От редакции

*** Врубель М. (1856-1910) - русский художник.
Но что Брюсов считает нужным для по­эта? Каковы его заветы?

Помни второй: никому не сочувствуй,

Сам же себя полюби беспредельно*.

Чей это завет, похожий на могильный ка­мень? В другом стихотворении поэт про­возглашает:

Как Данту, подземное пламя

Должно тебе щеки обжечь**.

То есть перед нами такой же, как и, напом­ним, у Блока, намёк на розенкрейцерский завет: «Познай всё, изведай глубины греха, пройди через ад, чтобы стяжать мудрость и стать совершенным».

Мы не коснулись творчества грузинских поэтов из братства «Голубые роги»*** и Те­рентия Гранели****, признавая свою некомпе­тентность.

** Там же. С. 287.

*** «Голубые роги» (нач. XX) - литературное объе­динение грузинских поэтов-символистов.

**** Гранели Г. (1898-1934) - грузинский поэт.

Нас могут спросить: неужели вся поэзия - это шествие под знаменами сатаны? Конеч­но нет. Есть стихи светлые, как небесная ла­зурь, и прозрачные, как горный поток. Есть стихи мудрые, навеянные размышлениями о жизни. Есть стихи чистые, как первые сле­зы любви, стихи, посвящённые человеческим чувствам, но не запятнанные грехом. Есть стихи торжественные, подобные гимну Богу. Есть, наконец, народные песни, умиротворя­ющие душу. Мы говорим не о них, а об опас­ности не увидеть лик демона под покровом земной красоты. Мы говорим о тех, кто на­ливает яд в хрустальные бокалы. Мы гово­рим не о поэзии вообще, а об определённой тенденции в поэтическом искусстве.

Итак, мир спасёт красота? Но ложная красота пленяет и без того развращённую душу человека и демонизирует и без того далёкий от Бога мир.

Надо помнить, что в нас живёт первород­ный грех, а подобное ищет подобного.

Многие интеллигенты говорят: «Я хотел найти истину в Православной Церкви, с которой связана история моего народа, его язык и культура. Я пытался найти истину в вере моих отцов и прадедов, я беседовал со многими священниками, я посещал бо­гослужение, я старался понять философию христианства, определить, в чём превосход­ство Православия над другими конфессиями, но всё оказалось напрасным - истину я так и не нашёл. Я уважаю учение Христа, мне нравится церковное пение, но ведь с православным богословием, как с учением основателей других религий, я могу ознако­миться в библиотеке, а церковную музыку послушать в звукозаписи. Я пробовал об­щаться с людьми, посещающими храм, но не нашёл в них чего-нибудь особенного. В обыч­ной жизни они оказались такими же, обыч­ными, людьми с человеческими недостатка­ми, слабостями и эгоизмом. Я пробовал бе­седовать со священниками о смысле жизни, о загадке бытия, о неразрешённых вопросах, которые стоят передо мною. И результатом этих бесед было разочарование. Я не нашёл в Церкви то, что искал, и потому я пришёл к выводу, что достаточно самому занимать­ся нравственным совершенствованием. Наверное, у наших предков были другие ду­ховные запросы, но я не могу притворяться и лгать самому себе, да и Богу этого не нужно».

Что можно ответить такому человеку? Ведь он ещё из вежливости не сказал о тех негативных явлениях, с которыми можно столкнуться в Церкви; он ограничился тем, что, по его мнению, является самым глав­ным препятствием.

Однако всё же такой интеллигент допус­тил очевидную ошибку: он искал истину, как алхимик - некую панацею, притом истину интеллектуальную, как сумму определён­ных знаний (вроде корпоративного секре­та), которая хранится в Церкви. Интелли­гент пошёл к священнику, чтобы тот дал ему «формулу» истины, и после бесед убедил­ся, что священник не обладает философ­ским камнем. Интеллигент искал истину как «что», а истина - это «Кто». В Церкви нет «что», вернее - за всем стоит невидимый «Кто». Это - абсолютная Живая Личность, воплощённая Истина и Источник всякой истины. Для философа истина - это абст­ракция, достигаемая логическими отвлече­ниями, в том числе - негациями. Для науки истина - экспериментально подтверж­даемый факт, для Православия Истина - Христос. Истина, создавшая мир, Истина - превышающая мысль и слово, Истина - от­крывающаяся в общении, то есть в богообщении. Сама Церковь - это условие и путь для постижения Истины, путь, который проходит через человеческое сердце.

Современный интеллигент уверен, что он может найти истину, понять её, объять её, усвоить её, как усваиваются внешние знания.

Религия предлагает путь, который корен­ным образом отличается от остальных ме­тодов познания: это - изменение самого себя. Церковь не университет, где человек обогащается знаниями, усваивая их через запоминание, а рождение в новую жизнь.

Истина - это живая Божественная сила, которая называется благодатью. Это - Бо­жественный свет, который пребывает в хра­ме, который действует в церковных Таин­ствах, который озаряет человека в молитве, но надо быть способным воспринять и удер­жать в себе этот свет. Человек, не очистив­ший свой ум и сердце, не может воспринять истину: здесь нужен, повторимся, подвиг души, а современный интеллигент хочет заменить этот подвиг одними усилиями ра­зума. Он почувствовал благодать, которая привела его в храм, но не понял, что ему надо делать далее. Он подошёл к Церкви с при­вычными гностическими мерками и поэто­му стоит в храме с закрытыми глазами, как слепец в солнечный день, не видя света, и говорит: «Почему я не нашёл свет?». Бог обращается не к интеллекту человека, ина­че философы были бы Пророками, а ко всей его личности, то есть требует всецелой включённости человека - его ума, души и воли - как ответа на зов благодати. Здесь истина постигается как жизнь и посред­ством самой жизни. Если бы человек при­шёл в Церковь с вопросом: «Что мне делать, чтобы быть способным познать истину?»,- то получил бы ответ, а он говорит нечто дру­гое: «Дайте мне готовую истину»,- прямо как «блюдо на подносе». Интеллигент уве­рен, что дело заключается в том, что надо открыть рот и съесть это блюдо. Адам тоже хотел познать истину не через богоуподобление, а через плод древа - внешний предмет, как бы талисман, и оказался отброшен­ным от истины в интеллектуальный и духов­ный мрак. Борьба со страстями безмерно рас­ширяет возможность духовного познания, но современный интеллигент боится расстать­ся с ними, чтобы не оказаться в мёртвой пус­тоте. Всё, чем интеллигент жил и дышал,- литература, искусство, круг его друзей и зна­комств,- всё пропитано запахом страстей, а тут, в Церкви, вдруг требуют от него раздать своё интеллектуальное и эмоциональное «имение» нищим, то есть вернуть свои стра­сти «нищим» - бесам, отдать то, что от бе­сов и что принадлежит им.

Новые знания предполагают период учени­чества, а интеллигенту трудно решиться най­ти духовного отца и наставника. Он привык «снимать» все свои вопросы сам. Подчинить себя священнику, который имеет меньше ин­теллектуального багажа, чем он, проходить послушание, как самый действенный метод борьбы с гордыней,- для интеллигента это так же трудно и страшно, как взяться рукой за обнажённый электрический провод.

Язык Церкви, язык богослужения - язык символов. Символы - это не загадки и ребусы, которые расшифровываются рассу­дочно. Такая расшифровка, если она даже пра­вильна, мало что даст человеку. Ритуальная символика - это, прежде всего, связь-вклю­ченность, но вне молитвы и покаяния духов­ная включённость невозможна. Рассудочное гностическое познание символов предполага­ет дистанцию между ними и душой. Симво­лы остаются внешним познавательным объектом, а не становятся пробуждением духа. Современному интеллигенту проще включиться в мир светского искусства, где до­минируют не символы, а образы. Получается парадокс: символ, более высокая познаватель­ная категория, оказывается менее доступным для интеллектуала, чем для человека с непос­редственным религиозным чувством, кото­рый постигает символы интуитивно.

К тому же современный интеллигент сты­дится участвовать в ритуале и обряде, счи­тая это уделом простецов, примитивных, по сравнению с ним, людей. Для интеллигента земной поклон, коленопреклонение и так далее кажутся такими инфантильными, хотя в любом символическом обряде заклю­чено глубокое богословие.

Современный интеллигент дорожит своей индивидуальностью, а в Церкви стирается индивидуальность (по крайней мере, игнори­руется индивидуальность, но раскрывается личность). Для интеллигента индивидуаль­ность превалирует над личностным началом, она как бы поглотила личность. Поэтому в Церкви интеллигент чувствует себя как бы потерявшим собственное «эго». В личности присутствует элемент идеального; становле­ние личности - это движение от эмпирического к идеальному, а в индивидуальном при­сутствует обособленность, она застывает на врожденной данности и эмпирике.

Современный интеллигент в своём разви­тии находится на душевном уровне, он не понимает, что ему необходим переход от ду­шевного к духовному. Всё, чем он жил, вклю­чая тонкие эстетические впечатления,- всё принадлежит душе и земле. Интеллигент и ищет в Церкви привычных ему душевных наслаждений, он ищет «поле» творчества, а ему говорят: «Вот дорога, указанная Хрис­том, вымощенная святыми отцами,- иди по ней, не уклоняясь ни влево, ни вправо. Церк­ви ты ничего не можешь дать, ты можешь только взять, а возьмёшь столько, сколь­ко можешь вместить, а вместить можешь столько, насколько ты очистился от эгоизма, гордости и страстей. Если ты станешь прича­стником Божественного света, то увидишь, что всё в Церкви насквозь пропитано этим светом. Великая радость Церкви, если ты возьмёшь этот свет из её вечных источников». И вот современный человек оказывается на распутье, как юноша, который боялся оста­вить своё имение (Мк.10,22). Юноша ожидал, что Господь откроет ему тайну спасе­ния, а Господь сказал: оставь всё, что имеешь (Мк.10,21) - и ревность юноши погасла. Религия - это сама жизнь, а не только вре­мя, отдаваемое храму, религия - это, прежде всего, дело воли. В сердце суммируется вся жизнь человека, в сердце решается вопрос - кто он и с кем он, а сердце современного ин­теллигента представляет собой целый панте­он, наполненный идолами, собранными со всех концов света. Сможет ли интеллигент сжечь их и, как нищий, войти в храм или, по­стояв у дверей храма, отойдёт прочь?! По крайней мере человек, пришедший в Церковь, должен помнить, что он глубоко болен грехом, что Церковь - это Божественная сила, что че­ловек может видеть свет Церкви только отра­жённым в собственной душе, а для этого не­обходимы подвиг и аскеза. Надо понимать, что Церковь не освобождает человека от страда­ний, она даёт терпение и радость в самих стра­даниях, надо верить, что смысл жизни лежит за пределами земного пути.

Недавно самым главным врагом христи­анства был атеизм, теперь этот враг, как ар­тист, сыграв свою роль, ушёл за кулисы. Вме­сто него появились два, не менее лютых, противника христианства - это гуманизм и либерализм.

Напомним: гуманизм - зачёркивает веч­ность; это - религия земного человека, заняв­шего место Бога. Либерализм - зачёркивает нравственность; это - религия земного чело­века, превратившегося в нравственный труп. Иногда эти противники христианства объ­единяются, иногда как будто борются друг с другом, но всегда остаются врагами религии.

Если интеллигент честен перед собой, то на вопрос, чего он искал в Церкви и так-таки и не нашёл в Церкви, ответит: «Я искал в Церк­ви то, чего не нашёл в миру, я искал в Церкви любовь, которая согрела бы моё сердце, и там я не нашёл этой любви. Я слышал про­поведь о любви, но не почувствовал реаль­ной силы, которая стоит за этим словом. В Церкви меня не покидал гнетущий дух одиночества, а некий голос говорил мне, что я никому не нужен».

Что можно сказать на это? Потеря любви - это проклятие нашего века, это один из самых верных признаков приближающейся апока­липтической катастрофы. Но перед нами оче­видная ошибка - человек пришёл в Церковь для того, чтобы его любили, но не для того, чтобы самому научиться любить, он об этом даже и не подумал, он этого вовсе и не хотел. Интеллигент желал, чтобы его отогрели лю­бовью, но если бы это и случилось, то припи­сал бы отношение людей к себе своим лич­ным достоинствам и вряд ли бы смог ответить тем же. Церковь даёт другую возможность - научиться любить самому, сделать любовь внутренним движителем своего сердца. Любви противостоят страсти; христианская лю­бовь - это не голос эмоций, это голос духа. Человек бывает истинно счастлив не тогда, когда его любят, а когда он любит сам, не тогда, когда его прощают, а когда он прощает сам своих обидчиков. Этой любви не ищет совре­менный интеллигент, он и здесь хочет быть потребителем. И вот срыв. Церковь - это больница, в ней собрались больные, с гнию­щими ранами, они ищут исцеления, но много ли среди них тех, кто действительно хочет ис­целения, кто ищет в Церкви новую жизнь?! Церковь во все исторические времена, как известно, была малым стадом Христа, и, кстати, те, кто имеет духовную любовь, мало говорят о ней, они сдержанны в ее внешних проявлениях. В мелодии всегда более яв­ственны диссонирующие звуки. Пусть ин­теллигент спросит себя, чего он больше хо­чет: чтобы его любили или - чтобы он лю­бил. А самая высокая степень любви - это любить тех, кто не любит тебя, то есть и вра­гов. Некоторые воображают, что они имеют такую любовь, но на самом деле это - ил­люзия, которой они тешатся. С заоблачной высоты своей пустой фантазии такие гордецы низвергаются на землю, но при этом твер­дят: «Как я любил людей, а они отплатили мне неблагодарностью» - при том, что на самом деле они никогда никого не любили.

Любовь, о которой разглагольствует мир, представляет собой сублимацию* страстей, это - трансформированная чувственность, которая обязательно разделяет мир на своих и чужих. У человека могут ослабевать опре­деленные душевные напряжения, «снимать­ся» психические фобии, когда человек чув­ствует, что его любят, но это - душевная ра­дость, а как всё душевное, она не глубока.

* Сублимация - здесь: «возгонка» страстей и за­мещение ими любви.

Истинная любовь не берет, а отдает. Но в том и тайна духовной любви, что, чем боль­ше она даёт, тем больше она приобретает. Когда враг человека становится как бы час­тью души человека, то человеку кажется, что он приобрёл весь мир. Это - величие Церк­ви, которого не видят те, кто мечтает об од­ном - избавиться от страдания.

Два ученика Христа просились быть ря­дом с Ним в Небесном Царстве, а Господь сказал в ответ: чашу, которую пью, и вы бу­дете пить (Мф.20,23). И эта чаша - чаша страдания. А современный человек желает получить Небесное Царство без сво­ей собственной Голгофы, даже больше - современный человек только и ищет, как из­бежать Голгофы.

Человека может утвердить в вере молит­ва. Один из святых сравнивал молитву со сверкающим мечом Гедеона (Суд.6,11-8,32), но современный человек мало спосо­бен к молитве, он не готов жертвовать для неё внешними впечатлениями и поэтому во время молитвы, под гнётом помыслов, не понимает собственных слов. Между тем свя­тые отцы говорили, что на небе слышен го­лос не уст, а сердца. А у современного чело­века сердце почти всегда отключено от мо­литвы, сердце молчит, оно живёт своей автономной жизнью, и поэтому молитва ста­новится внешней и фальшивой. Но без мо­литвы вера теряет внутренние свидетельства, становится только теорией, пусть и теорией с определённой степенью достоверности, но все-таки теорией, а не жизнью. Без молитвы Душе недоступен личный Бог, живой Бог. Интеллигент, приходя в храм, должен понимать что уж кому-кому, а ему-то как раз нужно много трудов и усилий, чтобы дойти до местной степени духовности. Способен ли интеллигент на такой подвиг?!

Для современного интеллигента, воспи­танного в традициях гуманизма, оказывают­ся непонятными и правила Церкви, запреща­ющие молитвенное и евхаристическое обще­ние с еретиками. Интеллигенту кажется, что в этих правилах проявляются духовная гор­дость, самоизоляция, нетерпимость и отсут­ствие христианской любви. Он уверен, что эти правила представляют собой позднейшие прибавления к учению Христа, которые ис­кажают сущность Евангелия. «Это средневе­ковый фанатизм, от которого Церковь упор­но не хочет отказаться»,- говорят интелли­генты и стараются противопоставить учению Церкви своё понимание любви и добра, толь­ко любви - без Бога - и добра - без отри­цания зла. «Мы верим в одного Христа,- говорят господа гуманисты,- а церковные ка­ноны - это только перегородки». Надо сказать, что сам гуманизм по существу свое­му нерелигиозен и индифферентен; он вы­ключил человека из жизни Церкви ещё до того, как тот формально покинул Церковь. Гуманист перестал понимать, первое,- что такое догматы, второе,- что такое молитва. Более того, само слово догмат носит в сознании гуманиста отрицательный оттенок, как нечто косное, неподвижное, убивающее мысль и творчество. Между тем догмат - это Откровение Бога о Себе Самом, та вечная истина, облачаемая в человеческое слово, которая даёт человеку свет и умственное не­тление. Искажение догмата - это искажение образа Христа в душе человека, ложный дог­мат - это ложный образ Бога, а духовная ложь - это темный лик сатаны. Гуманисту кажется, что все конфессии верят в одного Бога; но в том-то и заключается трагедия, что ереси и секты верят в другого Бога, хотя бы и называли его Христом, хотя бы и знали наи­зусть Евангелие. Господь сказал о поклоне­нии Небесному Отцу. Современный человек привык смотреть на философские суждения как на нечто недостоверное, как на научные гипотезы, как на временную модель, нужда­ющуюся в постоянном обновлении. Под этим ракурсом он обычно рассматривает дог­маты и поэтому считает, что учение Церкви сложно модернизировать, чтобы согласовать его с принципами современного гуманизма.

Но здание церковной догматики - это единый монолит: искажение одного догмата ведёт за собой деформацию всего строения. Мы не признаем единства вне истины. Мы считаем, что вне истины не может существо­вать самой любви. Гуманисты редко понима­ют значение Евхаристии как принципа единства Церкви, единства по образу Святой Тро­ицы. Церковь - это не союз, не соглашение, не ассамблея, а духовное единство живого организма. Ересь - это инородное тело в жи­вом организме, и если это тело не будет от­вергнуто, то оно приведёт весь организм к смерти. Литургическая молитва - это осу­ществление духовного единства. Сознатель­ное единство с еретиками делает православ­ных солидарными с ересью и ответственны­ми за неё. Современный человек, как мы уже говорили, путает молитву с медитацией, то есть с размышлением, с самопогружением. Медитация - это субъективное психологическое состояние, а молитва - это великий треугольник, вершина которого - Бог, а ниж­няя линия - люди, соединенные единой верой, единым упованием.

Евхаристическая молитва соединяет при­сутствующих в храме в один живой духовный организм, в одно мистическое тело Христа.

Святые отцы выражают это единство с по­мощью такого образа: христиане похожи на зёрна пшеницы; во время молитвы эти зерна растираются жерновами, становятся мукой, смешиваются друг с другом, и из этой муки выпекается единый евхаристический хлеб. Молитва с еретиками - это хлеб, в который попали плевелы. С еретиками невозможно единство. Догматы - необходимые условия для духовного единства. Этого не может по­нять современная интеллигенция, для кото­рой догмат - только теория, притом созданная-де в процессе эволюции. Мистически не пережив догмата как Божественного Откро­вения, не почувствовав его достоверности во внутреннем религиозном опыте, не под­чинив свой малый разум великому разуму Церкви, интеллигенты подходят к догмати­ке не как к Божественному Откровению, а как к философским тезисам, то есть резуль­тату интеллектуального творчества.

Что главное в христианстве? Если спро­сить интеллигентов, они ответят, что нрав­ственная сторона его учения. Но и здесь противоречие. Мало кто из интеллигентов решается жить по заповедям - нравственным догматам: большинство удовлетворяется нравственным компромиссом, который в сущности своей безнравственен.

Что же влечёт интеллигента к христиан­ству? С одной стороны, внутренняя неудовлетворённость: человек чувствует, что живет неправильно, что он одинок и несчастен, и он ищет выхода из тупика. Жизнь в Церкви представляется ему как некая альтернатива его наличному состоянию (состоянию охва­ченности пошлыми страстями, которые без­раздельно владеют интеллигентом),- как альтернатива чувству безысходности и разо­чарования. С другой стороны, интеллигента влечёт к Церкви мистическое чувство, живу­щее в человеке. Человек ощущает таинствен­ную красоту Евангелия, догадывается о су­ществовании неизвестного для него мира, но, увы, пытается проникнуть в этот мир не с помощью изменения всей своей жизни, а с помощью интеллектуальных усилий. Ещё не войдя в Церковь, интеллигент уже требу­ет реформ, которые сделали бы для него по­нятными жизнь и учение Церкви. Для гума­ниста догматов веры не существует. Для них только один догмат - это «живой» человек, притом абстрактный человек. Поэтому гума­нисты и возмущаются, что в Православной Церкви нельзя молиться вместе с еретика­ми и иноверцами. Для современного интел­лигента Церковь - это группировка, а не единство. Он ищет в такой группировке со­лидарности, защищённости, взаимопомощи, аудитории, ищет возможности поговорить, только поговорить, о вере - в общем, он ищет привычного интеллектуального уюта.

Притом интеллигент в глубине души ду­мает, что он оказывает честь самой Церкви, когда ходит в храм. А когда не чувствует «уважения» к своей элитарности и приви­легированности, то возмущается: его поста­вили в один ряд с простым народом. Он хо­чет блеснуть умом, а ему говорят: «Стой смирно!». От этого у интеллигента немед­ленно появляется горечь в душе, и он начи­нает мечтать: как было бы хорошо создать особую Церковь интеллектуалов, в храмах которой проповеди читали бы не священни­ки, окончившие семинарию, а верующие гуманитарии, вроде Сергея Аверинцева*, Льва Гумилева** или Мераба Мамардашвили***.

* Аверинцев С. (1937-2004) - русский филолог, - культуролог, библеист и переводчик.

** Гумилев Л. (1912-1992) - русский историк и географ.

*** Мамардашвшш М. (1930-1990) - русско-грузинский философ.

Мы указали выше, что интеллигенция пу­тает два совершенно разных явления - мо­литву и медитацию: обращённость к Богу и обращённость к самому себе. Но в среде ин­теллигенции встречается и такое мнение на­счёт молитвы. А именно: молитва-это энер­гия души. Перед нами скрытый материализм в виде энергетизма. Молящийся человек, с этой точки зрения, похож на динамо-ма­шину, которая вырабатывает особый «пси­хический ток». В такой общей молитве создается целеустремленный энергетический поток. Но эта молитва не направлена к Богу, в Ней нет чувства Бога как Живой Личности, в Ней нет главного - покаяния. Человек просто направляет свою «энергетику» для достижения определённой цели, соединяя её с «энергетикой» таких же синхронно молящих­ся человеков. Здесь вообще исчезает всякое различие вероисповеданий. И мусульманин, и язычник, и иудей - все в своих мысленных концентрациях «вырабатывают» некую пси­хическую энергию. А «узлами» этой энергии могут одинаково служить и христианский храм, и буддийская пагода, и исламская ме­четь. Это уже не экуменическая, а теософская молитва, притом - молитва без Бога А так как современному интеллигенту в Церкви не совсем уютно, то он обычно приходит к мыс­ли, что лучше собраться вместе с друзьями и в тишине и спокойствии предаться психичес­ким опытам по выработке энергии с помощью слов. Иногда, впрочем, молчаливо предпола­гается, что вместе собираться не обязательно, просто пусть каждый, в указанный час, посы­лает свою психическую энергию к определен­ному объекту. Это уже напоминает «Церковь атеистов», которая, кстати, существует в Ев­ропе, В такой молитве слово Бог употребля­ется как синоним космической энергии, впро­чем, это слово вообще избегают произносить. А мы думаем, что единственный путь интеллигента к Церкви - это упрощение себя. Не обеднение, а упрощение. Интеллигент должен отбросить иллюзии о могуществе своего ума, о своих интеллектуальных привилегиях и о своей мнимой порядочности.