Нестор Махно

Григорьева к народу, но уже было ясно: бомба, начинен-
ная для Румынии, – шестнадцать тысяч человек, 60 орудий,
10 бронепоездов, – рванула в руках, начинявших ее. Власть
большевиков на Украине отныне висела на волоске.
В слове Григорьева, обращенном к народу, не остава-
лось надежды на пощаду большевикам: «Вместо земли и
воли тебе насильно навязывают коммуну, чрезвычайку и
комиссаров с московской обжорки… Тобой воюют, с ору-
жием в руках забирают твой хлеб, реквизируют скотину
твою и нахально убеждают, что все это для блага наро-
да. Труженик святой! Божий человек, посмотри на свои
мозолистые руки и посмотри кругом; неправда, ложь и
неправда. Ты – царь земли, ты кормилец мира, но ты же
и раб, благодаря святой простоте и доброте твоей… На-
род украинский, бери власть в свои руки… Да здравствует
диктатура трудящегося люда!.. Долой политических спеку-
лянтов! Долой насилие справа! Долой насилие слева! Да
здравствует власть советов народа Украины!» (1,4, 204).
10 мая днем неожиданно соединиться с Григорьевым по
телефону удалось Антонову-Овсеенко из Одессы. Григо-
рьев храбрился, старался держаться твердо. Услышав го-
лос командующего фронтом, усмехнулся: «Очень приятно,
очень рад. Докладываю вам, что правительство авантю-
риста Раковского я считаю низложенным. Через два дня я
возьму Екатеринослав, Харьков, Киев, Херсон и Николаев.
Будет создан съезд Советов Украины, который нам даст
правительство народное, а не правительство политиче-
ских спекулянтов-авантюристов. Уважая вас, как честного
революционера, сердечно прошу принять меры к предот-
вращению кровопролития…
– Я должен знать, что Григорьев говорит со мной.
– Это тот Григорьев, с которым вы ездили в Верблюжку…
– Правительство Украины с Раковским во главе выбрано
на 3-м съезде Советов Украины. Не нужно оружия, чтобы
198
Ленин упрямо твердил о первоочередной задаче – взять
Ростов. В этом направлении двигались Махно и соседняя с
ним 13-я армия Южфронта – увы, не подпертые никакими
резервами. Эта слабина и сама по себе могла бы оказаться
гибельной, но в довершение ко всему она была усугубле-
на ошибкой и тактического, и политического свойства: в
конце марта главком Вацетис решил, исходя из общно-
сти задач, стоящих перед Махно и 13-й армией, передать
Махно в подчинение Южному фронту – которым коман-
довал тогда В. М. Гиттис – и таким образом оторвать его
от Антонова-Овсеенко. Командование Южфронта украин-
ских партизан не знало, они оставались для него элемен-
том совершенно чуждым; таганрогское направление, где
оперировал Махно, было для штаба фронта, располагав-
шегося в Купянске, глубочайшей и совершенно неведомой
фронтовой периферией, и ничего, кроме вреда, от такого
переподчинения, естественно, получиться не могло. Ко-
мандовавший Украинским фронтом Антонов-Овсеенко
это чувствовал и предупреждал ставку: «За дисциплини-
рованность и боеспособность частей, отдаваемых мною
Южфронту, не могу отвечать. Всякое отрывание их от на-
шего командования их будет разлагать» (1, т. 3, 215). Тем
не менее части Махно были переподчинены.
До какой степени все это запутало боевую ситуацию,
понять может, наверное, только военный человек. Будучи
в подчинении Южфронта, Махно в то же время был под-
чиненным Дыбенко, который командовал Заднепровской
дивизией, входящей во Вторую украинскую армию Скач-
ко – то есть армию, находящуюся в ведении Украинского
фронта. До середины апреля сведения о положении на
фронтах Махно получал только из сводок Украинского
фронта. «Свой» фронт нужной ему информации дать не
мог. Снабжение не было организовано. Личные контак-
ты – и те не были налажены новым начальством. И когда
167

потребовалось «обревизовать» бригаду Махно, поехал к
нему не комюжфронтом В. М. Гиттис, а командукр В. А.
Антонов-Овсеенко… Список этих несуразностей чрезвы-
чайно длинен и заканчивается вполне логично – предложе-
нием члена Реввоенсовета Южного фронта Сокольникова
просто-напросто «убрать» Махно в связи с рядом испытан-
ных им поражений.
Всю эту скучноватую военную информацию нам необхо-
димо знать, чтобы ясно понять ситуацию, которую наши
историки безбожно перевирали, чтобы никто не мог ни
проверить, ни понять, что Махно в 1919 году красным не
изменял, фронта не открывал и предателем не был, что
предателем его сделали, именно сделали при помощи всех
мощностей партийной пропаганды совершенно конкрет-
ные люди из числа большевиков, которым надо было отчи-
таться – почему проиграна война там, где, по их же словам,
она должна была быть выиграна?
Дело складывалось следующим образом: в конце марта
заняв Мариуполь, Махно стал нажимать на Таганрог, пе-
ререзал линию железной дороги и провалил начавшееся
было наступление белых на Луганск. Он просил резервов
для развития успеха, но поддержать «изнемогавшую бри-
гаду» (выражение Антонова-Овсеенко) было нечем, войск
не было в принципе – за что и спросилось потом с главкома
Вацетиса, который считал Украинский фронт второстепен-
ным и упрямо направлял все части другим фронтам. Ды-
бенко, который прежде мог помочь, теперь глубоко залез
в Крым и сам требовал подкреплений.
8 апреля прилетела первая ласточка: генерал Шкуро
ударил на стыке Махно и 13-й армии и, обратив в бег-
ство части последней, опрокинул фронт. Скачко сообщал
Антонову-Овсеенко по прямому проводу: «Волноваха взя-
та противником, Мариуполь отрезан. Прорыв расширяет-
ся, у противника появилась уже пехота. Вся серьезность
168
В Екатеринославе смешались:
– Кто прислал бронепоезд и куда он направляется?
– Прислал атаман Григорьев. Направляется на Екатери-
нослав. Когда – неизвестно (89, 143).
Потянулось томительное, полное неясности и дурных
предчувствий ожидание: где Григорьев? Что означает этот
таинственный и одинокий бронепоезд в Пятихатках?
Семь вечера, восемь, девять. В девять – раньше, чем со-
рвалась лавина телефонных звонков, раньше, чем засту-
чали телеграфные аппараты, – в штаб приполз страшный
слух об идущих на Екатеринослав эшелонах григорьев-
ской дивизии. Тошнотворное предчувствие засосало души
штабных: измена. Срочно секретарь Каменева связался с
Пятихатками. Коменданта станции почему-то уже не бы-
ло на месте, говорил дежурный. Говорил вяло, но то, что
сообщал он на взволнованные вопросы, было страшно:
– Проходили поезда какие-нибудь с утра?
– Проходили.
– Воинские проходили?
– Бронепоезд прошел и семнадцать эшелонов.
– Куда?
– В Екатеринослав.
– Когда?
– Последний только сейчас.
– Дайте подробности.
– Ничего не знаю.
– Где комендант?
– Не знаю.
Связь оборвалась (89, 143–144).
В годы Гражданской связь была плоховата, поэтому Ка-
менев не знал еще, что части Григорьева заняли уже Елиса-
ветград и начали резать коммунистов, громить советские
учреждения и, в ослеплении ненависти, еврейские квар-
талы. Никто еще не знал об «Универсале» – обращении
197

Мятеж
Восьмого мая части григорьевской дивизии должны бы-
ли двинуться на румын. Обстановка в полках была напря-
жена до предела, то и дело поступали слухи о мелких ев-
рейских погромах, потом и вовсе худая пришла весть о
22 чекистах, истребленных батальоном второго Херсон-
ского полка в Казанке, но у Антонова-Овсеенко все еще
жила надежда, что если стронуть дивизию и ввязать в бои
в Бессарабий, то никуда ей не деться, придется биться за
мировую революцию. Того же восьмого мая секретарь Ка-
менева связался с Григорьевым и предупредил, что особый
уполномоченный Совета обороны хочет прибыть в штаб
дивизии в Александрию для переговоров с ним: Каменеву
явно понравилась роль инспектора. Григорьев по телефону
ответил, что рад, но надобности в таком визите не видит:
ему самому назавтра надо быть в Екатеринославе у Скач-
ко – там бы и встретиться. Григорьев просил Каменева
ждать его в штабе Скачко до одиннадцати вечера. Однако
одиннадцать минуло, минула и полночь. Григорьева не
было. Утром комендант поезда Каменева запросил Алек-
сандрию: выехал ли поезд командира дивизии?
– Да, – последовал ответ.
Однако на станции Пятихатки (полпути от Александрии
до Екатеринослава) никто не видел поезда атамана. На
всякий случай комендант Пятихаток доложил:
– Что же касается бронепоезда, то последний прибыл в
Пятихатки и потребовал два паровоза на стоянку. Когда
отправится – неизвестно.
196
положения в том, что части 9-й дивизии бегут, и полки
самовольно снялись с позиций у Волновахи и, угрожая
комендантам станции оружием, приказали себя везти че-
рез Пологи в Гришино» (1, т. 4, 53). Тут, пожалуй, для нас
важнее всего определенность донесения, что панически
бежали красноармейцы, а не махновцы.
Антонов-Овсеенко подбадривал Скачко: «…силы Шкуро
преувеличены вдвое». Скачко бесстрастно возражал: «Пять
тысяч великолепной и дисциплинированной кавалерии
из кубанцев и горцев, не поддающиеся политическому
разложению. При летней погоде и в нашей степи одна
пехота даже в четверном количестве справиться с такой
кавалерией не может. Это аксиома начальной тактики» (1,
т. 4, 55).
Антонов-Овсеенко против этого аргументов не имел, а
посему запретил Скачко оправдываться и «упражняться в
неврастеническом тоне» и велел, за неимением резервов,
организовывать отряды из крестьян и рабочих, бежавших
из Донбасса. 16 апреля Антонов получил телеграмму Лени-
на и Троцкого с категорическим требованием оказать все-
мерную и немедленную поддержку Донбассу и Южфронту
вообще, так как вспыхнувшее в тылу Южфронта восстание
донских станиц Вешенской и Казанской грозило разва-
лить фронт и в дальнейшем принести еще более крупные
неприятности.
Главком Вацетис в том же ключе требовал форсировать
наступление Махно на Таганрог, не зная (или не желая
знать), что Махно отступает и поддержать его нечем.
Получив приказ главкома, Махно отстучал Дыбенко от-
чаянную телеграмму, требуя «немедленной посылки каких
бы то ни было вооруженных сил». Скачко меланхолически
констатировал: «Махно почти не существует» (1, т. 4, 60).
Весьма энергично воздействовал Владимир Ильич: «Пе-
ребросить украинские войска для взятия Таганрога обяза-
169

тельно тотчас и во что бы то ни стало» (1, т. 4, 59). Ленину
все кажется, что распорядился – и точка. И Зимний взят.
19 апреля Скачко сообщил Антонову-Овсеенко, что на
Мариупольском направлении началось общее отступление
махновской бригады. Он полон самых мрачных предчув-
ствий: «Противопоставить движению противника нечего,
3-я бригада Махно, находясь беспрерывно более трех ме-
сяцев в боях, получая только жалкие крохи обмундирова-
ния и имея в придачу таких ненадежных соседей, как 9-я
дивизия, совершенно истощилась» (1, т. 4, 57). Антонов-
Овсеенко, в свою очередь, передавал вверх по инстанциям:
«Из оперативных сводок… ясно положение: бригада Мах-
но своим наступлением оттянула на себя корпус Шкуро
и теперь разбита, как и 9-я дивизия. Все, что возможно,
снимается с Киевского и Одесского направления; но и это
дела не поправит, если не разовьется наступление восьмой
армии…» (1, т. 4, 57).
К счастью для красных, у белых тогда еще не было сил
для развития глубокого наступления. Конный налет Шкуро
был лишь пробой сил, разведкой боем, по которой, правда,
можно было бы сделать и кое-какие выводы о замыслах
белой ставки. Антонов-Овсеенко, который позднее впал в
немилость за то, что Деникин проломил его фронт, в своих
«Записках о Гражданской войне» все же считал принципи-
ально важным отметить, что не его войска в апреле дали
слабину и что если бы их поддержали – не дрогнули бы и
в мае: «Факты свидетельствуют, что утверждения о слабо-
сти… района Гуляй-Поле, Бердянск – неверны. Наоборот,
именно этот угол оказался наиболее жизнеспособным из
всего Южного фронта… И это не потому, конечно, что здесь
мы были наилучше в военном отношении сорганизованы
и обучены, а потому, что войска здесь защищали непосред-
ственно свои очаги… Махно еще держался, когда бежала
170
в районе от имени каких-то самозваных съездов… Каме-
нев советовал ВРС распустить, но понял, что не распустят.
Да и то: разве сами большевики не точно так же брали
власть в семнадцатом году, созывая свои съезды в пику
тогдашней власти?
Каменев решил быть с Махно дипломатичным – он чув-
ствовал себя и сильнее, и хитрее, – но в целом выводы его,
в отличие от выводов Антонова-Овсеенко, были неутеши-
тельны. Летописец экспедиции формулировал: «Станови-
лось все яснее, что махновцы должны быть вытеснены (кем
и куда? – В. Г.) из Донбасского района и что без серьезной
чистки среди них не обойтись…» (89, 138).
Махно же уверовал в дипломатию вождя. Теперь он не
сомневался: ему помогут.
195

Но в целом увиденное – чужое и непривычное – насто-
рожило его. За обедом, который состоялся на квартире
Махно («обстановка в роде квартиры земского врача»), он
упрямо расспрашивал Махно об антисемитизме. Махно
рассказал, как застрелил начальника станции за вывешен-
ный антисемитский лозунг. Это Каменева не убедило. Не
убедило его и то, что на террасе соседнего дома, погляды-
вая на важных гостей, сидела за чаем еврейская семья. Не
убедило и то, что среди анархистов в «культпросветотделе»
было немало евреев: ночью, уехав от Махно, он в поезде
составил «открытое письмо» ему, где прежде всего указал
на антисемитизм…
Вообще, несмотря на совещания в штабе, на гостепри-
имный обед, распоряжалась которым новая жена Махно
Галина Андреевна – будущая грозная «матушка Галина», –
несмотря на разговор в узком кругу приближенных, во вре-
мя которого Махно вновь и вновь соглашался быть «просто
комбригом» с комиссаром при штабе, несмотря на прово-
ды, фотографирование на память и открыточку, которую
Махно Каменеву надписал крупным почерком непривыч-
ного к письму человека, начертав на обороте – «Тов. Каме-
неву. На память в посещении Гуляй-Поля. Батько Махно»,
– Каменев, кажется, так и не уверовал в «благонадежность»
Махно.
Не таким, не таким виделся Льву Борисовичу Розенфель-
ду революционный народ. Послушным и благодарным он
виделся ему. А тут было своеволие. Были выкрики: «Хо-
тите крестьян разорить, а потом любить?» (89, 138). Бы-
ли нападки на ЧК. Был гуляйпольский совет, в котором
заседали какие-то несоветские, явно недостаточно угне-
тенные мужики в «прекрасных сапогах и жилетках при
цепочке», были, наконец, эти дерзкие, никакого не име-
ющие почтения анархисты при штабе, сам этот штаб и
Военно-революционный совет, претендовавший на власть
194
соседняя 9-я дивизия, а затем и вся 13-я армия…» (1, т. 4,
311).
Фронт стабилизировался, однако отношение большеви-
ков к Махно сразу изменилось. После того как победонос-
ный партизан вышел из боев битым, разом как-то всколых-
нулась вся та муть, которая в виде донесений от партий-
ных деятелей и чекистов давно накапливалась вокруг его
имени. То вдруг поступали тревожные сведения, что Мах-
но засылал делегатов к Григорьеву договариваться о сов-
местном выступлении против большевиков, то выпирало
что-нибудь из области самовольных захватов, и, хотя все
знали, что бригада живет на подножном корму и получает
жалованье лишь на половину своего состава, опять выхо-
дило, что Махно грабитель более грабительский, нежели
Дыбенко или Григорьев. Потом, наконец, были же сведе-
ния: махновцы упрямо не дают создавать в своем районе
комитеты бедноты, и товарищи партийцы жалуются, что
никакой возможности работать им в махновском районе
нету. То, что большинство товарищей просто праздновали
труса, опасаясь сунуться в войска или в деревню, где не
было понятливого пролетария, а сплошь был проклятый
единоличник, – в расчет, видимо, не шло. И когда, поопом-
нившись от разгрома, командиры драпанувших полков
девятой дивизии по принципу «вали на соседа» обвинили
махновцев в том, что это они развалили фронт, тыловикам
почему-то тоже очень верилось (как верится до сих пор
некоторым историкам), будто махновцы бежали впереди
всех, фронт разлагали, издевались над красноармейцами,
срывая с них красные звезды, резали коммунистов за то,
что те не позволяли им грабить… По тылу прошла жуть:
что же это там, в партизанском краю, творится? Слухи
ползли один страшней другого.
Но ведь мы можем дотошливо вгрызться в неудобные
свидетельства и ситуацию перевернуть, и тогда выяснит-
171

ся, например, что хлебозаготовки в махновском районе
шли довольно успешно, крестьяне добровольно продавали
хлеб и ерепенились только там, где заготовкам «помогали»
продотряды и чекисты. Тогда же вдруг явится нам мысль
и вовсе крамольная—что не товарищам-партийцам тяжко
работалось в партизанских рядах, а что попросту не было
таких партийцев, которые выразили бы не то что желание,
а хотя бы большевистскую готовность в эти ряды внедрить-
ся. Большевики насаждали свою власть в тылу – это факт.
А вот на фронте…
Степан Дыбец, член бердянского ревкома, рассказал
Александру Беку очень важный для нас эпизод о том,
как назначенный к Махно начальником штаба Озеров
упрашивал его съездить с ним вместе на фронт:
– Тебе, Дыбец, это выгодно. Наживешь политический
капитал в войсках. Посмотришь, как наступают, и будешь
мне помогать… (5, 53).
Дыбец, как дисциплинированный партиец, справился в
уездном комитете партии: стоит ли? Там решили: стоит.
«…Надо показать, что большевики не страшатся идти в
бой, делят судьбу фронтовиков» (5, 53). Показать надо…
Тем не менее Степан Дыбец, появившийся под огнем в
красных революционных сапогах, привезенных из Амери-
ки, где он эмигрантствовал еще как анархист, снискал себе
среди партизан добрую славу: «Дыбец, бывший анархист,
а ныне коммунист, пуль не боится, будет драться вместе
с нами, привез белье, – значит, наш брат, к нему можно
апеллировать, ходить к нему, как к своему коммунисту»
(5, 55). Много ли их было, таких «своих»?
Еще красноречивее об отношениях между партийны-
ми «верхами» и партизанскими «низами» свидетельствует
другой факт: перед наступлением Озеров принес Дыбецу
рапорт на имя Дыбенко – просил патронов – и молил то-
же подписать: «Дыбенко моему рапорту вряд ли поверит.
172
Ворошилов. – Ну, уж этого я знаю.
Махновец. – Дедушка Максюта – крупнейший револю-
ционер, он арестован» (89, 135).
Известный анархист, «дедушка» Максюта, буквально че-
рез несколько дней был убит начдивом Пархоменко, когда
во время боев красных с восставшими григорьевцами за
Екатеринослав он, с горсткой уголовников вырвавшись из
тюрьмы, сам умудрился захватить город. Но до последнего
подвига «крупнейшего революционера» еще положен был
Богом срок. Пока что ждали Махно.
Внезапно показался локомотив с одним вагоном. На-
чальник станции ожил. «Батька едет», – предупредил он.
Вышел Махно. «Острые ясные глаза. Взгляд вдаль. На со-
беседника редко глядит. Слушает, глядя вниз, слегка на-
клоняя голову к груди, с выражением, будто сейчас бросит
всех и уйдет. Одет в бурку, папаху, при сабле и револьвере.
Его начштаба – типичный запорожец; физиономия, одея-
ние, шрамы, вооружение – картина украинского XVII века»
(89, 136).
Мотив того же изумления сквозит и в описании почет-
ного караула повстанцев: «Один стоит в строю босой, в
рваных штанах, офицерской гимнастерке и австрийской
фуражке; другой – в великолепных сапогах, замазанных
донельзя богатых шароварах, рваной рубахе и офицер-
ской папахе… Вокруг войска теснится толпа крестьян. Из-
дали наблюдают несколько евреев. Настоящая Сечь» (86,
136–137).
Собрался большой митинг. Махно воодушевленно го-
ворил о единстве революционного фронта: «большевики
нам помогут». Каменев держался в том же ключе: «Вместе
с Красной армией пойдут славные повстанцы товарища
Махно против врага трудящихся и будут драться в ее рядах
до полного торжества дела рабочих и крестьян» (89, 137).
193

удивление увиденным городского человека, далекого от
жизни революционных низов.
Рано утром 7 мая поезд экспедиции, с крепким отря-
дом и основательно вооруженный пулеметами, прибыл
на станцию Гуляй-Поле. Махно должен был приехать сю-
да же с фронта, из Мариуполя. Каменева сопровождали
Клим Ворошилов, звезда которого начала восходить по-
сле знакомства со Сталиным в Царицыне, и Матвей Мура-
нов, прикомандированный к Каменеву работник ЦК. Их
встречали на платформе Маруся Никифорова, Михалев-
Павленко, Борис Веретельников и еще кто-то из штаба.
Встречающие не без иронии разглядывали поезд особого
уполномоченного, ощетинившийся пулеметами (вообще,
фронтовиков раздражали вооруженные эскорты больше-
вистских бонз, они горько посмеивались: «как к бандитам
к нам ездят»). В ожидании Махно завязался разговор. Ка-
менев назвал махновцев героями, но попрекнул тем, что
они задерживают хлеб, предназначающийся голодающим
рабочим. Воспоследовавший разговор заслуживает того,
чтобы быть переданным со стенографической точностью:
«Махновец. – Хлеб этот реквизируется чрезвычайками у
голодающих крестьян, которых расстреливают направо и
налево.
Муранов. – Направо и налево нехорошо, но, я думаю, вы
не толстовцы.
Веретельников. – Мы за народ. За рабочих и крестьян. И
не меньше за крестьян, чем за рабочих.
Каменев. – Разрешите мне сказать, что мы тоже за рабо-
чих и крестьян. Мы также за революционный порядок…
Мы, например, против погромов, против убийств мирных
жителей…
Махновец. – Где это было? На наших повстанцев клеве-
щут все, между тем лучшие наши товарищи, такие началь-
ники, как дедушка Макс юта…
192
Ты же теперь – большевик. Добавь от себя несколько слов.
Подтверди мою бумагу» (5, 52).
Если не верили, что на войне нужны патроны, то понят-
но ли, чему верили, дорогой читатель?
Однако у большевиков были и реальные поводы попри-
стальнее приглядеться к Махно: десятого апреля состоял-
ся третий по счету районный съезд махновских вольных
советов. Крамола на нем, безусловно, прорвалась в виде
неодобрения продразверстки, но в целом съезд был дело-
вой, речь шла о мобилизации на фронт десяти мужских воз-
растов (годы рождения с 1889 по 1898-й), и в этом смысле
мероприятие могло бы даже рассматриваться как прямое
исполнение указаний Антонова-Овсеенко о формирова-
нии отрядов на местах перед лицом белой опасности. Но
Дыбенко это почему-то взорвало. Он разразился телеграм-
мой: «Всякие съезды, созванные от имени распущенного,
согласно моему приказу, Военно-революционного штаба,
считаются явно контрреволюционными, и организаторы
таковых будут подвергнуты самым репрессивным мерам
вплоть до объявления вне закона. Приказываю немедлен-
но принять меры к недопущению подобных явлений. Нач-
див Дыбенко» (1, т. 4, 108). Получив телеграмму, делегаты
съезда, которые претендовали выражать интересы двух
миллионов крестьян края, приняли резолюцию протеста.
По сути дела, это была первая попытка большевиков нало-
жить лапу на «вольные советы».
Между тем и сам Дыбенко заодно с Махно попал в ще-
котливое положение, будучи обвинен в незаконном захва-
те 90 вагонов муки и фуража, предназначенных для ра-
бочих Донбасса. Потянулось следствие. «Дыбенко вышел
совершенно чист; вина Махно оказалась не столь уж зна-
чительной, ибо было задержано им небольшое количество
грузов ввиду совершенно исключительной обстановки»,
– констатировал Антонов-Овсеенко (1, т. 4, 102). Тем не
173

менее и через две недели, когда на Украину в качестве
чрезвычайного уполномоченного Совета обороны прибыл
член большевистского ЦК Л. Б. Каменев, тыловые чинуши
самого высокого ранга упрямо ему твердили о том, что в
продовольственном вопросе за действия Махно и Дыбенко
поручиться не могут. Тут же, как это испокон веку делалось
на Руси, вновь решено было создать «для обследования
действий» каждого из них специальные комиссии, собрав
предварительно имеющийся у наркомпрода и наркомвое-
на обвинительный материал.
Под фронтовиков, обесславивших себя неудачами, опре-
деленно велся подкоп. Это с болезненной остротой воен-
ного человека почувствовал командующий Второй арми-
ей Скачко и имел мужество телеграфировать Антонову-
Овсеенко лично:
«Мелкие местные чрезвычайки ведуг усиленную кам-
панию против махновцев, и в то время, как те проливают
кровь на фронте, в тылу их ловят и преследуют за одну
только принадлежность к махновским войскам. Глупыми,
бестактными выходками мелкие чрезвычайкомы опреде-
ленно провоцируют махновские войска и население на
бунт против советской власти… Так дальше продолжаться
не может; работа местных чрезвычаек определенно прова-
ливает фронт и сводит на нет все военные успехи, создавая
такую контрреволюцию, какой ни Деникин, ни Краснов
никогда создать не могли». Скачко предложил упразднить
мелкие ЧК и передать их функции особым отделам при
командарме. «В случае отказа я буду вынужден провести
эту меру в пределах своей армии собственной властью, и
пусть меня тогда вешают, как бунтовщика, ибо я предпо-
читаю лучше быть повешенным, нежели смотреть, как все
завоевания Красной армии сводятся на нет глупостью» (1,
т. 4, 102).
174
центральных, местных и армейских заготовительных ор-
ганов. Ему кажется возможным поручить все заготовки
Наркомпроду, который потом сам раздаст и Москве, и ар-
мии, и местному населению сколько нужно. О том, что это
типичная бюрократическая утопия, мысли нет. О том, что
во время войны из этого может вырасти все, вплоть до
бунта, – тоже. Поэтому действия махновцев, оцепивших
своей охраной эшелон с хлебом, уже оцепленный охраной
Наркомпрода, кажутся ему исключительно преступными
и вызывают раздражение:
– Тогда эта самая Советская власть к чорту годится, если
Махно ей не подчинится… Нет, нужно играть начистоту,
это все пустяки, они подчинятся… (89, 132).
Постепенно, однако, до Каменева доходило, что все не
так просто. Глупо, глупо ведь, проводя в деревне строгую
классовую линию, раздавать драгоценную, предназначен-
ную в обмен на хлеб мануфактуру бедноте: что беднота
даст? Глупо выколачивать хлеб из крестьян более зажиточ-
ных прикладами продотрядов – озлобятся. На совещании
в Мелитополе он своим именем благословляет продработ-
ников на смягчение линии: «Чорт с ним, с богатым, пусть
получает товар, нам нужен хлеб во что бы то ни стало» (89,
129).
Хлебозаготовительная деятельность Каменева прерва-
лась началом деникинского наступления; белые взяли Лу-
ганск; Ленин назначил Каменева уполномоченным Совета
обороны и просил находиться в районе боевых действий
в Донбассе. Тут-то, по-видимому, ему и явилась мысль
вслед за Антоновым-Овсеенко проинспектировать тот са-
мый «слабый» участок фронта, о котором было столько
разговоров, – район бригады Махно.
Безымянный летописец экспедиции большевистского
вождя оставил нам интересное описание этой поездки
– тем еще любопытное, что в нем сквозит неподдельное
191

зумной (хотя бы в рамках нэпа) внутренней политики вла-
стей у себя в тылу. Поскольку все эти допущения, как нам
известно, не реализовались, путь Махно иным быть не
мог. Однако, прежде чем его звезда красного комбрига
закатилась окончательно, ей суждено было блеснуть све-
том обманчивой надежды еще один раз. В начале мая в
Гуляй-Поле приехал Каменев.
Лев Борисович Каменев прибыл на Украину еще в конце
апреля в качестве верховного экспедитора по продоволь-
ствию, которому поручено было разобраться: почему так
трудно, скупо и спазматически-порционно поступает в
центр хлеб из богатых пшеничных губерний Поволжья и
Украины, откуда должен бы течь рекой? Из Поволжья экс-
педиция вырвала около трех миллионов пудов продоволь-
ствия, в основном за счет проталкивания застрявших по
железным дорогам грузов и водворения порядка в погру-
зочной бестолочи. Каменеву, как и большинству больше-
виков, находящемуся под обаянием идеи о совершенном
государстве, где все будет производиться и потребляться
сознательно и по плану, до слез обидно, что хлебозаготов-
ки правительства нейдут как надо. О «бессознательном»
в экономике – используя терминологию Фрейда, – о тай-
ных приводах экономической жизни он не то чтобы не
догадывается, он вытесняет саму мысль об этом, объясняя
неудачи саботажем, а не тем, что, разгромив рынок, партия
отдала продовольственное дело в лапы двух кафкианских
монстров – Наркомпрода и Наркомата путей сообщения.
Характерна телеграмма Ленину: «…Во всем деле перевозок
отсутствие даже мысли об общем плане единого хозяина.
Никакой согласованности между отправителем груза, губ-
продкомом и хозяином железной дороги не существует.
Каша, бестолочь, безответственность…» (89, 119).
Прибыв из Поволжья на Украину, Каменев и здесь пы-
тается поправить дело исключительно увязкой действий
190
Скачко был человек умный и честный, ему недолго оста-
валось командовать армией, ибо в сферах политики более
высокой по каким-то причинам решили существа дела не
разбирать, а для отчетности найти виноватого.
На соцзаказ, как всегда, первой откликнулась чуткая
партийная пресса. Едва стабилизировался фронт, как в
лицо повстанцам со страниц главной газеты советской
Украины – харьковских «Известий» – были выплеснуты
слова: «Долой махновщину!»
Махно опять обвинялся в мелкобуржуазности, растлен-
ной, как венерическая болезнь, и, соответственно, в разла-
гающем влиянии на Красную армию и развале фронта.
Помянув махновский съезд, автор передовицы требовал
положить конец «безобразиям», творящимся в «царстве
Махно», а для этого – слать в район агитаторов, «вагоны
литературы», инструкторов по организации советской вла-
сти. Готовилась широкомасштабная идеологическая экс-
пансия. К слову сказать, что творится в «царстве Махно» –
никто не знал, ибо ни один пропагандист не бывал там. Но,
как нередко бывает в таких случаях, это не имело никакого
значения.
Одновременно в штабе Южфронта окончательно реши-
ли реорганизовать партизанскую бригаду Махно в регу-
лярную советскую дивизию и для этого первым делом
сместить Махно с должности командира и заменить его
неким товарищем Чикванайя. Как примет это Махно, бы-
ло неизвестно. Боялись восстания. Сокольников из шта-
ба Южфронта намекал Антонову-Овсеенко: «…В связи со
сдачей Мариуполя, поражением-бегством бригады Мах-
но, не сочтете ли подходящим моментом убрать Махно,
авторитет которого пошатнулся?» (1, т. 4, 103). Антонов-
Овсеенко отмалчивался. Ему докладывали, что бригада
Махно опасно разрослась и давно уже превзошла по чис-
ленности дивизию, что при нем состоят «многочисленные
175

банды» анархистов, и все местные учреждения, вплоть до
уездного центра Александровска, переполнены анархи-
стами и левыми эсерами. Но он знал также, что половина
передаваемых ужасов – преувеличение, если не ложь, – и
что одно неловкое движение может вызвать взрыв и пожар
почище тех вспышек, что тут и там возникали на Украине
в виде разрозненных крестьянских восстаний.
Антонов-Овсеенко решил лично ехать в войска всех трех
знаменитых полководцев начала девятнадцатого года, с
каждым лично повидаться и поговорить. Ему нужны были
Григорьев, Дыбенко, Махно. Поездка эта полна драматиз-
ма и той динамики, которая делает рассказ о ней похожим
на киносценарий: вот мизансцена общего плана, вот –
среднего, вот – крупного…
У Григорьева командующий фронтом побывал букваль-
но накануне мятежа. Собственно говоря, что-то уже тво-
рилось с его дивизией, что-то начиналось: двинутые из-
под Одессы на отдых домой части вели себя вызывающе,
громили станции и отделы ЧК, зачем-то издевались над
станционным персоналом, а то и сцеплялись между со-
бой, но все это, растянутое по лентам железных дорог,
еще не имело политического смысла и названия и пока
что вписывалось в общий контекст безобразий, сопровож-
дающих продвижение любой армии. Григорьев встретил
Антонова-Овсеенко в своей «столице» Александрии с ор-
кестром, почетным караулом, почтительным рапортом.
Осмотр войск и войсковых мастерских на комфронтом
произвел наилучшее впечатление. Съездили в соседнее
село Верблюжку, которое выставило на фронт четырехты-
сячный полк. Загорелые, крепкие солдаты полка, обутые в
«подобие обуви», жадно слушали слова про мировую рево-
люцию и советскую власть, отозвались мощным «ура». Но
когда кто-то из сопровождавших Антонова-Овсеенко про-
изнес слово «коммуна», полк взорвался такой злобой, что
176
души юноша-идеалист. В отличие от большинства анархи-
стов он занимался не пропагандой, а войной, организовал
инженерные части бригады и стал поистине любимцем
Махно. Его казни большевикам и Ворошилову лично Мах-
но никогда не простил: любовь батьки была слепа, как и
ненависть его. В апреле в Гуляй-Поле из Москвы прибыл
сам Аршинов, учитель. Письмо Махно побудило его по-
кончить с застоявшейся жизнью столичных политических
кружков и связать свою судьбу с восставшим народом.
Аршинова называют злым гением Махно, подразумевая
под этим то, что, не будь его, Махно в конце концов подпал
бы под влияние большевиков и стал бы нормальным крас-
ным комбригом или даже комдивом, заслужил бы ордена,
как Котовский, чтобы потом вовремя, до начала чисток и
репрессий, умереть от ран или, что еще лучше и героич-
нее – пасть на поле брани, замешав свою кровь в раствор,
цементирующий фундамент партийной диктатуры…
Все это очень сомнительно. Во-первых, Махно сам был
убежденный, идейный анархист, сторонник «вольных со-
ветов», и никакого влияния большевизма он, надо прямо
признать, не испытывал, а то, что он чувствовал личное
уважение к Антонову-Овсеенко, – целиком человеческая
заслуга последнего. Во-вторых, судьба Махно была пред-
определена не им и не Аршиновым, а большевиками: ока-
завшись «не той» политической фигурой на направлении
главного удара Деникина, отвратить который его войска в
силу уже известных нам причин не могли, он обречен был
стать козлом отпущения.
Допуская в историю сослагательное наклонение, мы вы-
нуждены будем сделать слишком много оговорок, чтобы
вывести столь неудобную фигуру, как Махно, на благопо-
лучный путь красного командира: он мог бы стать им,
лишь оказавшись участником победоносного похода, при
условии политической терпимости союзников и благора-
189

сойдет: «…Еще при образовании бригады Махно… были
даны ей итальянские винтовки с тем расчетом, чтобы в
случае надобности имелась возможность оставить их без
патронов…» (1, т. 4, 306).
Ан не сошло! История заставляет платить по всем сче-
там.
«Лучшие кадры политработников», которых мечтал по-
слать к Махно Антонов-Овсеенко, также остались мечтани-
ем. Пробирались к Махно только анархисты и левые эсеры.
Поскольку в России деятельность анархистских групп, пре-
тендовавших более чем на клубную работу, была почти
повсеместно запрещена, в район Гуляй-Поля потянулись
люди, охочие до живого дела. Первыми докатились, есте-
ственно, боевики, которые, будучи элементом не нужным
в мирной советской жизни, искали случая вновь испытать
себя в насилиях и пирах, которыми сопровождается слом
старого мира. Это по их части следует записать велико-
лепно написанную И. Тепером сцену в бердянском борде-
ле, когда, наблюдая пьяный дележ проституток, Махно не
выдержал и с омерзением начал стрелять и в девок, и в
«единомышленников». Но таких анархистов было меньше,
чем принято думать, отношение Махно и его штаба к ним
было отрицательное, особенно после того, как приехавшая
в Гуляй-Поле ивангородская группа попыталась взломать
и ограбить бригадную кассу.
Конфедерация «Набат» из Харькова наблюдала за Махно
с сочувствием, но открыто своих симпатий не выражала:
Махно им казался слишком уж просоветским явлением, и
до того, как его выставили вне закона, чувства набатовцев
клонились скорее к Григорьеву, который был и резок, и
остер на язык. Правда, несколько человек из «Набата» при-
соединились к штабу повстанцев и работали пропаганди-
стами. Из Петрограда к Махно приехал Михалев-Павленко,
– Аршиновым охарактеризованный как необыкновенной
188
насилу удалось унять. Антонов в тот же день телеграфом
недвусмысленно предупреждал Раковского: «Население
провоцировано действиями продотрядов. Сначала орга-
низуйте местную власть, потом выкачивайте хлеб. Части
Григорьева и он возбуждены до крайности… Категориче-
ски заявляю вам, как главе правительства: политика, про-
водимая на местах, создает обиду, возбуждение против
центрвласти вовсе не одних кулацких, а именно всех слоев
населения» (1, т. 4, 83).
Григорьев не скрывал своего раздражения: «За что во-
юем?» Антонов-Овсеенко вынужден был убеждать, что
виноват не центр, а местный идиотизм, но слова звучали
вроде бы не совсем убедительно, и от его внимания не
ускользнуло, что Григорьев проговорился о необходимо-
сти «миром поладить» с восставшими казаками верхнего
Дона, которые к тому времени еще не попали в орбиту
влияния Деникина и вместе с примкнувшим к ним 204-м
красным полком вели партизанские бои против советских
войск независимо от белых. Он принимает решение не
бросать дивизию Григорьева в сторону Дона, в помощь
Махно, а двинуть ее на запад – на Румынию, Венгрию, по-
дальше от проклятых вопросов внутренней политики – к
чести и славе, богатым трофеям и винным погребам, награ-
дам и почестям, причитающимся будущему предводителю
восстания мирового пролетариата…
Никифор Григорьев был честолюбив, и Антонов-
Овсеенко знал это. В последнем разговоре наедине, твердо
глядя в глаза атаману, он сказал: «Смотрите, в союзе
с Советской властью вы одержали победы мирового
смысла, прославили свое имя. Дорожите этим именем. Не
поддавайтесь шептунам-предателям. Вы можете новыми
великими делами войти в историю».
Григорьев задрожал, но выдержал взгляд командующего
фронтом. Потом воскликнул: «Решено! Верьте! Я с вами
177

до конца. Иду на румын. Через неделю буду готов… Только
дайте больше работников и обуви…» (1, т. 4, 84).
Работников толковых Григорьеву не прислали, обуви,
по-видимому, тоже. Через неделю дивизия полыхнула мя-
тежом на пол-Украины…
Из Александрии путь Антонова-Овсеенко лежал в Сим-
ферополь, к Дыбенко. Тут обстановка была поспокойнее:
решался вопрос о создании Крымской советской республи-
ки со своим правительством, куда Дыбенко – явно невтер-
пеж ему было – метил наркомвоенмором. Вопрос о под-
креплениях Махно решился отрицательно: Дыбенко не
дал, напротив, грозился забрать приданные Махно части
своей дивизии для добивания последних белогвардейцев
под Феодосией…
Из Крыма поезд Антонова-Овсеенко покатил прямиком
в Гуляй-Поле. Ни один из начальников подобного ранга
еще не осчастливливал городок своим визитом. Можно с
уверенностью сказать, что если бы не мужество Антонова,
сунувшегося в самое махновское логово, никто бы так и
не побывал у Махно – прежде всего не состоялся бы ско-
ро воспоследовавший визит Каменева, – и мы до сих пор
судили бы об обстановке в Гуляй-Поле того времени ис-
ключительно по ужасающим слухам, которые вокруг него
циркулировали.
Первые впечатления, правда, легли довеском к тому
«негативному», которого и так было предостаточно. 28 ап-
реля в Пологах к поезду командующего фронтом прибли-
зилось несколько человек в сильной взволнованности –
это были комиссары, бежавшие от Махно. Говорили, что
Махно готовится арестовывать коммунистов и поворачи-
вать штыки против советской власти. Вообще, предчув-
ствие грозящей измены, какого-то грандиозного восста-
ния, близкие приметы которого мерещились всюду, смерт-
ной тоскою точили сердца партийцев. Мятеж мерещил-
178
Командующему 2-й Украинской армией Скачко было
приказано выделить для бригады деньги, обмундирова-
ние, шанцевый инструмент, хоть полштата телефонного
имущества, походные кухни, патроны, врачей, перевязоч-
ные средства, один бронепоезд на линию Доля—Мариу-
поль…
Можно с уверенностью сказать: никогда еще Махно не
был так заинтересован в союзе с большевиками, как после
визита Антонова-Овсеенко. Никогда еще ни с кем из них у
него не устанавливалось товарищеских отношений на та-
ком уровне. Он ждал помощи, которая свидетельствовала
бы и еще об одном: доверии к нему.
Но ровным счетом ничего, о чем просил Антонов-
Овсеенко, не было сделано.
Газетная травля махновцев не прекратилась.
Бригаду оставили в составе Южфронта, хотя одновре-
менно Ленин, обладавший иезуитской хитростью, катего-
рически предписывал ответственность за войска Махно
взвалить именно на Антонова-Овсеенко лично, советуя
ему быть с партизанами дипломатичным «временно, пока
не взят Ростов». Ленин был уверен, что победа близка, но
что значит – «временно»? Что замышлялось? Факт: оружия
махновцы тоже не получили. С ними вышла совершенно
та же история, что спустя двадцать лет повторилась с анар-
хистами в Испании, которых тоже из различных опасений
держали на голодном оружейном пайке, пока не выясни-
лось, что они стоят на направлении главного удара генера-
ла Франко. Главного удара Деникина ждали на Царицын,
где окопался Сталин, думая, что белые будут пробивать-
ся на Волгу на соединение с Колчаком, – а он ударил на
Махно, рванулся через Украину к Москве, и вот тогда-то
морально избиваемый командарм-2 Скачко и прогово-
рился, оправдываясь, что не снабжали Махно нарочно и,
значит, на убой людей тысячами слали нарочно, думая, что
187

следствии советская пропаганда еще неимоверно раздула
их.
Впрочем, возвращаясь к нашей теме, контрразведкой
Антонов-Овсеенко не занимался. Ему нужно было убедить-
ся, что Махно не изменит и фронт выстоит. Визит, в духе
командующего, закончился мужским разговором с глазу
на глаз. Комфронтом прямо спросил Махно – не было ли
у того переговоров с Григорьевым насчет побунтовать?
Махно убежденно отрицал. Антонов-Овсеенко сказал, что
в штабе Южфронта есть соображения подчинить бригаду
комдиву Чикванайя. Махно спокойно воспринял это из-
вестие, хотя и понял, что оно означает: ему не доверяют
командовать более, чем бригадой. Антонов-Овсеенко пря-
мо посмотрел в глаза комбрига (у Махно был неприятный,
очень «тяжелый» взгляд, но из этой дуэли комфронтом
вышел победителем). Махно заверил:
– Пока я, Махно, руковожу повстанцами, антисоветских
действий не будет, будет беспощадная борьба с буржуйны-
ми генералами… (1, т. 4, 113).
Поздно вечером, уехав из Гуляй-Поля, Антонов-
Овсеенко телеграфировал в Харьков: «Пробыл у Махно
весь день. Махно, его бригада, весь район – большая боевая
сила. Никакого заговора нет. Сам Махно не допустил бы.
Район вполне можно организовать, прекрасный материал,
но нужно оставить за нами, а не за Южфронтом. При
надлежащей работе станет несокрушимой крепостью. Ка-
рательные меры – безумие. Надо немедленно прекратить
начавшуюся газетную травлю махновцев…» (1, т. 4, 113).
По этому же поводу – в редакцию харьковских «Изве-
стий»: «Статья полна фактической неправды и носит пря-
мо провокационный характер… Махно и его бригада… за-
служивают не руготни официозов, а братской признатель-
ности всех революционных рабочих и крестьян…» (там же,
114).
186
ся всем, мятежа ждали, мятежом сочилась деревня, еще
не раздавленная, не выжженная войной, еще полная сил,
но уже уставшая от первых большевистских упражнений.
Антонов-Овсеенко чувствовал настроения и ситуацию луч-
ше, чем кто бы то ни было. Он знал Украину, он давно, с
1918 года еще, имел дело с партизанами. Махно, Маруся
Никифорова, Гарин – эти имена для него, в отличие от ки-
евских, харьковских и московских вождей, имели смысл и
значение. За этими именами стояли люди и войска – его
войска.
Выслушав комиссаров, Антонов отправил Махно
телеграмму, предупреждающую о визите. Аппарат в
штабном вагоне вскоре отстучал ответ: «На вашу те-
леграмму № 775 сообщаю, что знаю вас как честного,
независимого революционера. Я уполномочен от име-
ни повстанческо-революционных войск… просить вас
приехать к нам, чтобы посмотреть на наш маленький,
свободно-революционный Гуляй-Поле – „Петроград“, при-
быв на станцию Гуляй-Поле, где будем ждать с лошадьми»
(1, т. 4, 109).
В этом ответе умиляют своеобразная чопорность – «от
имени…» – и ежистая независимость. Петроград сравнил
с Гуляй-Полем – не для того, чтобы противопоставить, а
для того, чтобы сопоставить: и здесь, и там в свое время
пробил час народной свободы. Мы независимы и свободны
так же, как и вы.
29 апреля на станции Гуляй-Поле командукра встретила
тройка. В селе выстроенные во фронт войска грянули «Ин-
тернационал». Навстречу Антонову вышел «малорослый,
моложавый, темноглазый, в папахе набекрень, человек.
Отдал честь: комбриг батько-Махно. На фронте держимся
успешно. Идет бой за Мариуполь» (1, т. 4, ПО).
Конечно, инспекция Антоновым-Овсеенко бригады Мах-
но была поверхностна – он многого не успел увидеть, по-
179

чувствовать здесь, как и в дивизии Григорьева, которую
покинул, все-таки, с ошибочным впечатлением, что Гри-
горьев «не выдаст», пока будет удовлетворено его често-
любие. Но Махно командующий знал дольше, Махно был
понятнее: таких, как он, командиров-анархистов у Анто-
нова немало было в восемнадцатом году…
Обходя строй формирующегося в Гуляй-Поле полка,
Антонов-Овсеенко отмечал про себя: одеты кое-как, но
вид бодрый. В штабе чувствуется рука спеца – Озерова, по-
сланного к Махно начальником штаба. Выслушав доклад о
положении на фронте, где разгромленная бригада вновь
контратаковала и пробивалась к Мариуполю, Антонов
зафиксировал: Махно обнаруживает как будто «значи-
тельную упругость». Выслушал жалобы: ни винтовок,
ни патронов. Заговорили об отступлении. Разгорячась,
Махно понес на соседей: девятая дивизия панически
настроена, ее командный состав – белогвардейцы! (1, т. 4,
111). Антонов-Овсеенко, пользуясь поворотом разговора,
возразил, что, по докладам командиров девятой, сами
махновцы обнаруживают неустойчивость и антисовет-
ские настроения. Это вызвало недоумение: «повстанцы
уважают красную звезду». Побледневший Махно как
доказательство предъявил фронтовое донесение: «Бежала
соседняя девятая и погиб, окруженный, не сдаваясь, наш
полк у Кутейникова» (1, т. 4, 111). Разговор пошел уже не
обиняками:
– Изгоняли политкомиссаров?
– Ничего подобного! Только нам надо бойцов, а не про-
сто болтунов. Никто их не гнал. Сами поутикали… (1, т. 4,
112).
Эти батькины слова сурово подтвердил политкомиссар
бригады.
Махно просил оружия. За все время союза с Красной ар-
мией бригада, по непонятным причинам, получила от Ды-
180
анархист, с этим положением не согласился и с согласия
Черняка выехал в Козлов в штаб Южного фронта. Отку-
да был направлен на Украину для ведения подпольной
работы.
По приезде на Украину я связался с атаманом Махно, у
которого я и остался до 1921 года, т. е. до момента ухода в
Румынию.
Во время моего пребывания в махновских бандах я зани-
мал следующие командные посты: помкомполка, началь-
ник контрразведки 1-го Дон. корпуса, был комендантом
так называемой Крымской группы во время ликвидации
Врангеля, членом штаба армии и адъютантом…»
1
Вообще, Лева Зиньковский прославился именно как че-
ловек исключительно военной хитрости, разведчик. К де-
лам контрразведки, которыми занимался сначала Черняк,
а потом Голик и Попов, он напрямую причастен не был.
В принципе, контрразведка при штабе бригады создана
была для раздобывания военной информации, но все вре-
мя за ней волочился хвост каких-то дел то вроде бы ко-
рыстного, то полицейского, поднадзорного свойства. Во
всяком случае, слухи, окружавшие этот орган революци-
онной самодеятельности народа, были ничуть не лучше
слухов, окружавших обыкновенно ЧК. Член повстанческо-
го штаба Алексей Чубенко, прибыв в занятый махновца-
ми Мариуполь, по собственному признанию, был больно
шокирован беспрерывными разговорами о махновской
контрразведке: «Одни говорили, что их обобрали, другие,
что кого-то убили, третьи, что кого-то изнасиловали…»
(39, 196). Тут требуется только одна существенная оговор-
ка – свои признания о махновщине Алексей Чубенко, как
и Виктор Белаш, делал за столом следователя в ЧК, и впо-
1
Газета «Час пик». СПб. 14 октября 1991 года.
185

нулся: не было в нем того запалу, что был в Махно, и злости
не было – выдумка это Алексея Толстого, такая же выдумка,
как и придурочный Махно в картузе на велосипедике.
В 1921 году Лева с братом ушел вслед за Махно в Румы-
нию, но через три года от тоски вернулся и стал служить в
одесском ГПУ, где, благодаря своей толковости, продвинул-
ся в должностях и от «сотрудника для поручений» дослу-
жился до высокого чина в разведке. В 1937-м его вместе с
братом арестовали, в 1938-м – расстреляли за «шпионаж».
В автобиографии, подшитой к следственному делу, Лев Ни-
колаевич Задов сообщил о себе еще следующие сведения:
«…В 1917 году по возвращении из каторги поступил сно-
ва на завод в доменный цех, где работал до апреля 1918
года, т. е. до прихода немцев на Украину…
В сентябре м-це от рабочих дом. цеха был избран в Совет
рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, каковым я
состоял до отступления партизанских отрядов из Украины.
В декабре 1917 или в январе 1918 г. вступил добровольно
в партизанский отряд, именуемый тогда Красной Гварди-
ей, и участвовал в боях во время налетов донских казаков
на Донбасс.
В апреле 1918 г. во время прихода немцев отступил с
красногвардейским отрядом под руководством анархиста
Черняка. Отступали мы до гор. Царицына.
Под Царицыным наш отряд, как и большинство анар-
хистских отрядов, был разоружен, но в течение 8—10 дней
наш отряд был снова вооружен и брошен на фронт в рай-
оне станицы Потемкинской – против казачьих банд гене-
рала Краснова…
В августе м-це 1918 года к нам в отряд прибыло распо-
ряжение из Царицына о том, чтобы именоваться Красной
Армией, были присланы деньги для выплаты зарплаты,
где мне, как начальнику штаба боевого участка, полага-
лось 750 руб., а красноармейцу рядовому – 50 р. Я, как
184
бенко только три тысячи винтовок, причем итальянских,
к которым ни русские, ни немецкие патроны, бывшие в
ходу на Украине, не подходили. Теперь, за израсходова-
нием патронов, эти винтовки превратились в тяжелое и
неудобное холодное оружие. Все остальное вооружение, в
том числе и орудия, добыто с бою…
После штабного совещания Махно показал командую-
щему любимое село: три школы, «деткоммуны», госпита-
ли, где на тысячу раненых не было ни одного профессио-
нального, опытного врача. Школами и детсадами, как это
ни смешно, заведовала в Гуляй-Поле Маруся Никифорова,
прима-анархистка 1918 года, которую Махно отстранил
от ведения военных операций. Видел Антонов-Овсеенко
и еще кое-кого из приближенных: по-видимому, темной
осталась для него лишь деятельность махновской контр-
разведки да анархического Культпросветотдела (что-то
вроде политуправления бригады), но всего успеть увидеть
он не мог.
Читателя, вероятно, заинтересует контрразведка, на-
всегда соединившаяся в исторической памяти с фигурой
Левки Задова. Но организовал контрразведку не он, а
анархист-набатовец Черняк, появившийся в Гуляй-Поле
в январе 1919 года вместе с Белашом, после того как тот
приезжал для переговоров с большевиками в Харьков. Чер-
няку мирная пропагандистская работа была не по нутру,
его тянуло к романтике прежней суровой и беспощадной
жизни подпольщиков-боевиков, и он еще в 1918 году
попытался в новых условиях реализовать подходящий
ему modus vivendi, организовав контрразведку при одном
из красногвардейских штабов, в котором – мир тесен –
был и знаменитый разгонщик Учредительного собрания
матрос Анатолий Железняков. Здесь же встретился ему и
юзовский анархист Лева Зиньковский – огромный улыб-
чивый рыжий детина необыкновенной физической силы,
181

бывший каталь доменного цеха, который, собственно, и
был Левкой Задовым. Потом они вновь повстречались
уже у Махно, куда Лева привел и своего брата, совсем
юного еще, девятнадцатилетнего Даниила, которого
ласково звали Данько. Вообще, обоих в батькином войске
любили за бесстрашие, настоящую воинскую хитрость,
верность и доброту. Лева очень привязался к Махно и
весь последний год, когда тот не вылезал из болезней,
причиняемых ранами, ходил за ним, как родная мать и,
бывало, в буквальном смысле слова носил на руках.
Черняк же у Махно сплотил вокруг себя группу горячих
молодых людей, каждый из которых потом в полной мере
реализовался как бескомпромиссный романтик террора:
Яша Глагзон после разгона штаба Махно пробрался в Моск-
ву и стал эксистом у «анархистов подполья», которые, бо-
рясь с диктатом большевиков, совершили осенью 1919-го
знаменитый взрыв Московского комитета партии в Леон-
тьевском переулке, надеясь убить Ленина, который вроде
бы должен был присутствовать на заседании, но не пришел.
Хиля Цинципер из контрразведки Черняка у «анархистов
подполья» был печатником – следовательно, он на даче
в Краскове и набрал листовочку «Правда о махновщине»;
дачу потом, когда накрыли организацию, сожгли, но Хилю
взяли живым. Один из его подельщиков, Михаил Тямин, си-
дя на Лубянке, написал пространные показания, где пытал-
ся объяснить следствию трагизм положения, при котором
революционеры вынуждены разговаривать друг с другом
на языке динамита, и, много внимания уделив ужасающе-
му вырождению «делателей революции», умолял чекистов
помиловать и освободить Цинципера и еще пять человек,
как чистых и искренних борцов за народное дело, уверяя,
что эти пятеро еще сделают для революции больше, чем
сотни «чистеньких» карьеристов. Просьбе его не вняли:
«анархисты подполья» слишком уж многое себе позволи-
182
ли—взрывом было убито 12 человек, 55 пострадало, среди
них – Н. И. Бухарин, раненный в руку. «Анархисты подпо-
лья» пытались большевистский государственный террор
перешибить плетью своего самопального террора, при-
меняя против советских чиновников те же методы, что и
против сановников царского режима. Взрыв объявлялся
началом третьей революции, за первым ударом были обе-
щаны новые: «С большевиками мы ведем борьбу… пока
власть не уничтожит нас или мы не уничтожим власть…»
При такой постановке вопроса «анархистам подполья»
нечего было рассчитывать на пощаду. Все подпольщики
были, безусловно, романтиками, но это был тот чудовищ-
ный, бесплодный, презрительный к человеческой жизни
романтизм обреченных – и, более того, зачарованных сво-
ею скорой смертью людей,– который других людей, с более
здоровыми инстинктами, заставляет от таких держаться
подальше, чураясь их, как бесноватых. Декларацию «анар-
хистов подполья» – ответ на политику «красного террора»
– читать по-настоящему страшно: это апология тоталь-
ного разрушения, песнь смерти, написанная людьми, не
способными ни к каким компромиссам и готовыми ради
человеческого братства и солидарности дойти до крайно-
сти разрушения и «пожарищ новой революции».
Левка Задов был не из таких. Он был проще, здоровее.
Родился он в семье бедного еврея, имевшего восьмерых
детей и две десятины земли. После того как отец, пере-
бравшись в Юзовку, умер, двадцатилетний Лева, в ту пору
уже поступивший на металлургический завод, решил, что
жизнь несправедлива к нему, и вступил в анархистскую
группу. За ряд экспроприации он прямиком попал на ка-
торгу, откуда, как и Махно, был освобожден всеобщей по-
литической амнистией 1917 года. Но, вернувшись домой,
он не стал бунтовать, а снова пошел на завод, и, пожалуй,
если б не революция, то к прежнему бы делу Задов не вер-
183

ством голосов был приговорен, по скромной логике того
времени, к расстрелу.
«Когда проголосовали, Махно долго молчал, а потом ска-
зал:
– Нет, не дам его расстрелять. Таких людей нельзя рас-
стреливать» (5, 132). Дыбец предполагал, что на вынесение
этого вердикта повлиял телефонный разговор Махно с
Федько: последний вроде бы поклялся, что, если пленники
будут расстреляны, ни один махновец не будет пощажен
частями Южной группы. Это, конечно, смешно. Во-первых,
на пощаду красных махновцы давно не рассчитывали. Во-
вторых, командование Южной группы Красной армии са-
мо боялось, как бы остатки ее не переметнулись к Мах-
но, так что подобных угроз Махно опасаться было нечего.
Правда, его телеграмма в Москву об убийстве Григорьева
дает нам основания думать, что поначалу он еще ждал –
не «прощения», конечно, поскольку виноватым он себя не
чувствовал, – а, скажем так, примирения, за которым по-
следовало бы восстановление его в правах и в командной
должности. Во всяком случае, он нащупывал контакт. Ко
времени же бунта 58-й положение изменилось: Москва
ответа не дала, большевики бросали Украину. Махно с каж-
дым днем крепчал, и пробравшиеся к нему из Харькова
анархисты «Набата» говорили, что все это – только начало
новой, подлинно народной революции на Украине. Поэто-
му тон разговоров Махно с большевиками изменился.
А. Кривошеее интересно вспоминает, что, когда решал-
ся вопрос об отходе на север Южной группы И. Э. Якира
(то есть 45-й, 47-й и остатков 58-й дивизий), решено бы-
ло попытаться договориться с Махно, чтобы он не трогал
отступающие войска и вообще, быть может, склонился бы
действовать заодно с красными, пока на Украине такое
дело. Знавший Махно В. П. Затонский (тот самый, что вы-
писывал когда-то батьке липовый паспорт на Украину)
260
в случае расхождения эсеров с линией правительства в
продовольственном и других основных вопросах – «подго-
товить изгнание их с позором».
А эсеры, глупцы, верили, что с ними играют серьезно!
Григорьев больше не верил. То, что григорьевское восста-
ние разразилось с такою адскою силой, было следствием
именно неверия, окончательного неверия крестьян в то,
что с этой жестокой и тупой властью в принципе можно до-
говориться. Уничтожить – можно. Истребить. Вырезать под
корень. Силой заставить говорить с собою по-человечески.
Этим настроением была задана чрезвычайная жестокость
восстания, которая в конечном счете стала причиной его
погибели.
Поначалу восстание во многих вселило надежду. Попу-
лярность Григорьева среди крестьян выросла необыкно-
венно; от него буквально ждали чуда; количество желаю-
щих записаться в его отряды во много раз превосходило
количество оружия; добровольно привозили ему тысячи
пудов хлеба. Одновременно сыграть на григорьевщине хо-
тели и политики: призывно забились сердца анархистов-
набатовцев, усмотревших в восстании начало «третьей
революции» против всякой власти. С Григорьевым в тонах
самых нежных говорили и члены ЦК украинских эсеров,
умоляя не проливать кровь (для демонстрации семнадцати
эшелонов, двинутых на Екатеринослав, было вполне доста-
точно) и уверяя, что сейчас – особо благоприятный момент
для политических превращений: все оттенки эсеров дого-
ворились между собой, большевики готовы допустить их
к власти, «можно надеяться на разрешение в ближайшее
время важнейших вопросов».
Григорьев, однако, уже не контролировал ситуацию. По-
сле грандиозного еврейского погрома в Елисаветграде, где
«святыми тружениками» в слепой злобе было уничтожено
три тысячи человек, от него отмежевались меньшевики,
209

Бунд, эсеры, левые эсеры и даже анархисты, потерявшие
многих своих товарищей, в числе которых оказался млад-
ший брат одного из большевистских вождей Г. Е. Зиновьева
– Миша Злой. Не меньше жертв было и в Черкассах. В Смеле
григорьевцы разграбили «буржуев», но этим не удовлетво-
рились, стали хватать на улицах и в домах евреев, даже и
бедняков, и уводить в особый вагон на станции. Шестидеся-
ти узникам этого вагона в конце концов предложено было
бежать прочь от полотна: вслед им зарычал пулемет. Лишь
четверо спаслись случайно. «Ездившие на розыски трупов
рассказывали, как в лесу возле Смелы ими найдены трупы,
зарытые с обнаженными ногами поверх земли – головой
вниз» (40, 72). Лишенная, а вернее, никогда не имевшая
политического руководства, григорьевщина быстро выро-
дилась в гигантскую погромную организацию. От атамана
стали отворачиваться даже крестьяне: открывшийся 19
мая съезд крестьянских Советов Александрийского уезда
резко высказался против погромов. Григорьев вынужден
был оправдываться: «Я ни при чем… Ваши сыны…» Ему не
вняли, постановив войти с советскими войсками в мирные
переговоры. С двадцатых чисел мая григорьевские части
начали потихоньку разбредаться по деревням…
Политически этот залповый выброс злобы имел только
одно последствие – ЦК КП(б)У решил вопрос о вхождении в
правительство левых эсеров из наиболее лояльной к боль-
шевикам группы «Борьба», отдав им, в точном следовании
ленинским заветам, три второстепенных наркомата (про-
свещения, финансов, юстиции). Пролитая с двух сторон
кровь так и осталась неоплаченной. Политика советской
власти на Украине не изменилась.
Все это, однако, не замедлило сказаться на отношении
«верхов» к еще одному участнику этой истории – комбригу
Махно.
210
В селе Добровеличковке
1
Махно на белом коне встретил
армию, которую вел к нему Калашников. Расцеловался с
ним. Калашников указал на пленных:
– Вот доставил на твое усмотрение штаб боевого участка.
Махно даже не оглянулся в сторону арестованных:
– Что ж, всех расстреляем.
В разговор вмешался Уралов, анархист из культпросвет-
отдела, знавший Дыбеца еще по Бердянску:
– Как же расстрелять, когда там Дыбецы? Он и она.
– А, Дыбецы! – вскрикнул Махно. – Ну-ка, дай его сюда!
– Известно ли тебе, что я теперь коммунистов расстре-
ливаю, так как объявлен вне закона?
– Известно.
– Ну так вот что. Рука у меня не поднимается на этого
старого ренегата. Может быть, это моя слабость, но я его
не расстреляю. И приказываю, чтобы волос с его головы
не упал в расположении моих войск… Слыхали? (5, 127).
Как воспринимать слова Дыбеца относительно того, что
Махно расстреливал коммунистов, не совсем ясно: осе-
нью 1919 года коммунистов в махновской армии было
много, двое были членами Реввоенсовета, но летом, по го-
рячим следам «отлучения», возбужденный происходящим,
Махно мог, конечно, и расстрелять несколько человек. До-
стоверных данных на этот счет нет, несмотря на то, что
расстрел во время Гражданской войны был делом совер-
шенно заурядным; это была универсальная, принятая во
всех армиях форма наказания, едва ли не единственная.
Несмотря на слова Махно, заступничество Волина и Ура-
лова, вопрос об участи пленников поднимался еще не раз:
крестьяне-командиры Повстанческой армии были озлоб-
лены на большевиков и хотели крови. Дыбец вместе с же-
ной был посажен под замок и в конце концов представлен
на суд Реввоенсовета Повстанческой армии, где большин-
259

его. Но в том-то и дело, что весь процесс был инсцениро-
ванный – и о приговоре и о последующем помиловании
все было известно заранее. Инициатором спектакля, ка-
жется, был Троцкий: ему нужно было Миронова наказать,
но расстреливать его он опасался, боясь, что взметнутся
красные казаки, и тогда, пожалуй что, фронту не устоять.
Он расправился с Мироновым, когда Гражданская война
уже закончилась: что-то тот не то сказал о политике пар-
тии, его арестовали снова и в 1921-м расстреляли-таки
во дворе Бутырской тюрьмы под циничным предлогом –
«попытка к бегству».
С махновцами вышло иначе: из Нового Буга Калашни-
ков повел к Помощной на соединение с Махно двенадцать
тысяч человек. Это была большая сила. Пленных везли с
собой. «Всем нам, рабам божьим, Калашников заявил, что
расстреливать нас не будет, а довезет к Махно», – вспо-
минал С. Дыбец. Охраняла арестованных рота когда-то
разоруженного им за самовольный уход с фронта мели-
топольского полка, но из-за того, что в свое время Дыбец
командиров полка не расстрелял, отношение к пленникам
было сносное. «Калашникову пришлось считаться еще с
тем, что некоторые полки, хотя и двигавшиеся с ним к Мах-
но, оставались в той или иной мере нашими, – свидетель-
ствует Дыбец. – Полк Куриленко был за нас, новоспасовцы
тоже. Они открыто заявили Калашникову, что если на пути
к Махно что-либо произойдет со штабом, то перестреляют
весь 6-й Заднепровский (полк Калашникова. – В. Г.). И, как
я приметил… даже выделили своих делегатов, которые
наблюдали, чтобы ничего с нами не стряслось» (5, 126).
1
В Добровеличковке училась в женской духовной семинарии «ма-
тушка Галина». И в дальнейшем на Правобережье отряд шел по местам,
ей хорошо знакомым, что дает повод историкам говорить об усилении
ее влияния в армии.
258
Уместно напомнить, что с конца марта, когда начался
мятеж Зеленого, по конец мая, когда в основном было по-
давлено григорьевское восстание, Махно упорно сражался
на фронте с белыми, хотя у него за спиной творились те же
самые безобразия, что и на остальной территории Украи-
ны. Махновцы сражались с главными противниками боль-
шевиков, однако последние не переставали подозревать
Махно в том, что он им изменит, изменяет или уже чуточ-
ку изменил. И до сих пор – хотя нет ни единого факта в
пользу того, что Махно хоть чем-то поддержал Григорьева,
– историки не могут удержаться, чтобы не намекнуть, что
в принципе-то, конечно, поддерживал. Воистину, дедук-
тивные способности подчас идут во вред истине.
То, что начало григорьевского мятежа вызвало у боль-
шевистских руководителей панический страх, что Махно
тоже выступит на стороне восставших, – это факт непре-
ложный. Когда в ночь с 9 на 10 мая – в ту самую ночь,
когда в Екатеринославе получили «Универсал» Григорьева,
– Махно почему-то отказался разговаривать по прямому
проводу со Скачко – наступила такая паника, словно Махно
уже выступил, началась «лихорадочная поспешная бесси-
стемная и беспричинная эвакуация» города (1, т. 4, 240).
Накануне вечером Каменев телеграфировал Ленину, что
«почва для выступления» у Махно вполне подготовлена.
Откуда эта уверенность? От страха, что ли? И от страха
же – подозрительный, надменный тон телеграммы, от-
правленной Каменевым Махно, по обычаю большевист-
ского вождя, с дороги, из поезда:
«…Изменник Григорьев предал фронт, не исполнив бое-
вого приказа идти на фронт. Он повернул оружие. Пришел
решительный момент – или вы пойдете с рабочими и кре-
стьянами всей России, или на днях откроете фронт врагам.
Колебаниям нет места. Немедленно сообщите расположе-
ние ваших войск и выпустите воззвание против Григорье-
211

ва, сообщив мне копию. Неполучение ответа буду считать
объявлением войны. Верю в честь революционеров ваших
– Аршинова, Веретельникова и других. Каменев» (86, 145).
Верил ли Каменев в то, что Махно, четыре месяца драв-
шийся с белыми, откроет им фронт? Навряд ли. Деникин
обещал за голову Махно полмиллиона рублей. Тогда смысл
фразы, оброненной Каменевым, другой: это не опасливое
предположение, а угроза. Он дал понять Махно, какая сла-
ва его ждет, если тот проявит колебания. Махно – которому
на протяжении многих месяцев вдалбливалась в голову
мысль, что если он не изменил сегодня, то уж непременно
изменит завтра, – не замедлил с ответом:
«Заявляю вам, что я и мой фронт останутся неизменно
верными рабоче-крестьянской революции, но не институ-
циям насилия в лице ваших комиссариатов и чрезвычаек,
творящих произвол над трудовым населением. Если Григо-
рьев раскрыл фронт и двинул войска для захвата власти, то
это – преступная авантюра и измена народной революции,
и я широко опубликую свое мнение в этом смысле. Но сей-
час у меня нет точных данных о Григорьеве и о движении,
с ним связанном… поэтому выпускать против него воззва-
ние воздержусь до получения более точных данных…» (2,
108).
Появление в Екатеринославе, в штабе Скачко и Пархо-
менко, делегации из пяти махновцев, которые просили
пропустить их через линию фронта к Григорьеву, чтобы
сделать о его движении самостоятельное заключение и,
в случае необходимости, провести в его войсках соответ-
ствующую агитацию, вызвало крайнее замешательство.
Опять стал мерещиться сговор. Однако на этот раз здра-
вый смысл возобладал и делегатов отправили, несмотря на
протесты Пархоменко, навстречу озверевшим легионерам
Григорьева. Махновцы добрались до екатеринославского
вокзала, занятого григорьевцами. Увидев груду трупов,
212
движение фронта было лишь перемещением флажков на
карте, занимательной военной игрой, а для кого-то лич-
ной драмой, разворачивающейся в дилемму: уходить от
родного дома или биться за него? На этот вопрос должен
был ответить каждый мужчина, каждый воин. И если взгля-
нуть на происходящее с этой точки зрения, то с мятежом
58-й дивизии легко соотнести так называемый «мятеж»
командира донского казачьего корпуса Ф. К. Миронова,
будущего командира 2-й Конной, который тоже в конце
августа не выдержал и, разметав стоящие перед ним крас-
ноармейские части, двинулся из Саранска освобождать
от белых родные станицы. Предательство большевиков
казалось и ему совершенно очевидным. «Чтобы спасти ре-
волюционные завоевания, – писал он в своем воззвании,
– остается единственный путь: свалить партию коммуни-
стов. Причину гибели нужно видеть в сплошных злостных
деяниях господствующей партии, партии коммунистов,
восстановивших против себя общее негодование и недо-
вольство трудящихся масс… Вся земля – крестьянам, все
фабрики и заводы – рабочим, вся власть – трудовому на-
роду в лице подлинных советов рабочих, крестьянских и
казачьих депутатов. Долой единоличное самодержавие и
бюрократизм комиссаров и коммунистов!» (31, 125). Текст
этого воззвания кажется написанным под диктовку Махно.
И тот и другой пытались осмыслить и каким-то образом
выразить свой протест против диктата и гнусности форми-
рующегося режима. Правда, из мироновского мятежа вы-
шел конфуз: с ним выступил недоформированный корпус,
числом всего человек в 500. И даже в партизанский отряд,
рейдирующий по тылам Деникина, мироновцы не успели
превратиться, ибо были блокированы и разоружены. А с
Мироновым вышла странная история. Его арестовали и
судом трибунала приговорили к смерти. А потом вроде бы
ВЦИК за предыдущие революционные заслуги помиловал
257

из московских рабочих, которым удалось освободить ко-
мандиров. Вскоре подошли войска 45-й дивизии, послан-
ные для усмирения беспорядков. Видя, что сагитировать
оставшиеся части не удастся, махновцы, запалив вокзал и
склады, оставили город. К восставшим, правда, перешли
расчеты 40 орудий, сами же пушки были брошены.
Случившееся можно истолковать в самых различных
терминах. Естественно, в первую голову говорят о подрыв-
ной пропаганде махновцев, прельстивших красноармей-
цев вольностями службы в Повстанческой армии. Арши-
нов как будто подтверждает это: «Был дан пароль свергать
красных командиров и группироваться под общим коман-
дованием Махно» (2, 129). Кубанин тоже не считает восста-
ние стихийным. По его мнению, махновцы продемонстри-
ровали традиционную хитрость, сохранив свои части под
видом красноармейских, а потом «взорвав» дивизию из-
нутри. И только из воспоминаний Дыбеца становится ясно,
насколько сильна была эмоциональная подоплека выступ-
ления – хотя и он не пишет о колоссальном разочаровании
народа Украины в большевиках, как своих правителях и
защитниках. К тому же присутствие баб на возах, конечно,
сказалось роковым образом. Советские историки именно
этого не хотят замечать – что бунт 58-й дивизии случил-
ся из-за желания драться с белыми, отвоевать свои очаги.
И в этом желании единодушными оказались и предан-
ный Махно Калашников, и Куриленко, который о Махно
имел свое суждение и даже, оказавшись среди восставших,
заявил, что со своим полком придерживается самостоя-
тельной политической линии. Отныне, однако, судьба его
была решена: он был в числе бунтовщиков, он вновь из
комполка превращался в атамана.
То, что оставление Украины и пространств юга России
было для многих людей огромной личной трагедией, очень
трудно понять, не пережив опыт беженства. Для кого-то
256
евреев по преимуществу, вникли в сущность вопроса и
поспешили назад. После этого Махно выпустил воззвание,
в котором говорилось, что григорьевщина «пахнет петлю-
ровщиной».
Григорьев лично пытался сноситься с Махно, но безре-
зультатно. Махно не собирался поддерживать его в борьбе
за власть с большевиками. К тому же большая часть теле-
грамм Григорьева до Гуляй-Поля не дошла, а затерялась
где-то в телеграфных пространствах. Часть из них перехва-
тили чекисты. По-видимому, до штаба Махно дошло лишь
одно послание Григорьева, полное скрытого за деловой
лаконичностью отчаяния погибающего: «Батько! Чего ты
смотришь на коммунистов? Бей их. Атаман Григорьев» (2,
112).
Махно не ответил. Он вел тяжелые бои, в которые его
бросили, так и не дав вооружения, и чувствовал отчаянное,
критическое, невозможное на фронте недоверие к себе со
стороны красного командования. Сохранилась его теле-
грамма: «В Александровске местная власть распространя-
ет слухи, что на Александровск идут три отряда повстанцев
Махно и приказано быть готовыми к взрыву мостов для
противодействия. Заявляю, что ни одна часть моих войск
не снята с фронта, ни одного повстанца мною не отправле-
но ни на Александровск, ни на другой пункт Советской рес-
публики… Заявляю, что распространяемые александров-
скими властями слухи о движении повстанцев на Алексан-
дровск есть чистейшая провокация… Примите срочные
меры по прекращению подобной провокации, иначе фрон-
ту и тылу грозят неисчислимые бедствия, ответственность
за которые падет всецело на руководящие органы власти.
Батько Махно, адъютант Лютый» (89, 148–149).
Того же 13 мая к Каменеву из Гуляй-Поля телеграфно
пробился некий Рощин из штаба повстанцев, пытаясь объ-
яснить ситуацию:
213

«Злостная, черная рука сеет ложь. Тов. Махно не только
успешно держит фронт, но успешно наступает. Реакци-
онеры упорно говорят о связи Махно и Григорьева. Это
ложь гнусная и хитро задуманная. Сообщение о расстреле
политических комиссаров, во главе с Колосовым, есть от-
вратительная ложь. Все на своем посту. Вчера были взяты
важные пункты: Кутейниково, Моспино, который снова
пришлось сдать врагу из-за отсутствия патронов и снаря-
дов. Немедленно высылайте патроны, высылайте вагон
плоской бумаги для газет и воззваний… Неполучение де-
нег, бумаги, патронов явится серьезным препятствием в
борьбе с контрреволюцией» (89, 149).
Однако фактически судьба Махно была уже предрешена.
16 мая в Харьков приехал Лев Давыдович Троцкий.
214
В ночь на 14 августа 6-й Заднепровский полк объявился
в Новом Буге и арестовал весь штаб боевого участка. Сам
Дыбец так описывает этот момент:
«Часа в четыре утра, в комнату, где я спал, стучат:
– Просят в штаб, экстренная телеграмма.
Открываю дверь. Вваливаются человек восемь. У меня в
углу стояла винтовка. Отрезают меня от винтовки.
– Пожалуйте в штаб.
Все это показалось мне подозрительным. Но рожи наши
– не из белого офицерья…
Иду в штаб с этой гурьбой. Входим. И вот:
– Возьмите еще одного арестованного…» (5, 121).
Калашников арестовал всех своих военкомов, всех по-
литработников и объявил об измене большевиков и преда-
тельстве ими интересов народа Украины. Был арестован
командир первой бригады Кочергин. Воспротививший-
ся перевороту отряд немцев-спартаковцев и моряков был
разбит махновцами. Отдельным «надежным» частям, быст-
ро собранным в батальон, в самом начале заварушки на
подводах и тачанках удалось прорваться к штабу дивизии,
к комдиву Ивану Федько. Эти части спешно были двинуты
на Николаев и Одессу, на соединение с частями 45-й стрел-
ковой дивизии, которой командовал Иона Якир. Но и в
Николаеве обстановка была накалена до предела. Вот-вот
мог вспыхнуть бунт. Поскольку экипажи автоброневиков
колебались, переходить к Махно или нет, решено было взо-
рвать броневики. Были взорваны лучшие, вооруженные
морскими орудиями: «Спартак», «Урицкий», «Худяков» и
«Имени Свердлова». Подоспевшие части мятежников внес-
ли еще больший разлад. Штаб дивизии, вместе с Федько,
был арестован. На митинге агитаторы Калашникова звали
красноармейцев в Повстанческую армию, говорили об из-
мене большевиков и требовали предать их суду народа. Са-
мосуд был предотвращен частями дивизии, состоявшими
255

Нарисовать в подробностях, как произошел бунт, нельзя:
достоверных свидетельств нет, додумывать бессмысленно.
Обойдемся теми малыми крохами, которыми мы распола-
гаем. Степан Дыбец в своих воспоминаниях прямо свиде-
тельствует, что бунт в дивизии был подготовлен приказом
об оставлении позиций на Днепре и отходе на Кривой Рог:
о том, что харьковский прорыв деникинцев грозит окру-
жением с севера, бывшие повстанцы, составлявшие ядро
дивизии, не знали. Сами они действовали успешно, по-
этому приказ упал как снег на голову. Всюду пошел ропот:
«Чего ж мы будем отходить, когда надо наступать?» (5, 119).
Опять сказались партизанские настроения. На марше
несколько полков прямо заявили: «Не будем закрепляться,
хватит отступать, надо идти в наступление, надо родные
дома отвоевать» (5, 120). Однако не успела дивизия занять
указанные ей позиции, как пришел новый приказ – от-
ступать дальше, на линию Долинская—Николаев. «Теперь,
– вспоминает Дыбец, – отступали со скандалами. Войска
начали явно колебаться, митинговали, не хотели отходить.
Самые надежные наши полки стали разлагаться… Полков
пять или шесть отказались отступать… Тавричане тянут-
ся в Таврию, мелитопольцы – на Мелитопольщину. А тут
все дальше уходим, шагаем по херсонским степям. Подво-
ды, скот, крестьяне, женщины – нет конца отступающему
множеству. Обоз несусветный и нельзя от него избавиться:
семьи идут с полками» (5, 120).
Ситуация эмоционально складывалась тяжелейшая и
явно выходила из-под контроля. При переходе на линию
Долинская—Николаев куда-то задевался 6-й Заднепров-
ский полк, которым командовал бывший махновский ко-
мандир Калашников. Командование бригады думало, что
полк, со скотом и подводами, отстал в пути. Но это была
не задержка. Это был бунт.
254

жүктеу/скачать 1.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: