Поэтические воззрения славян на природу

тавляют догорать в одной общей куче. Словенцы разбрасывают по полям и огоро­дам пепел, уголья и головешки, взятые от Ивановского костра, для того, чтобы чер­ви и другие насекомые не портили посевов и капустной рассады. То же самое дела­ют и чехи — для предохранения своих нив, садов и огородов от непогоды и града; сверх того, у чехов существует обычай зажигать накануне Иванова дня обмакнутые в деготь метлы и бегать, размахивая ими по воздуху. В белорусских деревнях в ночь на Ивана Купала вбивают в землю большой кол, обкладывают его соломой и кост­рикой и зажигают; когда пламя разгорится, крестьянки бросают в него березовые ветки и приговаривают: «кабы мой лён был так же велик, как эта березка!»¹ Обычай творить омовение на рассвете Иванова дня засвидетельствован Стоглавом: «егда нощь мимо ходит (читаем в этом памятнике), тогда отходят к реце (вар. к роще) с великим кричанием, аки беснии, (и) омываются водою» (вар. росою). Поселяне на­ши не только сами купаются на этот праздник — ради здравия тела, но с тою же целию купают и больных лошадей. Роса, выпадающая в купальскую ночь, в высшей степени обладает живительными и целебными свойствами и сообщает их полевым цветам и травам. Русины умываются этой росой, дабы отогнать от себя злые немо­щи и недуги; в Литве канун 24-го июня даже называется праздником росы². По на­родному поверью, лекарственные травы только тогда и оказывают действительную помощь, когда будут сорваны на Иванову ночь, или на утренней зоре Иванова дня — прежде, чем обсохнет на них роса. Исстари и доныне ночь на Ивана Купала почитается лучшим в году временем для сбора целебных трав, цветов и корений (см. выше стр. 213, 308); сорванные тогда цветы и травы, называемые в Виленской губ. свято-янским зельем, сохраняются в семьях, как некая святыня; в случае на­добности, ими окуривают больных, а во время грозы их бросают в затопленную печь, чтобы предохранить дом и надворные строения от удара молнии³. С тою же целию чехи зарывают под порогом избы и затыкают за стрехи сбереженные от Ивановского костра головни и уголья или — как только начнется гроза — жгут на шестке частицы купальских венков; сербы вешают эти венки под кровлями домов и в хлевах, для защиты от злых духов и ведьм, а болгары кладут их в кадильницу и окуривают болящих⁴.

В половине июня полуденное солнце достигает высочайшей точки на небе, дни становятся наиболее продолжительными, и наступает пора томительного зноя; на этой вершине оно остается в течение нескольких дней, называемых днями летнего солнцестояния, а затем, поворачивая на зимний путь, начинает все ниже и ниже спускаться по небесной горе. У наших поселян июнь месяц слывет макушкою лета, а шведы соединяют с ним название midsommar (средина лета; midsummersnight — Иванова ночь). Болгары уверяют, что на Иванов праздник солнце пляшет, кружит­ся и вертит саблями, т. е. разбрасывает яркие, пламенные лучи; по выражению рус­ского народа, оно играет тогда, пляшет и мечется во все стороны⁵. В Силезии де-
¹ Сахаров., II, 39; Рус. прост. праздн., IV, 34; Терещ., V, 54; Вест. Евр. 1818, XXI, 54; 1819, XIII, 42—45; Украин. Вестн. 1824, XII, 318—324; Рус. Сл. 1860, V, 37; Гануш, 187; Срп. pjeчник, 215—6; Иличь, 156, 164—6; День 1864, 43.

² Рус. прост. празд., IV, 37—38; Сахаров., 38—39, 101.

³ Рус. прост. праздн., IV, 31-33; Терещ., V, 73, 87; Сахаров., I, 43; II, 41; Украин. Журн. 1824, XII, 318—9; Вест. Р. Г. О. 1857, IV, 274; Вест. Евр. 1828, V—VI, 84—85; Рус. в св. посл., IV, 32—33; Шафонского: Топограф, описание черниговск. наместничества, 31; Ч. О. И. и Д., год 1, IV, 60; Оп. Румян. Муз., 551: «в Ивановскую нощь... на травы парятся в банех, и травы рвут и корение копают» (из сборника прошлого столетия).

⁴ Каравел., 234; Beiträge zur D. Myth., II, 395.

⁵ Каравел., 234; Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 107; 1857, IV, 274.

вушки пекут к этому дню пирожки, именуемые słończęta, и, выходя на утренней зо­ре в поле, раскладывают их на белом убрусе и причитывают: «graj, słońce, graj, tutaj są twoi słończęta!»¹ В сербской песне играющее солнце противополагается пасмур­ному, похмолому2. Летнее солнцестояние сербы и словенцы объясняют тем не­вольным страхом, какой должно чувствовать это светило — прежде, чем двинется в далекое зимнее странствование: Иванов день (говорят они) — такой великий празд­ник, что «на њега сунце на небу трипут (троекратно) од страха стане»³. Когда насту­пали томительные жары и грозили полям и нивам засухою, а стадам и людям зло­вредными испарениями (заразою), — индусы ведийской эпохи обращались с мольбою к Индре, призывая этого всесильного бога сорвать с небесной вершины солнечное колесо и погасить его палящие лучи в дождевых потоках. Таким обра­зом, поворот солнца на зиму был признан за один из благотворных подвигов бога-громовника и на Ивановском празднестве стал обозначаться скатыванием с горы в воду обмазанного смолою и зажженного колеса: обряд, и доныне совершаемый сла­вянами и немцами (I, 107—108)⁴. У словенцев сохранилась следующая любопыт­ная песня, которую поют при летнем повороте солнца:

Sa vedra neba,

Tužilo se svetom Ivi

Na dan Ivanja,

Da ga vila dvorit neče

S hladjanom vodom⁵.

Al' govori sveti lvo

Na dan Ivanja:

«Stan de, sunce, do tri puta

Na dan Ivanja;

Dojt ce tebi mlade dive

S hladjanom vodom,

S hladjanom ce te vodom dvorit

Na dan Ivanja,

S vinci ce ti zlatne kose

Lipo kititi».

бираются на лысой горе и предаются там неистовому гульбищу¹. Все эти поверья возникли из древнепоэтических выражений, какими народная фантазия живописа­ла летние грозы. Призванный повернуть солнцево колесо и освежить удушливый воздух, Перун совершает этот подвиг во мраке ночи, т. е. облагает небо тучами и превращает ясный день в непроглядную ночь; поэтому и самое празднование пово­рота солнца происходит в ночное время. На потемнённом небе загораются молнии, или, выражаясь метафорически: расцветают огненные цветы; облака и тучи, эти дожденосные источники и реки, озаряются блеском грозового пламени; бурные вихри потрясают дубравы, в шуме и треске которых слышатся человеку неведомые голоса; удары грома разбивают облачные горы и открывают затаённое в их подзе­мельях золото солнечных лучей; стихийные духи затягивают дикие песни и увле­каются в быструю, бешеную пляску. Костры, разводимые на Иванову ночь, могли служить эмблемами не только знойного июньского солнца, но и возжигаемого Пе­руном грозового пламени; это доказывается: во-1-х, тем, что угольям и головням, взятым от купальского костра, приписывается сила и свойства громовой стрелки и, во-2-х, тем, что в некоторых местах Малороссии купальский костер заменяется ку­чею крапивы, каковая замена стоит в несомненной связи с представлением молнии жгучею травою. Словенцы, во время засухи, втыкают в забор Ивановскую головеш­ку, с уверенностью, что она вызовет дождь². Рядом с скатыванием огненного колеса в реку топили в ней и самого Купала. В Малороссии уцелел следующий обряд: на­кануне Иванова дня делают из соломы идола Купала — иногда величиной с ребен­ка, а иногда в настоящий рост человека, надевают на него женскую сорочку, плахту, монисты и венок из цветов. Тогда же срубают дерево (преимущественно: черно­клен, вербу или тополь), обвешивают его лентами и венками и устанавливают на избранном для игрища месте. Дерево это называют Мареною; под ним ставят на­ряженную куклу, а подле нее стол с разными закусками и горелкою. Затем зажига­ют костёр и начинают прыгать через него попарно (молодец с девицею), держа в руках купальскую куклу; игры и песни продолжаются до рассвета. На другой день куклу и Марену приносят к реке, срывают с них украшения и бросают ту и другую в воду. На празднике возглашается обрядовая песня:

Коло мого вудола Купала.

Гратеме сонечко на Ивана!

Купався Иван, та в воду упав;

Купало на Ивана!
Чехи (около Эгера) ставят на возвышенном месте вырубленную в лесу смоли­стую ёлку или сосну, убранную венками, цветами и красными лентами; вокруг нее накладывают и зажигают вечером кучу хворосту и других горючих материалов, и как только вспыхнет пламя — парни бросаются к Иванову дереву и лезут на него доставать венки и ленты. Перун-оплодотворитель (Ярило) и Лада, богиня зори (= просветленного солнца) и летних гроз, принимали равное участие в жизни при­роды и чествовались нашими предками, как нераздельная божественная чета. Ли­товцы и летты, сходясь на купальское празднество, славили Ладу³ и приносили ей в жертву белого петуха; ту же богиню призывают в своих обрядовых песнях и карпа-
¹ Рус. Бес. 1857, 111, 117.

² Иличь, 165.

³ Lada, Lada, dido musu deve! — Лада, Лада, великая наша богиня!

торусы¹. Возле Купала, слившегося в христианскую эпоху с Иоанном-крестите­лем, — в наших преданиях выступает Купальница, имя которой сделалось эпите­том св. Аграфены, так как память этой последней празднуется на 23-е июня. Собст­венно же Лада сменилась в воззрениях народа Пречистой Девою Мариею, которую сербы называют огняна Мария, хорутане — svečna Marije, лужичане — svečkovnica. В Переяславле-Залесском есть храм Пресв. Богородицы, именуемой местными жи­телями Купальницею. Народные причитания и колядки приписывают Богородице ниспосылание дождя и возделывание пашней. 24-го июня, при восходе солнца, бе­лорусы собираются у пылающих костров и смоляных бочек и поют следующую песню:

На горе купалыся;

Гдзе Иван купався —

Берег колыхайся,

Гдзе Марья купалась —

Трава расцилалась, —

Иванкове жито пид гору стояло,

Пид гору зелененько, по мисяцу видненько.

Молода Маричка ходить жито жати:

«Молодой Иванко! не вмию я жати».

— Як я тебе визьму, жито жати научу!²

на берегу толпа разделялась на две половины: одна защищала куклу, а другая напа­дала и старалась овладеть ею. Борьба оканчивалась торжеством нападающих, кото­рые схватывали куклу, срывали с нее платье и перевязи, а солому топтали ногами и бросали в воду, между тем как побежденные защитники предавались неутешному горю, закрывая лица свои руками и как бы оплакивая смерть Костромы. Должно думать, что кукла эта приготовлялась не только из соломы, но также из сорных трав и прутьев и что именно поэтому она получила название Костромы. В област­ных говорах слово Кострома означает: прут, розгу и растущие во ржи сорные травы; костра, кострец, костёр, костера — трава метлица, костерь, костеря — жесткая кора растений, годных для пряжи, кострыка — крапива, кострубый (кострубатый) — ше­роховатый, в переносном смысле: придирчивый, задорный¹. Напомним, что прут, крапива, колючие и цепкие травы принимались за символы Перуновых молний. В Малороссии соломенная кукла, которую хоронили в первый понедельник Петров­ки, называлась Кострубом, и обряд ее похорон сопровождался печальною песнею:

Сивый, милый голубонько!.. ²

«який же вин був хороший!.. Не встане вин бильше! о як же нам розставатися с то­бою? и що за жизнь, коли нема тебе? Приподнимись хоть на часочик! но вин не встае и не встане... » Когда Ярило был уже достаточно ублажен и оплакан, куклу его зарывали в могилу¹. Некоторые из наших ученых видят в именах Купала, Ярила, Костромы только названия летних праздников, и ничего более. Но если принять в соображение, что фантазия младенческих народов любила свои представления об­лекать в живые, пластические образы, что это было существенное свойство их мышления и миросозерцания, что самые времена года казались уму древнего че­ловека не отвлеченными понятиями, а действительными божествами, посещаю­щими в известную пору дольний мир и творящими в нем те перемены, какие заме­чаются в жизни, цветении и замирании природы, то несостоятельность вышеука­занного мнения обнаружится сама собою. Из приведенного нами описания празд­ничных обрядов очевидно, что народ еще недавно представлял Купала и Ярила как существа живые, человекоподобные, и в этом нельзя не признать отголоска глубо­чайшей древности, когда поэтическое чувство господствовало над мыслию челове­ка.

После Иванова дня поселянин начинает следить за теми знамениями, которые пророчат ему о грядущей смене лета зимою. К концу июня замолкают кукушка, со­ловей и другие певчие птицы; так как это случается около того времени, когда в по­лях колосится хлеб, то о замолкшей кукушке крестьяне выражаются, что она пода­вилась житным колосом; малорусы говорят: «соловейко вдавився ячминним коло­ском, а зозуля мандрикою»². С сентября начинается отлет птиц в теплые страны или вирий; о ласточках рассказывают, что в первый день этого месяца они прячут­ся в колодцы, т. е. улетают в рай (= царство вечного лета), лежащий по ту сторону облачных источников. В тот же день крестьянки хоронят мух и тараканов в гробах, сделанных из свекловицы, репы или моркови, чем символически обозначается оцепенение этих насекомых на все время зимы. 14-го сентября змеи уползают в вирий, или же собираются в ямах, свертываются в клубки и засыпают зимним сном³. Мало-помалу увеличиваются холода, трава увядает, с деревьев опадают лис­тья, и наконец является суровая Зима, налагает на весь мир свои оковы, стелет по водам ледяные мосты, землю одевает в белоснежный саван и выпускает из адских подземелий вереницы вьюг, метелей и морозов.

Если с поворотом солнца на зиму соединялась мысль о замирании творческих, плодотворящих сил природы, то с поворотом этого светила на лето необходимо должна была соединяться мысль о их возрождении, на что и указывают обряды, до­ныне совершаемые во время Рождественских Святок — на так называемом празд­нике Коляды. Коля(е)да, пол. kо1ędа = латин. calendae — собственно: первое в каж­дом месяце число, по которому велся счет и предшествующим ему дням с полови­ны или точнее — после ид предыдущего месяца; впоследствии слово это стало по преимуществу употребляться для обозначения январских календ (с 14 декабря по 1 января включительно), как исходного пункта, с которого начинается год, и затем уже в средние века перешло в название святочных игрищ: фран. chalendes, прован. calendas, нижненем. kaland. К нам оно проникло из Византии, вместе с отреченны­ми книгами, и согласно с звуковыми законами славянского языка изменилось в коляду. Никифор Омологета, живший в IX веке, в опровержении своем ложных пи-