Подсмотренный мир

Варадеро находится в ста километрах от Гаваны, на полуострове Икакос, который узкой полосой вытянулся на 18 километров к северу, к Гольфстриму. Я сравнил бы полуостров с удлиненным мачете: его пляж, как заточка с одной стороны. Первоначальную известность Варадеро приобрел благодаря своим соляным копям. Но в первой половине минувшего века, когда начался галоп пляжного курса, быстро превратился в один из самых притягательных курортов Америки.

Пляж Варадеро многие считают лучшим в мире. Окаймленный пальмами, рощицами, экзотическими садами, он, медленно изгибаясь, уходит в даль, кажущуюся бесконечной. А море.… Когда по ровному дну из удивительно приятного, чистого, мелкого песка вхожу в него, манящее, ласковое, когда плыву и ныряю, чувствую, что сбросил годков двадцать.

Дух захватывает и от поездки по полуострову. Перед взором предстают длинный канал с причалами яхт, парки, бассейны, спорткомплексы, высшего класса отели – «Мелиа Варадеро», «Парадисус Варадеро», «Куатро пальмас»… Архитектура каждого из них содержит элемент очарования, восторга. Главное в этих сооружениях – истинно кубинская теплота, волнующая радость, воплощенная в камне и в оригинальности конструкций, которые ни с какими другими не спутаешь.

Однажды я решаюсь своими глазами заглянуть на знакомую по фотографиям виллу «Xanadu», построенную когда-то для Дюпона и расположенную на «автономном» берегу. На часах уже полдень, однако, я опрометчиво надеюсь, что как-нибудь проковыляю 7-8 километров по городу и дороге, что идет на отдалении, но вдоль пляжа.

Но… Первый признак неожиданной усталости чувствую километра через три, когда миную конечную остановку городского автобуса. «Отсюда я мог бы начать свой путь» - рождение столь ужасной мысли делает еще более осязаемым прогретый до звона воздух. Упрямство все же гонит вперед. И вскоре новый удар по психике: замечаю, что не вижу собственной тени. Боюсь не то что взглянуть вверх – даже думать о солнце. Спешу под лимонное дерево, поднимаю упавший плод. Он невелик, но необычайно заборист и как будто спасителен. Однако через сотню шагов усталость возвращается. Несколько туристов из соседнего отеля на велосипедах, взятых напрокат, обгоняют меня. «И ты

мог бы», - шепчет гадкий внутренний голос.

Ковыляю еще минут десять. Никаких признаков цели, на горизонте по-прежнему – колыхание волн горячего воздуха. Пот заливает глаза, кажется, хлюпает в ботинках. Все блага мира за минуту родной прибалтийской прохлады, за глоток холодной воды! Все блага…

И вдруг – что это?! Шум машины? Да, с холма, через который я только что перевалил, скатывается такси. Жест, с которым я бросаюсь наперерез, остановил бы даже атаку половецкой конницы.

Придя в себя в прохладном салоне виллы, осматриваю ее. Крепкое двухэтажное здание красиво, своеобразно, уютно. Тут есть все необходимое – балконы, солнечные и теневые веранды, очнь прохладные комнаты подвала, лестницы из мрамора и черного дерева, небольшие, но шикарные салоны, каминные комнаты, орган.… Стоит вилла на высокой, изможденной волнами, но всесильной скале, единственной на всем берегу Варадеро. Рядом со скалой отличный белый пляж, пирс. Чуть поодаль полукругом по холмикам и ложбинкам простирается чарующий парк, роща, спускающаяся к морю. Пальмы, сосны, кусты с экзотическими цветами, а ближе к другому берегу полуострова – просторный залив с отличным дельфинарием.

А вот и мои велосипедисты! Не заметил, когда их обогнал на такси. Видать, тоже устали, наверняка отдыхали в пути. Длинный последний подъем берут пешком. Стоят две-три минуты у виллы над обрывом, не выпуская из рук велосипедов. Обтирают платками потные лица. Потом обходят здание и, даже не заглянув в него, не обратив внимания на парк, не подозревая о существовании дельфинария, ставят галочки в проспектах и… катят восвояси.

Тоже оригинальная туристическая вылазка.
ОТКРЫТЫЙ ВСЕМ ВЕТРАМ
Гибель «Рио Дамхури». Верблюды на палубе.

На карете… в гостиную? Незаменимый «дьявольский танец».

Театру – имя аптекаря.
Сильный ветер задул внезапно, с каждой минутой набирая мощь, и вскоре стал опустошительным ураганом. Срываясь с высокого западного берега, он пролетал над судами, прижавшимися к причалам порта, и обрушивался на единственный большой сухогруз, стоявший на якоре посреди бухты. Казалось, что с ветром в бухту врывалось все море, что ветром были вода и суровый свет дня. И этот ветер с запахом морского зверя, осатанелый, все сметающий, быстро расправился с якорной цепью и погнал судно к восточному берегу, чтобы там прикончить его – распороть днище о рифы и выбросить из трюмов все содержимое.
*

Впервые железного неудачника я увидел много лет назад, когда проезжал мимо бухты в Варадеро. Мне запомнилось его имя, красиво написанное на корме, - «Рио Дамхури». Запомнилась палуба, рубка, приподнятый, словно бы жадно тянущийся к морю нос. Тогда с расстояния каких-нибудь сорока метров судно могло показаться целехоньким. Но пологий берег, хорошо видимые челюсти рифов говорили о том, что его днище стерто до ватерлинии.

- Это тоже, можно сказать, было убийство, - заметил, помнится мой попутчик, свидетель того урагана.

«Почему тоже?» - спросит читатель. Да потому, что бухта, где стряслась беда, и большой город возле нее называются одинаково – Матансас. А это слово в переводе означает «убийство», «бойня».

Имя дано городу пять веков назад. Почему такое? За что? Первый местный историк-бытописатель Педро Альфонсо утверждал: название связано с расправой туземцев над отрядом конкистадоров («…и некоторых испанцев топили в море, других добили тут же, на берегу»). По другой, тоже убедительной, жертвами были индейцы.

Здесь иной читатель, возможно, насторожится: не будет ли дальнейший рассказ пострашнее штормов, пиратов, крокодилов? Спешу успокоить, вас ждут мажорные строки – в том числе и по поводу названия города?

Я давно усвоил: всегда есть что-нибудь беспроигрышное в путешествиях наобум, наугад, наудачу. Если, скажем, по воле случая знакомишься с городами с их окраин, то как бы выявляешь неброский, но очень существенный общий фон, на который позднее с особой выразительностью лягут картины главных достопримечательностей, известных по проспектам и открыткам. Поэтому долгожданное знакомство с Матансасом начинаю с дальней окраины города. Туда меня завлекло и желание увидеть долину реки Юмури, воспетую многими поэтами.

Предание говорит, что название река получила тоже неспроста – тонущая индианка, которую конкистадоры бросили в водовороты, будто бы кричала «Йо мори!» («Я умираю»). Но с таким именем никак не увязываются картины веселящейся ленты реки, пышных банановых рощ, кофейных и миндалевых плантаций, густых зарослей красного дерева. Доверив свои восторги фотокамере, спешу вдоль берега к заветному адресу.

Улицы интригуют: то растягиваются до бесконечности, то натыкаются на крутые холмы и спокойно превращаются в лестницы. Увидеть бы, как по утрам спускаются по этим лестницам ласковые лучи солнца, как во время дождей струятся серебряные каскады. На пути то и дело встречаются фонари в изящном чугунном обрамлении. Большие окна домов прикрыты выступающими вперед красивыми решетками. У многих домов массивные трехметровые двухстворчатые двери, через которую прямо в гостиную можно внести любую мебель а похоже, и въехать на карете с поднятым верхом. Но в этих огромных дверях есть и обычные небольшие двери для повседневного пользования. Жилые кварталы амфитеатром раскинулись у бухты, которая вдается в сушу километров на пять, но вызывающе открыта для морских штормов.

Тем не менее, жизнь города всегда была связана с бухтой. Тысячи кораблей, крепко потрепанных бурями или ускользнувших от ненастий, не сбавляя хода, на всех парах влетали в нее, как ласточки в гнезда. По шатким трапам сходили на этот берег сходили на этот берег первые вооруженные испанцы, переселенцы с Канарских островов, скованные цепями черные рабы из Африки, авантюристы, пираты. В 1782 году на эту землю вступил Федор Каржавин, писатель, врач, и «архитектуры помощник», возводивший вместе с Василием Баженовым Большой Кремлевский дворец. В 1834 году с корабля по сходням свели на этот берег двух первых верблюдов, при которых был специальный королевский указ-разрешение: ретивые землевладельцы пытались использовать этих животных на тростниковых плантациях.

В то время провинция Матансас давала 56 процентов всей сахарной продукции Кубы. Ее главный город достиг удивительного расцвета, превратился в крупнейший культурный центр. Его называли Кубинскими Афинами, Американским Неаполем, Священным городом тропиков, Городом мостов, Колыбелью поэтов.… Но вот я нахожу своего давнего знакомого – Ильдефонсо Акосту и вскоре начинаю думать, что Матансас следовало бы прежде всего называть Городом музыки или Колыбелью музыки.

Акоста ведет меня к центру, рассказывает, что именно из этих кварталов, которые мы минуем, вышли очень многие афро-кубинские ритмы, благодаря которым кубинскую музыку легко узнают во всем мире. Он останавливается у одноэтажного, но довольно высокого здания:

- Здесь раньше был клуб «Матансас». Именно здесь 1 января 1879 года был впервые исполнен дансон, ставший нашим национальным танцем. Причина была любопытная! Местным буржуа хотелось пышно встретить Новый год, и они заказали «оригинальное сочинение» молодому композитору Мигелю Файльде. Тот вдохновенно исполнил работу. Но отцы города встретили новинку настороженно. А позже объявили ей непримиримую войну, окрестив дансон «дьявольским танцем», «музыкой чернокожих», наносящим ущерб благопристойности.

- И что? – не выдерживаю я.

- Дансон, конечно, победил. Он сразу полюбился всем кубинцам, а позднее и другим. Он выражал истинно кубинский дух. Ломал ханжеские представления о морали, потеснил в то время насаждавшуюся чуждую кадриль…

Ильдефонсо Акоста – выдающийся гитарист, объездивший с концертами многие страны. Мы познакомились в Риге, где он давал сольный концерт и, в частности, совершенно покорил слушателей исполнением «Чаконы» Баха – в те минуты меломаны, казалось, попросту и не вспоминали, что композитор написал это произведение для солирующей скрипки. Я, пожалуй, с излишним пафосом напоминаю об этом Акосте – и он из скромности жестом дает понять, что хочет вернуться на матансасскую стезю:

- Из нашего города вышло немало гораздо более известных исполнителей. Далеко за пределами Кубы помнят, к примеру, Барбарито Диеса, прозванного «Голосом дансона». Помнят и негра Хосе Уайта – композитора и феноменального скрипача, «Черного Паганини»… А слышал ли ты такую поговорку: «Как невозможно себе представить Кубу без пальм, так же трудно представить ее без румбы»?

- Конечно, слышал.

- Так знай: и румба родилась в нашем городе!
*

Акоста показывает мне Дом Тровы, фармацевтический музей, церковь Сан-Карлос и подводит к театру Сауто, который почему-то редко упоминается в иностранных путеводителях. Театр элегантен. Его окна, арки, решетки, фонари – образец гармонии, изящества. И в то же время понимаешь, что это здание мощное, как крепость: наружные стены метровой толщины, двери из кедра с металлическими креплениями-узорами.

- А что означает Сауто? – спрашиваю Акосту.

- Это имя.

- Музыканта? Певца? Поэта?

- Не угадаешь, не старайся. – Акоста убежден, что я заинтригован, и продолжает: - В середине XIX века в нашем городе жил знаменитый аптекарь Амбросио Сауто. Он имел чин почетного фармацевта при испанском королевском дворе. Но была у Сауто страстная тяга к лицедейству. После дневных аптечных дел он частенько как на крыльях спешил домой, где с помощью родственников и друзей превращал гостиную в зрительный зал, сцену с занавесом и закатывал представления, приглашая на них всех желающих.

В то время богатые горожане, не допускавшие мысли об отставании Матансаса от Гаваны, собрали приличные средства на возведение большого городского театра. По их заказу известный итальянский инженер и художник Дель Аглио разработал проект. А инспектором строительства единогласно избрали Сауто, фанатика. Говорят, с этого момента аптекарь совсем потерял голову. Он не только руководил работами, но и самоотверженно вытряхивал свой карман. Он отдавал прекрасному детищу все силы. Довел престижную стройку до конца. Театру дали сначала имя губернатора города Эстебана. Но позднее благодарные жители «исправили ошибку».

Любопытно, что место для строительства театра выбрали, казалось бы, далеко не лучшее – рядом с бухтой и устьем реки Сан-Хуан, где была болотистая почва. Но сюда завезли землю, берега одели в гранит. Для прочности фундамента будущего здания вогнали в грунт более 500 свай из мощных стволов дерева, обитых железом, - и именно это в сочетании с искусной архитектурой принесло неожиданный и неповторимый акустический эффект. Специалисты, «по косточкам» изучавшие конструкцию здания театра, считают, что его акустика совершенно уникальна, что большой четырехъярусный зал не только прекрасно «держит звук», но и облагораживает его…

Я переступаю порог театра – замираю, ослепленный красотой. В фойе мраморные пол и лестницы, поднимающиеся изящной спиралью, витражи, статуи выдающихся актеров, фарфоровые вазы, плафоны в виде букетов цветов. И чувствуется: все это сделано на века. Даже стулья в зале – из металла, обшитого деревом и плетением (не скрипят). Но гляжу вверх, где светильники и люстра, похожие на манящее созвездие, где на своде царят покровительницы искусств – музы, и забываю о мраморе и металле. Чувствую себя в храме света и звуков.

Любезный администратор вынимает из сейфа святая святых – всегда заботливо пополнявшийся альбом с автографами, фотографиями, рецензиями – и я, как зачарованный, вглядываюсь в подписи и лица Анны Павловой, Энрико Карузо, Сары Бернар, Титта Руффо, Аделаиды Ристори, Хосе Уайта, Марии Герреро, Алисии Алонсо…

Мне становится понятно, почему уже в течение века все просвещенные иностранные артисты, приезжающие на Кубу, стараются если не выступить, то хотя бы побывать в знаменитом театре Сауто.
*

Как видите, Матансас можно было бы с полным правом называть и Городом театра.

Тем более что его подковообразный план и бухта тоже похожи на театр. И здесь каждый день один спектакль сменяется другим. Здесь солнце, словно гигантский прожектор галерки, описывает ежедневную дугу над берегом, похожим на театральный бельэтаж, балконы и освещает сцену-бухту, где то и дело появляются новые действующие лица. К вечеру мягкие красноватые лучи солнца падают на «Рио Дамхури». И можно подумать, что когда-то там, в углу сцены, во время спектакля умер странствующий актер – да так и остался нетронутым в своей ветшающей одежде. Новым постановкам он не мешает. И никто не знает его тайны – что связывало его с другими театрами, другими подмостками, другими ролями.
«НЕБЕСНЫЙ АРАХИС ДЛЯ ХЕРУВИМОВ!..»
Фестиваль прегонов в Сантьяго-де-Куба.

Не посеешь страх – не продашь.

Реклама для рекламной газеты.
Часы бьют полдень – и над главными улицами Сантьяго-де-Куба проносятся раскаты барабанных ритмов, призывные звуки китайских рожков. Побросав свои дела, жители города, как горох, высыпают на улицы, и те, еще пять минут назад пустынные, спокойные, разомлевшие под солнцем, вспыхивают веселой суматохой, криками, восторженными улыбками.

В чудесном городе, известном на всю Америку своими феерическими, «истинно кубинскими» карнавалами, смотрами культуры стран Карибского бассейна, другими традициями, начинается уникальный праздник – фестиваль прегонов – звуковых реклам, некогда очень распространенных зазывных криков, шуток и прибауток уличных торговцев.

Мне известно, что в эти минуты к центру города двинулись пять веселых колонн из разных концов Сантьяго. Но какая из них интереснее? Увидеть все невозможно, и я замираю там, где меня застало торжество, где озорные крики, яркие, неожиданные костюмы участников шествия вызывают повальный восторг. Торговцы расхваливают товары, которые несут на лотках, - конфеты, пирожные, сливочные помадки, кокосовую нугу, арахис. Некоторые толкают перед собой тележки с овощами и гроздьями кокосовых орехов, ветками бананов, звенящими колокольчиками. Другие используют для передвижных прилавков повозки с красиво украшенными лошадьми, обычно с плюмажем из пальмовых листьев. А кто-то, к великой общей радости, в возок с овощами и фруктами запряг выгоревшего на солнце ослика с золотисто-красной сбруей, идущего маленькими шажками, - и дети со всех сторон подбегают к нему, гладят по большой голове, угощают, кто чем может.

«Мандарин, скажу я вам, - замечательный товар! Мандарин большой и красный, карамельный и прекрасный! А из Сьерры мандарин вас блаженством одарит: сладкий, сочный, ароматный – поднести ко рту приятно!» Не поручусь за точность перевода и рифмы, что если бы эти слова неожиданно прозвучали в другой день или в кромешной тьме, то и тогда все седовласые жители Сантьяго узнали бы голос Феликса Копельо – какой-то почти мистический, щемящий сердце глубокий вздох раздается в ответ с тротуаров. Ведь с этим торговцем связана почти полувековая история города. С лошадью и тележкой, он всегда появлялся на улицах до восхода солнца. И для рекламы каждого товара у него было в запасе не одно стихотворение.

Дружными приветствиями, цветами, объятиями встречают горожане Феликса Копельо, Рафаэля Кинделана, Хуана Оканьо, других известных торговцев, решивших тряхнуть стариной. А те, приверженцы улыбок и услуг, обливаясь потом, но соблюдая безупречность манер, радуют людей своими куплетами и прибаутками, в которых так много озорного веселья, учтивости, наигранного плутовства.

«Спасти от забвения давнюю народную традицию, почти исчезающего в ходе экономических преобразований» - такую цель ставят организаторы фестиваля. И это хорошо удается. В течение трех дней праздник заполняет центральные улицы и площади Сантьяго. Горожанами и гостями из других карибских стран владеет покоряющая радость общения с прекрасным и подзабытым прошлым. И многие не скрывают от этой радости и слез.

«Гурманы прегонов» на три вечера арендуют театр Ориенте – там действо поставлено, можно сказать, на научную основу, сопровождается речами местных и зарубежных знатоков фольклора. Там выступают самые известные торговцы и поэты, звучат песни музыкальные пьесы, навеянные прегонами, - такие, к примеру, как песня Симонса «Манисеро», облетевшая полмира.
*

О сути прегонов в своих мемуарах «Перелистанные страницы» прекрасно рассказал Николас Гильен:

«Эти крики подобны навязчивой идее. Есть продавцы, которые и не стремятся в высшие сферы торговли, им лишь бы меть возможность во весь голос расхваливать свой товар. Они счастливы, выкликая его, и приходят в такой восторг, так увлечены ритмом своих призывов, что подчас не слышат ответного «поди сюда» из уст покупателя.

Однако не все эти выкрики музыкальны, и не все они отмечены своеобразием. Я знаю одного продавца арахиса, который в начале своей карьеры долгое время не желал выйти на улицу из-за того, что не мог придумать походящий призыв. Не лишенный аристократических притязаний, он решил не прибегать к устарелым способам и ночи напролет проводил в лихорадочных поисках прилипчивой песенки. Время от времени он обращался к жене:

- На этот раз как будто получилось хорошо:

Небесный арахис

для херувимов,

ангелов

Жена соглашалась, но так нерешительно, что сочинитель начинал сомневаться. Но вот кончились долгие опыты и мучения, и как-то вечером я встречаю его на Прадо. Он орал во всю глотку:

- Хороший арахис!

Это был резкий крик, заметно отличавшийся от музыкального напева других зазывал, неизменно отмеченного глубоким сродством с кубинским фольклором. Однако продавец добился своего. Взлохмаченный, с пеной на губах, вытаращив глаза, он вопил: «Хороший арахис!» - и этот крик, весьма устарелый по технике и настолько грубый, что, казалось, мог поранить до крови, вызывал страх в робких душах, особенно у редких прохожих, которые в десять вечера всегда опасаются, как бы не случилось чего дурного в полночь. Человек этот добился, что при встрече с ним каждый подумывал: «Если я не куплю у него?..» И он приобретал постоянных покупателей – многие из них вовсе

не любили арахис, пали из непонятного страха, как бы чего не произошло.

Не считая таких исключительных случаев, уличные торговцы – народ слащавый, благостный, почти неземной, и жизнь для них исполнена музыкального, несколько искусственного великолепия…»

После революции в больших городах какое-то время прегоны звучали нечасто.

На улицах оставались, по существу, лишь продавцы соков, фруктов, сладостей, книг, газет, журналов. Но в последние годы с оживлением частных производителей и торговцев прегоны становятся все популярнее. И если внимательно приглядишься к их авторам, то поймешь, насколько интересны те, кто не просто «сбывает товар» и не пустые слова бросает на ветер.

Однажды в Гаване, у главной улицы района Ведадо – Рампы, я моментально вспоминаю гильеновского продавца арахиса, когда слышу вдруг холодный, яростный крик: «Картелера!» Оглядываюсь на идущего сквозь толпу сутуловатого, бритоголового гиганта-метиса, обвешанного деревянными бусами и глядящего вдаль – словно лишь что-то находящееся там имеет для него значение. Мне кажется, что его крик способен не только поранить до крови, но и заставить кровь течь в обратном направлении.

Крик, как бомба, прогрохотал над улицей. Мертвая тишина на целую минуту воцаряется вокруг. Даже на резкий сигнал автомобиля никто не оглядывается: зазевавшийся мальчишка с испуганным видом прыгает на тротуар, не оборачиваясь к шоферу, грозящему ему кулаком. А гигант? Отмерив на десяток шагов, он на секунду останавливается, пронзает меня мистическим взглядом, разворачивается, как бомбардировщик, в обратном направлении, и снова взрывает тишину.

Может быть, описывая этого человека, я и переусердствовал в деталях. Но готов поклясться, что его выкрики соответствовали тем, о которых говорил Гильен, - и по характеру самого звука, и по воздействию на прохожих. Разница была лишь в том, что гигант ничего не продавал, а лишь помогал продавцу рекламной газеты «Картелера», который сидел на тротуаре за столиком. Судя по всему, и кричал-то он абсолютно безвозмездно, просто из удовольствия сознавать, что прохожие немедленно полезут в карманы за монетой.

Можно ли придумать лучшую рекламу для рекламной газеты?

*

Прегоны не исчезнут! Их вдохновение возвращает на улицы городов новые торговцы. Они всегда в планах у поэтов и музыкантов – время от времени в разных концах острова рождаются новые слова и мелодии, быстро оформляются в яркие куплеты, песни и звучат по радио или с телеэкрана.

В конце главы мне трудно удержаться от соблазна привести жизнерадостный и легкий, как воздух Кубы, прегон Рафаэля Альберти:

Облака продаю,

опахала, напитки,

шемаю, скумбрию

и кораллы на нитке.
Чешую вечеров

со слоновой костью

и воздушных шаров

разноцветные гроздья.

и минувшие сутки,

и свое ремесло,

и его прибаутки.

не подозревают о его богатстве, а он – может быть, главное, что многим следует увидеть, - говорит мне однажды гаванский журналист Мигель Руис.

Я пытаюсь убедить Мигеля, что вся его страна, по сути, ботанический сад, что я ее почти всю объехал и видел больше, чем он думает. Но мои слова повисают в воздухе.

- Отложи все дела и поезжай, - почти приказывает коллега.

Войдя в ворота ботанического сада, я сажусь в автопоезд – не идти же пешком по дорожкам, общая длина которых более 20 километров! В пути разворачиваю проспект, но вскоре хватаюсь за фотоаппарат: как роскошна главная аллея! А за ней – буйный тропический рай: фантастические деревья и кустарники, источающие ароматы цветники, красивые озера и дорожки, чередуясь, заполняют все гигантское пространство – до дальних холмов, до горизонта. Боже мой! Сколько раз я удивлялся кубинской флоре, а этого-то не видел. Спасибо тебе, дорогой Мигель!

Через километр не выдерживаю, спрыгиваю на землю. Прямо передо мной…

Пальма юрагуана. Невысокая, но очень пышная. Ветви с тонкими длинными листьями смахивают на раскрытые веера. Когда легкое движение ветерка колышет и путает листья, те как бы становятся беспокойными метелочками для подметания зноя и тишины.

Гуано. Дерево-малыш. Еще держится подвязками за вбитые в землю колышки, но уже выбросило напоказ свои первые листочки – свидетельства о рождении.

Сосны. Любимицы солнца. Парящие в воздухе теплые ветви – как руки индийских танцовщиц.

Семиметровое дерево-кактус. Агрессивное, устрашающее. Похожее на террориста, обвешанного взрывчаткой.

Дерево, напоминающее букет. Огромная крона из красных цветов. Над ними порхают ослепленные собственной яркостью бабочки, тянут весенние песни пчелы. Дерево вечной радости, весны, застолья.

Бихагуара, кордия, ягрума, хики, гибискус, ямагуэй – чудеса природы, которые трудно описать. А вот и пальмы реал. Но какие!

Обычно пальмы этого вида – их встречаешь повсюду на острове – гораздо ниже и растут поодаль друг от друга. А эти светлоствольные гиганты стоят тесными группами.… Очень высоко, метрах в тридцати над головой, их кроны слегка колышутся, переплетаются друг с другом, и этот зеленый зонт то пропускает лучи солнца, то держит на земле плотную тень. «Цветок, обращенный к сиянью высот», «Прозрачный стебелек в лазури», «Посох родины», «Цветок в саду ветров и океана»… Образы, которыми кубинские поэты наделили пальмы реал, могли бы, пожалуй, стать темой солидного трактата. Но как назвать сверхвысокие пальмы, под которыми укрываюсь сейчас?