514
шение, осуществление которого всегда является языковым. Язык зверей существует лишь per
acquivocationen (по уподоблению). Ведь язык в его употреблении есть свободная и вариативная
возможность человека. Язык вариативен не только в том смысле, что есть также и другие,
иностранные языки, которые мы можем выучить. Язык еще и сам по себе вариативен, поскольку
предоставляет человеку различные возможности для высказывания одного и того же. Даже в
исключительных случаях, каким является, например, язык глухонемых, язык не есть, собственно,
язык жестов, но представляет собой некую замену, отображающую артикулированный язык
голоса с помощью столь же артикулированной жестикуляции. Возможности взаимного
объяснения у животных не знают подобной вариативности. Онтологически это означает, что хотя
они и объясняются друг с другом, но отнюдь не по поводу самих вещей и обстоятельств,
совокупность которых и есть мир. Это со всей ясностью видел уже Аристотель: если крик зверя
лишь призывает его сородичей к определенному поведению, то языковое взаимопонимание с
помощью логоса раскрывает само сущее
10
.
Связь языка с миром определяет и его специфическую фактичность. Дела и обстоятельства — вот
что выражается в языке. Дело, которое обстоит так-то и так-то, здесь есть признание
самостоятельного инобытия, предполагающего особую дистанцию между говорящим и делом. На
этой дистанции основано то, что нечто может отделиться от всего остального как особенное
положение дел и стать содержанием высказывания, понятного также и другим людям. Структура
отделяющегося от всего остального положения дел всегда включает в себя негативный момент.
Быть этим, а не тем: в этом и заключается определенность всего сущего. Существуют,
следовательно, также и принципиально негативные положения. Это та сторона языка, к которой
впервые обратилась греческая мысль. Уже в глухой монотонности основного принципа элеатов о
сопринадлежности бытия и «ноэйн» (мышления, восприятия) греческая мысль следует
принципиальной фактичности языка; Платон же, преодолевая представление элеатов о бытии,
познал в бытии небытие, которое, собственно, и дает возможность говорить о сущем. Правда, как
мы видели, в многоголосии раскрывающего «эйдосы» логоса так и не был по-настоящему
поставлен вопрос о собственном бытии языка, до такой степени греческая мысль была исполнена
фактичностью языка. Рассматривая естественный опыт мира в его языковом оформлении, она
мыслит мир как бытие. Все, что
Достарыңызбен бөлісу: |