П. Л. Приглашение в социологию: гуманистическая перспектива. М., 1996. 168 с. Содержание: Интерпретативная социология Питера Бергера 1 Социология как форма сознания 42 Отступление: переключение и биография

Социология как форма сознания

мысль, то социологию можно считать интеллектуальным заняти

ем, представляющим интерес для определенной категории лю

дей. Однако социолог не вправе останавливаться на этом. Сам

факт, что социология как дисциплина появилась только на кон

кретной стадии западной истории, должен заставить нас заду

маться над вопросами: как стало возможным, что определенные

индивиды занялись ею, и каковы предпосылки для подобных за

нятий. Иными словами, социология не является ни внеистори-

ческим, ни необходимым занятием человеческого разума. Если

признать это, то логично поставить вопрос об исторических фак

торах, которые сделали социологию необходимостью для опреде

ленных лиц. В самом деле, пожалуй, нет ни одного интеллекту

ального занятия, которое было бы внеисторическим и абсолютно

необходимым. Религия побуждала к интенсивным размышлени

ям на протяжении всей человеческой истории: поиски лучших

решений экономических проблем человеческого существования,

также были неотъемлемой частью большинства человеческих куль

тур. Разумеется, это не означает, что теология и экономика в их

современном понимании являются универсальным феноменом

человеческого разума. Однако мы, по крайней мере, не ошибем

ся, если скажем, что во все времена у людей появлялись мысли о

тех проблемах, которые теперь составляют предмет этих дисцип

лин. О социологии даже такого сказать нельзя, ибо социология

конституируется специфически современной формой сознания.

Специфика социологического подхода, видения реальности

становится ясной после некоторых размышлений о значении само

го термина <общество> - термина, которым преимущественно

обозначают объект этой дисциплины. Как и многие употребляе

мые социологами термины, это слово пришло из обыденной речи,

31

где значение его весьма неопределенно. Оно может обозначать

только тех людей, которые обладают высоким престижем и при

вилегиями (типа , или <дам из общества>), а

иногда употребляется просто для обозначения какой-либо ком

пании людей (например, <в те годы он жестоко страдал от отсут

ствия общества>). Есть и другие, менее употребимые значения.

Социолог использует этот термин в более точном смысле, хотя,

конечно, и внутри самой дисциплины существуют различия в его

употреблении. Для социолога <общество> означает широкий ком

плекс человеческих отношений или, говоря более специальным

языком, систему взаимодействий. Слово <широкий> в данном кон

тексте трудно определить количественно. Социолог может гово

рить об <обществе>, включающем миллионы людей (скажем, <аме

риканское общество>), а может обозначить этим термином гораз

до меньшую по численности совокупность (<общество второкурс

ников такого-то института>). Два человека, разговаривающих на

углу, вряд ли составят <общество>, но трое, которых выбросило

на необитаемый остров, безусловно будут таковым. Поэтому о

значении понятия <общество> нельзя судить только по количест

венному критерию. Им обозначают скорее достаточно отчетливо

выделяемый для самостоятельного анализа комплекс отношений,

понимаемый как некое автономное целое, существующее наряду

с другими, ему подобными.

Точно так же следует ограничить значение прилагательного

будет использовать этот термин в более узком и строгом смысле

для обозначения того, что связано с взаимодействием, взаимоот

ношениями, взаимностью. Таким образом, два разговаривающих

на углу приятеля не образуют <общества>, но то, что между ними

происходит, безусловно <общественно>, <социально>. <Общест

во> состоит из комплекса таких <общественных>, <социальных>

событий. Что касается строгого определения понятия <социаль

ный>, то трудно добавить что-либо к формулировке Макса Вебе-

ра, который квалифицировал как <социальную> ситуацию, когда

люди в своих действиях ориентируются на других". Переплете

ние смыслов, ожиданий и поведения, основанного на взаимной

ориентации, составляет предмет социологического анализа.

Но даже такого уточнения терминологии недостаточно, что

бы продемонстрировать специфику социологического подхода. Для

этого сравним его с подходами к изучению реальных человечес

ких действий в других дисциплинах. Ученый-экономист, напри

мер, имеет дело с анализом процессов, которые происходят в

32

обществе и могут быть описаны как социальные. Эти процессы

тельности - распределение в обществе недостаточного количе

ства товаров и услуг. Экономист будет изучать данные процессы

с точки зрения того, как они выполняют или не выполняют функ

цию распределения. Социологу, рассматривая те же процессы,

естественно, придется учесть их экономический смысл, но его

особые интересы не обязательно будут связаны только с этим

смыслом. Его будут интересовать человеческие взаимоотноше

ния и взаимодействия, которые могут возникать в таких процес

сах, но он абсолютно не будет касаться их узко экономических

функций. Ведь экономическая деятельность включает отноше

ния власти, престижа, предрассудки и даже игры, которые мож

но анализировать, лишь вскользь затрагивая собственно эконо

мическую функцию деятельности.

Социолог находит предметы исследования во всех видах че

ловеческой деятельности, однако не любой ее аспект может стать

таким предметом. Социальное взаимодействие не составляет ка

кого-то особого <сектора> в совместных действиях людей. Скорее

это определенный аспект всех таких действий. Данную мысль

можно выразить иначе, а именно: социолог выходит на особый

уровень абстракции. Социальное как объект исследования не есть

некое обособленное поле человеческой деятельности. Скорее (ис

пользуя выражение лютеранской теологии) оно присутствует <в

(внутри), с (наряду с) и под (в зависимости от)> множеством са

мых различных сфер этой деятельности. В поле зрения социолога

нет ни одного явления, о котором бы никто еще не знал, но на те

же самые явления он смотрит иначе.

В качестве примера можно привести и специфический взгляд

юриста на человеческую деятельность. В самом деле, здесь мы

встречаемся с точкой зрения, ориентирующейся на гораздо более

широкий охват этой деятельности, чем у экономиста. Почти лю

бая человеческая деятельность может в тот или иной момент по

пасть в поле зрения законотворца, в чем, собственно, и заключа

ется прелесть закона. Но и в случае с юристом мы обнаруживаем

очень специфическую процедуру абстрагирования. Из всего гро

мадного богатства и разнообразия человеческого поведения юрист

выбирает только те аспекты (или, как он сказал бы, <материа

лы>), которые относятся к совершенно особой сфере его компе

тенции. Всякий, кто хоть раз участвовал в судебном процессе,

хорошо знает: критерии того, что важно и что неважно с точки

зрения закона, часто крайне удивляют обвиняемых в ходе разби

рательства. Но нас это сейчас не касается. Мы обратим внимание

33

3-337

моделей человеческого поведения, определяемых с особой тща

тельностью и скрупулезностью. Так, мы имеем четкие модели обя

занности, ответственности и противоправного действия.

Должны существовать определенные условия, прежде чем ка

кое-либо эмпирическое действие можно будет отнести к одной

из названных категорий, а эти условия устанавливаются статута

ми или прецедентами. Если такие условия не обнаруживаются,

то действие не подлежит рассмотрению с точки зрения закона.

Компетентность юриста состоит в знании тех правил, по кото

рым конструируются модели. В сфере своей компетенции он знает,

при каких условиях выполнение делового контракта обязательно,

когда поступок водителя может быть признан неосторожным и

когда имело место изнасилование.

Социолог может рассматривать те же явления, но его система

координат будет совершенно отличной. Самое главное, что его

видение этих явлений нельзя вывести из статутов и прецедентов.

Его интерес к человеческим взаимоотношениям в ходе деловых

контактов не распространяется на их юридическую сторону -

законность подписанного контракта; равно как интересное с со

циологической точки зрения отклоняющееся сексуальное пове

дение может не найти своего определения в юридических терми

нах. С точки зрения юриста, исследование социолога чуждо той

системе координат, в которой действует закон. Можно сказать,

что по отношению к концептуальному <зданию> закона деятель

ность социолога является подпольной по своему характеру. Юрист

работает с тем, что можно назвать официальной концепцией си

туации. Социолог же часто имеет дело с концепциями, весьма

далекими от официальных. Для юриста главное - понять, как

закон смотрит на тот или иной тип преступления, для социолога

же не менее важно увидеть и то, как преступник смотрит на за

кон.

ние как бы со стороны посмотреть на общепринятые или офици

ально устанавливаемые цели человеческих действий. Это пред

полагает определенную осведомленность о том, что события, про

исходящие в человеческом обществе, имеют несколько уровней

значения, из которых какие-то скрыты от нашего осознания по

вседневной жизни. Это может предполагать даже какую-то меру

подозрительности относительно способа, с помощью которого че

ловеческие ситуации официально интерпретируются властями,

будь то политические, юридические или религиозные власти. И

если появится желание зайти так далеко, то станет очевидно, что

34

не все исторические обстоятельства в равной мере благоприятст

Как следствие, может показаться вполне правдоподобным ут

верждение, что у социологической мысли больше шансов разви

ваться в исторических условиях, отмеченных сильной тягой к кон

струированию самоконцепции культуры (особенно официальной,

авторитетной и всеми признаваемой самоконцепции). Именно в

таких условиях проницательные люди могут иметь стимул выйти

за рамки этой самоконцепции и, в конце концов, поставить под

вопрос авторитеты. Альберт Соломон убедительно доказал, что

концепция общества в ее современном социологическом смысле

могла возникнуть только тогда, когда были разрушены норматив

ные структуры христианства, а затем и стека regime (античного

строя)**. Таким образом, мы можем вновь сравнить общество с

невидимым каркасом здания, фасад которого скрывает его от по

сторонних глаз. В эпоху средневекового христианства навязывав

шийся религиозно-политический фасад, составлявший основу по

вседневного мира европейского человека, делал <общество> не

видимым. Как указывал Соломон, ту же функцию выполнял бо

лее светский политический фасад абсолютистского государства

после раскола Реформацией единства христианского мира. Но с

распадом абсолютистского государства обнажился скрытый кос

тяк <общества>, и взору явился особый мир мотивов и сил, не

поддающийся объяснению в рамках официальной интерпрета

ции социальной реальности. Таким образом, социологический

подход можно описать фразами типа <смотреть сквозь> или <за

глядывать за>, многие из которых мы употребляем в повседнев

ной речи: <видеть игру насквозь>, <видеть закулисную игру>, ина

че говоря, <понимать, что к чему>.

Мы не погрешим против истины, если посмотрим на социо

логическую мысль как на часть того, что Ницше называл <искус

ством не доверять>. Конечно, было бы грубым упрощением счи

тать, что это искусство появилось только в новые времена. По

жалуй, общая функция разума <видеть вещи насквозь> существо

вала даже в самых примитивных обществах. Американский ан

трополог Пол Рэдин* дал нам живое описание скептика как типа

человека в примитивной культуре**. Кроме того, мы можем убе

диться в этом из знакомства с другими цивилизациями, хотя и

отличными от западной, но развившими самопознание до таких

форм, которые вполне можно назвать предсоциологическими. В

качестве примера сошлемся на Геродота или Ибн-Хальдуна. Со

хранились даже древнеегипетские тексты, свидетельствующие о

глубоком разочаровании в политическом и социальном порядке,

35

за которым закрепилась репутация как одного из самых прочных

эта форма сознания интенсифицируется, концентрируется, сис

тематизируется и проникает в мышление все большего числа про

ницательных людей. Здесь не место для подробного освеще

ния предыстории социологической мысли, которое можно найти

у Соломона. Мы даже не будем расписывать таблицу интеллекту

альных предшественников социологии и демонстрировать ее пре

емственность от Макиавелли**, Эразма*', Бэкона", философии

XVII в. и беллетристики XVIII в. Все это уже сделали другие,

более квалифицированные специалисты, чем автор данных строк.

Достаточно лишь еще раз подчеркнуть, что социологическая мысль

есть плод целого ряда интеллектуальных течений, которые зани

мают весьма специфическое положение в современной истории

Запада.

подход включает в себя процесс <видения сквозь> фасад социаль

ных структур - процесс, который можно проиллюстрировать при

мерами повседневного опыта людей, живущих в больших горо

дах. Одной из прелестей большого города является громадное раз

нообразие видов человеческой деятельности, происходящей внут

ри, казалось бы, будничных и бесконечно безликих, рядами вы

строенных зданий. Человек, живущий в таком городе, частенько

испытывает удивление и даже потрясение, когда узнает, какую

странную жизнь могут вести совершенно неприметные люди в

домах, снаружи ничем не отличающихся от других домов на этой

же улице. Пережив подобное удивление раз или два, человек мо

жет выработать привычку иногда просто гулять по улицам (ско

рее всего, когда стемнеет), с интересом вглядываясь сквозь за

дернутые занавески в то, что происходит за ярко освещенными

окнами. Обычное семейство ведет милую беседу с гостями? Сце

на отчаяния у постели больного или покойника? Идет разнуздан

ное веселье? А может, какой-то таинственный культ или опас

ный заговор? Фасады домов нам ничего об этом не скажут, они

лишь показывают приверженность к тем или иным архитектур

ным вкусам определенных групп или классов, которые скорее

всего давно уже не живут здесь. Социальные мистерии происхо

дят за фасадами. Желание проникнуть в эти мистерии аналогич

но любопытству социолога. В городах, на которые неожиданно

обрушиваются какие-то бедствия, такое любопытство можно удов

летворить сполна. Тот, кто пережил бомбежки военного време

ни, знает, каких странных (иногда даже невообразимо странных)

людей можно встретить в бомбоубежище, спустившись туда из

36

собственной квартиры. Он может вспомнить, как жутко выгля

ножом, срезала бомба, сорвала фасад и безжалостно обнажила

некогда скрытый интерьер. Однако в большинстве городов, где

люди живут обычной жизнью, фасады можно <преодолеть> толь

ко благодаря любознательности. Подобно этому история знает

ситуации, когда фасады срывались с общества силой, и все, кро

ме самых нелюбопытных, обнаруживали, какая реальность скры

валась за ними на самом деле. Но такое случается нечасто, отчего

и фасады предстают, как правило, некими скалоподобными твер

дынями. Для того чтобы научиться воспринимать реальность,

скрывающуюся за внешней оболочкой, нужно приложить из

вестные интеллектуальные усилия.

Поясним примерами нашу мысль о том, как социология <за

глядывает за> фасады социальных структур. Возьмем политичес

кую организацию какого-либо местного сообщества. Если кто-то

захочет выяснить, как управляется современный американский

город, то он легко получит об этом официальную информацию: у

города непременно есть устав, соответствующий законам штата.

Сведущий человек посоветует заглянуть в разного рода статуты,

которые дополняют городскую конституцию. Из всех указанных

документов можно выяснить, какую форму правления имеет со

общество, узнать, что на муниципальных выборах голосуют не по

партийным спискам и что городское правительство вступило в

региональную систему водоснабжения. Точно так же, прочитав

городские газеты, можно составить представление об официаль

но признанных политических проблемах города. Можно узнать о

планах города по присоединению одной пригородной террито

рии, о недавних изменениях в административном подчинении

другой территории, произведенных для обеспечения ее индустри

ального развития, или о том, что один из членов городского сове

та был обвинен в злоупотреблении служебным положением в ко

рыстных целях. Все это постоянно происходит, так сказать, на

видимом, официальном, публичном уровне политической жизни.

И тем не менее только в высшей степени наивный человек мо

жет думать, что такого рода информация дает ему полную карти

ну политической жизни сообщества. Социолог обязательно захо

чет понять основу <неформальной структуры власти> (как назвал

ее американский социолог Флойд Хантер, интересовавшийся по

добными исследованиями), т.е. такую картину взаимопереплете

ния людей и их властных возможностей, которую нельзя отыс

кать ни в каких статутах и о которой, пожалуй, не вычитаешь

даже в газетах. Политолог или юрист-эксперт с огромным инте-

37

ресом могут сравнивать устав данного города с конституциями

нить, каким образом и насколько сильно закрепленные законом

имущественные права влиют и даже определяют действия офи

циальных лиц, избранных согласно этому уставу. Кое-что об иму

щественных правах можно найти не в городском уставе, а скорее

в кабинетах президентов корпораций. Эти права и основанные

на них интересы могут вести вообще за пределы местного сооб

щества, в частные особняки горстки могущественных людей, в

офисы некоторых профсоюзов, а иногда и в штабы преступных

организаций. Случись социологу самому соприкоснуться с влас

тью, он прежде всего <заглянул бы за> официальные механизмы,

которыми якобы регулируются властные отношения в городе. Это

совсем не значит, что социолог считает официальные механизмы

абсолютно неэффективными, а закрепленное в законе определе

ние чисто иллюзорным. Но он по крайней мере будет настаивать,

что есть и другой уровень реальности, который надо исследовать

в конкретной властной системе. А иногда он действительно мо

жет прийти к выводу о полной бесперспективности поисков ре

альной власти там, где, по мнению общества, ей должно быть.

Возьмем другой пример. Протестантские вероисповедания

Америки широко различаются, так сказать, по <устройству>, т.е.

по официально определенным способам их функционирования.

Можно говорить о епископальном, пресвитерианском и конгре-

гационалистском <устройствах> (имея в виду не вероисповеда

ния, обозначенные этими названиями, а формы церковного уп

равления, которые имеют место в различных вероисповеданиях,

например, епископальная форма принята у епископальной цер

кви и у методистов, конгрегационалистская - у конгрегациона-

листов и баптистов). Почти во всех случаях такие <устройства>

складывались в ходе длительного исторического развития и име

ли свои теологические обоснования, по поводу которых экспер

ты в области церковных учений продолжают вести бесконечные

споры. Если социолог заинтересуется управлением вероиспове

даний в Америке, то ему не надо будет особенно долго сосредо

точиваться на этих официально принятых терминах. Вскоре он

обнаружит, что проблемы реальной власти и организации имеют

мало общего с <устройством> в теологическом смысле. Ему ста

нет ясно, что независимо от числа верующих базовая форма ор

ганизации всех вероисповеданий - бюрократическая. Логика ад

министративного поведения диктуется бюрократическими про

цессами и очень редко точкой зрения, скажем, епископальной

или конгрегационистской доктрины. Социолог-исследователь бы-

38

стро <заглянет за> множество пугающих обозначений иерархов

обладает исполнительной властью, при этом не важно, как они

называются - <епископами>, <завотделами> или <председателя

ми синода>. Подход к церковной иерархии как к одной из бюро

кратических систем дает социологу возможность вскрыть проис

ходящие внутри организации процессы, обнаружить внутренние

и внешние влияния, испытываемые теми, кто, согласно теории,

облечен властью. Иными словами, за фасадом <церковных уст

ройств> социолог увидит работу бюрократического аппарата, ко

торый, как, например, в Методистской церкви, не слишком от

личается от аппарата любой федеральной службы, компании <Дже-

нерал Моторе> или Объединенного профсоюза рабочих автомо

бильной промышленности.

Или возьмем пример из экономической жизни. Управляю

щий персоналом какого-нибудь промышенного предприятия бу

дет с наслаждением вычерчивать вам яркие красочные схемы,

которые, якобы, демонстрируют управление производственным

процессом: здесь каждый знает свое место, каждый знает, от кого

он получает распоряжения и кому должен их передавать; каждый

член коллектива имеет свою, предписанную только ему роль в

ет иначе, и хорошие управляющие это прекрасно знают. На офи

циальную схему организации накладывается более запутанная и

едва различимая сеть межгрупповых отношений, привязаннос

тей, предрассудков, антипатий и (что еще важнее) поведенческих

кодов. В промышленной социологии накоплено множество дан

ных о действии таких неформальных сетей, складывающихся на

разных стадиях развития коллективов и либо вступающих в про

тиворечие с официальной системой, либо подстраивающихся под

нее. Очень сходное сосуществование формальной и неформаль

ной организаций обнаруживается везде, где большое количество

людей живут или работают вместе в условиях единого дисципли

нарного режима, - в армии, в тюрьмах, больницах, школах, в

том числе в <тайных братствах>, которые заключают между собой

дети и о которых так редко знают взрослые. Социолог, опять-

таки, будет стараться пройти сквозь дымовую завесу официаль

ных версий реальности (версий бригадира, офицера, учителя) и

попытается уловить сигналы, исходящие от <скрытого мира> (от

мира рабочего, солдата, школьника).

Приведем еще один пример. В западных странах, особенно в

Америке, принято считать: мужчины и женщины вступают в брак

потому, что любят друг друга. Существует широко распростра-

39

ценный миф о любви как о сильном, неодолимом чувстве, смета

большинство молодых, а иногда и не очень молодых людей. Од

нако при исследовании реальных причин заключения браков не

вольно возникает подозрение, что Купидон пускает свои стрелы

в сердца людей независимо от их принадлежности к какому-либо

классу, расе, религии, к группе с определенными доходами и об

разованием. Если предшествующее свадьбе поведение (его еще

обозначают словом <ухаживание>, скорее вводящим в заблужде

ние, нежели что-то проясняющим) исследовать глубже, то откро

ются такие каналы взаимодействия, которые подчас регламенти

руют поведение не менее жестко, чем ритуалы. Это подозрение

усиливается по мере того, как выясняется, что в большинстве

случаев не столько чувство любви порождает особые отношения,

сколько, наоборот, точно выверенные и часто заранее спланиро

ванные отношения вызывают желаемое чувство. Иначе говоря,

люди позволяют себе <влюбиться>, когда для этого есть (или спе

циально создаются) определенные условия. Социолог, изучаю

щий формы <ухаживания> и брака, вскоре обнаруживает слож

ную сеть мотивов, тысячами нитей связанных со всей институци

ональной структурой, внутри которой человек проводит свою

жизнь, - с классом, карьерой, материальными притязаниями,

стремлением к власти и престижу. Теперь он начинает рассмат

ривать чудо любви как нечто синтетическое, сложное. Это не зна

чит, что социолог всякий раз будет объявлять любое романтичес

кое объяснение брака иллюзорным. Но, опять-таки, он будет <за

глядывать за непосредственную данность> и общепринятые ин

терпретации. Наблюдая за парочкой влюбленных, которая любу

ется луной, социологу необязательно отрицать особую эмоцио

нальность этой подлунной сцены. Но прежде всего он будет на

блюдать механизм, составляющий структуру сцены в ее <целуй -

ных> аспектах: престижность марки автомобиля, из которого ве

дется наблюдение; соображения вкуса и тактики, определяющие

костюмы наблюдателей; множество поведенческих и вербальных

признаков их социального положения. Этот механизм задает оп

ределенное социальное пространство и внутреннюю тональность

всей ситуации.

Теперь ясно, что проблемы, интересующие социолога, не обя

зательно являются <проблемами> для других людей. То, что офи

циальные лица, печать (и, увы, некоторые учебники по социоло

гии) сообщают о <социальных проблемах>, только затемняет суть

дела. Обычно люди говорят о <социальных проблемах> тогда, когда

в обществе происходит что-то не так, как предполагалось соглас

НО

но официальным объяснениям. В этом случае они ждут, что со

делили) и, может быть, найдет какое-то <решение>, которое по

может устранить ее к их общему удовольствию. Однако вопреки

такого рода ожиданиям очень важно понимать, что социологи

ческая проблема есть нечто совершенно отличное от <социаль

ной проблемы> в указанном смысле. Например, было бы наивно

заниматься <проблемой> преступности только потому, что право

охранительные органы определяют ее как проблему, или разво

дом - лишь потому, что это является <проблемой> для блюстите

лей нравственности. Можно сказать еще яснее: <проблема> бри

гадира, как добиться от людей более эффективной работы, или

<проблема> пехотного офицера, как воодушевить солдат пойти в

атаку, могут не быть <проблемами> для социолога (за исключени

ем тех случаев, когда социолога нанимают корпорация или армия

специально для исследования подобных проблем). Социологи

ческая проблема всегда заключается в понимании того, что про

исходит в рамках социального взаимодействия. Таким образом,

социологическая проблема заключается не столько в том, почему

что-то <идет не так> с точки зрения властей или режиссеров, ра

ботающих на социальной сцене, а прежде всего в том, как дейст

вует система в целом, каковы исходные предпосылки ее сущест

вования и за счет каких средств поддерживается ее единство. Фун

даментальные социологические проблемы - не преступление,

а закон, не развод, а брак, не расовая дискриминация, а расо

во обусловленная стратификация, не революция, а форма прав

ления.

Эту точку зрения можно пояснить следующим примером. Цель

ходцев из низших классов - отвлечь тинэйджеров от участия в

общественно неодобряемых действиях подростковой банды. Сис

тема координат, в рамках которой социальные работники и по

лицейские чины определяют <проблемность> этой ситуации, фор

мируется миром среднего класса, с позиций его респектабель

ных, общественно одобряемых ценностей. Если то, что подрост

ки катаются на краденых автомобилях, есть <проблема>, тогда

тия в коллективных играх. Но если сменить систему координат и

взглянуть на ситуацию с точки зрения лидера подростковой груп

пы, то все окажется наоборот. Для него <проблемой> станет спло

чение банды в ситуации, когда подростков станут отвлекать от

той деятельности, которая дает банде престиж в ее социальном

окружении, и если социальные работники уберутся в свои благо-

41

получные кварталы, откуда пришли, то это и будет ее <решени

циальной системы, воспринимается как нормальный порядок ве

щей другой системой, и наоборот. Представители этих двух сис

тем определяют лояльность и нелояльность, сплоченность и от

клонение с совершенно противоположных позиций. Конечно,

ориентируясь на собственные ценности, социолог может считать

респектабельный мир среднего класса более желательным и по

тому оказывать помощь работникам подросткового клуба, кото

рый является миссионерским аванпостом in partibus infideliunf*.

Но такая его позиция - не повод для оправдания самого отожде

ствления того, что составляет головную боль официальных лиц, с

тем, что является <проблемой> с социологической точки зрения.

Если социолог захочет решать подобные <проблемы>, то ему не

обходимо будет понять всю социальную ситуацию в целом, цен

ности и способы действия обеих систем, а также формы их сосу

ществования во времени и пространстве. Именно это умение

видеть любую ситуацию с позиций обеих конкурирующих систем

является, как мы покажем далее, отличительной чертой социоло

гического сознания.

Мы утверждаем, что социологическому сознанию присущ осо

бый изобличительный мотив. Сама логика его науки подталкивает

социолога к развенчанию тех социальных систем, которые он изу

чает. Причину такого стремления постоянно срывать маски необя

зательно видеть в его темпераменте и наклонностях. В самом деле,

вполне может случиться, что социолог, сам по себе спокойный и

совершенно не склонный нарушать комфорт собственного соци

ального существования, все же будет вынужден в своей деятель

ности бросить вызов тому, что окружающие его люди воспринима

ют как данность. Иными словами, мы утверждаем, что корни изо

бличительного мотива в социологии имеют не психологическую, а

методологическую природу. Социологическая система координат

вместе с встроенной в нее процедурой поиска иных уровней реаль

ности, нежели те, что даются в официальных интерпретациях об

щества, несет в себе некий логический императив, побуждающий

социолога срывать покровы с пропаганды и обмана, которыми люди

прикрывают свои поступки по отношению друг к другу. Это требо

вание изобличений является одной из тех характеристик, которые

делают социологию созвучной настроениям нашей эпохи.

Склонность к изобличению можно проиллюстрировать на

примере самых разных направлений, сложившихся в социологи

ческой дисциплине. Так, одной из главных тем в социологии Ве-

бора являются непреднамеренные, непредвиденные последствия

42

человеческих действий в обществе. Наиболее известную работу

продемонстрировал взаимосвязь некоторых последствий протес

тантских ценностей и развития <духа капитализма>, критики за

частую неверно понимают потому, что упускают из виду именно

эту тему. По их мнению, цитируемые Вебером протестантские

мыслители отнюдь не предполагали, что с помощью их учений

будут достигнуты известные экономические результаты. В част

ности, Вебер доказывал, что кальвинистская доктрина предопре

деления подвигла людей на <мирской аскетизм>, т.е. на такое

поведение, субъект которого напряженно, методически, самоот

верженно соотносит себя с делами этого мира, в частности с эко

номической деятельностью*'. Критики же Вебера указывают, что

нет ничего более чуждого замыслам Кальвина и других лидеров

кальвинистской Реформации, чем указанные им последствия. Но

Вебер никогда и не утверждал, будто кальвинистская мысль на

меренно <произвела на свет> такие образцы экономического пове

дения. Напротив, он отлично знал, что намерения были совер

шенно иными. Последствия же не зависели от намерений. Вебе-

ровское наследие (а не только упомянутая его знаменитая рабо

та) дает нам живую картину иронии судьбы над человеческими

действиями. Таким образом, веберовская социология представ

ляет собой радикальную антитезу любым взглядам, согласно ко

торым история есть реализация идей или плод произвольных ин

дивидуальных и коллективных усилий. Это не значит, что идеи

не имеют никакого влияния. Мысль Вебера надо понимать так:

результаты реализации идей, как правило, очень сильно отлича

ются от того, что задумывали и на что рассчитывали поначалу их

приверженцы. Осознание иронии истории отрезвляет и является

сильным противоядием всякого рода революционному утопизму.

Изобличительная тенденция социологии присутствует во всех

теориях, которые подчеркивают автономность социальных про

цессов. Например, Эмиль Дюркгейм", основавший наиболее зна

чительную французскую социологическую школу, подчеркивал,

что общество есть особая реальность sui generic* , т.е. такая реаль

ность, которую нельзя свести ни к психологическим, ни к каким-

то иным факторам, поддающимся научному анализу. Результа

том такой точки зрения стало высокомерное пренебрежение Дюрк-

геймом преднамеренными действиями, мотивами и соображения

ми при изучении различных явлений. Пожалуй, наиболее отчет

ливо это выразилось в широко известном исследовании само

убийств, описанном в работе с таким же названием: личные на

мерения тех, кто совершил самоубийство или предпринял по-

43

пытку к самоубийству, совершенно не анализировались, зато

циальных характеристиках индивидов**. Согласно Дюрктейму, жить

в обществе - значит быть во власти его логики, и часто люди

следуют ей, совершенно не подозревая об этом. Нередко для того

чтобы раскрыть внутреннюю динамику общества, социолог вынуж

ден пренебрегать ответами на его вопросы самих субъектов соци

ального действия и искать объяснения, скрытые от их сознания.

Этот особый дюрктеймовский подход перекочевал в теоретическое

направление, которое называют функционализмом. В функциональ

ном анализе общество рассматривается с точки зрения его функ

ций и предстает как система, функции которой часто скрыты или

недоступны для понимания тех, кто действует внутри нее. Амери

канский социолог Роберт Мертон" удачно выразил этот подход,

введя понятия явных и латентных (скрытых) функций**. Первые

- осознаваемые и произвольные функции социальных процес

сов, вторые - неосознаваемые и непреднамеренные. Так, явной

функцией запрещающего азартные игры закона может быть их

прекращение, а латентной - создание подпольной империи игор

ного бизнеса. Христианские миссии в африканской глубинке явно

стремились обратить ее жителей в христианство, а латентно спо

собствовали разрушению местных племенных культур и, таким

образом, дали мощный толчок процессам социальной трансфор

мации. Контроль Коммунистической партии над всеми сферами

жизни общества явно был призван поддерживать господство ре

волюционного духа, латентно же породил новый класс удобно

устроившихся бюрократов, несомненно буржуазных по своим

взглядам и устремлениям и все менее склонных к самоотречению

и преданности идеалам, что было свойственно большевикам. Яв

ная функция многих добровольных организаций в Америке за

ключается в объединении людей и служении на благо общества,

латентная - в присвоении статусных признаков тем, кому разре

шается принадлежать к подобным организациям.

Центральное для некоторых социологических теорий понятие

<идеология> может служить еще одной иллюстрацией изобличи

тельной тенденции. Социологи употребляют это понятие в тех

случаях, когда определенные взгляды служат рационализации за

крепленных законом имущественных интересов некоторых групп.

Очень часто подобные взгляды способствуют систематическому

искажению социальной реальности подобно тому, как отдельный

индивид может невротически отрицать, деформировать или при

давать противоположный смысл тем аспектам своей жизни, ко

торые вызывают у него беспокойство. Эта идея занимает цент-

44

рольное место в концепции итальянского социолога Вильфредо

главе, является ключевым для того подхода в социологии, кото

рый называется <социологией знания>. С позиций указанных

подходов, идеи, с помощью которых люди объясняют свои дейст

вия, рассматриваются (букв.: разоблачаются. - Пер.) как самооб

ман и агитация, как тот род <искренности>, который удачно опи

сал Давид Рисмен*: это состояние ума человека, привыкшего ве

рить собственным пропагандистским утверждениям. Такая трак

товка понятия <идеология> позволяет употреблять его при анали

зе убежденности большинства американских врачей в том, что

уровень здоровья снизится, если отменить платное медицинское

обслуживание, или убежденности многих владельцев похоронных

бюро в том, что недорогие похороны свидетельствуют о недоста

точной скорби по усопшему, или, наконец, претензий на занятия

торин. Страховой агент представляет себя человеком, дающим

отеческие советы молодым семьям, комедиант из кабака - ар

тистом, палач - слугой общества; и все эти представления не

просто отражают желание индивида смягчить чувство собствен

ной вины или стремление к статусу, а являются составной частью

официальных самооценок целых социальных групп, обязываю

щих всех своих членов исповедовать их (вплоть до отлучения от

группы в случае отказа). Вскрывая функционирование в общест

ве идеологических притязаний, социолог будет стремиться не по

ходить на тех историков, о которых говорил еще Маркс: любой

уличный торговец лучше них различает то, чем человек является

на самом деле, и то, за кого он себя выдает. Изобличительный

мотив социологии обнаруживает себя в преодолении словесной

дымовой завесы, прикрывающей непризнанные и часто непри

глядные <приводные механизмы> социального действия.

Как уже отмечалось, социологическое сознание возникает тог

да, когда общепринятые или официально установленные трак

товки общества становятся шаткими. Отличным примером для

осмысления ситуации появления социологии служит Франция (ро

дина социологии), где именно попытки интеллектуально охва

тить последствия Французской революции, т.е. не только вели

ких потрясений 1789 г., но и того, что Токвиль назвал длительной

Революцией XIX в., и составили основу новой дисциплины. По

аналогии с Францией нетрудно понять состояние социологии в

условиях стремительной трансформации современного общест

ва, разрушения фасадов, обесценивания старых верований и по

явления новых грозных сил на общественной сцене.

45

В другой европейской стране, Германии, где в XIX в. возник

иначе. Позволю себе еще раз сослаться на Маркса, который пи

сал, что те революции, которые французы делают на баррикадах,

немцы склонны совершать в профессорских кабинетах. По край

ней мере, один из <академических> корней революции, пожалуй,

наиболее важный, можно отыскать в мощном движении мысли,

получившем название <историзма>. Здесь не место подробно рас

сматривать историю этого движения. Достаточно сказать, что оно

представляет собой попытку глубокого философского осмысле

ния потрясающего ощущения относительности всех ценностей в

истории. Такое ощущение, осознание относительности стало едва

ли не неизбежным результатом огромных достижений немецких

историков во всех областях знания. Социологическая мысль, по

крайней мере отчасти, возникла из необходимости внести поря

док и осмысленность в то ощущение хаоса, которое вызвала у

иных наблюдателей эта громада исторических знаний. Излишне

подчеркивать, что общество, в котором жил германский социо

лог, также переживало изменения, как и общество, в котором

жил его французский коллега: во второй половине XIX в. Герма

ния стремительно продвигалась к индустриальному могуществу и

объединению. Если обратимся теперь к Америке, стране, где со

циология получила самое широкое распространение, то обнару

жим (хотя и другое, отличное от Франции и Германии) сочетание

условий, которое опять-таки сложилось на фоне стремительных

и глубоких социальных изменений. Наблюдая за развитием Аме

рики, мы можем зафиксировать еще один мотив социологии, тесно

связанный, но не тождественный изобличительству, - ее очаро-

ванность <изнаночной>, не столь респектабельной стороной (сек

тором) жизни общества.

В любом, во всяком случае в любом западном, обществе мож

но выделить респектабельные и нереспектабельные секторы. Аме

риканское общество в этом отношении не составляет исключе

ния. Но американская респектабельность имеет всепроникающий

характер. Отчасти такую специфику можно, вероятно, объяснить

наличием остаточных явлений пуританского образа жизни. Еще

более правдоподобно связать ее с особой ролью, которую сыгра

ла буржуазия в формировании американской культуры. Впрочем,

какие бы причины ни предшествовали этому, <разведение> соци

альных явлений американской жизни по упомянутым секторам

не представляет особых трудностей. Легко выделить официаль

ную, респектабельную Америку с ее символами - Торговой па

латой, церквями, школами и другими центрами гражданского ри-

46

туала. Но наряду с миром респектабельности существует другая

мера, та Америка, которая имеет иные символы и которая гово

рит на другом языке. Этот язык - язык игроков в пул и в покер,

язык баров, борделей и солдатских казарм, - вероятно, и есть ее

подлинная визитная карточка. Но есть еще язык, сопровождаю

щий дружный вздох умиления двух коммивояжеров, сидящих за

рюмкой чая в вагоне-ресторане, который воскресным утром про

носится мимо опрятных городков Среднего Запада с их столь же

опрятными жителями, спешащими к свежевыбеленным молит

венным домам. Этот язык недопустим в компании дам и пасты

рей, он живет главным образом в устной передаче от одного по

коления Геккльберри Финнов к другому (правда, в последние годы

он встречается и на страницах некоторых книг, написанных, по-

видимому, как раз для того, чтобы эпатировать дам и пастырей).

Эту <другую Америку>, говорящую на другом языке, можно встре

тить всюду, где есть люди, отлученные или отлучившиеся сами от

пристойного мира среднего класса. Мы находим его в городских

трущобах и лачугах, а также в среде тех представителей рабочего

класса, которые не сильно преуспели в продвижении по пути

обуржуазивания. Мы можем услышать его мощное звучание в мире

американских негров. Кроме того, мы встречаем его в мирках тех

людей, которые по той или иной причине добровольно оставили

Мэйн Стрит и Мздисон Авеню, - в мире битников, гомосексуа

листов, бродяг, других <маргиналов> и в <подпольных> мирах, на

дежно укрытых от посторонних взглядов тех улиц, где живут, рабо

тают, приятно проводят время в кругу семьи почтенные люди (прав

да, в этих <подпольях> иногда оказываются и самцы из породы

<почтенных людей>, где они счастливо развлекаются без семей).

Американская социология, сразу принятая и в академических

кругах, и теми, чья деятельность связана с благосостоянием, с

самого начала ассоциировалась с <официальной Америкой>, с

миром политиков местного и национального масштаба. Совре

менная социология сохраняет свою респектабельность - при

надлежность к университетам, бизнесу и правительству. Понятие

<респектабельность> в данном случае едва ли вызовет возражения,

разве что кое у кого из грамотных южан-расистов, только и способ

ных прочесть примечания к решению о десегрегации (1954 г.). Од

нако нельзя не отметить, что в американской социологии всегда

существовало мощное течение, относящее себя к <другой Амери

ке>, - Америке крепкого словца и трезвого взгляда на вещи, жи

вущей с тем состоянием ума, которое не приемлет мобилизую

щего и одурманивающего воздействия официальной идеологии.

47

Такой неуважительный взгляд на сцену американской жизни

одного из видных американских социологов раннего периода. Сама

его биография представляет собой своего рода упражнение в мар-

гинальности: обладал тяжелым, склочным характером; родился в

пограничье Висконсина на ферме выходца из Норвегии; англий

ский язык учил как иностранный; всю жизнь вращался в кругу

морально и политически сомнительных личностей; вечно коче

вал по университетам; неисправимый соблазнитель чужих жен.

Его видение Америки нашло отражение в разоблачительной са

тире, которой насквозь пронизаны все работы Веблена, в част

ности его знаменитая <Теория праздного класса>**, в которой без

жалостно выставляется напоказ все лицемерие высших слоев аме

риканской буржуазии. Вебленовский взгляд на общество легче всего

представить как серию неблагонамеренных интуитивных прозре

ний: его видение <престижного потребления> направлено против

стремления среднего класса к <утонченности>; анализ экономи

ческих процессов в терминах манипуляций и растрат - против

американского этоса производительности; толкование махинаций

и спекуляций с недвижимостью - против американской идеи о

местном самоуправлении, а весьма ядовитое описание универси

тетской жизни как надувательства и напыщенности - против

американского культа образования. Мы не причисляем себя к

неовебленианству, ставшему модным среди некоторых молодых

американских социологов, и не утверждаем, что Веблен был од

ним из столпов социологии. Мы лишь указываем на его неуем

ное любопытство и проницательность как отличительные осо

бенности восприятия окружающей реальности, которое исходит

из тех уголков культуры, где по воскресеньям встают бриться толь

ко к полудню. Этим мы не хотим сказать, что проницательность

как таковая является признаком неуважения. Глупость и инерт

ность мышления, по всей видимости, довольно равномерно рас

пределены между всеми социальными слоями. Но там, где есть

ум и где ему удается освободиться от шор респектабельности, мы

скорее можем ожидать проницательного взгляда на общество, чем

в тех случаях, когда мир, каким его рисует воображение оратора,

принимается за реальную жизнь.

Некоторые направления эмпирических исследований в аме

риканской социологии тоже демонстрировали очарованность <из

наночной> стороной общества. Например, оглядываясь на мощ

ное развитие исследований города, проведенных в 20-х годах в

Чикагском университете, поражаешься неодолимой тяге иссле

дователей к темным сторонам городской жизни. Совет главной

48

фигуры этого движения Роберта Парка** <не бояться испачкать

ком буквально и проявляли повышенный интерес к тому, что жи

тели респектабельных кварталов назвали бы <грязью>. Во многих

исследованиях чикащев ощущается огромное желание вскрыть те

невые стороны жизни большого города: беспросветность трущоб,

меланхолию доходных домов, преступный мир и проституцию.

В качестве одного из ответвлений так называемой Чикагской

школы выделилось социологическое направление, изучавшее раз

личные профессии, занятия; своим появлением оно в значитель

ной степени обязано новаторским работам Эвереста Хьюза и его

студентов. Здесь мы находим подлинное очарование любым из

возможных миров, в котором человеческое существо живет и про

изводит на свет себе подобных, - не только миром респекта

бельных профессий, но и таких, как водитель такси, уборщик

многоквартирного дома, профессиональный боксер и музыкант

джазбанда. Та же тенденция обнаруживается в развернувшихся в

Америке после знаменитых работ Роберта и Холен Линдов'" о

<Мидлтаунео исследованиях местных сообществ. В них неизбеж

но приходилось пренебрегать официальными версиями относи

тельно жизни городских сообществ, видеть местную социальную

реальность не только такой, какой она видится из городской уп

равы, но и такой, какой ее видят из городской тюрьмы. Такая

социологическая процедура ipsofacto* есть преодоление респек

табельного предубеждения о том, что только определенные взгляды

на мир заслуживают серьезного отношения.

Мы не хотели бы преувеличивать влияние подобных исследо

ваний на сознание социологов. Мы полностью осознаем, что не

которым из них был присущ элемент изобличительства и роман

тизма. Кроме того, мы знаем, что многие социологи являются

столь же строгими ревнителями респектабельного мировоззре

ния, какими издавна слывут, к примеру, классные дамы. Тем не

менее мы придерживаемся того взгляда, что социологическое со

знание предрасположено к такому пониманию миров, отличных

от респектабельности среднего класса, которое само по себе со

держит зерна интеллектуальной непочтительности. В повторном

исследовании <Мидлтауна> Линды дали классический анализ мен

талитета американского среднего класса в целой серии <конеч

но-утверждений>, т.е. утверждений, которые представляли собой

столь безусловное согласие, что ответ на любой вопрос непре

менно начинался словом <конечно>. <Есть ли в Америке свобода

предпринимательства?> - <Конечно!>; <Верно ли, что все важ

нейшие решения принимаются с соблюдением демократических

49

4-337

формой брака?> - <Конечно!> Социолог, каким бы консервато

ром и конформистом он ни был в частной жизни, знает, что каж

дое из этих <конечно-утверждений> отнюдь не бесспорно. Уже в

силу такого своего знания он оказывается на грани непочтитель

ности.

зательно заключает в себе или подразумевает революционную

установку. Мы даже осмелимся утверждать, что социологическое

знание враждебно революционным идеологиям, причем не вслед

ствие какой-то особой склонности к консерватизму, а потому,

что социология видит не только сквозь иллюзии данного status

qua*, но и сквозь иллюзорные ожидания относительно возмож

ного будущего, которые обычно составляют духовную опору ре

волюционеров. Именно не свойственные революционерам уме

ренность и трезвость социологии мы ценим особенно высоко.

Говоря о ценностях, можно только сожалеть о том, что само по

себе социологическое познание не обязательно сопровождается

большей терпимостью к человеческим слабостям. На социальную

реальность можно смотреть и с состраданием, и с цинизмом -

обе позиции совместимы с трезвым взглядом на вещи. Но неза

висимо от того, сможет социолог заставить себя относиться с сим

патией к изучаемым явлениям или нет, он всегда будет в какой-

то мере дистанцироваться от принятых в обществе утверждений.

Непочтительность - неважно, выражается она в чувствах или в

преследуемых целях - должна, по возможности, постоянно при

сутствовать в сознании социолога. Он может отделить ее от ос

тальной своей жизни, прикрыть рутинными повседневными за

ботами разума и даже отвергнуть по идеологическим соображе

ниям. Однако абсолютная почтительность будет означать смерть

социологии. В этом одна из причин совершенного исчезновения

истинной социологии со сцены тоталитарных обществ, прекрас

ным примером чему может служить нацистская Германия. По

своей природе социологическое познание постоянно несет в себе

потенциальную угрозу для полицейских умов, поскольку оно всегда

склонно релятивизировать'" претензии на абсолютную правоту,

на которых настаивают подобные умы.

Прежде чем закончить главу, коснемся еще раз феномена ре-

лятивизации, о котором мы уже не раз упоминали. Скажем пря

мо: социология очень созвучна духу современности именно по

тому, что она представляет собой такое понимание мира, в кото

ром ценности радикально релятивизированы. Эта релятивизация

заняла столь большое место в нашем образе повседневности, что

50

нам сейчас трудно осознать до конца, как могли существовать, а

обязательным для всех людей мировоззрением. Американский со

циолог Дэниел Лернер, исследовавший Ближний Восток, четко

показал, что <современное сознание> - совершенно новый тип

сознания для этих стран*. С позиций традиционного менталите

та, нечто всегда есть то, чем оно является в данных условиях, и

невозможно даже вообразить, чтобы оно могло быть чем-то иным.

В отличие от <традиционного сознания> <современное сознание>

подвижно. Человек с таким сознанием легко может поставить

себя на место другого, живущего в иных социальных условиях,

легко может представить себя живущим в другом месте и занима

ющимся другим делом. Например, Лернер обнаружил, что неко

торые неграмотные респонденты словно шутя отвечали на во

прос о том, что они стали бы делать на месте своих правителей, и

совершенно не знали, как отвечать на вопросы о том, что могло

бы заставить их покинуть родную деревню. Иными словами, можно

сказать, что традиционные общества устанавливают строгие и

неизменные границы идентификации. В современном же обще

стве они неопределенны и подвижны. Никто реально не знает,

чего следует ожидать от правителя, родителей, культурного чело

века или кого считать нормальным в сексуальном плане. В каж

дом случае за разъяснениями обращаются к многочисленным экс

пертам. Книгоиздатель рассказывает нам о том, что такое культу

ра, дизайнер - о том, каких вкусов мы должны придерживаться,

психоаналитик - кто мы есть на самом деле. Жизнь в современ

ном обществе - это калейдоскопическая смена ролей.

Снова нам приходится бороться с искушением поговорить

подробнее на данную тему, поскольку это может увести нас дале

ко в сторону от первоначального замысла и втянуть в обсуждение

социально-психологической проблематики современной жизни

вообще. Вместо этого мы остановимся на интеллектуальном ас

пекте современной ситуации, поскольку именно в нем мы усмат

риваем важную характеристику социологического сознания. Бес

прецедентный масштаб географической и социальной мобиль

ности в современном обществе ведет к появлению столь же бес

прецедентно огромной возможности для индивида познакомить

ся с самыми разнообразными мирами. Впечатления от других куль

тур, которые ранее были доступны только редким путешествен

никам, теперь нам <доставляются на дом> средствами массовой

коммуникации. Кто-то однажды определил сформированную бла

годаря этому искушенность горожанина как способность сохра

нять невозмутимое спокойствие даже при виде под окнами соб-

51

ственного дома человека в тюрбане, с набедренной повязкой и

Несомненно, существуют разные степени искушенности, но оп

ределенная доля ее есть у каждого ребенка, который смотрит те

левизор. Не вызывает сомнения и то, что эта искушенность за

частую весьма поверхностна и не может противостоять реально

му влиянию со стороны альтернативных образов жизни. Вместе с

тем безмерно расширившиеся возможности путешествовать, ре

ально или в воображении, предполагают по крайней мере потен

циальное осознание того, что привычная культура с ее базовыми

ценностями относительна во времени и пространстве. Социаль

ная мобильность, т.е. движение из одной социальной страты в

другую, усиливает эффект релятивности. Всюду, где происходят

процессы индустриализации, в социальную систему привносится

новый динамизм. Массы людей начинают менять свои группо

вые и индивидуальные социальные позиции, и обычно такие из

менения идут по направлению <вверх>. Вместе с этим движением

нередко и сама жизнь индивида вовлекается в <путешествие>,

причем не только по различным социальным группам, но и по

интеллектуальным мирам, которые, так сказать, привязаны к этим

группам. Так, курьер-баптист, регулярно читающий

gest>, став младшим администратором, переходит в епископаль

ную церковь и начинает выписывать *, а жена

преподавателя, получившего кафедру, от списка бестселлеров

может обратиться к ПрустуT или Кафке*'.

Имея в виду эту всеобъемлющую неустойчивость мировоззре

ний в современном обществе, не следует удивляться тому, что

наша эпоха характеризуется как эпоха обращения (перехода из

одной веры в другую, смены убеждений. - Пер). Неудивительно

также, что именно интеллектуалы склонны радикально и с изум

ляющей регулярностью менять свои взгляды на мир. Интеллекту

альная притягательность жестких, теоретически завершенных

систем, таких, как католицизм или коммунизм, обсуждалась не

однократно. Психоанализ во всех его формах можно понимать

как институциализированный механизм обращения, в котором

индивид меняет взгляд не только на самого себя, но и на мир в

целом. Популярность разного рода новых культов и верований

разной степени интеллектуальной утонченности, зависящей от

образовательного уровня их адептов, служит еще одним свиде

тельством склонности к обращению наших современников. Со

временного человека, особенно образованного, постоянно терза

ют сомнения относительно собственной природы и природы все

ленной, в которой он живет. Иными словами, сознание относи-

52

тельности, которое во все исторические эпохи было скорее уде

распространенным культурным фактом, пронизавшим социаль

ную систему до самых нижних ее этажей.

Мы не хотим создать впечатление, будто это чувство относи

тельности и, как результат, склонность современного человека

полностью менять свое мировоззрение свидетельствуют о его

интеллектуальной или эмоциональной незрелости. Конечно, не

следует слишком серьезно воспринимать отдельные встречающие

ся проявления таковой. Тем не менее мы можем утверждать, что

подобная склонность становится едва ли не уделом даже самых

серьезных интеллектуальных упражнений. Будучи в здравом рас

судке, невозможно существовать в современном мире и не пони

мать относительности всех моральных, политических, философ

ских убеждений. Как заметил Паскаль**, то, что истинно по одну

сторону Пиренеи, ошибочно по другую". Интенсивное овладе

ние наиболее полно и тщательно разработанными многозначны

ми смысловыми системами, имеющимися в наличии сегодня, дает

впечатляющее представление о том способе, которым эти систе

мы могут обеспечить некую всеобъемлющую интерпретацию ре

альности - интерпретацию, в которую может быть включена любая

интерпретация альтернативных систем и путей движения от од

ной системы к другой. Католицизм может включить в себя тео

рию коммунизма, а коммунизм, в свою очередь, выдвинуть соб

ственную теорию католицизма. С точки зрения католического

мыслителя, коммунист живет <во мраке материалистических ил

люзий>, в полном неведении относительно <реального смысла

жизни>, а в интерпретации коммуниста, его католический vis -а -

vi* безнадежно погряз <в ложном сознании> буржуазного мента

литета. По мнению же психоаналитика, и католик, и коммунист

просто переводят на интеллектуальный уровень неосознаваемые

импульсы, которые реально движут ими. Психоанализ для като

лика может быть одним из способов бегства от греховной реаль

ности, тогда как для коммуниста - отрывом от социальных реа

лий. Все это означает, что от выбора индивидом точки зрения

зависит то, как он будет рассматривать свою собственную жизнь.

Военнопленные американцы, прошедшие процесс <промывания

мозгов> в китайских застенках, совершенно изменили свои взгляды

на социально-политические реалии. По возвращении в Америку

они вспоминали эти изменения как своего рода болезнь, вызван

ную внешним воздействием, подобно тому, как здоровый чело

век вспоминает о своих бредовых видениях. Однако для их быв

ших тюремщиков такое изменение сознания, взглядов представ-

53

лялось короткой искрой истинного прозрения в беспросветном

вращаться, перемена в их убеждениях может до сих пор казаться

решающим переходом от тьмы к свету.

Чтобы не злоупотреблять словом <обращение> (термин, кото

рый несет в себе религиозный смысл), для описания этого фено

мена мы будем использовать более нейтральное слово <переклю

чение>. Приведенная выше интеллектуальная ситуация позволя

ет индивиду <переключаться> с одной системы смыслов на дру

гую, противоположную первой, или наоборот. Каждый раз при

нимаемая система дает индивиду новую интерпретацию и его

собственного существования, и всего мира, в том числе новое

объяснение прежней системы, с которой он <переключился> на

другую. Кроме того, система смыслов предоставляет средства борь

бы с сомнениями. Конфессиональная дисциплина католиков,

одоления <противодействия> - все это служит одной цели: пре

дупредить изменение взглядов в пользу другой системы смыслов,

дать возможность индивиду самому интерпретировать собствен

ные сомнения в терминах принятой им системы и, таким обра

зом, удержать его в ее рамках. Кроме того, на низших уровнях

искушенности применяются различные средства, затрудняющие

постановку таких вопросов, которые могут представлять угрозу

лояльности индивида. Действие подобных средств можно наблю

дать в диалектической эквилибристике свидетелей Истовы или

негров-мусульман.

Но если индивид, преодолев искушение принять такого рода

диалектику, хочет ясно осознать ощущение относительности, пере

житое в результате <переключения>, то он должен вступить в но

вое измерение социологического мышления, а именно прийти к

пониманию того, что не только идентичность, но и идеи относи

тельны и зависят от специфических социальных условий. В од

ной из последующих глав мы увидим, сколь важно для социоло

гического мышления осознавать это. Здесь достаточно сказать,

что релятивизирующий мотив является еще одной фундаменталь

ной движущей силой социологического познания.

В данной главе мы попытались охарактеризовать социологи

ческое сознание в целом, проанализировав три его мотива: изо

бличения, непочтительности и релятивизации. К ним следует

добавить четвертый, не столь важный по своим последствиям, но

необходимый для завершения общей картины, - мотив космо

политизма. Испокон веков колыбелью открытости миру и иным

способам мышления и действия был город. В Афинах и в Алек-

54

сандрии, в средневековом Париже и Флоренции эпохи Возрож

обнаруживаем космополитическое сознание, которое было осо

бенно характерно для городской культуры. Причем под горожа

нином в данном случае имеется в виду не просто тот, кто живет в

черте города, а тот, кто, несмотря на свою страстную привязан

ность к родному городу, мысленно способен охватить мир во всей

его широте. Ум его, даже независимо от души и тела, находит

себе дом всюду, где живут думающие люди. Мы полагаем, что

социологическое сознание отмечено именно такого рода космо

политизмом, а местничество с его узостью интересов всегда пред

ставляло опасность для социологического познания (опасность,

которую, к несчастью, редко удается избежать в социологических

исследованиях сегодняшней Америки). Социологический подход

- это широкий, открытый, свободный (незашоренный) взгляд

на человеческую жизнь. Социолог, в лучшем своем проявлении,

- это человек, имеющий вкус к новым землям, внутренне от

крытый неизмеримому богатству человеческих возможностей,

жаждущий новых горизонтов и новых миров человеческих смы

слов. Пожалуй, нет нужды особо доказывать, что человек такого

типа может оказывать исключительно важное влияние на ход ны

нешних событий.