутимость. Когда подходило время ответить на выпад, он неторопливо пробирался к столу спикера, выдерживал паузу, после чего делал шутливое или ироничное замечание. Присутствующие, как правило, разражались смехом. Подготовив аудиторию, он начинал буквально громить неприятеля, продолжая щедро перемежать речь шутками и остротами, или переходил к другому предмету с таким видом, словно он выше всего этого. С помощью юмора ему удавалось отбить любую атаку. Смех в зале и аплодисменты запускают так называемый эффект домино: после того как ваши слушатели рассмеются хоть раз, их уже гораздо проще заставить смеяться вновь и вновь. В таком легкомысленном, веселом настроении они к тому же лучше слушают. Тонкая, едва уловимая издевка с небольшой долей иронии позволяют вам убеждать, привлекать на свою сторону, высмеивать своих врагов. Ирония и насмешка — обольстительная форма спора.

На другой день после того, как произошло убийство Юлия Цезаря, один из лидеров заговорщиков, организовавших убийство, Брут, обратился с речью к народу. Он попытался объяснить, что его целью было уберечь Римскую республику от диктатуры. Его слушали спокойно, молча, так что, казалось, ему вполне удалось убедить слушателей в том, что он был и остается достойным гражданином, движимым верными мотивами. Тогда его место занял Марк Антоний, желавший произнести хвалебную речь о Цезаре. Казалось, его захлестывают эмоции. Он заговорил о своей любви к Цезарю и о любви Цезаря к римлянам, которая выразилась в его — Цезаря — завещании. При этих словах толпа зашумела, требуя огласить завещание. Нет, сказал Антоний, ведь, если он огласит его, они узнают, как глубока была любовь Цезаря к ним и каким невероятно подлым и злодейским было убийство. Толпа настаивала на том, чтобы он прочитал завещание; вместо этого он поднял вверх обагренную кровью тогу Цезаря, демонстрируя всем пятна крови и отверстия от ударов кинжалов. Вот этот удар нанес великому полководцу Брут, говорил он, а вот этот — работа Кассия. Затем он наконец-то огласил завещание, в котором говорилось, какое богатство оставил Цезарь римскому народу. Удар был смертельным — гнев толпы обратился на заговорщиков.

Антоний был умен и отлично понимал, каким образом можно взволновать народ. Видя, что люди находятся во власти его красноречия и глубоко взволнованны его словами, он стал подмешивать к восхвалениям Цезаря нотки сострадания и негодования по поводу его участи. Язык обольщения призван пробуждать эмоции, волнение, поскольку взволнованных людей проще убеждать. Антоний применял разные приемы для возбуждения слушателей: его голос то дрожал, словно от волнения и горя, и опускался до шепота, то вновь возвышался в обличительном гневе. Взволнованный голос оказывает на слушателей сильнейшее воздействие, позволяет оратору мгновенно заразить их своим настроением. Антоний еще и играл с толпой, нарочито оттягивая объявление последней воли Цезаря — он знал, что этим можно довести людей до крайности. Выставив напоказ окровавленные одежды убитого, он многократно усилил впечатление от своей речи.

Может, вы не собираетесь ввергать толпы в смятение; вам только нужно привлечь на свою сторону людей. Тщательно подбирайте риторические приемы и слова. Вам может казаться, что следует подробно и обстоятельно разъяснять людям свои соображения. Но слушателям трудно определить, разумны ли ваши доводы. Им приходится сосредоточиться, внимательно ловить каждое ваше слово, следовательно, напрягаться. А вокруг множество других раздражителей, отвлекающих их, так что, упустив какую-то часть ваших речей, они путаются, нервничают, ощущают ваше интеллектуальное превосходство. В итоге, вместо того чтобы убедить слушателей, вы лишь вызвали у них чувство неуверенности. Обращаясь к сердцам, а не к умам людей, можно добиться куда больших успехов. Все испытывают довольно похожие чувства, и ни один человек не ощущает неполноценности от сознания, что эти чувства пробуждает в нем кто-то. Толпа сплачивается, единое чувство мгновенно объединяет всех. Антоний говорил о Цезаре так, словно и он и его слушатели сами пережили убийство вместе с Цезарем. Могло ли это не вызвать в их душах живейшего отклика? Прибегайте к такому искажению перспективы, при котором ваши слушатели ощущали и переживали бы то, о чем вы говорите. Позаботьтесь об эффектах. Действеннее переходить от одного настроения к другому, а не монотонно бить в одну точку. Фрагменты речи Антония, в которых он восхвалял Цезаря и с ненавистью и презрением обличал убийц, разительно контрастировали друг с другом. Благодаря этому он добился эффекта намного большего, чем если бы выдержал речь в одном эмоциональном ключе.

Чувства, которые вы собираетесь вызывать у окружающих, должны быть сильными. Поэтому говорите не о приязни или недовольстве, но о любви и ненависти. Очень важно попытаться и в самом деле испытать хоть толику тех чувств, которые намерены вызвать в других. В этом случае ваша речь будет звучать намного достовернее. Это не очень трудно: перед тем как заговорить, представьте себе нечто такое, что само по себе может послужить причиной вашей любви или ненависти. При необходимости обратитесь мысленно к своему прошлому и выудите из него что-нибудь такое, что наполнит вас гневом и негодованием. Эмоции — штука заразительная: проще выжать у кого-то слезу, если сами при этом плачете. Голосом пользуйтесь как выразительным инструментом, передающим ваше эмоциональное состояние. Научитесь казаться искренним. Наполеон занимался у лучших театральных актеров своей эпохи, а оставаясь в одиночестве, постоянно упражнял свой голос, пробуя разные выразительные нотки.

Речи обольстителя часто повергают слушателей в состояние, похожее на гипнотическое: люди расслабляются, утрачивают настороженность, становятся более податливыми и легче поддаются внушению. Поучитесь у гипнотизеров искусству многократного повторения и утверждения — ключевых элементов, с помощью которых пациента убаюкивают, погружают в сон. Первый прием представляет собой многократное повторение одних и тех же слов, предпочтительно слов с эмоциональной нагрузкой: «налоги», «демократы», «непримиримые сторонники». Эффект поразительный — мгновенно удается внедрить в сознание людей любые мысли просто многократным и достаточно частым повторением. Второй прием — это уверенные и четкие утверждения, напоминающие команды гипнотизера. Обольстительные речи, при всей их мягкости, не могут не быть решительными — решительность эта призвана заслонить собой обилие грехов. Никогда не говорите: «Мне кажется, что наши соперники приняли необдуманное решение», лучше скажите: «Мы заслуживаем лучшего!» или «Ну и натворили они дел!». Язык внушения активен, он изобилует глаголами, повелительным наклонением и краткими фразами. Безжалостно обрубайте все эти «я полагаю», «возможно», «на мой взгляд». Цельтесь прямо в яблочко.

Вы осваиваете новый тип языка. В большинстве своем люди пользуются символическим языком — их слова означают что-то реальное, за ними стоят истинные чувства, мысли, верования. Или они (слова) означают конкретные предметы реального мира. (Этимология слова «символический» восходит к греческому слову, означающему «собирать вместе, объединять»; в данном случае речь идет о единении слова и реальности.) Обольстителю требуется нечто противоположное. За его словами не стоит ничего реального; само их звучание и пробуждаемые ими чувства намного важнее, чем то, что они предназначены были означать. Своими речами он не соединяет, а, скорее, разъединяет, отделяет — в данном случае слова от чего-то, что реально существует. Чем лучше удается обольстителю заставить людей слушать его сладкозвучные речи, увлекаясь иллюзиями и фантазиями, тем больше его жертвы удаляются от реальности. Он увлекает их в туман, где трудно отличить истину от лжи, истинное от иллюзорного. Слова обольстителя двусмысленны, расплывчаты и туманны, так что люди никогда не уверены до конца, что правильно поняли сказанное. Он окутывает людей демоническим, дьявольским языком, и они теряют способность замечать его маневры и осознавать возможные последствия обольщения. А чем дальше они теряются в дебрях иллюзий, тем легче совратить их с пути.