Поэтические воззрения славян на природу

ли облачные пряди и волоса, сбивали их колтуном, всклочивали и вили прихотли­выми кудрями: глаголы вить и веять должны быть одного происхождения, рядом с словом вихрь встречается вихóр — завитой клок волос (см. гл. XXIII). Тени умер­ших, как существа, подобные дующим ветрам (душа от глаг. дуть), участвовали и в стремительных поездах, и в работах этих последних. Вот почему домовые мары не только разъезжают на конях (= тучах), замучивают их бешеною скачкою, но и пле­тут им хвосты и гривы. Духи иного, загробного мира, они самым именем своим напоминали смерть и повальные болезни, и фантазия древнего человека, чуткая ко всякому намеку родного слова, приписала их влиянию различные тяжкие недуги (см. гл. XXII). Мары наваливаются на сонных людей, давят и душат их; то же рас­сказывают и о ведьмах, которые, сверх того, могут превращать своего недруга в ко­ня и скакать на нем по долам и по горам — до тех пор, пока он не упадет бездыхан­ный. По сербскому преданию, мора сама превращается и конем¹ и длакою (шер­стью, клоком волос), т. е. является одетая облаком: мучила мора человека, не давала ему заснуть спокойно, и вот решился он уйти из дому, взял своего бе­лого коня и поехал по свету; но где ни странствовал — мора всюду за ним следовала. Раз остановился он на ночлег; ночью хозяин дома услыхал, что гость стонет во сне, и, приметив, что его давит белая длака, перерезал ее нож­ницами. Поутру оказалось, что белый конь издох: он-то и был «мора, кoja га je притискивала»².

Домовой делается злым преимущественно в то время, когда меняет свою шкуру или сердится за неисполнение обычных ему жертвоприношений. По русскому пре­данию, домовой бесится 30-го марта, с ранней утренней зори до полночи, пока за­поют петухи. В это время он никого не узнает из своих домашних, почему ночью боятся подходить к окнам, а скот и птицу запирают с солнечным закатом. Вдруг востоскуется домовой, рассказывают крестьяне, и злится так, что готов бы, кажет­ся, весь дом сокрушить: лошадей забьет под ясли, собак перекусает, коров от еды отобьет, утварь всю разбросает, хозяину под ноги подкатывается, бывает с ним та­кая перемена или потому, что с весною спадает с домового старая шкура, или нахо­дит на него бешенство (чума), или захочется ему жениться на ведьме³. Было указа­но, что домового представляют престарелым карликом, покрытым густою, косма­тою шерстью, и что в этом образе олицетворялось первоначально пламя молнии, окутанной тучею. Бог-громовник, бездействующий в зимнюю пору, с началом вес­ны пробуждается к беспокойной деятельности, переменяет свою старую одежду на новую, т. е. вместо холодных туманов и снежных облаков облекается в грозовые ту­чи, и предается дикому разгулу: в сопровождении вихрей, при блеске молнии и ударах грома носится он по небесным пространствам, гоняясь за облачными коро­вами, лошадьми и псами и с жаром сладострастного любовника преследуя вещих дев; народ до сих пор видит в грозе свадьбу дьявола с ведьмою. В эту тревож­ную пору возрождения природы — и домовой, как тот же владыка небесного огня, низведенный на домашний очаг, ощущает полноту проснувшихся жиз­ненных сил, меняет свою шкуру, становится неистовым, бешеным⁴ и заявляет желание связаться с ведьмою. Точно так же и водяной, пробуждаясь от зимней
¹ Гримм сближает др.-верх.-нем. meriha (equa) mahre и mahr. — D. Myth., 1194.

² Cpп. pjeчник, 367—8.

³ Сахаров., II, 19—20.

⁴ По поверью, животные и люди бесятся оттого, что ими овладевает злой дух = эльф.

спячки, ломает ледяные оковы и несется в шумных волнах полноводия голодным, сердитым и всеразрушающим. Озлобление домового начинают замечать с самого поворота солнца на лето, следовательно, с первыми зачатками и признаками при­ближающейся весны. Еще 2-го января предпринимают меры для охранения от него курников: в этом месяце задабривают его жертвою; а в феврале он заез­жает уже лошадей¹.

стая сила¹. На Руси он — покровитель кур, и в честь его 1-го ноября совершается особенное празднество, известное под названием куриных именин. В этот день род­ные и знакомые дарят друг друга курами, которые потом содержатся в почете: их никогда не убивают, а снесенные ими яйца считаются целебными. В этот же день родичи собираются в овине, где старший член семейства рубит топором кочету го­лову, ноги кочетиные бросают на верх избы, чтоб водились и неслись куры, а мясо варят и съедают за семейным обедом². В Орловской губ. режут кур под овином 4-го сентября. Время совершения этих обрядов, совпадающее с обмолоткою сжатого хлеба, заставляет видеть в них обломки древних жертв домовому за дарованный им урожай. Из старинных памятников мы узнаем, что славяне молились огню под овином (см. гл. XXVIII). В некоторых деревнях вешают в курниках круглые камни с небольшим отверстием внутри; такой камень, напоминающий громовый молот Тора, предохраняет птицу от болезней и называется куриным богом³. 2-го августа, на другой день после освящения родников и колодцев, поят лошадей с серебра, т. е. водою, в которую брошена серебряная монета; монету эту прячут в конюшне под яслями, чтобы лошади добрели, не боялись дурного глаза и были в милости у до­мового⁴.

С целью усмирить гневного домового крестьяне прибегают еще к следующим средствам: окропляют св. водою по всем углам избы и двора, вешают в конюшне медвежью голову, убитого ястреба или сороку, зарывают перед жильем череп козла, окуривают дом и хлева медвежьей или козьей шерстью (см. I, 198, 366), затыкают в щели заборов и стен козью шерсть или траву чертополох (символ молнии — см. главу XVIII). Подобные же средства употребляются и против нечистых духов и ведьм, которым, как олицетворениям грозовых явлений, присвоены некоторые свойства, общие им наравне с домовым. Озлобление и бешенство домового объяс­нены нами из представлений о неистовом громовнике, шествующем в вихрях и молниях; сорока и ястреб, козел и медведь — мифические образы бурных, грозо­вых туч; страшные Перуновы стрелы пожигают облачное руно (шерсть) и пожира­ют насмерть баснословных зверей и птиц, вместе с тем оканчивается и гроза, а с ее окончанием утихают злоба и гнев раздраженного бога. Вот почему и домовой смиряется при виде убитого ястреба или сороки, козлиного черепа и отруб­ленной головы медведя. Чтобы прогнать чужого домового, необходимо помело, обмакнутое в деготь: помело — метафора вихря, деготь — дождя (см. I, 405), пролитием которого завершаются шумные грозы. В Нижегородской губ. веша­ют в курниках и над стрехами хлевов горлышки от разбитых кувшинов, с полною уверенностью, что это помешает домовому щипать кур и мучить ско­тину: поверье, намекающее на те кружки, из которых облачные нимфы проли­вали на землю дождь⁵.
¹ Иллюстр. 1845, 77.

² Сахаров., II, 65; Рус. предан. Макарова, II, 158.

³ Литовцы в честь божества, которое заведовало домашней челядью, бросали в огонь курицу. — Рус. Сл. 1860, V, 19—20.

⁴ Сахаров., II, 47.

⁵ С домовым, по мнению крестьян, всегда можно подружиться и поладить. Для этого домо­хозяин должен выйти на двор в глубокую полночь, стать лицом к месяцу и произнести: «хозяин! стань передо мной, как лист перед травой — ни черен, ни зелен, но таков, каков я. Я принес тебе красное яичко». Домовой является в человеческом образе и, получив красное яйцо, делает­ся спокойным. Иные прибавляют, что яйцо это должно быть то самое, которым впервые похри-

Обожанием очага обусловливались религиозные обряды, совершаемые при за­кладке нового дома и при переходе на новоселье. Всякое жилое здание назначалось быть капищем родовых пенатов, а потому земля, на которой желали его поставить, требовала освящения. Между нашими поселянами еще доныне соблюдаются обря­ды, очевидно принадлежащие глубокой старине: перед постройкою дома, чтобы впоследствии жилось в нем здорово и счастливо, хозяин с хозяйкою приходят на место закладки, отрубают у петуха голову и зарывают ее в том пункте, где следует быть переднему углу. Обряд этот совершается тайно¹, и в нем нельзя не признать древнего жертвоприношения домовому. В жертву заколали петуха, самую почет­ную и любимую им птицу; пролитием ее крови освящалось избранное место и призывалось на него благословение домашнего божества². В других деревнях кре­стьянин — прежденежели начнет класть основные звенья сруба, закапывает в зем­лю у переднего угла несколько мелких монет и ячменных зерен, чтобы в новом до­ме не переводились ни хлеб, ни деньги; к этому прибавляют иногда шерсть — на счастье в лошадях, коровах и овцах, и ладон — для святости. В Волынской губ. по­лешуки, кроме денег, кладут в основание хаты кусок хлеба, щепоть соли и частицу меда. Бывает еще, что на место, избранное под жилье, сыплют несколько горстей ржи на одни или на двое суток: если зерна в продолжение означенного времени ос­танутся нетронутыми — это принимается за верный знак, что место — счастливо, и наоборот; в последнем случае его покидают и приискивают новое³. Судя по этим данным, изба у славян-язычников строилась на петушьей голове, которая, вместе с хлебом-солью и медом, полагалась в переднем углу. Здесь необходимо указать на важное значение этого угла в семейном быту. Углы обозначают собою те четыре главные пункта, в которых сходятся наружные стены дома и таким образом опре­деляют его границы, состоящие под охраною родовых пенатов. Как скоро, при по­стройке избы, решается вопрос, где быть четырем углам, вместе с тем становится известным и все пространство, какое отходит под жилье. В русском языке «теплый

угол» служит синонимом родного крова, а выражение: «срубить себе угол» употреб­ляется в смысле: построить избу. Сербское кутњик (куђаник, старин. кутянин) — хозяин, домовладыка (= домапин), от кутя, польск. kucza, др.-слав. куща — дом (снкр. kuta, kuti — с тем же значением), стоит в связи с словом кут, которым на Ру­си обозначается передний угол избы и место перед домашней печью, где стряпают; уменьшительное куток — вообще всякой угол¹. Точно так же пространство, занима­емое двором, определяется углами, в которых сходятся ограждающие его заборы. Вот почему обряды, связанные с именем домового, охраняющего пределы семей­ных владений, совершаются по углам дома и двора. Так, желая умилостивить до­мового и водворить в доме порядок и спокойствие, окуривают медвежьей шерстью все углы в доме и на дворе или обметают их голиком, обрызганным кровью петуха. Но с особенным уважением относятся крестьяне к переднему углу, против которого стоит печь. Угол этот называется большим и красным; здесь помещается стол, за которым совершается ежедневная трапеза. Домашние пенаты (деды) принимали постоянное участие в этой семейной трапезе, и по всему вероятию, их священные изображения (малые кумиры) стояли в старину где-нибудь вблизи — в нишах оча­га (печурках) или на полках переднего угла, а в обеденную пору были приносимы на стол². В настоящее время в большом углу ставят семейные иконы, втыкают ос­вященную вербу, вешают пасхальные яйца, хранят святцы и просвиры; тут же на разостланной соломе выставляют на праздник Коляды горшки с кутьею и узваром³; вступая в избу, первый поклон отдают переднему углу или помещенным в нем иконам, как главным хозяевам дома⁴. Место на лавке в этом углу называется большим и княженецким и есть самое почетное: сюда сажают именитых гостей, старших родственников, священника, знахаря, молодого князя и молодую княги­ню после венца; когда семья садится обедать или ужинать, то «большое место» за­нимает домохозяин (старейший между родичами — дед, отец или набольший брат)⁵. Ложиться в передний угол ногами считается за грех и нечестие⁶. Крестьяне до сих пор убеждены, что душа усопшего, пока не будет похоронено покинутое ею тело, сидит в избе за образами, и потому ставят ей приношения (горячие блины) на божнице (см. гл. XXIX). В Литве маленькие плащи, приготовляемые для домо­вых духов, зарываются в землю под углом избы; на то же место кладут литвины и приносимые этим духам яства⁷. По русской народной примете: если трещит пере­дний угол или матица — то хозяину грозит несчастие или в скором времени будет в семье покойник; если же трещит задний угол — это знак, что кто-нибудь выживает­ся из дому; о червячках, которые точат деревянные стены избы и производят шум, подобный стуку часов, рассказывают, что они появляются перед покойником⁸. Че­хи называют этого червячка hospodáriček и соединяют с ним то же самое поверье,

т. е. стук в стенах дома они принимают за таинственные удары дедов, призываю­щих к себе одного из потомков¹.

старший в роде, держа в одной руке икону, в другой ломоть хлеба, произносит: «де­душка-домовой! прошу твою милость с нами на новожитье; прими нашу хлеб-соль, мы тебе рады!»

новоселье большой хлеб и солонку, наполненную солью; в белорусских губер­ниях, когда празднуется новоселье, гости приносят с собой рожь, ячмень и овечью шерсть; зерно высыпают на лавку, а шерсть, вместе с мелкими день­гами, бросают в печь¹.

В средние века вера в домашних пенатов смешивается с учением об анге­лах-хранителях, к которым старинные поучения советуют обращаться для ут­верждения нового жилья («егда стяжеши дом, или храм ставиши, помяни свя­того ангела Мисаила — той бо есть утверждение храму») и для защиты его от гневного домового, или, как выражаются проповедники, — «от проклятого беса хороможителя»².
¹ Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 116. В некоторых деревнях, при переходе в новую избу, переносят туда и весь сор: обычай, возникший вследствие поверья, что сор должно сожигать в печке, а не выкидывать на двор — см. т. 1, 570.

² Щапов, 9; Ист. очер. рус. слов., II, 125.