Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306

ПОСЛЕДНИЙ ПРОБЛЕСК НАДЕЖДЫ

Генерал Самсонов возвращается с передовых позиций в прекрасном настроении, освеженный, обожженный солнцем. То, что он видел на фронте корпуса генерала Мартоса, заставляет его восхищаться доблестью и выдержкой русских войск и надеяться, что и на участках других корпусов наблюдается та же отрадная картина.

Увы, генерал не знает, что творится в корпусе Благовещенского, не знает, что Артамонов, обескураженный утратой позиций у Уздау, уже теряет голову, — начинает быстро отступать, не давая при этом никаких сведений относительно истинного расположения своих войск.

Быстрыми шагами Самсонов входит в оперативную, срывая с головы фуражку и бросая ее на стол. Голос его уверен, глаза блестят. Потирая руки, он подходит к Постовскому и спрашивает:

— Ну, каково общее положение? Какие приказы мы можем приготовить на следующий день?

— Сведения из шестого и первого корпусов не поступили, тем не менее мне кажется, что они могут продолжать операцию, согласно первоначальной директиве, — отвечает Постовский.

— Да. Пусть корпус Благовещенского вместе с четвертой кавалерийской дивизией двинется на Пассенгейм, окопается там и сделает попытку держаться во что бы то ни стало. Корпус Артамонова обязан удержать Сольдау, двадцать третий корпус временно останется на месте, сдерживая неприятеля, движущегося на Франкенау, а корпус Клюева пусть немедленно спешит на соединение с корпусом Мартоса. Я подчиняю его Мартосу, который так успешно действует, и пусть оба корпуса атакуют в направлении Хоенштейн — Гильгенбург — Лаутенбург с тем, чтобы охватить неприятеля с севера и разрушить его соединение с тылом.

На лице Постовского отражается замешательство.

— В чем дело? — спрашивает Самсонов.

— Гм... Вы хотите подчинить Клюева Мартосу? А знаете ли, ваше превосходительство, что генерал Мартос отказывается исполнять приказы, которые я отдал ему во время вашего отсутствия?

— Не может быть! — изумленно восклицает Самсонов. — Что же за приказы отдали вы?

Постовский, нервничая, поправляет пенснэ, склоняется над картой, как бы внимательно изучая ее и бормочет, не смотря на Самсонова.

— В соответствии с общей директивой штаба фронта я отдал Мартосу приказ прекратить бессмысленную перепалку с какими-то незначительными силами и двинуться завтра на рассвете на Алленштейн. На это Мартос заявил мне, что отказывается исполнить приказ и просит освободить его от командования корпусом.

— Да вы с ума сошли! — хлопает рукой по столу Самсонов. — Не может быть, что бы вы отдали подобный приказ!

Вмешивается Вялов:

— Ваше превосходительство, вы должны обратить внимание на следующее: очевидно, генерал Мартос ведет бой с слабыми германскими силами, прибывшими на театр военных действий из крепости Торн. Штаб фронта думает, что это лишь демонстрация, проводимая Гинденбургом с целью ввести нас в заблуждение. Перед Мартссом ни в коем случае не могут стоять крупные силы. По мнению командующего фронта, главные силы неприятеля находятся на севере.

На севере? Опять на севере? — Самсонов теряет всякое самообладание. Он начинает быстро прохаживаться по комнате, громко звеня шпорами, то закладывая руки за спину, то потирая их. — На севере? — повторяет он. — Боже мой, когда же штаб фронта прозреет? Я только что вернулся с участка Мартоса и собственными глазами видел, что он дерется с большими, очень большими, может быть, даже превосходными силами противника. Клюев должен немедленно спешить к нему, и тогда победа на этом участке фронта обеспечена.

— Мы отдали уже соответствующее распоряжение... — говорит Постовский.

— Какое?

— Мы выделили для помощи Мартосу одну бригаду корпуса Клюева, которая, теперь, по-видимому, уже достигла нового места назначения.

— Почему только одну бригаду? Почему полумеры, когда Алленштейн никем не защищается и никто Алленштейну не угрожает?

Постовский снимает пенснэ и прячет его в грудной карман тужурки:

— Я должен объяснить вам, ваше превосходительство, что союзники считают весьма важным моральное потрясение населения восточной Пруссии. Алленштейн, — город, насчитывающий около 40 000 жителей. Приближение наших войск вспугнуло их, и население бежит теперь к Берлину, сея панику и отчаянные слухи. Подумайте только, ваше превосходительство, — чуть ли не три четверти бежало! Следовательно, около 30 000 испуганных людей рассказывают всякие ужасы, вселяя страх и недоверие в души населения Западной Пруссии, порождая там панику, внося дезорганизацию в действия германского командования, германских гражданских властей.

— Мне это ясно, — соглашается Самсонов, — я знаю даже больше, что при появлении авангарда Клюева жители Алленштейна бежали в такой поспешности, что в некоторых домах горел еще огонь в плитах, а на сковородках подгорала яичница. Это свидетельствует о том, что население покинуло город за пять минут до появления наших солдат. Но этим, по моему, цель достигнута, и я не вижу абсолютно никаких причин к тому, чтобы цепляться за Алленштейн, интересующий нас только, как склад запасов продовольствия. Объясните мне, почему штаб фронта настаивает так упорно на концентрации в Алленштейне столь крупных сил?

Постовский вынужден развести руками. Он не может дать ясного, исчерпывающего ответа на логичный вопрос Самсонова. Переглянувшись с Вяловым, он, понизив голос, говорит:

— Как вам известно, ваше превосходительство, в Волковыске в настоящее время находится великий князь. Он поспешил туда по получении отчаянных телеграмм, поступивших в Барановичи от Палеолога, Бьюкенена, от Грея из Лондона и от Извольского из Парижа. Наступление германцев на западном фронте развивается со стремительной быстротой. Еще неделя, и армия Клука окажется перед воротами Парижа. Положение столицы Франции отчаянное. Французское правительство потеряло голову, Париж эвакуируется, из него уже вывезены запасы государственного банка, население бежит, главные силы фронта отрываются от армии, которая должна защищать Париж. Образовывается разрыв, — Франция накануне гибели. Мы должны спасти ее, — это первопричина всех приказаний великого князя.

Самсонов достает носовой платок и вытирает выступивший на лбу пот.

— Хорошо... Все это очень хорошо. Я понимаю и насколько не протестую против того, что наш долг — спасти Францию. Но надо же принять во внимание те жертвы, с которыми все это делается. Их, полагаю, можно уменьшить. Мои солдаты голодны, некоторые полки пять дней не получали горячей пищи, потери ужасны. Я своими глазами видел поля, усеянные трупами. Лучшие полки государя гибнут как спелая рожь, срезаемая серпом. Мы пропитали своей кровью поля Восточной Пруссии. Нельзя же упрямо переть туда, куда ведет раз намеченная дорога. Надо же сообразоваться с обстоятельствами, а обстоятельства говорят за то, чтобы Аллешнтейн был оставлен в стороне, и чтобы корпус Мартоса добился решительного успеха, который может быть осуществлен уже через несколько часов! Подумайте: армию, расходившуюся до сих пор веером, я стремлюсь свести в непрерывную линию фронта, которая постепенно охватит всю германскую восьмую армию с севера и потопит ее в озерах и трясинах. Вам ведь самим известно, что тридцать два поезда, битком набитых германской пехотой и артиллерией, несутся на наш фронт с западного, откуда их снял перепуганный Мольтке, что кроме того из Шлезвига двинуты 2 бригады ландштурма. Наша цель достигнута. Германское верховное командование в Кобленце уже растерялось и перебрасывает сюда 80 000 прекрасных войск, не считая кавалерии. Германский фронт, угрожавший Парижу, получает брешь. Разве этого не достаточно?

— Но, ваше превосходительство, — вставляет Вялов, — если перед фронтом Мартоса стоят действительно слабые силы неприятеля, то разве может случиться что-нибудь ужасное, если мы будем игнорировать их и послушно исполним директивы штаба фронта?

— Бросьте говорить ерунду, полковник! — В раздражении обрезает Вялова Самсонов. — У вас может быть имеются и связи, и влияние в штабе фронта, но на этот раз я говорю вам прямо и без обиняков: перестаньте думать мозгами Жилинского. Надеюсь, что вы поверите мне, если я скажу, — ибо кое-что я понимаю в ведении войны, — что по силе артиллерийского огня я умею определить приблизительные силы противника. Я слышал канонаду в расположении корпуса Мартоса, и поэтому заявляю вам: перед ним стоит противник сильный!

И Самсонов, отбросив всякие опасения по отношению к Вялову и, следовательно, штабу фронта, описывает бой, происходящий на участке Мартоса. Его слова отрывисты и повелительны. Его доказательства неопровержимы. Его прогнозы убедительны. Постовский и Вялов внезапно начинают прозревать и понимать, что происходит на западе, и острая мысль, как молния, пронзает их мозг: Боже мой! Куда же, в конце концов, хочет послать нас Жилинский? Неприятель угрожает нашему флангу, и если Мартос, действительно, исполнит приказ, недавно переданный по телефону, и двинется на Алленштейн, то... то....

Излив всю желчь, накопившуюся в течение последних дней, Самсонов становится спокойным. Он не скрывает радости, что впервые с начала кампании его мысли едины с мыслями сотрудников штаба; он счастливь, что бой, который ведет корпус Мартоса, наконец выяснил силы и намерения неприятеля. Предложения, высказанные им в начале разговора, излагаются на бумаге в виде приказов и рассылаются по частям. И Самсонов, и Постовский, и Вялов оперируют всеми корпусами, как если бы они действительно имелись налицо, потому что, как было уже указано, ни один из трех не знал, какая участь постигла Благовещенского и какая участь ждет Артамонова.

— А как же поступить с распоряжением, полученным из штаба фронта относительно продвижения Мартоса на Алленштейн? — спрашивает Постовский. — Надо же найти какой-нибудь выход из положения.

— До рассвета еще далеко, — говорит Самсонов. — Посмотрим, какой результат будут иметь отданные приказы. Если задуманная мною операция будет развиваться удачно, мы все втроем навалимся со всей энергией на Жилинского и не остановимся ни перед чем. И если там, наверху, не сидят предатели, мы добьемся своего, добьемся победы и спасем не только Париж, но и самих себя.

Постовский и Вялов поддакивают. Полное единодушие царит между ними и командующим армией.

После этого Постовский начинает докладывать. Он рассказывает о том, что произошло во время отсутствия Самсонова, сетуя на Благовещенского, что от шестого корпуса до сих пор не получено ни одной бумажки. Его сетования, однако, балансируются высокопарными и приятными донесениями, которые шлет Артамонов, утверждающий, что первый корпус «держится, как скала», что «солдаты дерутся, как львы» и так далее.

— Pas de nouvelles — bonnes nouvelles! — говорит Самсонов. — Благовещенский, без сомнения, даст о себе знать. Он не шлет донесений, по-видимому, потому, что на его участке ничего не происходит, да и происходить не может, так как на севере неприятеля нет.

Вялов протягивает последнее донесение Артамонова, говорящее о героическом поведении его войск, о чрезвычайной дисциплине, проявленной ими, и непоколебимости занятых им позиций.

— Обратите внимание, ваше превосходительство, — говорит он. — Генерал Артамонов никогда не указывает истинное расположение своих войск.

— За это ему будет взбучка впоследствии, — обещает Самсонов, —но пока он действует успешно, я не хочу пугать его. Общее положение корпуса нам известно, a вечерние донесения, несомненно, будут содержать перечисление достигнутых целей. Ясно одно: мысли Гинденбурга нами разгаданы по тем скудным сведениям, которые имеются в наших руках. По всей вероятности, его план состоит в том, чтобы охватить русский фронт с запада, и опрокинуть нас, но это ему не удалось. Если только мы успеем наверстать потерянное время, все будет в порядке.

Вестовой докладывает, что подан обед. Самсонов только теперь замечает, что он страшно голоден и, взяв фуражку, предлагает Постовскому и Вялову пройти в столовую. Впервые за столом царит дружеская атмосфера. Все трое оживленно разговаривают, совещаясь с младшими офицерами, выслушивая всякие предположения, мысли, — кажется, что прорвалась какая-то плотина, сдерживавшая до сих пор всех штаб-офицеров. Они говорят, перебивая друг друга, развивая инициативу, и в этот момент кажется, что все упущенное будет исправлено, что вторая армия справится со своей задачей собственными силами.

А что будет тогда?

О, тогда для Германии будет ужасно... Восьмая германская армия перестанет существовать. Мольтке придется или торопливо добивать французов, открыв русским путь на Берлин, или же, сломя голову, гнать на восточный фронт корпус за корпусом, которые русские будут истреблять «по-куропаткински». Или придется образовать фронт вдоль Одера, так как только эта возможность позволит сконцентрировать в одном месте более или менее крупные силы, пользуясь временем, необходимым русским для того, чтобы пройти пешком изрядное расстояние.

Но даже, если немцы сумеют организовать на Одере сопротивление, операции на западном фронте будут совершенно дезорганизованы, а русские в продолжение этого времени будут получать все больше и больше подкреплений, так как в скором времени ожидается прибытие сибирских полков, состоящих из прекрасных солдат, метких стрелков, спаянных необыкновенной дисциплиной. Тогда ...

... Да!.. тогда война будет проиграна германцами и проиграна в какие-нибудь два-три месяца!.. Миллионы людей сохранят свою жизнь!