Подсмотренный мир

На пороге XIX века, отдавая Франции свою колонию Гаити, Испания решила сохранить для себя прах Христофора Колумба, который долго и мирно покоился в соборе Санто-Доминго. Даже останкам Великого Адмирала суждено было путешествовать по морю. Они должны были пересечь Наветренный пролив и прибыть на Кубу.

Кубинцы с волнением готовились к этому событию. Городские власти Гаваны, все ее жители активно поддержали идею создать в столице, близ реки Альмендарес, монументальное кладбище Колумба. На большой, ровной окраине города развернулись подготовительные работы. Однако традиционалисты, сторонники захоронения при церквях, упорно настаивали на том, чтобы прах Колумба нашел приют в Гаванском соборе. По их заказу скульптор Артуро Мелида создал величественную серебряную гробницу, которую с особой торжественностью установили в главном нефе храма. Это событие и предопределило судьбу собора.

Но кладбище Колумба, не дождавшись праха мореплавателя, своего названия не утратило. В середине XIX века был объявлен конкурс на лучший проект кладбища, в котором наиболее удачной признали работу молодого испанского архитектора Каликсто Лойра-и-Кардосо, в то время стажировавшегося на Кубе. Этот проект стал реализовываться без промедлений.

Уже были построены огромные ворота, ограда, спланированы аллеи. Каликсто создал первый участок – катакомбы Тобиас, где в закрытых помещениях были ниши в стенах для захоронений. И тут случилось совершенно непредвиденное. На торжественном открытии катакомб Каликсто, принимая поздравления, задумчиво заметил: «А ведь получилось действительно красиво! Я бы тоже хотел здесь лежать…»

К великому ужасу, архитектор внезапно тяжело заболел и умер. И его прах занял первую нишу катакомб.

Вхожу в ворота кладбища – и оказываюсь в мире, где властвует белый мрамор: плиты, надгробия, памятники, удивляющие своей выразительностью. Под полуденным солнцем словно бы смягчают уныние и грусть – таких, как я, созерцателей. Может показаться, что это кладбище вообще похоже на гигантскую выставку христианского мемориального искусства под сенью кипарисов, лавров, тополей, трехметровых ярко-зеленых кустов или пышных деревьев, подстриженных в форме колокола.

Внимание сразу приковывают беломраморный памятник и пантеон, возведенные на центральной аллее в 1887 году для погребения 28 гаванских пожарных, погибших в схватке с огнем. Все скульптурные изображения и фрагменты памятника очень выразительны, но не нагнетают печаль. Чувство такое, что это не ты созерцаешь монумент, а он смотрит на тебя с достоинством долга, с достоинством памяти. И, кто знает, может быть, во многих, глядящих на него, вселяет силы для будущей жизни.

Неподалеку на высоком постаменте вижу беломраморную скульптуру женщины, на одной руке держащей младенца, а другой обнявшей высокий белый крест. Мне рассказывают, что это память об Амелии Гойри, «чудотворице». Женщина умерла в 1901 году во время родов. Но при эксгумации будто бы оказалось, что тлен совершенно

не тронул тела. С тех пор эта могила является местом небывалого паломничества. Верующие старики, женщины, готовящиеся стать матерями, приверженцы суеверий и примет приходят сюда с потаенными мыслями, приносят цветы и разнообразные дары – красивые платки, детскую одежду, конфеты, открытки, записки с загадочными желаниями, игрушки, соски, бусы… Множеством разнообразных, порой совершенно неожиданных предметов обычно покрыты надгробная плита и фигура женщины и ребенка.

Во многих памятниках заметно желание передать характерные черты некогда живших людей. Но сторонний наблюдатель едва ли способен хорошо представить эти черты. И уж вовсе не под силу ему догадаться о надеждах и мечтах, которыми до последних дней жили ушедшие, и которым не суждено было сбыться. Увы, в могилы ложатся не только останки.

«После этого все возможно» - такую эпитафию сочинил для своего надгробия кубинский писатель-фантаст Оскар Уртадо.
*

Через годы на кладбище Колумба меня влечет особый интерес. Слышал, что недавно было переоформлено прежде очень скромное надгробие Хосе Рауля Капабланки. Спешу в давно знакомый угол, и у меня учащенно бьется сердце, когда вижу полутораметровую беломраморную фигуру шахматного короля и невысокую табличку: «Хосе Рауль Капабланка. Чемпион мира с 1921 по 1927 г.».

Мне нравится, что памятник «не властвует» над соседними, что он лаконичен – король на могиле короля. И я вновь долго стою у последнего приюта гениального сына Кубы, думая о судьбе рыцаря интеллектуальных сражений, пылкого баталиста, чьим оружием было творчество, созидание. О судьбе, пронизанной страстью к свету. О жизни, что «развеялась во прах, но прах влюбленный». И мне кажется, что в эту белую плиту у основания главной шахматной фигуры солнце стучится особенно настойчиво.
*

Крепко ошибается тот, кто представляет отдых кубинцев лишь в песне и танце. Мне повсюду бросается в глаза их большая их большая любовь к поэзии, живописи, серьезной музыке. Я часто вижу, как в разных городах люди спешат на художественные выставки, как у театров люди «стреляют» билеты на концерты национального и классического балетов. Но если все же говорить об особом умении кубинцев танцевать и петь, то при этом следует избегать стереотипного подхода. Главным образом потому, что в танце кубинцы никогда не «трясутся», а тонко проявляют свои чувства и пластику движений. Тысячи раз я подмечал, с какой восторженной завистью глядели иностранцы на танцующие кубинские пары.

И музыку кубинцы никогда не «крутят», потому что слишком дорожат ею. Всегда подбирают ее в соответствии с обстановкой и настроением. Великолепны их эстрадные оркестры и ансамбли народной музыки. Но сколько раз случалось, что какое-нибудь трио немолодых гитаристов или отдельные солисты, не обладающие большими голосами, в удобной камерной обстановке совершенно покоряли меня и моих друзей! И это заставляет меня вспомнить стихи гаванского поэта и писателя Мигеля Барнета:

Конечно, певец из Сантьяго –

не виртуоз из Вены,

но виртуоз из Вены –

не гениальнее певца из Сантьяго,

потому что виртуоз из Вены держит меня

в пределах своей виртуозности –

не заставляет думать,

не освобождает.

Виртуоза из Вены надо слушать

по законам его виртуозности.

Певца из Сантьяго слушаешь –

и все дела.

Гостям Кубы очень нравятся непохожие одно на другое местные кабаре.

В выступлениях их артистов всегда есть прекрасные «изюминки» и много истинно кубинского. Эти выступления естественны, как сама жизнь, как луч солнца, пронзающий веселую волну, которая с головой накрывает тебя.

…С волнением вхожу в ворота знаменитого гаванского кабаре «Тропикана». Цветные фонари освещают причудливые растения, цветы, пальмы, большой фонтан с фигурами танцующих женщин. Миную зеркальный холл и вновь оказываюсь под кронами высоких деревьев. Тут сотни столиков, расставленных амфитеатром возле большой полукруглой сцены. Более тысячи посетителей могут занять здесь места. Сзади – бар и крытый зал (на случай непогоды). Сцена и возвышение для оркестра, погруженные во мрак, еще пусты. Но слева, где на пятиметровой высоте среди густой листвы видны ажурные мостки, уже копошатся мастера, загораются один за другим цветные лучи, «прогоняется» подсвеченный газ.

В назначенное время медленно гаснут тусклые фонари. Видны лишь силуэты деревьев и небо, живое, истекающее звездами. Тишина.… Но вот слово из далекой чащи тропического леса доносится вкрадчивый дрожащий звук. Исчезает. Рождается вновь. Растет – настойчивый, неотвратимый, дробящийся. Уже различим африканский барабан – он как пульсация знойной крови. Еще несколько мгновений, и все вокруг взрывается ошеломляющими ритмами, красками, танцами.

Словно волны, набегают одна другую кубинские, испанские, мексиканские мелодии. Танцовщиков-солистов сменяют ансамбли. За три-четыре минуты они ярким языком танца или куплетом песен многое рассказывают о прошлом и настоящем народа. Эти номера удачно чередуются с выступлениями отдельных певцов, трубачей, гитаристов, стройных негров с длинными барабанами и взрывами вулканического темперамента. Все – на одном дыхании. Ни секунды передышки. На высоких мостках в радужной дымке появляются артистки кордебалета в ослепительных нарядах. «Вспыхивают» стволы деревьев, находящихся среди столиков. Возле них на высоте трех метров, на специальных, ранее незаметных площадках, стройные негритянки, одна прекраснее другой.

У зрителей, сидящих чуть впереди, такой вид, словно они попали в засаду, где в них бросают подарками. Другие буквально вскипают от восторга. Третьи внешне держатся спокойно, самостоятельно выбирают объекты наблюдения, но явно теряются: что предпочесть? Один мой знакомый, солидный уроженец Грузии, уже давно не смотрит на сцену. Он покорен изяществом негритянки, «рабочее место» которой оказалось у него над головой – на крохотной площадке возле пальмы. Щемящие душу кавказские глаза устремлены только на эту артистку, которая не поет, не танцует, а лишь покачивает бедрами в такт музыке.

При всем многообразии «стихийности», конечно, догадываешься, что представление подчинено строгой режиссуре. Оно насквозь пронизано национальным колоритом.

Все, что видишь и слышишь – картины сафры, карнавала, характерные танцы, ритмы тамтамов, мелодии румбы, самбы, болеро – очень органично, светло, талантливо. И потому каждый миг сто тридцать артистов и зрители живут по одному закону – искусства, похожего на колдовство. И потому мы с друзьями дружно пьянеем, хотя и не прикасались к бокалам.

Я пытаюсь представить, какие страсти накалялись здесь в годы мафии и рулетки – на них намекнул английский писатель Грэм Грин.

«Гавана была полна жертв того или иного рода. Какой-то человек потерял за одну ночь все свое состояние в «Тропикане», он влез на эстраду, обнял темнокожую певицу, потом погнал свою машину на полной скорости в море и утопился…»

Когда программа заканчивается, я в полном недоумении: сколько же длился этот роскошный праздник чувств – ча, два, три? Кажется, огромная эстрада дрожит от топота ног, в воздухе еще плывут мелодии, мечутся буйные ритмы. Но вот загораются фонари у столиков. Снуют во все стороны официанты с подносами. Мелькают огненные точки сигар и сигарет.

Тишина, неожиданная прозаичность обстановки кажутся неестественными. Что-то должно произойти… Что?

Первый же удар барабана – факел, летящий в пороховой погреб. «Взрывной волной» на эстраду выбрасывает половину посетителей. Настал их черед! Ритм кружит головы, пленяет людей. Я вижу, как сидящие неподалеку немцы и скандинавы вдруг начинают метать тропические взгляды и, забыв обо всем на свете, тоже бросаются на эстраду.

Какая радость оказаться среди красиво танцующих кубинцев!
Кубинский характер
О красоте кубинской земли сказано в этой книге немало. И в последней главе мне хочется говорить уже не о ней, а о народе, достойном ее.

Ведь Куба – это прежде всего кубинцы. Это нация, которая сформировалась довольно быстро, но нелегко. Она не согнулась под ударами бича, с тростниковым мачете ринулась на пушки метрополии, в открытом сражении уничтожила продажную диктатуру Батисты. Она освободилась от иностранной зависимости, неграмотности, безработицы, расовой дискриминации, достигла высоких показателей в области образования, науки, медицины, культуры, спорта, туризма.

Трудно на нескольких страницах дать характеристику целому народу. Но такая попытка уместна, потому что этот народ остается нередко вне поля зрения приезжающих на остров иностранцев. А ведь не вчера и не мною первым подмечено, что именно народ Кубы совершенно очаровывает гостей – если они внимательно смотрят на него, слушают, стараются понять.

Вот пример из недавнего прошлого, говорящий сам за себя.

Утром 8 декабря 1988 года я выхожу из гаванской гостиницы и удивляюсь: моя обычно пустынная улица оживленна. И все люди идут в одном направлении. Наверное, где-то выбросили в свободную продажу продукты, думаю я. Но нет. Молодая женщина, к которой обращаюсь, говорит, что, узнав о вчерашнем землетрясении в Армении, люди спешат на станцию переливания крови. Что добровольная сдача крови сегодня идет по всей стране.

Я и прежде не раз слышал о том, как кубинцы помогали народам, попавшим в беду. Но все ли идут на станцию? Прислушиваюсь к разговорам – сомнений нет, все идут туда. Несут свою кровь для спасения незнакомых, живущих за десять тысяч километров людей. Удивительно, ведь каждый в отдельности – самый обычный прохожий. Люди зрелых и средних лет, молодые, совсем юные. Может ли быть, что все они пребывают сейчас в полосе сплошных удач, что у каждого нет своих больших забот?

Направляюсь к станции, чтобы отдать себе полный отчет в происходящем. А там – большая очередь. Сотни людей спокойно ждут своей минуты. Никакой помпезности, никаких плакатов, никаких фоторепортеров. Словно суть дела – в обыкновенной плановой прививке.
*

С тех пор я не раз бывал на Кубе. Бывал в крестьянских кооперативах, на стройках, в портах, на прокладках дорог, устройствах искусственных водохранилищ. Я много колесил по острову, и почти всегда – мимо бескрайних плантаций тростника, хенекена, табака, цитрусовых, бананов, кофе. И невольно задумывался: сколько же раз старательные руки должны коснуться этих стеблей и плодов? И разве может хватить на это рук? Сами вопросы казались безответными, безнадежными. А ведь то, что проплывало перед моими глазами, было лишь каплей в зеленом море Кубы.

Затронув эту тему, я не могу не призвать в помощники величайший авторитет – Федерико Гарсиа Лорку.

Но зачем в книге о Кубе вспоминать испанского поэта? – спросит читатель. Дело

в том, что Лорка удивительно талантливо увидел и понял этот остров, его судьбу и людей, хотя побывал здесь только один раз. Многие кубинцы утверждают, что из поэтов всего мира он – самый известный. Многие считают его не только испанским, но и своим, кубинским поэтом.

Лорка прибыл в Гавану весной 1930 года по приглашению института культуры и первой же своей лекцией «Механика новой поэзии» совершенно очаровал слушателей. После этого приглашения посыпались на гостя из разных провинций и городов. Там Лорку встречали интеллектуалы и поэты, крестьяне и моряки. Он признавался новым друзьям, что впервые о Кубе узнал в детстве, рассматривая коробки с сигарами, которые присылали в Испанию его отцу. А тех коробках были завораживающие пейзажи с пальмами, с зелеными стеблями сахарного тростника, желтыми до одурения гроздьями бананов, тугими морскими волнами. Встречались там и изображения хозяина сигарной фабрики Фонсеки, спускающегося по лестнице с балкона Ромео.… И однажды в долине Юмури Лорку покорили цвета сумерек, опускающихся над рекой. Кто-то из кубинцев, услышав исповедь гостя, заметил, что такие же необычайные картины можно увидеть и в Сантьяго-де-Куба. «Тогда я не уеду с острова, не побывав в Сантьяго!» - выпалил поэт.

В тот же вечер, вернувшись в гостиницу, он написал шедевр – «На мотив афро-кубинского сона». Из переводов на русский мне кажется наиболее гладким сделанный

А. Гелескулом:

Если ночь будет лунной

поеду в Сантьяго-де-Куба,

поеду в Сантьяго.

Запрягу вороные буруны

и поеду в Сантьяго.

Заколышется лунное пламя.

Поеду в Сантьяго.

Когда пальмы замрут журавлями,

поеду в Сантьяго.

Поеду в Сантьяго

с Фонсекою рыжеволосым.

Поеду в Сантьяго.

К Ромео, Джульетте и розам,

поеду в Сантьяго.

О Куба! О ритмы сухого гороха!

Поеду в Сантьяго.

О гибкое пламя, зеленая кроха!

Поеду в Сантьяго.

Ведь я говорил, что поеду в Сантьяго –

запрягу вороные буруны

и поеду в Сантьяго.

Шпоры бриза и рома.

Поеду в Сантьяго.

Кораллы и дрема.

Поеду в Сантьяго.

Песок и прилив бездыханный.

Поеду в Сантьяго.

Белый зной. Восковые бананы.

Поеду в Сантьяго.

Зеленый твой сахар,

о Куба! О радуга вздоха и праха!

Поеду в Сантьяго.

Этот текст читается легко. В нем хорошо передан ритм сона. Но как далек он от оригинала! (Лишнее доказательство того, что поэзию часто вообще нельзя переводить).

И тем не менее читатель, уверен, почувствует любовь Лорки к открывшейся перед ним стране – с ее солнечным магнетизмом, с резкими очертаниями и буйными красками многострадальной земли. Поэт словно бы прикоснулся к ней слухом, к ней слухом, ощутил барабанные звуки («ритмы сухого гороха») и круговорот ее вод, сердцем понял, какой адский труд совершает народ, превращая в сахар зеленые поля тростника.

«Я вернусь за своими крыльями, дозволь мне вернуться!» - эти слова Лорки, написанные после возвращения в Испанию, были адресованы конкретной кубинке. Но их, пожалуй, можно было бы отнести и ко всей Кубе, так как именно здесь, по признаниям поэта, он провел лучшие дни своей жизни, здесь узнал прекрасный народ.

Но какие кубинцы в повседневности, в быту? Вот характеристика американского исследователя Хадсона Строуда: «Между собой они искренни, ироничны, и даже отчасти критичны. У них подвижный, оригинальный, иногда почти гротескный юмор. Их можно назвать реалистичными романтиками.… Быть может, самым очаровательным качеством кубинцев является их внутреннее стремление сделать другим что-либо приятное…»

Проиллюстрирую эту цитату личными примерами.

Однажды на гаванской улице Обиспо в моем фотоаппарате вдруг рвется пленка. Вхожу в глубокую темную нишу, ведущую к двери магазина (он или закрыт на обед, или не работает вообще) и, стоя спиной к улице, заталкиваю камеру в черную муфту. Перезарядка осложняется. Я вожусь минут десять, а может быть, и пятнадцать. Когда же наконец, облегченно вздохнув, оборачиваюсь, чтобы продолжить путь, то холодею от неожиданности: передо мной – продавцы магазина с ключами в руках и толпа покупателей. Все понимающе улыбаются мне. Обеденный перерыв давно уже кончился!..

А вот случай подраматичнее. Как-то под вечер я непростительно застреваю возле порта. А затем долго жду 132-й автобус, который провезет меня по не очень знакомому маршруту через весь город – в район Мирамар, к гостинице «Тритон». Я топчусь на остановке двадцать, тридцать, сорок минут, недоумевая: где же мой автобус? Быстро, как нож гильотины, падают сумерки. Вспыхивают фонари. И вдруг меня словно током ударяет: ведь сегодня воскресенье – интервалы рейсов непредсказуемы!

Драматизм положения в том, что я подвожу целую делегацию, с которой ровно через час должен из «Тритона» выезжать в аэропорт. Но до гостиницы не меньше часа езды на автобусе. Как же быть?! Бросаюсь к каждой из проезжающих машин. Не прошу – умоляю. Однако, узнав о большом расстоянии, водители отказывают мне. В панических попытках проходит еще минут двадцать. Это уже полная катастрофа.

И вдруг меня под руку берет женщина, стоявшая на остановке, - очень приятная, типичная кубинка. Увлекает в автобус другого маршрута. В набитом до отказа салоне, как египетская царица, кладет руку на мою грудь, объясняет: главное – перебраться за реку Альмендарес, дальше автобус пойдет не в моем направлении, но 8 из 11 роковых километров «съест». Я в восторге и, если бы не теснота, рухнул бы перед спасительницей на колени.

Вскоре мы снова на обочине. Однако гораздо ближе к «Тритону». Гляжу на часы – о, ужас! Меня, прежде пунктуальнейшего спутника, делегация ждет уже пять минут. Ждет и волнуется. Позор несмываемый! А моя милейшая кубинка останавливает первую же машину. Убедившись, что последний автобросок мне обеспечен, протягивает руку на прощание. И тут я спохватываюсь: до сих пор не узнал, как ее зовут. Услышав «Мирта», я с чувством, но как-то неуклюже обнимаю ее, сую ей в руки визитную карточку. Потом с заднего сиденья машу ей рукой и вижу, что она переходит улицу: ей-то, бесспорно, надо было ехать совсем в другую сторону.

Так я вновь, но гораздо сильнее, чем прежде, почувствовал, что самое важное в нашем беспокойном мире – связь между людьми, может быть, даже не знающими друг друга.
*

Конечно, на Кубе, как и повсюду, профессия накладывает глубокий отпечаток на личность. Человек, всю жизнь проработавший в поле, отличается от того, кто трудится за прилавком магазина. Горничная отеля не похожа на учительницу. И читатель, возможно, спросит: а что это вообще за понятие придумал автор – «характер нации»? Ведь оно так же мало говорит о приметах отдельного человека, как грамматика о личном словарном запасе или о стиле изложения мыслей.

Резонно, но я и не берусь давать какое-то всеохватывающее объяснение понятию «кубинский характер». К этому характеру нет волшебного ключа. Но его можно отлично почувствовать.

Это тем более любопытно, что население острова по этническому составу – одно из самых неоднородных в мире. Здесь испанцы смешивались с индейцами, а затем с африканцами. Из Азии сюда перебирались тысячи китайцев, с Юкатана на Кубу вывозили мексиканских индейцев. Сюда бежали батраки с Гаити и Ямайки, а в конце XIX века перебрались тысячи эмигрантов из Испании и США. Во время Первой и Второй мировых войн здесь нашли приют и осели поляки, немцы, евреи, французы, итальянцы…

«Определенно скажу: кубинец – это не только легкость общения, взаимная симпатия и сердечность, не только почти врожденное чувство локтя, дружбы, предрасположенность к жертвенности или отчаянная беспечность, которая вполне может уживаться с чувством долга и ответственности, с патриотизмом и героизмом, - утверждает популярнейший гаванский писатель Мигель и Барнет и добавляет: - По словам нашего ученого-этнографа Фернандо Ортиса, «душа кубинца так же противоречива, как и его происхождение»».

Противоречия можно заметить и в укладе жизни людей. Об этом говорит, к примеру, писатель Алехо Карпентьер: «В противовес кубинской улице, говорливой, откровенной и насмешливой, кубинский дом склонен к уединению, к тому, чтобы защитить всеми возможными средствами покой своих обитателей».

Но стоит ли акцентировать внимание на этом вопросе? Противоречивость характера, по-моему, присуща большинству землян, особенно в наше крайне противоречивое время.
*

Можно сказать, что кубинский характер – это прежде всего образ мысли нации. А если учесть, что национальный характер во многом аналогичен языку, то тут не найти более надежных адвокатов, чем писатели и поэту Кубы. Их репутация всегда на самом высоком счету. Потому что они – плоть от плоти своего народа. Они питаются теми же соками жизни. «Исходным сырьем» для них чаще всего является понятный всем народный язык, фольклор. Вспомните хотя бы приведенный выше рассказ Гильена о прегонах.

Не могут не восхищать кубинские народные песни (одна лишь «Гуантанамера» чего стоит!), народные сказки, пословицы, поговорки. Даже непритязательные с виду загадки никого не оставят равнодушным – вот некоторые из них, засевшие в памяти:

Чем их в мешке больше, тем мешок легче (Дырки).

Кто бродит по дорогам вниз головой? (Гвоздь в подошве).

Тридцать девять раз «тик» и один раз «так». Что это такое? (Сороконожка, у которой вместо одной ноги – деревяшка).

Что сказала чашка чаю? («Какой же ты горячий!»).

Что сказала спичка коробку? («Из-за тебя я теряю голову!»).

После этого, пожалуй, следует перейти к особой и обязательной теме. «Жить в Гаване – это жить на огромной фабрике, где беспрерывным потоком выпускают женскую красоту», - говорит один из героев английского писателя Грэма Грина.

Не собираюсь утверждать, что кубинки – самые красивые женщины в мире, нет. Красивые женщины встречаются повсюду. Но зажигательная женственность и красота многих кубинок столь же изумительны, сколь различны. Попав на Кубу, ты уже через несколько дней не можешь представить себе, что покорен многообразием женской красоты. И лично мне понятен восторг одного кубинского писателя, утверждавшего, что «ни в каком другом городе мира, ни в какой другой стране женщина не занимает такого центрального места в жизни, не обладает таким влиянием, такой огромной лирической силой, как в нашей стране, где женщина… словно создана для музыки и поэзии».