От переводчика

О т в е т: Væ victis (трижды).

ПЕРВЫЙ ЗАГОВОРЩИК: Час сражения.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какой нынче день?

ВТОРОЙ ЗАГОВОРЩИК: День Марата.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какой это месяц?

ТРЕТИЙ ЗАГОВОРЩИК: Месяц свободы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Наш долг?

ЧЕТВЁРТЫЙ ЗАГОВОРЩИК: Подчинение.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Наша вера?

ПЯТЫЙ ЗАГОВОРЩИК: Parbleu, господин председатель, вот не знал что у вас есть вера – если не считать мадемуазель Сабурову.

ЗАГОВОРЩИКИ: Шпион! Соглядатай! Маску долой! Долой маску!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Двери на запор! Среди нас чужой!

ЗАГОВОРЩИКИ: Маску долой! Смерть ему! Смерть! (Пятый заговорщик снимает маску) Князь Павел!

ВЕРА: Изверг естества! Кто заманил тебя в наше львиное логово?

ЗАГОВОРЩИКИ: Убить его! Смерть ему!

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: En vérité, messieurs, вы не так чтобы очень гостеприимны.

ВЕРА: И ты думал найти тут другое гостеприимство, кроме как нож или петлю?

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Ну и ну. В нигилисты, как я погляжу, попасть не так-то и просто – сюда принимают лишь самых избранных. Но как бы я стал первым министром в России, если бы не вращался и в высшем свете и в самых законопреступных тайных обществах.

ВЕРА: Тигр не может переменить природу свою и змея лишить себя яда, а ты вдруг сделался народолюбцем?

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Mon Dieu, non, Mademoiselle! Я бы с большей охотой злословил сейчас в гостиной, чем замышлял комплоты в подвале. А народ я терпеть не могу: от него разит махоркой и луком, он встаёт ни свет ни заря и довольствуется на обед одним блюдом.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но цель? Что приобретёшь ты, сделавшись революционером?

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Мне нечего терять, mon ami. Этот взбалмошный щенок, новый наш царь, отправляет меня в ссылку.

ВЕРА: В Сибирь?

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Зачем же? В Париж. Он распорядился конфисковать мои поместья, лишил меня чина, звания, повара. Одни ордена оставил. Я решительно жажду мести.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Тогда ты наш. Это желание мстить собирает нас здесь каждый день.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Вам верно, нужда в деньгах. Люди со средствами в заговоры не лезут. S’il vous plait. (Бросает на стол деньги) У вас много лазутчиков – это значит, у вас недостаточно сведений. Я же осведомлен обо всех злодеяниях правительства как никто другой, потому что почти все их задумал я.

ВЕРА (председателю): Не слушай его. Как можно, чтобы наш заклятый враг остался живой и невредимый?

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Уверяю вас, мадемуазель, вы заблуждаетесь. Я ценнейшее приобретение для вашего общества. А что до меня, господа, если бы я не имел в вас нужды, то не распорядился бы подать обед часом раньше обычного, чтобы поскорее подвергнуть себя опасности в вашем собрании.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И то правда. Когда бы он вздумал за нами шпионить, то верно сам бы сюда не пришёл.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ (в сторону): Конечно. А послал бы лучшего друга.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Притом от него мы можем узнать обо всём, что нам нужно для нашего дела.

ВЕРА: Поступайте, как знаете.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Братья, согласны ли вы принять в наши ряды князя Павла Мараловского по принесении им присяги?

ЗАГОВОРЩИКИ: Согласны! Согласны!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (протягивает князю Павлу кинжал и листок бумаги): Князь Павел: присяга или кинжал?

КНЯЗЬ ПАВЕЛ (с язвительной усмешкой): Предпочту уничтожать, чем быть уничтожену.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И помни: изменишь – покуда есть на земле сталь и отрава, покуда мужчины способны разить, а женщины злоумышлять, не уйти тебе от расплаты Нигилисты не забывают друзей и не прощают врагов.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: В самом деле? Это же надо, какое цивилизованное общество!

ВЕРА (расхаживая по сцене): Почему его нет? Он не примет корону. Я его знаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подпиши. (Князь Павел подписывает присягу) Ты сказал, что у нас нет веры. Неправда. Вот наш символ веры. Прочти.

ВЕРА (председателю): Не кончится это добром. На что он нам?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Употребим его на пользу делу. Прок от него будет – и нынче и завтра.

ВЕРА: Да завтра для всех ли из нас наступит? А мы дали ему слово, он теперь защищён крепче, чем во дворце.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ (читает): “Права человека”. Было время – всякий сам себе права добывал, а нынче каждый младенец приходит на свет с таким аппетитом на права, что того гляди подавится. “Природа не храм, а мастерская. Мы требуем права на труд”. Ну, этим правом я именно готов поступиться.

ВЕРА (ходит по сцене): Неужели он не придёт? Неужели не придёт?

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: “Семья как институт, препятствующий устройству общества на истинно социалистических общинных началах, подлежит упразднению”. Вот-вот, господин председатель, с пунктом пятым я согласен совершенно. Семья сил нет какая обуза, особенно если ты не женат. (В дверь трижды стучат).

ВЕРА: Алексей! Наконец-то!
П а р о л ь: Væ tyrannis.

О т в е т: Væ victis. (Входит Михаил Строганов)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Михаил! Цареубийца ты наш! Братья, воздадим по заслугам истребителю самодержца!

ВЕРА (в сторону): Он придёт ещё.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ты, Михаил, освободитель России.

МИХАИЛ: Да, была минута, когда Россия вздохнула свободно, но солнце свободы закатилось скоро, точно осенним днём, подарив нам лишь проблеск надежды.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И вновь над Русью повисла кромешная ночь самовластья.

МИХАИЛ (сжимая нож): Один удар – и всё будет кончено.

ВЕРА (в сторону): Один удар? Про что это он? – Но отчего, отчего он всё не идёт? Алексей, Алексей, отчего ты не с нами?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (Михаилу): Как же тебе удалось скрыться? Говорили, будто ты схвачен.

МИХАИЛ: На мне был лейб-гвардейский мундир. Дежурный адъютант – он из наших – сказал мне пароль. С его помощью я миновал караулы, а уж там добрый конь вынес меня за заставу, пока их не успели закрыть.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но какая удача, что он вышел на балкон!

МИХАИЛ: Удача? Нету на свете того, что зовут удачей. То был перст Божий.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И где же ты пропадал эти три дня?

МИХАИЛ: Прятался у отца Николая.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Честный он человек, отец Николай.

МИХАИЛ: Честный, даром что поп. Но теперь я здесь, чтобы покарать изменника.

ВЕРА: Господи Боже, неужто не придёт? Алёша! Почему тебя нет? Не может такого быть, чтобы ты изменил!

МИХАИЛ (замечает князя Павла): Ба, князь Павел Мараловский! Вот так добыча! Без Веры, поди, не обошлось. Только она способна выманить эту подколодную змею из-под колоды.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Князь Павел только что принял присягу на верность нам.

ВЕРА: Царь Алексей изгоняет его из России.

МИХАИЛ: А вы и поверили. Ладно, пусть остаётся. Учиним террор – подберём ему должность. Душегубствовать – на это он мастер.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ (подходит к Михаилу): Вы, однако же, малый не промах, mon camarade.

МИХАИЛ: Грех бы мне был промахнуться. С малолетства руку набил. Много я кабанчиков пострелял в лесах вашего сиятельства.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Куда же смотрели мои лесники? Сонные тетери.

МИХАИЛ: Обижать изволите, князь. Когда я сам был у вас в лесниках. Мы с вами родственные души: не упустим прибрать к рукам то, что приставлены охранять.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Видите, как тут у нас. Вы к такому, небось, не привыкли. Режем правду в глаза.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Бедная правда. (Оглядывается). Однако “какая смесь одежд и лиц”.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А есть и знакомые лица, верно?

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Я всегда знал, что наша аристократия больше склонна не думать, а вольнодумничать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да ведь и вы с нами, князь.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Я-то? От безвыходности. Раз я больше не первый министр, то другого пути, кроме как в нигилисты, мне нету.

ВЕРА: Боже мой, когда же? Скоро часы пробьют. Когда же, когда же?

МИХАИЛ (отводит председателя в сторону): Теперь вот что. Грош цена охотнику, который, убивши волка, отпускает волчонка. После наплачется. Как бы нам добраться до мальчишки? И нынче же: завтра он кинет народу подачку, какую-нибудь плюгавую реформишку – только мы республику и видели.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Золотые слова. Самое страшное зло для демократии – добрый монарх. К тому же начать царствование с изгнания меня – этот шаг говорит за то, что он хочет быть патриотом.

МИХАИЛ: Эти мне цари-патриоты! Республика – вот что России надобно.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Я, господа, захватил с собой два документа, для вас, думается, небезынтересных. Это манифест, который юный царь намерен обнародовать завтра. И план Зимнего дворца, где он проведёт эту ночь. (Передаёт бумаги)

ВЕРА: Никак не решусь спросить, что они там замышляют. – Ах, Алексей, почему ты не пришёл!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вашим документам цены нет! Ты был прав, Михаил: завтра будет поздно. Прочти.

МИХАИЛ: Вот, извольте: голодающему народу – жалкий калачик от царских щедрот. Тот же блин, да подмазан. (Рвёт манифест) Нынче же ночью надо. Не верю ему. Любит народ – зачем тогда принял венец? Только бы мне до него добраться. Неужели мы, не пожелавшие сносить скорпионы отца, станем терпеть бичи его сына? Ни за что! Всё ложь! Всё уничтожить!

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Ключ от потайной двери во дворец. (Передаёт ключ)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Князь, мы перед вами в неоплатном долгу.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ (с улыбкой): Разве бывают не задолжавшие нигилисты?

МИХАИЛ: Отчего ж в неоплатном? Мы вам долг возвратим с лихвой. Два царя за одну неделю. В расчёте? Не приди вы сюда, к ним бы ещё первый министр добавился.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Ну вот, зачем вы всё испортили? Мой визит – это было такое приключение, такая роскошная авантюра. Мне казалось, жизнь моя на волоске, а вы говорите – мне ничего не грозит. В современной обыденности и так мало романтизма, а тут ещё вы разочаровываете.

МИХАИЛ: Это когда тебе голову-то сорвут – романтизм?

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Отнюдь. Но когда у тебя весь век голова на плечах, нет-нет да и заскучаешь. С вами так не бывает? (Часы бьют шесть)

ВЕРА (без сил падает в кресло): Не пришёл… не пришёл…

МИХАИЛ (председателю): Помни: завтра уже будет поздно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Братья, назначенный час. Кто отсутствует?

ЗАГОВОРЩИКИ: Алексей! Алексей!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Михаил, огласи правило нумер семь.

МИХАИЛ: “Если в нарушение обычая который-нибудь из братьев в собрание не является, председатель спрашивает, нет ли против оного неявщика подозрений в каком-нибудь проступке”.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Не вменяется ли чего брату нашему Алексею?

ЗАГОВОРЩИКИ: Он надел корону! Он корону носит!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Михаил, артикул седьмой “Устава революционера”.

МИХАИЛ: “Между нигилистами и коронованными особами война не на жизнь, а на смерть”.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Каков будет ваш суд, братья? Виновен царь Алексей или невиновен?

ВСЕ: Виновен!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какого заслуживает он наказания?

ВСЕ: Смерти!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Приготовьте жребии. Казнь совершится нынче вечером.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: Ну-ка, ну-ка, это уже интересно. А то не разберёшь: не то заговор, не то судебное заседание. Скучно.

ПРОФЕССОР МАРФА: Собственно говоря, в стрелянии я не силён. Мой жанр – революционные брошюры. Хотя – цареубийство, место в истории…

МИХАИЛ: Если вы и стреляете так же метко, как пишете, тиран проживёт до глубокой старости.

КНЯЗЬ ПАВЕЛ: И вот что возьмите в соображение, профессор Марфа. Если вас схватят – а вас-таки схватят – и повесят – а вас точно повесят, – ваши статьи лишатся последнего читателя.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Всё ли готово?

ВЕРА (вскакивает): Постойте, постойте! Я хочу сказать.

МИХАИЛ (в сторону): Ах, чтоб тебя. Так я и знал.

ВЕРА: Этот мальчик – он был нашим братом. Он сюда приходил каждый день, рискуя жизнью. Каждый день по улицам, где кругом шпики, а в домах повсюду доносчики. Он царский сын, вырос в неге и в холе – и разделил нашу участь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А подлинное имя скрывал. Лгал нам с самого первого дня. Лжёт до последнего.

ВЕРА: Как Бог свят, не лжёт. Всякий здесь тысячу раз бывал жизнью ему обязан. Кто выручил нас в тот вечер, когда нагрянули ищейки? Кто избавил нас от ареста, пыток, кнута, смерти? А вы – убить.

МИХАИЛ: Мы призваны истреблять тиранов.

ВЕРА: Он не тиран. Уж я знаю. Он любит народ.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Мы его тоже знаем, предателя.

ВЕРА: Предатель? Три дня назад он бы всех мог предать. Все вы кончили бы жизнь на виселице. А он спас. Жизнь вам спас. Дайте же ему хоть немного времени. Месяц. Неделю. Хотя бы три дня. Не теперь. Ради Христа, не теперь!

ЗАГОВОРЩИКИ (потрясая кинжалами): Нынче же вечером! Нынче же!

ВЕРА: Цыц вы, волчье племя!

МИХАИЛ: Да не за тем ли мы все и собрались, чтобы уничтожать? Не на том ли присягу давали?

ВЕРА: Уж мне эта ваша присяга! А сами своего не упустите. Всякий так и смотрит, где что плохо лежит, так и норовит ближнего обобрать. Кто из вас, взошедши на трон, отдал бы царство на разграбленье толпе? Не созрела ещё Россия для республики.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Для республики все страны созрели.

МИХАИЛ: Тиран твой царёныш!

ВЕРА: Тиран? А кто разогнал негодяев-советников? Вон он стоит, ворон придворный. Обкорнали ему крылья, подточили когти – закаркал и к вам: “Отомстите!” Христом Богом молю: пощадите Алёшу! Повремените ну хоть неделю!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вера за царя заступается!

ВЕРА (с достоинством): Не за царя. За брата.

МИХАИЛ: За клятвопреступника. За труса, что робеет швырнуть порфиру глупцам, её подносящим. Нет, Вера, нет. Не оскудела ещё земля, не обесплодела. Скоро ни один венчанный пёс на Руси не будет осквернять мир Божий своим дыханием.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ты, помнится, просила тебя испытать. Это и было твоё испытание. И не к чести тебе оно послужило.

МИХАИЛ: Я, Вера Петровна, не слепой. Я вашу тайну очень даже хорошо угадал. Влюбилась ты в этого августейшенького, в белоручку кудрявого. Он тебе, дурочке, голову кружит, а ты и растаяла. Да знаешь ли ты, что у него на уме? Сделает тебя своею любовницей, натешится вволю, а там – ступай-ка ты, жрица свободы, пламень революции, светоч демократии, на все четыре стороны.

ВЕРА: Про меня – это он пусть себе как хочет, но народу он предан. Кого-кого, а народ он любит. И свободу он любит.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, мы пропадай, а он будет корчить гражданскую совесть на престоле? Станет, как бывало отец его, кормить нас баснями, сулить молочные реки с кисельными берегами, лгать нам в глаза, как весь его лживый род.

МИХАИЛ: А Вера Сабурова, которой одно уже имя наводило ужас на самодержцев, променяет любовь народную на любовь человечью.

ЗАГОВОРЩИКИ: Изменница! Жребии сюда! Тяните жребий!

ВЕРА: Нет, Михаил, это всё не так, как ты говоришь. Я его не люблю. И он меня тоже.

МИХАИЛ: Не любишь? Но веришь, что он смерти не заслужил?

ВЕРА (с усилием, сжав кулаки): Ты прав, заслужил. С самодержавием в Европе надо кончать – я сама на том присягала. Республика крепнет только от крови монархов. А он ещё и клятвопреступник. Пусть сын умрёт тою же смертью, что и отец. Но не теперь, не теперь. Веками Россия томилась в рабстве – что ей стоит потерпеть ещё только неделю? Хоть неделю ему подарите!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Довольно. Нам больше тебя не надо. Ступай к своему селадону.

МИХАИЛ: И помни: он и в твоих объятиях от смерти не спрячется.

ЗАГОВОРЩИКИ: Нынче же вечером! Нынче же! Нынче!

МИХАИЛ (поднимает руку): Стойте! Дайте сказать! (Подходит к Вере, с расстановкой) Помнишь, Вера Петровна, брата Митю? (Смотрит на Веру выжидающе, та вздрагивает) Бледный, иссохший, руки от пыток висят как плети, на ногах кандалы. Дали ему хоть неделю отсрочки? Хоть один лишний день на свободе? (Вера падает в кресло) Ах, как ты тогда хорошо говорила: про свободу, про месть. Отец у тебя в ногах валялся, чтобы ты не уезжала в Москву. “На кого ж ты, голуба, меня покидаешь?” У меня этот крик до сих пор в ушах. Но ты была как кремень: ничем не проймёшь. В ту же ночь только тебя и видели, а старик горевал-горевал да спустя три недели и помер. Ты писала ко мне, звала в Москву. Я приехал. Не мог не приехать. Я ведь любил тебя. Ну да твоими стараниями всю любовь как рукой сняло. Милосердие, жалость, нежность в душе моей словно увяли, словно тля их побила. Ты внушила мне изгнать из сердца любовь как недостойное чувство, и сердце моё стало камень, рука моя сталь. Ты учила меня жить ради свободы и мщенья, и вот я живу ради них. А ты? Вера, Вера, ты ли это?

ВЕРА: Жребии сюда! (Заговорщики апплодируют)

КНЯЗЬ ПАВЕЛ (в сторону): Дело идёт к тому, что великий князь окажется на троне скорее, чем думалось. Он уже и сейчас вероломен как чёрт и любит мучить животных, а будет слушать мои наставления – станет и вовсе царь.

МИХАИЛ: Вот теперь ты прежняя Вера Сабурова.

ВЕРА (неподвижно стоит посреди сцены): Жребий, жребий скорее. Больше не женщина я. Больше не кровь в моих жилах, но жёлчь, сердце – холодная сталь, рука в тысячу раз безжалостнее. Из глубины сибирских руд брат мой велит обнажить кинжал во имя свободы. Жребий быстро сюда!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Всё готово. Михаил, ты первый. Честь и место цареубийце.

ВЕРА: Господи, только бы мне, только бы мне… (Все достают жребии из чаши, увенчанной черепом)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Разверните записки.

ВЕРА (разворачивает записку): У меня! Видите – крестик кровью. Дмитрий, брат мой, ты будешь отомщён!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Бог услышал твои мольбы, о Вера Сабурова. Тебе суждено свершить подвиг цареубийства. Кинжал или яд? (Подносит ей кинжал и склянку)

ВЕРА: Рука моя лучше владеет кинжалом. Он надёжнее. (Берёт кинжал) Вот возьму – и в самое сердце. Как он меня. Изменник, на что променял. На ленты, гремушки, грошовые цацки. Приходил каждый день и лгал, а потом в одночасье забыл. Миша прав: не любил он меня. И народ не любил. Если бы я была мать, вот ей-ей, отравила бы грудь свою. А то вдруг ещё выкормишь изменника или царя. (Князь Павел шепчется с председателем)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, князь, так оно будет вернее. Послушай, Вера, царь ночует в своём покое в северном крыле. Ключ от потайной двери – вот. Пароль тебе скажут после. Слуги не помешают: им подсыпят снотворное. Он будет один.

ВЕРА: И прекрасно. Не промахнусь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Мы будем ждать под окном, на Исаакиевской площади. Когда часы на Никольской башне ударят полночь, ты подашь нам знак, что презренный деспот убит.

ВЕРА: Что за знак?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Бросишь в окно окровавленный кинжал.

МИХАИЛ: Дымящийся кровью тирана.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Не будет знака – мы поймём, что ты схвачена, ворвёмся и отобьём тебя у охраны.

МИХАИЛ: А кстати и с ним в суматохе покончим.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ты поведёшь нас, Михаил?

МИХАИЛ: Поведу. Смотри же, Вера Сабурова. Не промахнись.

ВЕРА: Скажешь тоже. Чего тут хитрого – убить врага?

КНЯЗЬ ПАВЕЛ (в сторону): Это у меня девятый заговор. И всякий раз мои сподвижники отправлялись в voyage en Siberie, а мне выходил ещё один орден.

МИХАИЛ: Последний у вас это заговор, князь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ровно в полночь. И помни: кровавый кинжал.

ВЕРА: Да-да, обагрённый кровью лживого сердца. Я помню, помню… (Стоит посреди сцены) Подавить что ни есть во мне естеству причастного. Не жалеть и не быть жалеему, не желать и не быть желанну, не любить… Ах, да, это из присяги… Что со мной? В меня как будто вселился дух Шарлотты Кордэ. Имя моё будет выбито на скрижалях истории рядом с именам самых геройских женщин… Так и есть: дух Шарлотты Кордэ. Это она овладела всем моим существом, вложила в женскую руку мою кинжал, как я вложила в женское сердце моё ненависть. Теперь я не дрогну. Даже если ты улыбнёшься во сне – не дрогну. Даже если ты будешь спать как дитя – не промахнусь. Радуйся, брат, в тесном своём остроге, ликуй, веселись! Нынче же его новоиспечённое величество кровавой стопой последует в ад к своему папаше. Ох, этот царь! Двурушник, клятвопреступник, изменщик. Изменщик мне. Как он тут перед нами изображал патриота – а теперь вон помазанник Божий. Продал за тридцать сребреников, Искариот. Предал нас поцелуем. (Увлекаясь) О Свобода, о воля вольная, мати всея вечная и предвечная! Ризы чисты твои кровью залиты, кровью павших твоих защитителей. Твой престол – голгофа народная, на главе твоей – злой тернов венец. Во десницу твою деспот гвоздь вонзил, пригвоздил тиран твою шуицу. Зрю тебя из века в век поругаему, в ребра копием прободенную. А левиты тебе возжаждавшей подают вкусить горечь горькую. Предаю себя, о Свобода, во власть тебе! Повелевай мною! (Потрясает кинжалом) Клянусь твоими святыми ранами, о распятая мати Свобода, не миновать Руси спасения!

ЗАНАВЕС

БАРОН РАФФ (пожимает плечами): Молодые государи всегда хорошо начинают.

КНЯЗЬ РУВАЛОВ: И плохо кончают.

МАРКИЗ ДЕ ПУАВРАР: Ну, мне-то грех жаловаться. По крайней мере, одной милости я от него удостоился.

КНЯЗЬ ПЕТРОВИЧ: Это что он отменил вам назначение в Архангельск?

МАРКИЗ ДЕ ПУАВРАР: Именно. Кто что ни говори, а нет положения хуже губернаторского.

ГЕНЕРАЛ КОТЁМКИН: Ваша правда, барон, романтик. На прошлой неделе застаю его на каком-то чердаке: развлекается в обществе бродячих актёров. Нынче новая фантазия: воротить из Сибири всех осуждённых, а политических, как он их называет, всех амнистировать.

КНЯЗЬ ПЕТРОВИЧ: Политических амнистировать? Да из них добрая половина – попросту головорезы.

КНЯЗЬ РУВАЛОВ: А недобрая лучше?

БАРОН РАФФ: К чему напраслина, граф? Притом оптом амнистировать как-то солидней, чем в розницу.

ГРАФ РУВАЛОВ: Но его романтизм просто не знает удержу. Давеча просил у него монополию на сбор соляной пошлины – не дал. Народ, мол, имеет право на дешёвую соль.

МАРКИЗ ДЕ ПУАВРАР: Это что! Он, вот видите, недоволен, что во дворце каждый день банкет, когда в южных губерниях голод. (Незаметно входит царь Алексей, прислушивается)

КНЯЗЬ ПЕТРОВИЧ: Quelle bêtise! Голод народу на пользу. Он приучает к воздержанности, а это высокая добродетель.

БАРОН РАФФ: Да-да, я тоже слышал. Про добродетель.

ГЕНЕРАЛ КОТЁМКИН: А ещё он поговаривает об учреждении в России парламента, чтобы, значит, депутаты там были народные избранники.

БАРОН РАФФ: Мало нам на улице мордобития. Но это, господа, ещё цветочки. Он грозит в корне пересмотреть порядок начисления сборов и пошлин: дескать, народ изнемогает под бременем налогов.

МАРКИЗ ДЕ ПУАВРАР: Ну уж это он, верно, шутит. Зачем тогда и народ, если нам от него никакой прибыли. Да, барон, касательно налогов: устройте мне завтра сорок тысяч рублей. Жена извела: подавай ей браслет с бриллиантами.

ГРАФ РУВАЛОВ (барону Раффу, тихо): Должно быть под пару тому, от князя Павла.

КНЯЗЬ ПЕТРОВИЧ: А мне шестьдесят тысяч целковых нынче же. Сын кругом в долгах.

БАРОН РАФФ: Хороший сын: весь в батюшку.

ГЕНЕРАЛ КОТЁМКИН: Эх, ваши сиятельства, всё вам да вам. А мне от казённого пирога хоть бы сухая корочка. Это несносно. Это возмутительно, наконец. У меня племянник женится. Надо же мне его обеспечить.

КНЯЗЬ ПЕТРОВИЧ: Турок он что ли, ваш племянник? Женится по три раза в неделю.

ГЕНЕРАЛ КОТЁМКИН: Вот мне и нужно его обеспечить, чтобы он хоть немного утешился.