586
я сужаю герменевтическую проблему до quaestio facti (вопрос факта) («феноменологически»,
«дескриптивно») и совсем не ставлю quaestio iuris (вопрос права). Как будто Кант в своей
постановке quaestio iuris чистого естествознания хотел показать, каким образом оно, собственно,
должно существовать, и вовсе не пытался оправдать трансцендентальную возможность того,
каким образом оно существовало. В смысле этого кантовского различения исходная мысль о
понятии метода гуманитарных наук ставит вопрос — и попытка его постановки предпринята в
моей книге — о «возможности» гуманитарных наук (что вовсе не означает тем самым постановки
вопроса о том, каким образом они, собственно, должны существовать!). Это особое ressentiment
(злопамятство) по отношению к феноменологии, которое вводит в заблуждение заслуженного
исследователя. Тем самым он показывает, что может мыслить проблему герменевтики только как
проблему метода, которая целиком и полностью находится во власти субъективизма, в
преодолении которого и состоит задача.
Очевидно, мне не удалось убедить Бетти в том, что философская теория герменевтики вовсе не
является учением о методе — ни правильным, ни ложным ( «опасным»). Не может быть
непонятным то, что Больнов называет понимание «творческой деятельностью, соответствующей
сущности», хотя Бетти сам без колебаний именно так квалифицирует деятельность по толкованию
законов, дополняющую право. Но, конечно, совершенно недостаточно приобщения к эстетике
гения, за что борется сам Бетти. В действительности с помощью теории инверсии нельзя
преодолеть психологическую узость, которую он (следуя Дройзену) правомерно признает в себе.
Таким образом, он не совсем выходит за пределы двусмысленности, которую Дильтей установил
между психологией и герменевтикой. Если Бетти, например, должен создать предпосылки для
объяснения возможности гуманитарного понимания, чтобы два ума равного уровня могли бы
понять друг друга, то неудовлетворительность такой психологически-герменевтической
двойственности становится ясной
13
.
Даже если в основном и понятно различие между психической индивидуальностью и
историческим значением, то все равно трудно найти переход от узости психологии к исторической
герменевтике. Дройзену была уже совершенно ясна проблема [«Historik», § 41], но до сих пор,
кажется, только Гегель действительно обосновал этот
Достарыңызбен бөлісу: |