Печатается по постановлению центрального комитета коммунистической партии

и независимо от их выступления. Сказать бы общее: «пользоваться всеми и всяческими поводами для политической агитации» и т. п.

Конец параграфа 15-го тоже неверен. О «всеобщих забастовках» нам тем менее при­личествует говорить, чем меньше у нас в России возможности подготовить их. Да и вообще специально говорить в программах о «всеобщих» забастовках не резон (вспом­ните нелепую «всеобщую стачку» в брошюре «Кто совершит политическую револю­цию?». Возможны ведь и такие недоразумения). «Лучшим средством развития созна­ния» тоже объявлять стачки совершенно неправильно.

В общем и целом, — очень желательна была бы серьезная переработка программы. Желательно было бы и вообще, чтобы «Северный союз» принял активное участие как в деле партийного объединения революционной социал-демократии, так и в деле выра­ботки партийной программы. С своей стороны, редакция «Зари» и «Искры» в скором времени надеется сообщить «Северному союзу» свой проект (в значительной части своей уже готовый) и надеется на участие «Северного союза» в деле его исправления, распространения и подготовки к принятию всей партией.

371

Приводим целиком прекрасную прокламацию Донского комитета нашей партии. Эта прокламация показывает, как социал-демократы умеют ценить геройство Балмашевых, не впадая, однако, в ту ошибку, которую делают социалисты-революционеры. На пер­вый план социал-демократы выдвигают рабочее (и крестьянское) движение. Требова­ния правительству они ставят от имени рабочего класса и всего народа, а не с угрозой дальнейших покушений и убийств. Террор выступает перед ними как одно из возмож­ных подсобных средств, а не как особый прием тактики, оправдывающий отделение от революционной социал-демократии.

372

ОБЪЯВИТЬ РЕШИТЕЛЬНУЮ И БЕСПОЩАДНУЮ

ВОЙНУ СОЦИАЛИСТАМ-РЕВОЛЮЦИОНЕРАМ?

1. 
   Потому, что течение нашей общественной мысли, известное под именем «социа-
   листски-революционного», на самом деле отодвигается и отодвинулось от единствен­
   ной международной теории революционного социализма, которая только существует в
   настоящее время, т. е. от марксизма. В великом расколе международной социал-
   демократии на оппортунистическую («бернштейнианскую» тож) и революционную это
   течение заняло совершенно неопределенную и непозволительно половинчатую пози­
   цию между двух стульев, признавши марксизм «поколебленным» («Вестник Русской
   Революции» № 2, с. 62) на основании одной только буржуазно-оппортунистической
   критики, обещая с своей стороны заново и по-своему «пересмотреть» марксизм и не
   делая ровно ничего для исполнения этого грозного обещания.
   
2. 
   Потому, что с.-р. течение беспомощно пасует перед тем господствующим направ­
   лением русской общественно-политической мысли, которое должно быть названо ли­
   берально-народническим. Повторяя ошибку «Народной воли» и всего старого русского
   социализма вообще, социалисты-революционеры не видят полной дряблости и внут­
   ренней противоречивости этого направления и ограничивают свое самостоятельное
   творчество в области русской революционной мысли простой приставкой революцион­
   ной фразы к ветхому завету либерально-народнической мудрости. Русский марксизм
   

впервые подорвал теоретические основы либерально-народнического направления, об­наружил его буржуазное и мелкобуржуазное классовое содержание, повел против него войну и ведет ее, не смущаясь переходом целой кучи критических (= оппортунистиче­ских) марксистов в лагерь противников. Но социалисты-революционеры занимали и занимают во всей этой войне позицию (в лучшем случае) враждебного нейтралитета, усаживаясь опять-таки между двух стульев посреди русского марксизма (от которого они переняли только жалкие обрывки) и квазисоциалистического либерально-народнического направления.

4. 
   Потому, что, пренебрежительно относясь к социалистической идеологии и желая
   опереться заодно и в равной мере и на интеллигенцию, и на пролетариат, и на кресть­
   янство, партия социалистов-революционеров тем самым неизбежно (независимо от ее
   воли) ведет к политическому и идейному порабощению русского пролетариата русской
   буржуазной демократией. Пренебрежительное отношение к теории, уклончивость и ви­
   ляние по отношению к социалистргческой идеологии неминуемо играет на руку идео­
   логии буржуазной. Русская интеллигенция и русское крестьянство, как социальные
   слои, сопоставляемые с пролетариатом, могут быть опорой только буржуазно-
   демократического движения. Это не только соображение, обязательно вытекающее из
   всего нашего учения (по которому, напр., мелкий производитель лишь постольку явля­
   ется революционным, поскольку он порывает все счеты с обществом товарного хозяй­
   ства и капитализма и переходит на точку зрения пролетариата), — нет, это, кроме того,
   и прямой факт, начинающий сказываться уже теперь. А в момент политического пере­
   ворота и на другой день после этого переворота этот факт неизбежно скажется еще с
   гораздо большею силой. Социал-революционаризм есть одно из тех проявлений мелко­
   буржуазной идейной неустойчивости и мелкобуржуазной вульгаризации социализма, с
   которыми социал-демократия всегда должна и будет вести решительную войну.
   
5. 
   Потому, что уже те практически-программные требования, которые соц.-рев. ус­
   пели — не скажу: выставить, а хотя бы: наметить, обнаружили уже с полной ясностью,
   какой громадный вред приносит на практике беспринципность этого направления. На­
   пример, аграрная программа-минимум, набросанная в № 8 «Революционной России»¹⁴⁴
   (может быть, вернее было бы сказать: разбросанная среди избитых посылок нашего на­
   родничества?), во-первых, вводит в заблуждение и крестьянство, обещая ему «мини­
   мум» — социализацию земли, и рабочий класс, поселяя в нем совершенно неверные
   представления о действительном характере
   

крестьянского движения. Такие легкомысленные обещания только компрометируют революционную партию вообще и в частности учение научного социализма об обобще­ствлении всех средств производства, как нашей конечной цели. Во-вторых, ставя в свою программу-минимум поддержку и развитие коопераций, социалисты-революционеры совершенно сходят тем самым с почвы революционной борьбы и при­нижают свой якобы социализм до уровня самого дюжинного мелкобуржуазного ре­форматорства. В-третьих, восставши против требования социал-демократии уничто­жить все средневековые путы, связывающие нашу общину, прикрепляющие мужика к наделу, лишающие его свободы передвижения и неизбежно обусловливающие его со­словную приниженность, социалисты-революционеры показали этим, что они не смог­ли даже уберечь себя от реакционных учений русского народничества.

6) Потому, что, ставя в свою программу террор и проповедуя его как средство поли­тической борьбы в современной его ферме, социалисты-революционеры приносят этим самый серьезный вред движению, разрушая неразрывную связь социалистической ра­боты с массой революционного класса. Никакие словесные уверения и заклятья не мо­гут опровергнуть того несомненного факта, что современный террор, как его применя­ют и проповедуют социалисты-революционеры, ни в какой связи с работой в массах, для масс и совместно с массами не стоит, что партийная организация террористиче­ских актов отвлекает наши крайне немногочисленные организаторские силы от их трудной и далеко еще не выполненной задачи организации революционной рабочей партии, что на деле террор социалистов-революционеров является не чем иным, как единоборством, всецело осужденным опытом истории. Даже иностранные социалисты начинают смущаться той крикливой проповедью террора, которую ведут теперь наши социалисты-революционеры. В русских же рабочих массах эта проповедь прямо сеет вредные иллюзии, будто террор «заставляет людей политически мыслить хотя бы про­тив их воли» («Революционная Россия» № 7, с. 4),

376 В. И. ЛЕНИН

будто он «вернее, чем месяцы словесной пропаганды, способен переменить взгляд... тысяч людей на революционеров и на смысл (!!) их деятельности», будто он способен «вдохнуть новые силы в колеблющихся, обескураженных, пораженных печальным ис­ходом многих демонстраций» (там же) и т. п. Эти вредные иллюзии могут привести только к быстрому разочарованию и к ослаблению работы по подготовке натиска масс на самодержавие.

377

I

Мы переживаем бурные времена, когда история России шагает вперед семимильны­ми шагами, каждый год значит иногда более, чем десятилетия мирных периодов. Под­водятся итоги полустолетию пореформенной эпохи, закладываются камни для соци­ально-политических построек, которые будут долго-долго определять судьбы всей страны. Революционное движение продолжает расти с поразительной быстротой, — и «наши направления» дозревают (и отцветают) необычайно быстро. Направления, имеющие солидные основания в классовом строе такой быстро развивающейся капита­листической страны, как Россия, находят почти сразу «свою полочку» и нащупывают родственные им классы. Пример: эволюция г-на Струве, с которого революционеры-рабочие всего 1V2 года тому назад предлагали «сорвать маску» марксиста и который уже теперь выступил без маски сам, как вождь (или прислужник?) либеральных поме­щиков, гордых своей почвенностью и трезвенностью. Наоборот, направления, выра­жающие только традиционную неустойчивость воззрений промежуточных и неопреде­ленных слоев интеллигенции, стараются заменить сближение с определенными класса­ми тем более шумным выступлением, чем громче гремят события. «Шумим, братец, шумим» — таков лозунг многих революционно настроенных личностей, увлеченных вихрем событий и не имеющих ни теоретических, ни социальных устоев.

К таким «шумным» направлениям принадлежат и «социалисты-революционеры», физиономия которых вырисовывается все яснее и яснее. И пора уже пролетариату вни­мательно присмотреться к этой физиономии, отдать себе точный отчет в том, что пред­ставляют из себя в действительности люди, которые тем настойчивее ищут его дружбы, чем ощутительнее становится для них невозможность существовать, как особому на­правлению, без тесного сближения с действительно революционным общественным классом.

Троякого рода обстоятельства всего более посодействовали выяснению настоящей физиономии соц.-революционеров. Это, во-первых, раскол между революционной соц.-демократией и оппортунизмом, поднимающим голову под знаменем «критики мар­ксизма». Это, во-вторых, убийство Балмашевым Сипягина и новый поворот к террору в настроении некоторых революционеров. Это, в-третьих и главным образом, новейшее движение в крестьянстве, заставившее людей, привыкших сидеть между двух стульев и не имеющих никакой программы, выступить postfactum хоть с чем-нибудь похожим на программу. Рассмотрим все эти три обстоятельства, оговариваясь, что в газетной статье можно только вкратце наметить основные пункты аргументации и что к более подроб­ному ее изложению нам еще придется, вероятно, вернуться в журнальной статье или брошюре¹⁴⁵.

С принципиально теоретическим заявлением соц.-революционеры собрались высту­пить только во 2-м № «Вестника Русской Революции» в редакционной неподписанной статье: «Мировой рост и кризис социализма». Мы усердно рекомендуем эту статью всем тем, кто хочет иметь наглядное представление о полнейшей теоретической бес­принципности и шаткости (а также об искусстве прикрывать таковую потоком слов). Все содержание этой высокозамечательной статьи может быть передано в двух словах. Социализм вырос в мировую силу, социализм (= марксизм) раскалывается теперь вследствие войны революционеров («ортодоксов») с оппортунистами («критиками»). Мы, соц.-революц.,

«конечно», не сочувствовали никогда оппортунизму, но мы скачем и играем по поводу «критики», освободившей нас от догмы, мы тоже беремся за пересмотр этой догмы, — и, хотя мы еще ровно никакой (кроме буржуазно-оппортунистической) критики не по­казали, хотя мы ровно ничего еще не пересмотрели, но эта наша свобода от теории и должна быть вменена нам в нарочитую заслугу. Тем более должна быть вменена в за­слугу, что в качестве свободных от теории людей мы яро стоим за всеобщее объедине­ние, мы горячо осуждаем всякие принципиально-теоретические споры. «Серьезная ре­волюционная организация, — пресерьезно уверяет нас «В. Р. Р.» (№ 2, стр. 127), — от­казалась бы от решения вечно разъединяющих спорных вопросов социальной теории, что, конечно, не должно мешать теоретикам искать их решения», — или, прямее: писа­тель пусть пописывает, читатель — почитывает, а мы, пока суд да дело, возрадуемся по случаю освобожденного пустого места.

Серьезно разбирать эту теорию уклонения (по случаю собственно споров) от социа­лизма, разумеется, не доводится. По нашему мнению, кризис социализма обязывает сколько-нибудь серьезных социалистов именно к тому, чтобы обратить усиленное вни­мание на теорию, — решительнее занять строго определенную позицию, — резче от­межеваться от шатких и ненадежных элементов. По мнению же соц.-рев., раз сущест­вует «даже у немцев» раскол да разброд, так нам, россиянам, и сам бог велел гордиться тем, что мы сами не знаем, куда бредем. По нашему мнению, отсутствие теории отни­мает право существования у революционного направления и неизбежно осуждает его, рано или поздно, на политический крах. По мнению же соц.-рев., отсутствие теории — весьма хорошая вещь, особливо удобная «для объединения». Как видите, нам и им не столковаться, ибо и говорим-то мы на разных языках. Одна надежда: не образумит ли их г. Струве, который тоже (только посерьезнее) говорит об устранении догмы и о том, что «наше» дело (как и дело всякой буржуазии, обращающейся к пролетариату) не разъединить,

380 В. И. ЛЕНИН

а объединить. Не увидят ли когда-нибудь соц.-рев., при помощи г. Струве, какое дей­ствительное значение имеет их позиция освобождения от социализма для объединения и объединения по случаю освобождения от социализма?

Перейдем к второму пункту, к вопросу о терроре.

Защищая террор, непригодность которого так ясно доказана опытом русского рево­люционного движения, соц.-рев. из кожи лезут, заявляя, что они признают лишь террор вместе с работой в массах и что поэтому те доводы, которыми русские соц.-демократы опровергали (и на долгое время опровергли) целесообразность такого приема борьбы, к ним не относятся. Тут повторяется история, очень похожая на их отношение к «крити­ке». Мы не оппортунисты, — кричат соц.-рев., и в то же время сдают в архив догму пролетарского социализма на основании одной только оппортунистической и никакой иной критики. Мы не повторяем ошибки террористов, мы не отвлекаем от работы в массах, — уверяют соц.-рев., и в то же время усердно рекомендуют партии такие акты, как убийство Балмашевым Сипягина, хотя всякий прекрасно знает и видит, что ни в ка­кой связи с массами этот акт не стоял и, по способу его совершения, не мог стоять, — что ни на какое определенное выступление или поддержку толпы совершавшие этот акт лица и не рассчитывали и не надеялись. Соц.-рев. наивно не замечают того, что их склонность к террору связана самой тесной причинной связью с тем фактом, что они с самого начала стали и продолжают стоять в стороне от рабочего движения, не стремясь даже сделаться партией ведущего свою классовую борьбу революционного класса. Усердная божба очень часто заставляет насторожиться и заподозрить правдивость того, что нуждается в крепкой приправе. И мне часто вспоминаются слова: как божиться-то не лень? — когда я читаю уверения соц.-рев.: мы не отодвигаем террором работы в массах. Ведь это уверяют те самые люди, которые уже отодвинулись от соц.-демократического рабочего движения, действительно поднимающего массы, и которые продолжают

отодвигаться от него, хватаясь за обрывки каких угодно теорий.

Прекрасной иллюстрацией сказанного может служить прокламация 3-го апреля 1902 г., изданная «партией соц.-рев.»¹⁴⁶. Это — самый живой, близкий к непосредст­венным деятелям, самый аутентичный источник. «Постановка вопроса о террористиче­ской борьбе» в этой прокламации «целиком совпадает» и «с партийным воззрением», по ценному свидетельству «Революционной России» (№ 7, стр, 24) .

Прокламация 3-го апреля замечательно аккуратно копирует шаблон «новейшей» ар­гументации террористов. Вам всего прежде бросаются в глаза слова: «мы зовем к тер­рору не вместо работы в массах, а именно для этой самой работы и одновременно с нею». Бросаются же они в глаза потому, что набраны шрифтом втрое более крупных размеров, чем остальной текст (прием, повторяемый, конечно, и «Рев. Россией»). Это ведь так просто, в самом деле! Напечатать жирным шрифтом «не вместо, а вместе» — и все доводы соц.-демократов, весь урок истории сразу отпадет. А попробуйте-ка прочи­тать всю прокламацию, и вы увидите, что божба жирного шрифта всуе приемлет имя масс. — То время, «когда выйдет из тьмы рабочий народ» и «мощной народной волной в куски разобьет железные ворота» — «увы!» (буквально так: увы!) «еще не так скоро наступит, и страшно подумать, сколько при этом будет жертв!». Разве эти слова: «увы, еще не скоро» не выражают собой полного непонимания массового движения и неве­рия в него? Разве не выдуман нарочно этот довод в насмешку над тем фактом, что ра­бочий народ уже

Правда, «Рев. Росс.» и по этому пункту проделывает какую-то эквилибристику. С одной стороны, — «целиком совпадает», с другой — намек на «преувеличения». С одной стороны, «Рев. Росс.» заявляет, что эта прокламация дело лишь «одной группы» соц.-рев. С другой стороны, мы имеем тот факт, что на прокламации стоит подпись: «издание партии с.-рев.» и, кроме того, повторен эпиграф той же «Рев. Росс.» («в борьбе обретешь ты право свое»). Мы понимаем, что «Рев. Росс.» неприятно касаться этого щекотливого пункта, но мы думаем, что играть в прятки в подобных случаях прямо неприлично. Рево­люционной социал-демократии тоже неприятно было существование «экономизма», но она открыто ра­зоблачала его, не пытаясь никого и никогда вводить в заблуждение.

382 В. И. ЛЕНИН

поднимается? И, наконец, если бы даже этот избитый довод был так же основателен, как он на самом деле вздорен, — то из него вытекала бы особенно рельефно негодность террора, ибо без рабочего народа бессильны, заведомо бессильны всякие бомбы.

Слушайте дальше: «Каждый террористический удар как бы отнимает часть силы у самодержавия и всю эту силу (!) перебрасывает (!) на сторону борцов за свободу». «И раз террор будет проведен систематически (!), то очевидно, что наша чаша весов нако­нец перевесит». Да, да, для всякого очевидно, что перед нами в самой грубой форме ве­личайший из предрассудков терроризма: политическое убийство само собой «перебра­сывает силу»! Вот вам, с одной стороны, теория перебрасывания силы, а с другой — «не вместо, а вместе...». Как божиться-то не лень?

Но это еще цветочки. Ягодки впереди будут. «В кого бить?» — спрашивает партия соц.-рев. и отвечает: в министров, а не в царя, ибо «царь не доведет дело до крайности» (!! откуда это они узнали??), да притом же «это и легче» (буквально так!): «никакой министр не может засесть во дворце, как в крепости». И эта аргументация заканчивает­ся следующим рассуждением, которое заслуживает быть увековеченным, как образец «теории» соц.-рев. «Против толпы у самодержавия есть солдаты, против революцион­ных организаций — тайная и явная полиция, но что спасет его...» (кого его? самодер­жавие? автор незаметно для себя отождествил уже самодержавие с тем министром, в которого бить легче!) «... от отдельных личностей или небольших кружков, беспрерыв­но, неизвестно даже друг от друга (!!) готовящихся к нападению и нападающих? Ника­кая сила не поможет против неуловимости. Значит, наша задача ясна: смещать всякого властного насильника самодержавия единственным способом, который оставило (!) нам самодержавие, — смертью». Какие бы горы бумаги ни исписали соц.-рев., уверяя, что они своей проповедью террора не отодвигают, не дезорганизуют работы в массах, — им не опровергнуть потоками слов того факта, что действительная психология со-времен-

ного террориста верно передается именно цитируемой прокламацией. Теория перебра­сывания силы естественно дополняется теорией неуловимости, теорией, окончательно переворачивающей вверх дном не только весь опыт прошлого, но и всякий здравый смысл. Что единственная «надежда» революции есть «толпа», что бороться с полицией может единственно революционная организация, руководящая (на деле, а не на словах) этой толпой, это — азбука. Это стыдно доказывать. И только люди, которые все поза­были и ровно ничему не научились, могли решить «наоборот», договорившись до бас­нословной, вопиющей нелепости, что «спасти» самодержавие от толпы могут солдаты, от революционных организаций — полиция, а от отдельных личностей, охотящихся на министров, не спасет ничто!!

Это баснословное рассуждение, которому, мы уверены, суждено сделаться знамени­тым, вовсе не простой только курьез. Нет, оно поучительно тем, что смелым доведени­ем до абсурда разоблачает основную ошибку террористов, общую им с «экономиста­ми» (может быть надо уже сказать: с бывшими представителями покойного «эконо­мизма»?). Эта ошибка состоит, как мы уже много раз указывали, в непонимании основ­ного недостатка нашего движения. Благодаря необычайно быстрому росту движения, руководители отстали от массы, революционные организации оказались недоросшими до революционной активности пролетариата, неспособными идти впереди и руково­дить массами. Что такого рода несоответствие существует, в этом не усомнится ни один добросовестный человек, сколько-нибудь знакомый с движением. А раз это так, то очевидно, что теперешние террористы являются настоящими «экономистами» наиз­нанку, впадая в столь же неумную, но противоположную крайность. В такое время, ко­гда революционерам недостает сил и средств для руководства поднимающейся уже массой, звать к такому террору, как устройство отдельными личностями и неизвестны­ми друг другу кружками покушений против министров, — это значит тем самым не только обрывать работу в массах, но и вносить в нее прямую

384 В. И. ЛЕНИН

дезорганизацию. — Мы, революционеры, «привыкли робко жаться в кучу, — читаем мы в прокламации 3-го апреля, — и даже (NB) тот новый, смелый дух, который повеял в последние 2—3 года, создал пока более подъем настроения толпы, чем личностей». В этих словах много нечаянно сказанной правды. И именно эта правда наголову разбива­ет проповедников терроризма. Из этой правды всякий думающий социалист делает вы­вод: надо энергичнее, смелее и стройнее действовать кучей. А соц.-рев. умозаключают: «стреляй, неуловимая личность, ибо куча, увы, еще не скоро, да и солдаты против кучи есть». Совсем уже это неразумно, господа!

Не обходится прокламация и без теории эксцитативного террора. «Каждый поединок героя будит во всех нас дух борьбы и отваги», — говорят нам. Но мы знаем из прошло­го и видим в настоящем, что только новые формы массового движения или пробужде­ние к самостоятельной борьбе новых слоев массы действительно будит во всех дух борьбы и отваги. Поединки же, именно постольку, поскольку они остаются поединками Балмашевых, непосредственно вызывают лишь скоропреходящую сенсацию, а посред­ственно ведут даже к апатии, к пассивному ожиданию следующего поединка. Нас уве­ряют далее, что «каждая молния террора просвещает ум», чего мы, к сожалению, не за­метили на проповедующей террор партии соц.-рев. Нам преподносят теорию крупной и мелкой работы: «У кого больше сил, больше возможности и решимости, тот пусть не успокаивается на мелкой (!) работе; пусть ищет и отдается крупному делу, — пропа­ганде террора в массах (!), подготовлению сложных... (теория неуловимости уже забы­та!)... террористических предприятий». Не правда ли, как это удивительно умно: отдать жизнь революционера за месть негодяю Сипягину и замещение его негодяем Плеве — это крупная работа. А готовить, напр., массу к вооруженной демонстрации — мелкая. Вот «Рев. Россия» в № 8 как раз поясняет это, заявляя, что о вооруженных демонстра­циях «легко писать и говорить, как о деле неопределенно далекого будущего», «но все эти разговоры имели до сих пор

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ АВАНТЮРИЗМ 385

лишь теоретический характер» . Как хорошо знаком нам этот язык людей, свободных от стеснительности твердых социалистических убеждений, от обременительного опыта всех и всяких народных движений! Непосредственную осязательность и сенсацион­ность результатов они смешивают с практичностью. Требование неуклонно стоять на классовой точке зрения и блюсти массовый характер движения является для них «не­определенным» «теоретизированием». Определенностью в их глазах является рабское следование за каждым поворотом настроения и... и неизбежная в силу этого беспомощ­ность при каждом повороте. Начинаются демонстрации — и от таких людей льются кровавые фразы, толки о начале конца. Остановка демонстраций — опускаются руки, и, не успев износить сапог, мы уже кричим: «народ, увы, еще не скоро...». Новая гнус­ность царских насильников — и мы требуем, чтобы нам указали такое «определенное» средство, которое бы служило исчерпывающим ответом именно на это насилие, такое средство, которое бы давало немедленное ««перебрасывание силы», и мы гордо обеща­ем это перебрасывание! Такие люди не понимают того, что одно уже это обещание «перебрасывания» силы является политическим авантюризмом, и что их авантюризм зависит от их беспринципности.

Социал-демократия всегда будет предостерегать от авантюризма и безжалостно ра­зоблачать иллюзии, неизбежно оканчивающиеся полным разочарованием. Мы должны помнить, что революционная партия только тогда заслуживает своего имени, когда она на деле руководит движением революционного класса. Мы должны помнить, что вся­кое народное движение принимает бесконечно разнообразные формы, постоянно выра­батывая новые, отбрасывая старые, создавая видоизменения или новые комбинации старых и новых форм. И наш долг активно участвовать в этом процессе выработки приемов и средств борьбы. Когда обострилось студенческое движение, мы стали звать рабочего на помощь студенту («Искра» № 2) , не берясь предсказывать

См. Сочинения, 5 изд., том 4, стр. 391—393. Ред.

формы демонстраций, не обещая от них ни немедленного перебрасывания силы, ни просвещения ума, ни особой неуловимости. Когда упрочились демонстрации, мы стали звать к организации их, к вооружению масс, мы выдвинули задачу подготовки народ­ного восстания. Нисколько не отрицая в принципе насилия и террора, мы требовали работы над подготовкой таких форм насилия, которые бы рассчитывали на непосредст­венное участие массы и обеспечивали бы это участие. Мы не закрываем глаз на труд­ность этой задачи, но мы твердо и упорно будем работать над ней, не смущаясь возра­жениями, что это — «неопределенно далекое будущее». Да, господа, мы стоим и за бу­дущие, а не за одни только прошлые формы движения. Мы предпочитаем долгую и трудную работу над тем, за чем есть будущее, «легкому» повторению того, что уже осуждено прошлым. Мы будем всегда разоблачать людей, у которых на языке война с шаблонами догмы, а на деле только и есть, что шаблоны самых обветшалых и вредных теорий перебрасывания силы, разницы между крупной и мелкой работой и, конечно, уже теории поединка и единоборства. «Как некогда в битвах народов вожди их решали бой единоборством, так и террористы в единоборстве с самодержавием завоюют Рос­сии свободу», — так заканчивается прокламация 3-го апреля. Такие фразы достаточно перепечатать, чтобы опровергнуть их.

Кто действительно ведет свою революционную работу в связи с классовой борьбой пролетариата, тот прекрасно знает, видит и чувствует, какая масса непосредственных и прямых запросов пролетариата (и способных поддерживать его народных слоев) оста­ется неудовлетворенной. Тот знает, что в массе мест, в целых громадных районах рабо­чий народ буквально рвется на борьбу, и его порывы пропадают даром за недостатком литературы, руководителей, за отсутствием сил и средств у революционных организа­ций. И мы оказываемся, — мы видим это, что мы оказываемся, — в том же проклятом порочном круге, который, как злой рок, тяготел так долго над русской революцией. С одной стороны,

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ АВАНТЮРИЗМ 387

пропадает даром революционный порыв недостаточно просвещенной и неорганизован­ной толпы. С другой стороны, пропадают даром выстрелы «неуловимых личностей», теряющих веру в возможность идти в ряду и шеренге, работать рука об руку с массой.

Но дело еще вполне поправимо, товарищи! Потеря веры в настоящее дело — не бо­лее, как редкое исключение. Увлечение террором не более, как скоропреходящее на­строение. Пусть же сомкнутся плотнее ряды социал-демократов, и мы сплотим в одно целое боевую организацию революционеров и массовый героизм русского пролетариа­та!

В следующей статье мы рассмотрим аграрную программу социалистов-революционеров.

II

Отношение соц.-рев. к крестьянскому движению представляет особый интерес. Именно в аграрном вопросе всегда считали себя особенно сильными и представители старого русского социализма, и их либерально-народнические наследники, и те много­численные в России сторонники оппортунистической критики, которые крикливо уве­ряют, что в этом пункте марксизм уже окончательно сбит с позиции «критикой». И на­ши соц.-рев. разносят марксизм, что называется, на все корки: «догматические предрас­судки... изжитые, давно разбитые жизнью догматы... революционная интеллигенция закрыла глаза на деревню, революционная работа в крестьянстве запрещалась ортодок­сией» и многое т. п. Это нынче в моде — лягать ортодоксию. Но к какому подвиду надо отнести тех из числа лягающих, которые до начала движения в крестьянстве не успели даже наметить своей собственной аграрной программы? Когда «Искра» еще в № 3 об­рисовала свою аграрную программу, «Вестн. Русск. Рев.» только и нашелся

пробормотать: «при такой постановке вопроса значительно стушевывается еще одно из наших разногласий» , причем с редакцией «Вестн. Русск. Рев.» случилось то малень­кое несчастье, что именно постановки вопроса «Искрой» («внесение классовой борьбы в деревню») она абсолютно не поняла. Теперь «Рев. Россия» ссылается задним числом на брошюру «Очередной вопрос», хотя программы и там никакой нет, а есть лишь пре­вознесение таких «знаменитых» оппортунистов, как Герц.

И вот эти-то люди, которые до начала движения были согласны и с «Искрой» и с Герцем, — на другой день после крестьянского восстания выступают с манифестом «от крестьянского союза (!) партии соц.-рев.», причем в этом манифесте вы не найдете ни одного звука, исходящего действительно от крестьянина, вы встретите только дослов­ное повторение того, что вы сотни раз читали у народников, либералов и «критиков»... Говорят, что смелость города берет. Это так, господа с.-р., но не о такой смелости сви­детельствует грубо размалеванная реклама.

Мы видели, что главное «преимущество» с.-р. состоит в свободе от теории, главное искусство их — уменье говорить, чтобы ничего не сказать. Но чтобы дать программу, надо как-никак высказаться. Надо, напр., выкинуть за борт «догмат русских с.-д. конца 80-х и начала 90-х годов о том, что нет революционной силы, кроме городского проле­тариата». Какое это удобное словечко: «догмат»! Достаточно извратить слегка враж­дебную теорию, прикрыть это извращение жупелом «догмата», — и готово дело!

Весь современный социализм, начиная с «Коммунистического манифеста», покоится на той несомненной истине, что единственным действительно революционным клас­сом капиталистического общества является пролетариат. Остальные классы могут быть и бывают революционны лишь отчасти и лишь при известных условиях. Спрашивается, что же надо думать о людях, которые «превратили» эту истину в догмат русских с.-д. определенной эпохи и пытаются уверить наивного

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ АВАНТЮРИЗМ 389

читателя, будто этот догмат был «всецело основан на вере в отдаленность открытой по­литической борьбы»?

Против учения Маркса о единственном действительно революционном классе со­временного общества с.-р. выдвигают троицу: «интеллигенция, пролетариат и кресть­янство», обнаруживая этим безнадежную путаницу понятий. Если вы противополагаете интеллигенцию пролетариату и крестьянству, — значит, вы понимаете под ней извест­ный социальный слой, группу лиц, занимающих такую же определенную социальную позицию, как определенна социальная позиция наемных рабочих и крестьян. Но в каче­стве такового слоя русская интеллигенция является именно буржуазной и мелкобуржу­азной интеллигенцией. По отношению к этому слою вполне прав г. Струве, называю­щий свой орган органом русской интеллигенции. Если же вы говорите о тех интелли­гентах, которые еще не заняли никакой определенной социальной позиции или уже вы­биты жизнью со своей нормальной позиции и переходят на сторону пролетариата, — то тогда совершенно нелепо противопоставлять эту интеллигенцию пролетариату. Как и всякий другой класс современного общества, пролетариат не только вырабатывает свою собственную интеллигенцию, но и берет себе также сторонников из числа всех и всяких образованных людей. Поход с.-р. против основного «догмата» марксизма лиш­ний раз доказывает только, что всю силу этой партии представляет та кучка русских интеллигентов, которые от старого отстали, а к новому не пристали.

Что касается до крестьянства, то о нем суждения с.-р. еще более сбивчивы. Чего сто­ит уже одна постановка вопроса: «какие общественные классы вообще (!) всегда (!!) держатся за существующий... (самодержавный только? или вообще буржуазный?)... по­рядок, охраняют его и не поддаются революционизированию?». Собственно говоря, на этот вопрос только и можно ответить вопросом: какие элементы интеллигенции вообще всегда держатся за существующий хаос идей, охраняют его и не поддаются определен­ному социалистическому

мировоззрению? Но с.-р. на несерьезный вопрос хотят дать серьезный ответ. Они отно­сят к «этим» классам, во-1-х, буржуазию, ибо ее «интересы удовлетворены». Этот ста­рый предрассудок, будто интересы русской буржуазии настолько уже удовлетворены, что у нас нет и быть не может буржуазной демократии (ср. «Вестн. Русск. Рев.» № 2, с. 132—133), составляет теперь общее достояние «экономистов» и с.-р. Еще раз: не нау­чит ли их уму-разуму г. Струве?

Во-2-х, с.-р. относят к этим классам «мелкобуржуазные слои», «интересы коих ин­дивидуалистичны, не определены как классовые и не формулируются в реформатор­скую или революционную социально-политическую программу». Откуда сие, аллах ве­дает. Что мелкая буржуазия не только не охраняет вообще и всегда существующий по­рядок, а, напротив, нередко выступает революционно даже против буржуазии (именно: когда примыкает к пролетариату), очень часто — против абсолютизма и почти всегда формулирует социально-реформаторские программы, это известно всем и каждому. Наш автор просто сболтнул «пошумнее» против мелкой буржуазии, следуя тому «жи­тейскому правилу», которое в одном из своих «Стихотворений в прозе» излагал, со слов «старого пройдохи», Тургенев: кричать погромче против тех пороков, которые за собой чувствуешь . И вот: так как с.-р. чувствуют, что единственным социальным базисом их позиции между двух стульев могут быть разве лишь некоторые мелкобур­жуазные слои интеллигенции, — поэтому они пишут о мелкой буржуазии так, будто этот термин означает не социальную категорию, а просто полемический оборот речи. Им хочется также обойти тот неприятный пункт, что они не понимают принадлежности современного крестьянства, как целого, к «мелкобуржуазным слоям». Не попробуете ли вы дать нам ответ по этому пункту, господа с.-р.? Не скажете ли вы нам, почему это, повторяя обрывки теорий русского марксизма (напр., о прогрессивном значении кре­стьянского отхода и бродяжничества), вы закрываете глаза на то, что тот же марксизм доказал мелкобуржуазный уклад русского

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ АВАНТЮРИЗМ 391

крестьянского хозяйства? Не разъясните ли вы нам, как это могут «собственники или полу собственники» в современном обществе не относиться к мелкобуржуазным слоям?

Нет, не надейтесь! с.-р. не ответят, не скажут и не разъяснят ничего по существу, ибо они (опять-таки подобно «экономистам») твердо усвоили тактику сказываться по части теории в нетях. «Рев. Россия» кивает на «Вестн. Русск. Рев.» — это-де их дело (ср. № 4, ответ «Заре»), а «Вестн. Русск. Рев.» рассказывает читателю о подвигах оппортунисти­ческой критики и все грозится, грозится и грозится еще пуще критику навести. Малова­то этого, господа!

Соц.-рев. соблюли себя в чистоте от тлетворного влияния современных социалисти­ческих учений. Они сохранили целиком добрые старые приемы вульгарного социализ­ма. Пред нами — новый исторический факт, новое движение в известном слое народа. Они не исследуют положение этого слоя, не задаются целью объяснить его движения характером этого слоя и отношением его к развивающемуся экономическому строю це­лого общества. Это все для них — пустая догма, изжитая ортодоксия. У них это проще делается. — О чем говорят сами представители подымающегося слоя? О земле, прирез­ке, переделе. — Ну, вот вам и все. Вот вам «полусоциалистическая программа», «со­вершенно правильный принцип», «светлая идея», «идеал, который в зародышевой фор­ме уже живет в голове крестьянина», и т. д. Надо только «очистить и разработать этот идеал», вывести «чистую идею социализма». Вы не верите, читатель? Вам кажется не­вероятным, чтобы эта народническая ветошь снова вытаскивалась на свет божий людь­ми, которые так бойко повторяют, что им книга последняя скажет? А между тем это факт, и все процитированные нами словечки взяты из заявления «от крестьянского союза» в № 8 «Рев. России».

Соц.-рев. обвиняют «Искру», что, назвав крестьянское движение последним мяте­жом крестьянства, она рано заговорила за упокой: крестьянство, поучают нас, может участвовать и в социалистическом движении

392 В. И. ЛЕНИН

пролетариата. Это обвинение наглядно показывает всю путаницу мысли у с.-р. Они не разобрались даже в том, что одно дело — демократическое движение против остатков крепостничества, другое дело — социалистическое движение против буржуазии. Не поняв самого крестьянского движения, они не могли понять и того, что испугавшие их слова «Искры» относятся только к первому движению. О том, что гибнущие мелкие производители (крестьяне в том числе) могут и должны участвовать в социалистиче­ском движении пролетариата, «Искра» не только сказала в своей программе, но и точно определила условия этого участия. Но современное крестьянское движение вовсе не является социалистическим, направленным против буржуазии и капитализма, движени­ем. Наоборот, оно объединяет буржуазные и пролетарские элементы крестьянства, ко­торые действительно едины в борьбе с остатками крепостничества. Современное кре­стьянское движение ведет — и приведет — к установлению не социалистического и не полу социалистического, а буржуазного сельского уклада, очистив созревшие уже бур­жуазные устои нашей деревни от крепостнических пут.

Впрочем, для с.-р. все это — книга за семью печатями. Они даже всерьез уверяют «Искру», что расчистка пути для развития капитализма — пустой догмат, ибо «рефор­мы» (60-х годов) «и расчистили (!) полный (! !) простор развитию капитализма». Вот до чего может дописаться бойкий человек, которым владеет бойкое перо и который вооб­ражает, что «от крестьянского союза» всячинка сойти может: крестьянин не разберет! — Но подумайте, пожалуйста, любезный автор: не слыхали ли вы когда-нибудь, что остатки крепостничества задерживают развитие капитализма? не кажется ли вам, что это даже почти тавтология? и не читали ли вы где-нибудь об остатках крепостничества в современной русской деревне?

«Искра» говорит, что предстоящая революция будет буржуазной революцией. С.-р. возражают: она будет «прежде всего революцией политической и до известной степени демократической». Не попробуют ли объяснить

нам авторы этого милого возражения, — была ли когда-либо в истории, мыслима ли вообще такая буржуазная революция, которая бы не была «до известной степени демо­кратической»? Да ведь и программа самих с.-р. (уравнительное пользование землей, перешедшей в собственность общества) не выходит еще из рамок буржуазной про­граммы, ибо сохранение товарного производства и допущение частного хозяйства, хотя бы и на общей земле, нисколько не устраняет капиталистических отношений в земле­делии.

Чем легкомысленнее относятся с.-р. к элементарнейшим истинам современного со­циализма, тем легче сочиняют они «элементарнейшие дедукции», гордясь даже тем, что их «программа сводится» к таковым. Рассмотрим все их три дедукции, которые, вероятно, надолго останутся памятником остроты ума и глубины социалистических убеждений с.-рев.

Дедукция № 1 : «Уже теперь большая доля территории России принадлежит государ­ству — надо, чтобы вся территория принадлежала народу». «Уже теперь» умиленные ссылки на государственное землевладение в России набили нам оскомину в произведе­ниях полицейских народников (à la Сазонов и др.) и разных катедер-реформаторов. «Надо», чтобы в хвосте за этими господами поплелись именующие себя социалистами да еще революционерами. «Надо», чтобы социалисты подчеркивали мнимое всесилие «государства» (забывая даже, что большая доля государственных земель сосредоточена на необитаемых окраинах страны), а не классовую противоположность полукрепостно­го крестьянства и привилегированной горсти крупных землевладельцев, которые вла­деют массой лучших возделанных земель и с которыми «государство» всегда жило ду­ша в душу. Воображая, что они выводят чистую идею социализма, наши с.-р. на самом деле пачкают эту идею некритическим отношением к старому народничеству.

Дедукция № 2: «Уже и теперь земля перетекает от капитала к труду — надо, чтобы этот процесс был завершен государством». Дальше в лес — больше дров.

394 В. И. ЛЕНИН

Сделаем еще шаг к полицейскому народничеству, будем призывать (классовое!) «госу­дарство» к расширению крестьянского землевладения вообще. Это замечательно со-циалистично и удивительно революционно. Но чего и ждать от людей, которые покуп­ку и аренду земли крестьянами называют не переходом земли от крепостников-помещиков к сельской буржуазии, а переходом «от капитала к труду». Напомним этим людям хотя бы данные о фактическом распределении «перетекающих к труду» земель: от 6 до 9 десятых всей купчей крестьянской земли и от 5 до 8 десятых аренды сосредо­точивается в руках одной пятой доли дворов, т. е. у небольшого меньшинства зажиточ­ных. Судите по этому, много ли правды в словах соц.-рев., когда они утверждают, что на зажиточных крестьян «мы и не рассчитываем», а только на «чисто трудовые слои»?

Дедукция № 3 : «Крестьянин уже имеет землю и пользуется ею в большинстве случа­ев в уравнительном распределении, — надо, чтобы это трудовое пользование было до­ведено до конца... и завершилось бы через развитие всякого рода коопераций коллек­тивным земледельческим производством». — Поскребите соц.-революционера, и вы найдете г. В. В.! Как только дошло до дела, все старые предрассудки народничества, пре-благополучно сохранившиеся под прикрытием увертливых фраз, выползли тотчас же наружу. Государственное землевладение — завершение государством перехода зем­ли к крестьянству — община — кооперация — коллективизм — в этой великолепной схеме гг. Сазонова, Юзова, Н. —она, соц.-революционеров, Гофштеттера, Тотомианца и пр. и пр., — в этой схеме не хватает совсем маленькой мелочи. В ней нет ни разви­вающегося капитализма, ни классовой борьбы. Да и откуда было взяться этой мелочи в головах людей, весь идейный багаж которых состоит из лохмотьев народничества и на­рядных заплат модной критики? Разве не сказал сам г. Булгаков, что в деревне нет мес­та для классовой борьбы? Разве замена классовой борьбы «всевозможными коопера­циями» не удовлетворит и либералов, и «критиков», и вообще всех тех, для кого социа­лизм

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ АВАНТЮРИЗМ 395

есть не более, как традиционная вывеска? И разве нельзя попробовать успокоить наив­ных людей уверением: «мы, конечно, чужды всякой идеализации общины», хотя рядом с этим уверением вы читаете колоссальное фразерство о «колоссальной организации мирского крестьянства», о том, что «в известных отношениях ни один класс в России так не подталкивается к чисто (!) политической борьбе, как именно крестьянство», что крестьянское самоопределение (!) своими границами и компетенцией далеко шире зем­ского, что это соединение «широкой»... (до самой околицы?)... «самодеятельности» с отсутствием «элементарнейших гражданских прав» «точно нарочно было придумано для того, чтобы... будить и упражнять (!) политические инстинкты и навыки общест­венной борьбы». Не любо — не слушай, а...

«Надо быть слепым, чтобы не видеть, насколько легче перейти к идее социализации земли от традиций общинного управления землей». Не наоборот ли, гг.? Не являются ли безнадежно слепыми и глухими те, кто до сих пор не знает, что именно средневеко­вая замкнутость полукрепостной общины, раздробляющей крестьянство на крохотные союзы и связывающей по рукам и ногам сельский пролетариат, поддерживает традиции косности, забитости и одичалости? Не побиваете ли вы сами себя, признавая пользу от­хода, который уже на три четверти разрушил пресловутую уравнительность общинных традиций и свел эти традиции к одной полицейской склоке?

Программа-минимум соц.-рев., будучи основана на вышеразобранной теории, явля­ется настоящим курьезом. Два пункта в этой «программе»: 1) «социализация земли, т. е. переход ее в собственность всего общества и в пользование трудящихся»; 2) «раз­витие в крестьянстве всевозможных видов общественных соединений и экономических коопераций... (для «чисто» политической борьбы?)... для постепенного высвобождения крестьянства из-под власти денежного капитала... (под власть промышленного?)... и для подготовления грядущего коллективного земледельческого производства».

Как солнце в малой капле вод, отражается в этих двух пунктах весь дух современного «социал-революционаризма». В теории — революционная фраза вместо продуманной и цельной системы воззрений, на практике — беспомощное подхватывание того или ино­го модного средствица вместо участия в классовой борьбе — вот все, что у них есть. Поставить рядом в программе-минимум социализацию земли и кооперации, для этого необходимо было, признаемся, редкое гражданское мужество. Наша программа-минимум, с одной стороны — Бабёф, с другой — г. Левитский. Это неподражаемо.

Если бы можно было серьезно отнестись к этой программе, то нам бы пришлось ска­зать, что, обманывая себя звуком слов, соц.-рев. обманывают и крестьянина. Это — об­ман, будто «всевозможные кооперации» играют революционную роль в современном обществе и подготовляют коллективизм, а не укрепление сельской буржуазии. Это — обман, будто как «минимум», как нечто столь же близкое, как кооперации, можно ста­вить в виду «крестьянства» — социализацию земли. Всякий социалист пояснил бы нашим соц.-рев., что уничтожение частной собственности на землю может быть теперь лишь непосредственным преддверием уничтожения ее вообще, что одна передача зем­ли в «пользование трудящихся» еще не удовлетворила бы пролетариат, ибо миллионы и десятки миллионов разоренного крестьянства не в состоянии уже вести хозяйства на земле, даже если бы она у них была. А снабжение этих разоренных миллионов орудия­ми, скотом и пр. было бы уже социализацией всех средств производства и требовало бы социалистической революции пролетариата, а не крестьянского движения против ос­татков крепостничества. Соц.-рев. смешивают социализацию земли с ее буржуазной национализацией. Эта последняя мыслима, говоря абстрактно, и на базисе капитализма, без уничтожения наемного труда. Но именно пример тех же соц.-рев. наглядно под­тверждает ту истину, что выдвигать требование национализации земли в полицейском государстве значит затемнять единственно

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ АВАНТЮРИЗМ 397

революционный принцип классовой борьбы и подливать воду на мельницу всякой ка­зенщине.

Мало того, соц.-рев. спускаются и до прямой реакционности, когда восстают против требования проекта нашей программы: «отмена всех законов, стесняющих крестьянина в распоряжении его землей». Во имя народнического предрассудка об «общинном на­чале» и «уравнительном принципе» они отказывают крестьянину в таком «элементар­нейшем гражданском праве», как право распоряжаться своей землей, они благодушно закрывают глаза на сословную замкнутость действительной общины, они становятся защитниками полицейских запрещений, установленных и поддерживаемых «государст­вом»... земских начальников! Мы думаем, что не только г. Левитский, но и г. Победо­носцев не очень испугаются требования социализации земли для уравнительного поль­зования ею, раз это требование выдвигается как минимум, наряду с которым фигури­руют и кооперации и защита полицейского прикрепления мужика к обеспечивающему его казенному наделу.

Пусть послужит аграрная программа соц.-рев. уроком и предостережением для всех социалистов, наглядным примером того, к чему приводит безыдейность и беспринцип­ность, называемая некоторыми легкомысленными людьми свободой от догмы. Как только дошло до дела, у соц.-рев. не оказалось налицо ни одного из трех условий, необ­ходимых для выставления последовательной социалистической программы: ни ясной идеи о конечной цели, ни правильного понимания того пути, который ведет к этой це­ли, ни точного представления о действительном положении дел в данный момент и о ближайших задачах этого момента. Конечную цель социализма они только затемнили, смешав социализацию земли с ее буржуазной национализацией, спутав примитивную крестьянскую идею о мелком уравнительном землепользовании с учением современно­го социализма о переходе всех средств производства в общественную собственность и об организации социалистического производства. Их представление о пути,

ведущем к социализму, бесподобно характеризуется заменой классовой борьбы разви­тием коопераций. В оценке данного момента аграрной эволюции России они забыли мелочь: остатки крепостничества, давящие нашу деревню. Знаменитая троица, выра­жавшая их теоретические взгляды: интеллигенция, и пролетариат, и крестьянство — дополнилась не менее знаменитой «программной» троицей: социализация земли — кооперации — прикрепление к наделу.

Сравните с этим программу «Искры», которая указывает единую конечную цель всему борющемуся пролетариату, не сводя ее до «минимума», не принижая ее ради приспособления к идеям некоторых неразвитых слоев пролетариата или мелких произ­водителей. Путь для достижения этой цели один и в городе и в деревне — классовая борьба пролетариата против буржуазии. Но кроме этой классовой борьбы продолжает еще вестись в нашей деревне и другая: борьба всего крестьянства против остатков кре­постничества. И в этой борьбе партия пролетариата обещает свою поддержку всему крестьянству, стараясь указать настоящую цель его революционному порыву, напра­вить его восстание против его настоящего врага, считая нечестным и недостойным от­носиться к мужику, как к подопечному, скрывать от него, что он может добиться в на­стоящее время и немедленно только полной отмены всех следов и остатков крепостни­чества, только очищения пути для более широкой и более трудной борьбы всего проле­тариата против всего буржуазного общества.

«Искра» №№ 23 и 24, Печатается по тексту

1 августа и 1 сентября 1902 г. газеты «Искра»

399

Нам доставлен новый тайный документ: записка министерства финансов «о пере­смотре статей закона, карающих забастовки и досрочные расторжения договоров о найме, и о желательности установления организаций рабочих в целях самопомощи». Ввиду обширности этой записки и необходимости ознакомления с ней возможно более широких слоев рабочего класса, мы издаем ее особой брошюрой¹⁵⁰. Теперь же изложим вкратце содержание этого интересного документа и укажем на его значение.

Записка начинается кратким очерком истории нашего фабричного законодательства, указанием на законы 3-го июня 1886 г., 2-го июня 1897 г. и переходит затем к вопро­су об отмене уголовного наказания за уход с работы и за стачки. Министерство финан­сов полагает, что угроза арестом или тюрьмой за самовольный уход с работы одного рабочего или за прекращение работы по уговору многих рабочих не достигает своей цели. Сохранение общественного порядка этим не обеспечивается, как показал опыт; рабочих эта угроза только озлобляет, убеждая их в несправедливости закона. Приме­нять эти законы очень трудно «ввиду крайней обременительности возбуждения сотни и иногда тысячи дел» за уход каждого рабочего, а также и ввиду того, что фабриканту невыгодно остаться без рабочих, если их засадят за стачку. Признание стачки преступ­лением вызывает чрезмерно усердное вмешательство

400 В. И. ЛЕНИН

полиции, приносящее больше вреда, чем пользы, больше затруднений и хлопот фабри­кантам, чем облегчения. Записка предлагает совершенно отменить всякие наказания за самовольный уход отдельного рабочего с фабрики и за мирную стачку (не сопровож­даемую ни насилием, ни нарушением общественного порядка и т. п.). Наказания долж­ны быть установлены, по образцу иностранных законов, только «за насилия, угрозы или обесславления (!), совершенные кем-либо из работодателей или рабочих по отно­шению к личности или имуществу другого, и имеющие целью, вопреки свободным и законным намерениям последнего, принудить его или помешать ему» вести работу на тех или иных условиях. Другими словами, вместо уголовного наказания за стачки предполагается уголовное наказание за помеху «желающим работать».

Что касается до обществ самопомощи, то министерство финансов жалуется на адми­нистративный произвол в этом деле (особенно проявившийся-де в Москве, где общест­во механических рабочих¹⁵² заявило даже претензию на «посредническую роль» между рабочими и администрацией) и требует проведения в законодательном порядке нор­мального устава таких обществ и облегчения устройства их.

Таким образом, общий характер новой записки министерства финансов, несомненно, либеральный, и центральным пунктом является предложение отменить уголовное нака­зание за стачки. Мы не станем здесь подробно разбирать содержание всего «законопро­екта» (это удобнее будет сделать после напечатания всей записки целиком), а обратим внимание читателя на характер и значение этого либерализма. Предложение предоста­вить рабочим некоторую свободу стачек и свободу организаций — не новость не толь­ко в нашей либеральной публицистике, но и в предначертаниях официальных, прави­тельственных комиссий. В начале 60-х годов комиссия Штакельберга, пересматривав­шая уставы фабричный и ремесленный, предлагала учредить промышленные суды из выборных от рабочих и хозяев и дать рабочим известную свободу организаций. В 80-х

годах комиссия по составлению проекта нового уголовного уложения предполагала от­менить уголовные наказания за стачки. Но теперешний проект министерства финансов существенно отличается от предыдущих, и это отличие останется крайне важным зна­мением времени даже и в том случае, если предложения нового проекта так же оста­нутся под сукном, как и все прежние. Существенное отличие состоит в том, что новый проект характеризуется несравненно большей «почвенностью»: вы чувствуете в нем не только голос немногих теоретических передовиков и идеологов буржуазии, а голос це­лого слоя промышленников-практиков. Это уже не либерализм одних только «гуман­ных» чиновников и профессоров, это доморощенный, отечественный либерализм мос­ковских купцов и промышленников. Этот факт, скажу откровенно, наполняет мое серд­це высокой патриотической гордостью: алтынный либерализм купца значит много больше, чем пятиалтынный либерализм чиновника. И самыми интересными в записке являются не тошнотворные рассуждения о свободе договора и о пользе государства, а те практические соображения фабрикантов, которые прорываются сквозь традиционно-юридическую аргументацию.

Невтерпеж! Надоело! Не суйся! — вот что говорит русский фабрикант русской по­лиции устами автора министерской записки. Послушайте-ка, в самом деле, следующие рассуждения:

«По взглядам полицейских органов, находящим себе поддержку в неопределенности и сбивчивости действующего закона, всякая забастовка рассматривается не как естест­венное экономическое явление, но непременно как нарушение общественного порядка и спокойствия. Между тем, если бы существовало более спокойное отношение к фак­там прекращения работы на фабриках и заводах и забастовки не отождествлялись бы с нарушением общественного порядка, то было бы гораздо легче выяснить истинные причины таковых, отделять законные и справедливые поводы от незаконных и неосно­вательных и принимать соответствующие меры к миролюбивому соглашению сторон. При подобном, более

нормальном порядке меры пресечения и подавления принимались бы лишь тогда, когда были бы налицо факты, удостоверяющие наличность беспорядка». Полиция не разби­рает причин стачки, а заботится только о прекращении ее, пуская в ход один из двух приемов: либо заставляя рабочих (арестами, высылками и др. мерами «до употребления военной силы включительно») взяться за работу, либо побуждая хозяев к уступкам. «Нельзя сказать, чтобы хотя один из этих приемов был удобен» для гг. фабрикантов: первый «поселяет озлобление в среде рабочих», второй «укрепляет у рабочих крайне вредное убеждение в том, что забастовка есть вернейшее средство добиться исполне­ния своих пожеланий во всяком случае». «История забастовок, происходивших в тече­ние последнего 10-летия, дает много примеров того вреда, который является результа­том стремления быстрого подавления возникающих осложнений какой бы то ни было ценою. Поспешно произведенные аресты вызывали иногда такое озлобление среди со­вершенно спокойных до сего рабочих, что приходилось пускать в дело казаков, после чего, конечно, не могло быть и речи об удовлетворении даже законных требований за­бастовавших. С другой стороны, случаи быстрого удовлетворения незаконных требо­ваний рабочих посредством воздействия на фабрикантов вызывали непременно анало­гичные же стачки в других промышленных заведениях, в которых приходилось уже применять не систему уступок, а военную силу, что бывает для рабочих совершенно непонятным и поселяет уверенность в несправедливом к ним отношении и произволе властей...» Чтобы полиция когда-нибудь удовлетворяла даже незаконные требования рабочих посредством воздействия на фабрикантов, это, конечно, увлечение гг. капита­листов, которые хотят сказать, что иногда они сами, поторговавшись со стачечниками, дали бы им меньше, чем приходится дать под давлением грозного призрака «наруше­ния государственного порядка и спокойствия». Записка подпускает шпильку министер­ству внутренних дел, которое в циркуляре от 12 августа 1897 г., «изданном без согла­шения

с министерством финансов» (вот где собака-то зарыта!), предписывает и аресты и вы­сылки при каждой стачко и направление дел о стачках в порядке охраны. «Высшие ад­министративные власти, — продолжает записка излагать жалобы фабрикантов, — идут еще дальше (закона) и придают всем (курсив оригинала) случаям стачек прямо госу­дарственное значение... Между тем, в сущности, всякая забастовка (конечно, если она не сопровождается насилиями) есть явление чисто экономическое, вполне естественное и отнюдь не угрожающее общественному порядку и спокойствию. Охрана последнего в этих случаях должна бы выражаться в формах, подобно практикуемым во время народ­ных гуляний, торжеств, зрелищ и т. п. случаев».

Это — язык настоящих либералов-манчестерцев¹⁵³, объявляющих борьбу капитала и труда чисто естественным явлением, приравнивающих с замечательной откровенно­стью «торговлю товарами» и «торговлю трудом» (в другом месте записки), требующих невмешательства государства, отводящих этому государству роль ночного (и дневного) сторожа. И, что особенно важно, встать на эту либеральную точку зрения заставил рус­ских фабрикантов не кто иной, как наши рабочие. Рабочее движение так широко раз­рослось, что стачки действительно стали «естественным экономическим явлением». Борьба рабочих приняла такие упорные формы, что вмешательство полицейского госу­дарства, запрещающее всякое проявление этой борьбы, действительно стало оказывать­ся вредным не только для рабочих (им-то оно никогда, кроме вреда, ничего не прино­сило), но и для самих фабрикантов, в пользу которых это вмешательство делалось. Ра­бочие сделали полицейские запрещения фактически бессильными, — но полиция про­должала (и не могла в самодержавном государстве не продолжать) вмешиваться и, чув­ствуя свое бессилие, металась из стороны в сторону: то военная сила, то уступки, то зверская расправа, то заигрыванье. Чем меньше значения получало полицейское вме­шательство, тем острее чувствовался фабрикантами произвол полиции, тем более скло­нялись они к

404 В. И. ЛЕНИН

убеждению, что им не расчет поддерживать этот произвол. Конфликт между известной частью крупных промышленников и полицейским всевластием все обострялся и при­нял особенно резкие формы в Москве, где система заигрыванья с рабочими расцвела особенно пышно. Записка прямо жалуется на московскую администрацию, затеявшую опасную игру с собеседованиями рабочих и обществом взаимопомощи рабочих в меха­ническом производстве. Чтобы приманить рабочих, пришлось дать совету этого обще­ства известное право посредничества, — и фабриканты сейчас же встали на дыбы. «Сначала сей совет, — пишет под их диктовку записка, — обращался к чинам фабрич­ной инспекции, но засим, видя, что последние не признают его компетенции в приня­той на себя самовольно посреднической роли, он стал обращаться к обер-полицмейстеру, который не только принимает получаемые заявления, но дает им за­конный ход, чем санкционирует присвоенные себе советом права». Фабриканты про­тестуют против частных административных распоряжений и требуют законодательного установления нового порядка.

Правда, либерализм фабрикантов не выходит пока из очень узких профессиональ­ных рамок, их враждебность к полицейскому произволу ограничивается отдельными проявлениями невыгодных для них крайностей, не направляясь против коренных основ бюрократического самовластья. Но о росте этой враждебности, о расширении поводов для нее, о ее углублении позаботится экономическое развитие России и всего мира, обостряя классовые антагонизмы капиталистических стран. Сила пролетариата в том и состоит, что его численность и сплоченность увеличивается в силу самого процесса экономического развития, тогда как среди крупной и мелкой буржуазии все усиливает­ся разрозненность и раздробленность интересов. Чтобы учесть это «естественное» пре­имущество пролетариата, социал-демократия должна внимательно следить за всеми столкновениями интересов среди господствующих классов, пользуясь этими столкно­вениями не только в целях извлечения практической выгоды в пользу тех или

ПРОЕКТ НОВОГО ЗАКОНА О СТАЧКАХ 405

иных слоев рабочего класса, но и в целях просвещения всего рабочего класса, в целях извлечения полезного урока из каждого нового социально-политического эпизода.

Практическая выгода для рабочих от предлагаемого либеральными фабрикантами изменения закона слишком очевидна, чтобы на ней стоило долго останавливаться. Это несомненная уступка растущей силе, оставление неприятелем одной из его позиций, которая уже фактически почти отвоевана революционным пролетариатом и защищать которую дальше не хотят наиболее дальновидные вожди вражеской армии. Невелика эта уступочка, что и говорить: во-первых, смешно и думать о возможности настоящей свободы, свободы стачек при отсутствии политической свободы. Право арестов и вы­сылок без суда остается у полиции и останется у нее до тех пор, пока существует само­державие. А сохранение этого права означает сохранение девяти десятых всей той по­лицейской склоки, тех безобразий и того произвола, который начинает претить даже и фабрикантам. Во-вторых, и в узкой области собственно промышленного законодатель­ства министерство финансов делает очень робкий шаг вперед, подражая тому немецко­му законопроекту, который немецкие рабочие прозвали «каторжным» законопроек­том , оставляя особые наказания «за насилия, угрозы и обесславления», стоящие в связи с договором о найме, как будто бы не существовало общих уголовных законов, карающих эти проступки! Но и маленькой уступкой русские рабочие сумеют восполь­зоваться для укрепления своей позиции, для усиления и расширения своей великой борьбы за освобождение трудящегося человечества от наемного рабства.

Что касается до полезного урока, которому нас учит новая записка, то мы должны заметить, прежде всего, что протест фабрикантов против средневекового закона о стач­ках показывает нам на маленьком частном примере общее несоответствие интересов развивающейся буржуазии и отживающего абсолютизма. Об этом следовало бы пораз­мыслить тем людям, которые (подобно

соц.-рев.) до сих пор боязливо закрывают глаза на элементы буржуазной оппозиции в России и твердят по старинке, что «интересы» (вообще!) русской буржуазии удовле­творены. Оказывается, что полицейское самовластие приходит в столкновение то с те­ми, то с другими интересами даже таких слоев буржуазии, которых всего непосредст­веннее охраняет царская полиция, которым непосредственно грозит материальным ущербом всякое ослабление узды, надетой на пролетариат.

Оказывается, что действительно революционное движение дезорганизует правитель­ство не только прямо тем, что просвещает, возбуждает и сплачивает эксплуатируемые массы, но и косвенно тем, что отнимает почву у обветшалых законов, отнимает веру в самовластье даже у его кровных, казалось бы, присных, учащает «домашние ссоры» между этими присными, заменяет твердость и единство в лагере врагов раздорами и шатаниями. Но чтобы достигать таких результатов, нужно одно условие, которого ни­когда не могли усвоить наши соц.-революционеры: для этого необходимо, чтобы дви­жение было действительно революционным, т. е. поднимало к новой жизни все более и более широкие слои действительно революционного класса, преобразовывало бы фак­тически духовно-политический облик этого класса, а через его посредство и всех тех, кто с ним соприкасается. Усвоив эту истину, с.-р. поняли бы, какой практический вред приносит их безыдейность и беспринципность в коренных вопросах социализма, поня­ли бы, что не правительственные, а революционные силы дезорганизуют люди, пропо­ведующие, что против толпы у самодержавия есть солдаты, против организаций — по­лиция, а вот отдельные террористы, смещающие министров и губернаторов, поистине неуловимы.

Есть и еще один полезный урок в новом «шаге» фабрикантского ведомства. Этот урок состоит в том, что надо уметь пользоваться всяким, хотя бы даже и алтынным ли­берализмом на деле, и надо в то же время «в оба смотреть», чтобы этот либерализм не развращал

народных масс своей лживой постановкой вопросов. Пример — г. Струве, разговор с которым мы бы озаглавили: «как либералы хотят учить рабочих и как рабочие должны учить либералов». Начав печатание разобранной нами записки в № 4 «Освобожде­ния»¹⁵⁵, г. Струве говорит там, между прочим, что новый проект есть выражение «госу­дарственного смысла», каковому смыслу вряд ли-де пробиться через стену произвола и бессмыслия. Не так это, г. Струве. Не «государственный смысл» выдвинул проект но­вого закона о стачках, а выдвинули его фабриканты. Не потому появился этот проект, что государство «признало» основные начала гражданского права (буржуазную «сво­боду и равенство» хозяев и рабочих), а потому, что отмена наказания за стачки стала выгодной для фабрикантов. Юридические формулировки и вполне доказательные мо­тивировки, которые дает теперь «само» («Осв.» № 4, стр. 50) министерство финансов, имелись налицо давным-давно и в русской литературе и даже в трудах правительствен­ных комиссий, — но все это оставалось под спудом, пока не заговорили хозяева про­мышленности, которым рабочие практически демонстрировали нелепость старых за­конов. Мы подчеркиваем это решающее значение фабрикантских выгод и фабрикант­ской заинтересованности не потому, чтобы это ослабляло, на наш взгляд, значение предначертаний правительства, — напротив, мы уже сказали, что видим в этом усиле­ние их значения. Но пролетариату в его борьбе против всего современного строя надо прежде всего научиться смотреть на вещи прямо и трезво, вскрывать настоящие побу­дительные причины «высоких государственных деяний» и неуклонно разоблачать те лживые напыщенные фразы о «государственном смысле» и т. п., которые ловкими по­лицейскими чинами выдвигаются по расчету, а учеными либералами — по близоруко­сти.

Далее г. Струве советует рабочим быть «сдержанными» в агитации за отмену нака­заний за стачки. «Чем сдержаннее будет она (эта агитация) по формам, — проповедует г. Струве, — тем больше будет ее значение». Рабочий должен хорошенько отблагода­рить бывшего

408 В. И. ЛЕНИН

социалиста за такие советы. Это традиционная молчалинская мудрость либералов — проповедовать сдержанность именно тогда, когда правительство едва начало колебать­ся (по какому-нибудь частному вопросу). Надо быть сдержаннее, чтобы не помешать провести начатую реформу, чтобы не запугать, чтобы использовать благоприятный мо­мент, когда первый шаг уже сделан (записка составлена!) и когда признание каким-либо ведомством необходимости реформ дает «неопровержимое (?) и для самого пра­вительства и для общества (!) доказательство справедливости и своевременности» (?) этих реформ. Так рассуждает г. Струве о разбираемом нами проекте, так рассуждали всегда российские либералы. Не так рассуждает социал-демократия. Смотрите, скажет она, — даже из самих фабрикантов кое-кто начал понимать уже, что европейские фор­мы классовой борьбы лучше азиатского произвола полиции. Даже самих фабрикантов мы заставили своей упорной борьбой усомниться в всесилии самодержавных опрични­ков. Смелее же вперед! Распространяйте шире приятную весть о неуверенности в рядах врага, пользуйтесь всяким малейшим колебанием его не для молчалинского «сдержи­вания» своих требований, а для усиления их. За счет того долга, который лежит на пра­вительстве перед народом, вам хотят отдать копейку из ста рублей. Пользуйтесь полу­чением этой копейки, чтобы громче и громче требовать всей суммы долга, чтобы окон­чательно дискредитировать правительство, чтобы готовить наши силы для нанесения ему решительного удара.

ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

411