611
чаях — например, в случае Платона. Но являются ли сознательное притворство, маскировка и
сокрытие собственного мнения действительно редким экстремальным случаем в частой, даже
всеобщей нормальной ситуации? Точно так же, как преследование (власть имущими или церков-
никами, инквизицией и т. п.) является лишь экстремальным случаем — по сравнению с
сознательным или невольным давлением, которое оказывает и общественность на человеческое
мышление. Только в том случае, когда непрерывный переход от одного к другому совершенно
осознан, можно рассчитать ту герменевтическую трудность, которую понял Страус. Как же можно
иначе прийти от искажения к однозначному истолкованию. Так, например, когда у какого-то
писателя находят противоречивое высказывание, которое скрыто и случайно, как считает Страус,
то это отнюдь не значит, что мы должны принимать данное высказывание за высказывание его
истинного мнения. Всегда также имеет место неосознанный конформизм человеческого духа,
который считает очевидное для всех действительно истинным. И есть, наоборот, неосознанное
стремление испробовать крайние возможности, хотя их не всегда можно соединить с когерентным
целым. Экспериментальный экстремизм Ницше — неопровержимое тому свидетельство. Хотя
противоречивость и является превосходным критерием в герменевтике.
Так, например, я совершенно уверен, что положение Страуса, первоначально кажущееся
совершенно очевидным, о том, что если автор обнаруживает противоречия, которые нынешнему
школьнику без труда ясны, пусть они будут преднамеренными и даже предназначенными для
обнаружения, то они не применимы в качестве так называемых ошибок в аргументации
платоновского Сократа. И не потому, что мы здесь имеем дело с началами логики (кто так думает,
тот смешивает логическое мышление с логической теорией), а потому, что сущность ведения
разговора, направленного на предметы, должна мириться с нелогичностью
57
.
Затронутый выше вопрос имеет всеобщие герменевтические последствия. Речь идет о понятии
мнения автора. Я не говорю о том, какую помощь здесь может предоставить юриспруденция со
своим учением об изложении законов. Я хочу сослаться лишь на то, что, во всяком случае, пла-
тоновский диалог являет собой пример многозначности, полной отношений, среди которых
Страус как раз часто теряет важное. Можно ли так недооценивать миметическую истину, которую
у Платона имеет сократовское ведение
Достарыңызбен бөлісу: |