Подсмотренный мир

Озеро Тесоро тоже на полуострове Сапата, в каких-нибудь двух километрах от питомника крокодилов. Знаю по рассказам кубинских журналистов, что оно таинственно-притягательное, большое по размерам, что вблизи него много бескрайних болот. Знаю и утверждения этнографов и старожилов: «Кто не был на Тесоро, тот не узнал Кубы».

И вот причал Ла-Бока у интригующей заводи с рестораном на сваях и куда-то вдали вдаль уходящим каналом. Попасть на двухпалубный катер, давно переполненный организованными туристами, помогают отчаяние и журналистское удостоверение. Я счастлив, хотя повисаю на краю кормы, как на подножке трамвая.

Мы долго плывем по каналу, на берегах которого изогнутые, словно танцующие пальмы сменяются деревьями, с которых стеной свисают плети, похожие на лианы, и деревьями настораживающе-однообразными. Причудливые кусты, черепахи, птицы… Все это напоминает дорогие декорации к голливудскому фильму 30-х годов прошлого века. Но искусственного здесь нет ничего.

Прямой, как стрела, канал кончается, и катер уже разгоняет темную зыбь озера Тесоро. Слышен голос гида:

- Об этом озере лет семьдесят назад немногие знали на Кубе. А в справочниках по рыболовству других стран его название стояло на одном из первых мест с ремаркой: «Форель ловится в невероятных количествах». Рыбаки, в основном из США, добирались сюда на гидросамолетах и вертолетах»… «Тесоро» - по-испански – «сокровище». Как утверждает легенда, в начале XVI века индейцы, жившие здесь на небольших островах, спрятали в озере золото – от конкистадоров…

Есть ли край на земле, где не рассказывают подобные истории? Но этой легенде хочется верить! И какой-то неповторимый свет, отливающий синевой, и еле заметные берега и таинственно-темная вода, коснувшись которой, кажется, мгновенно гибнет луч солнца, - все словно бы тоже свидетельствует о тайне. Самые чувствительные граждане, для приличия сделав вид, что путь их подутомил, кладут свои интеллигентные головы на перила и упрямо зондируют дно. Солнце не щадит их затылков, умножая если не тайные желания, то сокрушительную тоску. Лишь изредка вздрагивают эти пассажиры – когда видят серебрящиеся, как стальные лезвия кинжалов, стаи испуганных рыб.

Катер подруливает к одному из островков, где у берега на высоких сваях стоит индейская хижина. На соседнем острове – другая, похожая, еще дальше – третья, четвертая.… Сколько же этих островков? Подмечаю, что все островки соединены высокими ажурными мостами из крепких жердей.

Это деревня Гуама, оригинальный туристический центр, созданный 40 лет назад на месте древнего поселения таинов. Одни хижины имеют круговой план и коническую крышу их индейцы называли каней. У других хижин план квадратный – это боио. Но внутри у тех и других, конечно, современный комфорт. При желании за небольшую плату вы можете пожить здесь несколько дней или недель в совершенно уникальных условиях. Для путешествий на острова, где к вашим услугам хорошие магазины, рестораны, бары, плавательный бассейн, керамическая мастерская, эстрада, археологический музей, можете пользоваться не только мостами, но и лодкой или катером, закрепленными за каждым жилищем.

Раздобыв план деревни, я прикидываю свой маршрут. И вдруг вижу: к одному из причалов подходит моторная лодка, в которой два рыбака и огромная корзина с рыбой. Спешу к ним. Представляюсь. Расспрашиваю. Мужчина постарше, инженер из Австрии, отвечает спокойно, как видно, испытывая своеобразное удовольствие от того, что встретил достойного свидетеля улова:

- Рыбалка здесь даже истукана доведет до экстаза! Да-да. Отплывите в любую протоку, опустите руку в воду – и сразу почувствуете, как рыба палец сосет.

Он сверлит меня самым серьезным взглядом и прежде чем продолжить, наслаждается моим удивлением.

- А вчера в центре Тесоро мой друг поймал 14-килограммовую форель, я же – две вот такие тилапии. Но оба мечтаем о манхуари, ее мы не променяли бы ни на какое утопленное сокровище.

Рыбаки с трудом уносят куда-то корзину, а я заглядываю в гигантский двухъярусный каней, где бар и ресторан, - и вздрагиваю от неожиданности: какие запахи гуляют тут! Неподалеку за столиками вижу канадских туристов, с которыми познакомился на крокодильем питомнике. Они тоже узнают меня, приветливо машут руками, приглашают к себе. К ним подходит юркий официант с глазами, как сливы, и предлагает:

- Есть свежая форель, лангусты, отбивные – из поросенка, крокодила…

Крик полдюжины сердец:

- Из крокодила!

Э-эх, присоединиться бы.… Но беру себя в руки и, проглотив фужерчик божественного пива «Атуэй», спасаюсь бегством.

Мосты – один заманчивее другого – перебрасывают меня от острова к острову, от хижины к хижине, из века в век. Хочется побывать на окраинах деревни, и я, оглядываясь на солнце, как ангел, перелетаю протоки и заводи, спешу за сотни метров от главного причала. Слава фотоаппаратам! Благодаря им и поискам сюжетов лучше подмечаю любопытные картины пейзажа, детали построек, оригинальность планировки деревни. Тут и там неожиданно возникают передо мной скульптуры древних обитателей островов, выполненные в натуральный человеческий рост. Я заглядываюсь на индианок, плетущих сети. Вздрагиваю, вдруг увидев в метре от себя, за кустом, охотника, замахнувшегося копьем на странного зверька. Удивляюсь хитроумию ныряльщика, схватившего за лапы утку, не успевшую взлететь. Я один на один с природой, не вижу никого из гостей Гуамы – как бы возношусь на высшие ступени в иерархии странников. И, кажется, чувствую себя причастным к тому тихому и суровому миру, в котором жили таины.

Мне известно, что уже через тридцать лет посл открытия испанцами Кубы из двухсот тысяч аборигенов на ней в живых осталось лишь пять тысяч человек. Погибли, растаяли, как облака, племена таино, кариби, сибоней. От кубинских индейцев остались лишь кое-где приметы жилищ, орудия труда, загадочные идолы, ритуальные маски и три слова: «табак», «гамак», «каноэ», ставшее достоянием почти всех языков мира. И здесь, на островах Тесоро, мне уже не очень-то хочется верить в легенду о названии озера. Не маскирует ли она грустные события былого?

Гуама все больше и больше раскрывается передо мною как своеобразный памятник древнейшим жителям Кубы. И я думаю о том, как сделать хоть один достойный снимок, как позднее сказать о таинах, жертвах Сапаты, несколько слов – таких же простых и достойных, какими были эти люди.

Ведь вероятнее всего, укрывшись от жадных конкистадоров на крошечных островах озера, окруженного болотами, где властвовали крокодилы, они мужественно боролись за жизнь. Неожиданная, суровая природа превратила их в орудия труда – умелые, неутомимые. И они снесли бы любые невзгоды, испытания, если бы не скрылись от захватчиков или не погибли от их рук.

Я покидаю деревню с последним катером, когда на озеро быстро падает ночь и хижины на сваях растворяются во мгле – словно уплывают в далекий XVI век.
«…И СНОВА В МОРЕ В ОДНИХ РУБАШКАХ»

Версия Уикера. Тут и там – золотое дно.

Холмы Генри Моргана, мыс «Деревянной

ноги». Фурия, выпущенная из ада.

Удивительная фабула романа.

Берег тоскливых долгожителей.
Случилось это сто лет назад именно там, где и должно было случиться, - на острове Пинос, у залива Сигуанеа. Рабочий рудника вдруг наткнулся на кем-то давно зарытый сундук, в котором покоился клочок бумаги с планом. Его автор, судя по всему, был на редкость неотесан или очень хитер: очертания ближнего берега бухты были нарисованы аккуратно, но различных аляповатых знаков на берегу насчитывалось десятка два.

Когда первые попытки найти сокровища потерпели фиаско, план был скопирован многими. И тут началось… Кладоискатели, как саранча, нагрянули на берег. Они враждовали между собой, шпионили, работали группами и в одиночку, под палящим солнцем и при свете ночных фонарей. Они копали не только в местах, где были знаки, - и там, где между знаками пролегали воображаемые линии, и на пересечении этих линий, и наобум. Сколько надежд связывалось с единственно удачным ударом заступа. Какие умопомрачительные фантазии окрашивали землю, кусты и небо в золотой цвет! И берег, прежде ровный, зеленый, красивый, стал вскоре похож на поле сражения ХХ века – с развороченными траншеями, с воронками от бомб. Но все было тщетно.

А вот янки Сайрус Уикер, в 1919 году взявшись за это вроде бы уже совсем заброшенное дело, придумал особую версию. Он отчалил на лодке от берега и по совокупности тех же знаков плана быстро определил место в заливе, где были притоплены пушечные стволы с золотым песком.
*

- Клад лежал вон там, метрах в пятистах от берега, - говорит мне молодой инженер Робер Бохас. – А сам этот берег был очень подходящим для пиратов: холмы, лес, родниковая вода. Да и необычной формы залив, куда чужакам страшновато было соваться.

Накануне в музее Нуэва Херон (административный центр) я видел экспонаты, рассказывающие о романтических былях и легендах, связанных с островом. Но сейчас, на берегу известного залива, перед моим мысленным взором невольно являются стаи искателей наживы – эти вскидывающиеся паруса и бросающиеся вдогонку за испанскими галеонами, то раскрывающие чужие планы побережья и устремляющиеся к заветным кладам, то делящие добычу или сводящие счеты.

Пинос! Нужно самому оказаться на нем, чтобы почувствовать и понять этот форпост антильского разгула, его пестрый облик – в смешении кровавого и удалого, леденящего сердце и бесшабашного. Ведь на протяжении трех веков не было в Карибском море более известного острова. Пираты, флибустьеры, корсары, контрабандисты и работорговцы в изобилии находили здесь все необходимое: воду, провиант, укрытия, древесину для ремонта потрепанных судов… Выдающийся кубинский географ и спелеолог Антонио Нуньес Хименес, многие годы исследовавший остров, пишет, что «и сегодня на Пиносе все – от устного фольклора и до названий маленьких селений и бухт – связано с пиратами. Едва старый житель острова – истинный пинеро – начинает свой рассказ, вы тут же услышите о громадных сокровищах, спрятанных пиратами и кем-то из его давних знакомых найденных, и о попугаях, которые ведут разговоры даже на философские темы. Но мало кто знает, сколько отчаянно бесстрашных искателей приключений, корсаров навсегда остались в бесчисленных пещерах, в лесах и болотах, а то и просто на побережье. Я-то видел их кости…»

В моих руках заранее сделанная фотокопия карты Пиноса, и Робер Бохас увлеченно тычет пальцем в ее разные места:

- Вот тут, у Санта-Фе, был приют Генри Моргана, присвоившего себе звание «Карибского адмирала». На юге бухта, где не смел появляться никто, кроме Корнелиса Йола, голландского вожака флибустьеров. А это Французский мыс, названный именем Франсуа Леклерка – он был широко известен в свое время под кличкой Деревянная нога. Несколько мест названы именем Френсиса Дрейка, «просвещенного корсара XVI века», фаворита английской королевы. Именно Дрейк первым из европейцев первый тщательно изучил и описал берега и некоторые внутренние районы острова.

Но мне известно, что еще более полное описание Пиноса, его флоры, фауны, климата, а также пиратских нравов сделал незаурядный натуралист и художник Уильям Дампир. Он был офицером английского флота, однако «по указанию свыше» - стал джентльменом удачи. Глубина и обстоятельность исследований этого «короля морей» были столь интересны, что его по праву назвали предшественником Александра Гумбольдта в области естественных и географических открытий. И вот что любопытно: одно время соучастником познавательно-авантюрных путешествий Дампира был юный шотландский матрос Александр Селкирк, позднее уже увековеченный Даниэлем Дефо под романтичным именем Робинзона Крузо.
*

Но среди несметной разношерстной пиратской братии, наведывавшийся на остров, были и исключения и совсем иного рода. Речь идет о корсаршах – женщинах, имевших крутой нрав, особый нюх на добычу, знавших толк в морском деле. При случае эти леди удачи, словно матерые дрессировщицы, вмиг обуздывали свои ленивые, гнусные команды – и те из стай в покалеченных схватках, потрепанных судьбой разномастных кобелей превращались в свирепые и могучие своры породистых бульдогов, которые очертя голову бросались в новый бой, грудью защищали свою капитаншу и были покладисты при дележе добычи.

Лихой, хотя и простой палубной шагнула на борт пиратского корабля Мэри Рид. И, никогда ни в чем не уступая большинству мужчин, быстро завоевала всеобщее уважение. Она утверждала, что ремесло пирата – для избранных, ибо он бросает вызов не только врагу, но и виселице! Слова свои она всегда подтверждала делами. Известен случай, когда ее возлюбленного оскорбил самый отпетый судовой головорез и скандалист. Мэри вызвала того на дуэль. По обычному для пиратов условию поединка у каждого в руках была по кинжалу и пистолету. К всеобщему изумлению, пистолет Мэри дал осечку. Соперник же промахнулся, растерялся на миг – и тут же получил смертельный удар кинжалом. Став капитаншей, Мэри Рид, эта буйная морская сорвиголова, стала сама подбирать команды, менять корабли. Она появлялась в самых неожиданных местах Карибского моря уверенно захватывала испанского «купца». Она долго наводила ужас на королевских капитанов и судовладельцев, но в 1720 году все же отведена на виселицу.

Мне отлично помнится повествование Хорхе Луиса Борхеса о другой знаменитой пиратке карибских вод – Энн Бонни: «Эта блистательная ирландка с высоким бюстом и огненной шевелюрой кружила вокруг Пиноса словно фурия, выпущенная из ада, и встретив какое-нибудь судно, не веря ни в бога, ни в черта, нападала на него и грабила…» Порой жертвами Энн становились другие пираты. Очевидец, к примеру, подробно описал случай, когда она со своей командой атаковала судно, принадлежащее кичливому Джону Хейману: «Со шпагой в одной руке и с пистолетом в другой, выкрикивая страшные угрозы, Энн распалила свою команду и взяла судно соперника на абордаж». Она кончила так же, как и Мэри Рид, бросив в последний миг своему возлюбленному и товарищу по оружию капитану Джону Ракхэму: «Если бы ты бился как мужчина, тебя бы не вздернули, как собаку».

А помните ли вы, читатель, такие слова: «…Так всегда с джентльменами удачи. Жизнь у них тяжелая, они рискуют попасть на виселицу, но едят и пьют, как боевые петухи перед боем. Они уходят в плавание с сотнями медных грошей, а возвращаются с сотнями дукатов. Добыча пропита, деньги растрачены – и снова в море в одних рубашках…»

Не вспомнили? Тогда – такие:

«…До сих пор мне снятся по ночам буруны, разбивающиеся о его берега, и я вскакиваю с постели, когда мне чудится хриплый голос капитана Флинта: «Пиастры! Пиастры! Пиастры!».

Да это строки из романа Роберта Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ» - они с детства врезались всем на память. Однако едва ли вы слышали, что писатель под названием вымышленного клочка земли в Карибском море вывел вполне реальный остров – Пинос!

Создавая шедевр литературы, Стивенсон пользовался реальной картой. Более того, он признавал: «…карта отчасти породила фабулу. Я мог бы сказать, пожалуй, что она и была фабулой». Контуры карты «Острова сокровищ», помещенной в начале книги (ее нарисовал сам писатель), несомненно, схожи с очертаниями Пиноса. Стивенсон лишь уменьшил масштаб и перенес бухту Сигуанеа с запада на север. Исследователи отмечают десятки других совпадений. К примеру, почти с фотографической точностью описаны в романе холм Подзорная труба, остров Скелета, скалистый холм – самый северный край острова.

«Разве в «Острове сокровищ» не упоминается гряда из трех холмов, тянущихся на юг? – говорит исследователь Стивен Чэлмерс. – Но именно так расположены Моррильо-де-ла-Сигуанеа! Данное Стивенсоном описание острова Скелета точь-в-точь подходит к Моррильос-дель-Диаболо, по ту сторону мыса Коломбо. Описание гор и мангровых зарослей также очень сильно напоминает остров Пинос. Именно этот остров был выбран Стивенсоном для его захватывающего романа. Это мое твердое убеждение».

Исследователь Джордж Ингланд отмечает: «Стивенсон наверняка читал рассказ сэра Френсиса Дрейка о Пиносе. Он был знаком и с историей пиратского капитана Латроба, прятавшего здесь свою добычу».

Серьезнейшим аргументом в пользу этой тождественности служат, бесспорно, и растущие на острове сосновые леса («пино» по-испански означает «сосна»), о которых часто упоминает писатель, и которых нет ни на одном (!) другом острове, расположенном в ближних широтах.

Известно, что Стивенсон никогда не был на Пиносе. Однако по множеству английских и испанских документов, повествующих о рейдах пиратов, по записям «просвещенных корсаров» и катам хорошо знал остров. Те записи и карты были настолько выразительны, интригующи, что совершенно покорили воображение писателя, и он не смог отказаться даже от их мельчайших фрагментов.

Это тем более интересно, что почти все события являются плодом фантазии Стивенсона.
*

Даже небольшое путешествие по Пиносу, которое предложил Бохас, производит сильнейшее впечатление, и мне ясно: прославлен остров не зря. Где ни останавливается наша машина – у кромки пляжа или в сосновом лесу, вблизи таинственных гротов или на горной дороге, - всюду перед взором открываются картины заманчивые, заставляющие учащенно биться сердце. Вот раздается где-то звук, похожий на трепет платка на ветру: может, птица взлетела, а может… перешепнулись души пиратов? Натура, кажется, не просто располагает к романтическим приключениям, а призывает к ним!

Впечатления, конечно, усиливаются, если им сопутствуют какие-нибудь ранее ранее почерпнутые сведения. Хорошо помню, к примеру, описание Бартоломе де Лас Касаса описание одного их эпизодов второго плавания Колумба – оно проходило вдоль северного берега Пиноса: «Мы вступили в воды совершенно белые, подобные молочной сыворотке. Затем еще через семь лиг пошла черная, как чернила, вода, а глубина здесь пять локтей. Все эти изменения в цвете воды повергли моряков в ужас: ничего подобного не приходилось им ранее видеть и испытывать, и поэтому каждый из них чувствовал страх, опасаясь гибели».

И вот я тоже гляжу на эту черную воду, стоя на черном пляже Бибихагуа.

- На языке индейцев этим словом называлось насекомое из отряда муравьиных – темного цвета, крупное, проворное. Имя пляжу дали по ассоциации, - поясняет Бохас. Истинная же причина – в эрозии черного мрамора, которого здесь очень много на морском дне.
*

- А хочешь побывать на еще более интересном пляже? – спрашивает гид. И, заметив огонек в моих глазах, продолжает: - Тот пляж сохранен таким, каким был в доколониальную эпоху, - там кооператив разводит черепах.

- Кого?! – Я шокирован: как связать рентабельность столь удивительной отрасли с неповоротливостью этих существ? Да и гуманно ли в больших количествах воспроизводить тоску, которой веет от них? Весь облик и особенно взгляд черепах представляются мне воплощением крайней печали и безысходности. В их мощном панцире видится способность не столько защищать, сколько подавлять само живое существо, изматывать его тяжестью. А при случае обрекать на верную гибель: ведь стоит на ровном берегу опрокинуть на спину, и судьба ее решена. Черепах безжалостно истребляли, чтобы изготовить из панцирей красивые гребни, серьги, оправы для очков. Известно, чем стал для этих существ неповторимый вкус их мяса. И даже редчайшая способность черепах в течение нескольких месяцев обходиться без воды и пищи обернулась против них: пираты и мореплаватели до отказа набивали ими трюмы своих кораблей, не беспокоясь за сохранность запасов. Но разве не удивительно при этом, что живут черепахи до двухсот лет, что они жили на планете еще двести миллионов лет назад, когда предка человека и в помине не было. Не в том ли причина, что они рождаются

«в рубашке» и следуют правилу «тише едешь – дальше будешь»?

Кооператив, представший на пустынном берегу, не отличается роскошью: несколько домов, складских строений, лодок. В питомнике, аккуратно огороженном, добрая сотня черепашат размером с два спичечных коробка. Они рьяно, неутомимо носятся по песку, словно хотят вдоволь набегаться на всю жизнь.

- Скорости малышей снижаются, когда их «рубашки» тяжелеют? – спрашиваю одного из работников.

- Да, но это бывает и в минуты, когда с моря подует ветерок. Малыши, как по команде реагируют на это, тянутся в сторону моря. Инстинкт.

- А как вы находите места кладки яиц?

- Обычно перед рассветом – по следу, который оставляют мамаши на песке. Хищники тоже распознают этот след, но мы их опережаем. Аккуратно перевозим яйца в питомник, «высаживаем» в горячий песок, оберегаем. Молодняк отпускаем в море, кгда он окрепнет…

Мне показывают район нехитрого промысла – обычными сетями. Он на мелководье, где вода очень теплая, а именно это нравится черепахам-неженкам.

Пляж района пленяет своей первозданностью. Здесь все – песок, дюны, кусты, небо – словно бы кричит об этом. Но ни единого звука, только еле уловимое, нежное дуновение бриза.

Море улыбается, как ребенок во сне. Его яркие и приглушенные краски не застывают, как на холсте. Они всегда изменчивы, подвижны – цветное дыхание необъятной стихии. Наверное, и здесь не последнюю роль играет цвет дна. А что на дне?!

Солнце, заботливый опекун, осторожно окунает свои лучи в живую, многоцветную гладь моря, согревает прибрежный простор, который очень по душе черепахам. Кажется, закрой глаза – и увидишь, как эти аккумуляторы терпения, словно безотказные тягачи, вытягивают из глубин всю тайную историю карибских вод – на своих могучих панцирях, похожих на крышки сундуков с сокровищами.
ТРИНИДАД – ДОСТОЯНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

В тупике Забывчивых, на улице Прекрасной Луны.

Шеф банка с душой поэта.

Иснага, не имеющая соперниц.
До встречи с Тринидадом я знал, что он – один из первых городов, основанных испанцами на Кубе (1514 г.) что морские дороги к нему к нему долгое время были, по сути, единственными. Что именно отсюда Эрнан Кортес, учтя опыт Колумба, поплыл на запад и достиг золотой Мексики. И вдруг вижу: город этот не у моря. Он как бы отодвинулся от берега километра на три, на холмы вблизи гор Эскамбрай.

Почему? В самом Тринидаде у меня, как говорится, голова сразу идет кругом, мне не до расспросов – тем более что на улицах и не вспоминаешь о близости моря. Тут не натыкаешься на якоря, штурвалы и прочую символику, которой обычно не гнушаются прибрежные города. Море можно увидеть лишь с колоколен да с городских окраин, зацепившихся за склоны холмов.

Разгадку я узнал позднее: до появления испанцев на этом месте было селение аборигенов, и, конечно, еще они понимали, что на холмах чище вода в ручьях и колодцах, чище воздух, плодороднее земля, не так страшны тропические ливни, нет прибрежной мошкары. А портом в привычном понимании город не стал из-за отсутствия надежной бухты.
*

Мне было известно, что Тринидад уникален, что он провозглашен ЮНЕСКО достоянием человечества. Но разве мог я предположить, что выйдя из машины, сразу окажусь в его власти и этот плен сочту столь желанным!

Приехав в город в полдень, я уже через пять-шесть минут испытываю что-то похожее на солнечный удар. Нет, мне еще не припекло затылок и земля не ходит под ногами. Увиденное дурманит, завораживает меня.

На каждом шагу я как бы проваливаюсь в тайники истории Тринидада, в его прошлое – но настолько живое, как будто оно было вчера. Словно гонимый какими-то центробежными силами, я спешу по улицам, которые порой то закручиваются спиралью, то обрываются в тупике, то карабкаются на холмы, превращаются в лестницы, влекут в гору или под гору и частенько по кривой.

Хитросплетения улиц, архитектурные интриги заманивают меня в лабиринты с изменчивой пластикой. Совершенно забыв о жаре, я устремляюсь от одного перекрестка к другому и, не успев перевести дух, опрометью кидаюсь к красивому зданию на улице, которая изгибается змейкой, истончается до волоска, замирает и вдруг взмывает на неожиданный холм.

В спешке замечаю, что можно было бы совершить путешествие по одним лишь названиям мест, которые миную, - переулку Помощи, тупику Забывчивых, улицам Белого Ириса, Бедности, Прекрасной Луны.

Я гадаю и непременно хочу узнать, как называется вот эта, приведшая меня к старому кладбищу: Вечной Разлуки? Скорби? Прощания? Покоя? Нет, она – улица Разочарования.

Сколько же старых морщин – улочек и закоулков на лике этого города? Сколько тревог и надежд, отчаяний и радостей протекло по ним на века?.. От этих мыслей спохватываюсь: сам-то где нахожусь? Ищу спасительный ориентир – высокую колокольню с красной макушкой, мимо которой проходил в начале пути, которую надеялся не упускать из виду. Но колокольня словно растворилась в небе. Куда же меня занесло? Паническое настроение крепчает и потому, что на улицах ни души. Дети, конечно, в школах, взрослые на работе, остальные – в наглухо закрытых домах, за спасительными кондиционерами. А тут несусветное пекло и оглушительная тишина. Кажется, что даже раскаленные камни мостовой заглушают звуки шагов.

Наконец отдыхаю минут десять в прохладе небольшого магазина. Узнаю где мой ориентир. И снова – в путь, в неизведанные кварталы.