Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306

30 АВГУСТА

Последняя телеграмма Френча была прочитана ровно в полночь. В 12.30 шестидесяти четырехлетний военный министр покинул Доунинг-стрит и поспешил домой, чтобы захватить нужные вещи. В 1.30 экстренный поезд отбываете с вокзала. В три часа ночи стройный корпус быстроходного крейсера уходит из покрытой шапкой предрассветного тумана гавани Дувра. В командирской каюте этого крейсера крепко спит фельдмаршал лорд Китченер. Солдат должен всегда хорошо выспаться перед боем. Особенно, если этот бой должен быть решительным.

В то же утро, 30 августа, военный министр Франции Мильеран едет к английскому послу в Париже. С часу на час ожидается прибытие Китченера.

Этот визит заранее предусмотрен. После свидания Жоффра с Френчем, когда последний категорически отказался оказать французам помощь в нужный день, президент Пуанкарэ обратился к английскому правительству с просьбой вмешаться в конфликт и добиться согласования военных операций французской и английской армий. В ноте между прочим указывалось, что в случае, если не удастся сдвинуть Френча с занятой им позиции, обстоятельства и события могут принять катастрофический характер.

Когда Мильеран приехал в английское посольство, Френч уже был там. Он был раздражен вынужденным отсутствием из армии, которая в настоящий момент вела арьергардные бои, и сразу же при появлении министра обрушился на него с градом упреков по адресу французского командования и правительства. Особенно сильны были нападки Френча на Жоффра, приказы которого, по мнению английского маршала, были не только не исполнимы, но часто и противоречивы. Теории его не применимы на практике, а сам Жоффр вообще не годится для занимаемого им поста. Что же касается французского правительства, то оно, по мнению Френча, потакает противоречивым распоряжениям Жоффра, ни в чем не осведомлено и меньше всего знает о том, в каком положении находится союзная английская армия.

Мильеран спокойно выслушивает все, что говорить Френч. Занимая оборонительную позицию, он выжидает осторожно и терпеливо, пока Френч в своих обвинениях и нападках не подберется к концу.

Френч не принадлежит к числу красноречивых людей. Еще в меньшей мере он обладает даром аргументации, и поэтому стремится к своей цели не ловким построением речи, а шумом и непреклонным апломбом. Мильеран же мастер слова и, опираясь на свою феноменальную память, выдвигает один за другим такие аргументы, которые позволяют ему быть лидером диспута.

Он соглашается на все. И на нападки Френча по адресу командования, и на атаку против правительства, — на все. Но, как бы невзначай, он указывает на даты, на цифры, которые в корректной, любезной форме, одним дуновением опрокидывают апломб Френча, всю его шумную речь, оставляя англичанина, однако, в уверенности, что именно он ведет разговор.

Поведение Мильерана понятно. В противоположность Френчу он видит, что не в риторическом успехе таится важность сегодняшних переговоров. Надо добиться единения, и это — самое главное.

Мильеран выжидает. Каждую минуту должно прибыть его подкрепление, его резерв — лорд Китченер оф Хартум, победитель Омдурмана, бывшего сирдара египетской армии, победитель буров, главнокомандующий индийской армией, человек с насупленным лицом бульдога, густыми черными усами и бровями.

И когда этот резерв появляется, Мильеран, после обмена приветствиями, вдруг, со всей пылкостью патриота, обрушивается на Френча. В присутствии Китченера он защищает правительство и командование и одним ударом выбивает маршала из его позиции.

Китченера нельзя причислить к закадычным друзьям французов, но все же он с восхищением наблюдает за успехом своего французского коллеги, чувствуя, что тот в сущности уже исполнил добрую половину его, Китченера, миссии; теперь английскому министру надлежит только добить строптивого маршала.

При разговоре двух ответственных англичан присутствуют французы. Диалог на чужом языке для них понятен лишь частично, но тон и темп разговора не оставляют сомнения, что Китченер уговаривает, а Френч упирается.

Лица французов постепенно принимают каменное, замкнутое выражение. Если английские дивизии по-прежнему останутся в тылу фронта, тщательно рассчитанный план Жоффра будет напрасным жестом.

Френч с подозрением посматриваете на Китченера, видя в нем соперника, заместителя, своего преемника.

— Нет и нет. Я остаюсь при своем мнении, — отклоняете он все попытки Китченера склонить его к аннулированию приказа.

Верность союзникам. Уважение к договорам. Судьба войны. Ответственность перед историей. Будущее, каким оно окажется, если Париж будет сдан.

Все это подробно и убедительно освещает Китченер, апеллируя к чести маршала, но тот упрямо и неизменно твердите одно:

— Там, в Лондоне, в канцеляриях министров не могут знать истинного положения вещей. Только я, который, в течение последних дней неотступно находился при войсках, могу знать, на что они способны.

В сущности, Френч прав, и Китченер это учитывает. Но что значит правильная точка зрения, если Париж может оказаться во власти немцев? Ведь тогда будет действительно все равно, растрепана ли английская армия или сохранила она свою боеспособность!

Китченер отходит к окну. Смотрит на опустевшие улицы города.

О, Китченер отлично знает, что за паническое впечатление произвели на население ложные слухи о немецких уланах, появившихся в предместьях Парижа. Министр смотрит на великолепную панораму развернувшихся перед ним дворцов и широких улиц и думает:

«Неужели по этим прекрасным улицам, дней через семь или восемь, зазвучат сапоги потсдамских гвардейцев? Неужели это случится только потому, что какой-то английский генерал потерял власть над своими нервами?»

Китченер резко поворачивается к ожидающим его реплики участникам совещания. Он извиняется жестом перед французами и обращается к своему соотечественнику:

— Я попрошу вас, сэр, на несколько конфиденциальных слов в соседнюю комнату.

Френч озадачен. Не было ли в тоне Китченера приказания или, может быть, больше того, — угрозы?

Едва заметно пожав плечами, он следует за министром в смежный с залом совещания маленький и тесный кабинет. Дверь на полчаса затворяется. В течение этого времени два генерала заняты серьезной беседой.

По истечении томительных минут ожидания, дверь снова распахивается и на пороге появляется английский главнокомандующий, на лице которого заметны ясные следы упорной борьбы. Сам же он молчалив и весь ушел в себя.

Напряжение и нетерпение французов достигают высшей точки. Они внимательно следят за каждым жестом, за каждым поступком, как Китченера, так и Френча, и особенно настораживаются в тот момент, когда Френч берет трубку телефона, требуя экстренного соединения со своей штаб-квартирой.

В трубку начинают падать роковые слова. В эту минуту с сердца французов падает давящий камень... Скупо и раздраженно Френч диктует приказ:

«Войска не остаются на Сене. Отданный приказ аннулировать. Английская армия немедленно занимает позиции на линии огня. Она перенимает участок к востоку от Парижа. Все».

* * *
Вряд ли узнают наши потомки о том, что говорили между собой английские генералы. Ни в одном из многочисленных дневников и воспоминаний о великой войне нет указаний относительно того, каким образом Китченер добился согласия Френча. Убедил ли он его? Угрожал ли ему? Заявил ли со всей присущей резкостью, что лишит командования в случае ослушания?

Никто, кроме них, не знает о том, что произошло в маленьком тесном кабинете...

А между тем, после этого свидания, начиная с 6 сентября, английская армия в медленном, но неуклонном наступлении вдвигается, как клин, между двумя, тоже наступающими армиями. Клука и Бюлова. С этого момента внимание германского верховного командования было, как магнитом, приковано к этому пробелу в германском фронте, о котором сообщил 9 сентября офицер особых поручений при О. X. Л., полковник-лейтенант Хенч.

Этот офицер слышит разрывы английских гранат, и сердце его сжимается от заботы и страха. Около полудня 9 сентября он, после долгих споров с командующим I германской армией фон Клуком, отдает приказ об отступлении. Клук, стоящий всего в одном переходе от Парижа, Клук, уланы которого видят уже Булонь и Севр, Клук, от разъездов которого до центра Парижа всего каких-нибудь 10–15 километров, — внезапно поворачивает налево кругом!

Блестящее немецкое наступление приостанавливается — оно рушится... Немцы начинают катиться назад и останавливаются на линии Зигфрида, в которой немецкие армии отсиживались четыре года, топчась на месте и жертвуя целыми дивизиями за обладание 100–200 метров земли.

* * *
Неделю спустя после описанного только что эпизода, заведующий отделом печати при английском военном министерстве передает Китченеру написанный им проект обзора положения дел на западном фронте. В этом проекте битва на Марне названа «большим успехом» союзных армий. Китченер внимательно изучает проект и зачеркивает два слова. Решительными нажимами пера он вписывает:

— Решительная победа.

Заведующий бюро, зная, что министр очень осторожен в своих выражениях, пытается возразить, напоминая, что г-н министр сам считает, что война продлится еще много лет, но Китченер решительно вручает ему прочитанный документ и приказывает:

— Опубликуйте это. Я не отрицаю, что война продлится еще три года, но немцы ее уже проиграли...