Испанская война и Соединенные Штаты Америки

Чтобы хоть в какой-то мере от­ветить на этот вопрос, нужно преж­де всего вспомнить, что роль Со­единенных Штатов в европейской и даже в мировой политике была, от­важусь сказать, смехотворной по сравнению с той ролью, которую эта страна стала играть в конце на­шего века, когда США стремятся быть вездесущими и определять мировую политику.

До конца тридцатых годов роль лидера западного мира играла Ве­ликобритания. Секретарь Форин оффис был своего рода министром иностранных дел сообщества за­падноевропейских и американских государств.

Такое положение дел, способное кое-кого удивить, было в основном обусловлено изоляционистской по­литикой, на путь которой встали Соединенные Штаты сразу же по­сле заключения Версальского дого­вора, который американский конгресс отказался ратифицировать, к великому огорчению президента Вильсона, бывшего одним из главных его инициаторов.

С другой стороны, хотя мощь доллара позволяла на протяжении полувека эффективно колонизиро­вать Латинскую Америку, она все же уступала силе фунта стерлин­гов, чье положение на финансовых рынках казалось тогда незы­блемым и обеспечивало Британ­ской империи неоспоримое миро­вое первенство.

Наконец, вступив 4 марта 1933 года в должность президента, Франклин Д. Рузвельт (ФДР, как его уже называли в силу забавной мании американцев превращать в аббревиатуру имя и фамилию) столкнулся с такими внутренними трудностями, унаследованными от времен Великой депрессии 1929 го­да и «краха» Уолл-стрита, что ни­как не хотел залезать в дебри евро­пейской политики.

Более того, глава госдепарта­мента Корделл Хэлл, старый чело­век, рассеянно взиравший на дела старого мира, в своей политике в отношении европейских дел в це­лом равнялся на позицию, зани­маемую Англией и Францией.

В своем труде «Американская дипломатия и гражданская война в Испании» Ричард П. Трейна (Тгаіnа) одним словом определил евро­пейскую политику Соединенных Штатов.

«Эта была, — пишет он, — политика единогласия с Францией и Велико­британией, особенно с этой послед­ней».

В этих условиях неудивительно, что с 5 августа 1936 года Соеди­ненные Штаты (проинформиро­ванные Англией и Францией об их стремлении заключить как можно скорее соглашение о невмешатель­стве, о котором они уже вели переговоры с 25 европейскими государ­ствами) ввели так называемое мо­ральное эмбарго на вывоз оружия для Испании.

Какой бы моральной ни была эта мера, она — и это совершенно очевидно — была продиктована на­стоящим классовым чувством.

Моральное эмбарго, дополненное в начале 1937 года законода­тельными поправками к закону о нейтралитете (Neutrality Act), впол­не совпадало с намерениями таких дипломатов, как помощник госу­дарственного секретаря Филиппе, у которого поражение июльского во­енного мятежа вызвало глубокое беспокойство.

Выражение этого беспокойства можно найти на страницах его дневника.

«Самое худшее в испанской си­туации, — записал он в конце июля 1936 года, — заключается в следую­щем: если правительство востор­жествует, что ныне представляется вполне вероятным, то это необы­чайно стимулирует продвижение

112

Если принять к сведению, что мятеж испанских генералов был воспринят самыми широкими слоями населения США как «одно из самых важных событий тридца­тых годов» (Allen Guttmann. The Wound in the Heart, America and the spanish civil war), то можно бу­дет понять, почему госдепарта­мент, поспешивший присоединить­ся к политике «невмешательства», приняв документ, не имеющий юридической силы, был обеспокоен тем, чтобы придать этому последнему законные основания.

Что касается американского об­щественного мнения, то мало лю­дей еще помнят о результатах четырех опросов населения, ко­торые провел знаменитый Инсти­тут Гэллапа (предшественник со­временных социологических инсти­тутов) с 1936 по 1939 год, чтобы выяснить отношение американцев к Испанской войне.

Эти результаты заслуживают то­го, чтобы привести их здесь.

От 24 до 34 процентов опро­шенных заявили, что у них нет мне­ния на этот счет.

Что касается остальных (от 66 до 76 процентов), то они разделились на две категории, наиболее много­численная из которых сочувствова­ла республиканцам.

При более внимательном анали­зе этих цифр прежде всего выяс­няется, что среди опрошенных ка­толиков только 39 процентов вы­сказались в пользу Франко. Что касается протестантов, то соответ­ствующая цифра составила только 9 процентов.

В целом в Соединенных Штатах сторонников каудильо было явное меньшинство.

Ядро их составляли пронацистские группы и небольшая группа крайне правых писателей, таких, как Эзра Паунд, во время второй мировой войны сотрудничавший в Берлине с гитлеровцами. Пе­чальный конец для писателя боль­шого таланта!

Небесполезно также отметить, что американская пресса, являв­шаяся в целом непосредственным выразителем крупных финансовых интересов Уолл-стрита, не была благосклонна к Франко, но в то же время не проявляла дружеских чувств и к республиканцам.

В своей книге «Последнее вели­кое дело» С. Вайнтрауб по-новому освещает этот аспект, вступая в противоречие с общепринятыми представлениями.

Автор стремится подчеркнуть, что в отличие от европейской прес­сы, занимавшей почти сплошь профранкистскую позицию, в форми­ровании позиции газет США нема­лую роль сыграли американские традиции, особенно коллективное подсознание американского наро­да (для которого гражданская вой­на в Испании представлялась па­раллелью войны за независи­мость).

Столкновение поборников и про­тивников этой «либеральной» тра­диции нашло свое выражение даже в такой династии, как Кеннеди. И если старейший из них, глава «кла­на», бывший послом США в Лон­доне, не питал особой нежности к республиканцам и даже в 1940 го­ду, в тот момент, когда Гитлер вел свою завоевательную войну, вы­сказался в пользу изоляционизма, невмешательства в европейские де­ла, то Джон Кеннеди и его брат Ро­берт придерживались иных взгля­дов.

С другой стороны, Генри Л. Стимсон, один из самых близ­ких к Ф. Д. Рузвельту людей, в ян­варе 1938 года высказался против эмбарго на вывоз оружия.

«Если законное правительство Испании, — заявил он — будет сверг­нуто, поражение его можно будет объяснить только тем, что ему не давали закупать у нас и в других странах... то оружие, в котором оно нуждалось».

Месяц спустя 60 наиболее видных американских сенаторов выразили собравшимся в Катало­нии кортесам свое «уважение к под­линной демократии Испанской ре­спублики».

Наконец, как мы увидим это дальше, в разделе, посвященном международной солидарности, са­мые знаменитые американские пи­сатели и артисты тридцатых го­дов, от Эрнеста Хемингуэя, Джона Дос Пассоса, Джона Стейнбека и до кларнетиста Бени Гудмена, а также крупнейшие деятели протес­тантской церкви стали на сторону республиканской Испании.

Именно в этих особенностях американского общественного мнения следует искать причину то­го, почему государственный депар­тамент не присоединился

113

С момента провозглашения мо­рального эмбарго (11 августа) до 6 января 1937 года, когда американ­ский конгресс (палата представите­лей и сенат) внес поправку к закону о нейтралитете, дополнив его статьей, категорически запрещаю­щей любую продажу и вывоз ору­жия в Испанию, закупочные комис­сии испанских республиканцев мог­ли приобретать в Америке оружие, которое, кстати сказать, не все бы­ло доставлено благополучно: неко­торые грузы, предназначенные для Страны Басков, были перехвачены франкистскими военными корабля­ми в Бискайском заливе.

Но с 8 января 1937 года государ­ственный департамент, отныне принявший окончательное решение идти в русле английской диплома­тии, не изменил своей позиции до конца войны.

Если экспорт оружия стал серь­езным преступлением, сурово нака­зуемым по закону, то совсем иначе обстояло дело с сырьем, например таким, как нефть.

Так, техасская нефтяная компа­ния предоставила франкистскому правительству в Бургосе долго­срочные кредиты (без гарантиро­ванного обеспечения), которые по­зволили итало-германской авиации регулярно и беспрепятственно заправлять свои бомбардировщики и истребители бензином "made in USA".

За время войны танкеры доста­вили через Атлантику в порты мя­тежной зоны 1886 тысяч тонн го­рючего.

За такое нарушение модифици­рованного закона о нейтралитете техасская компания была наказа­на чисто символическим штра­фом — 22 тысячи долларов!

Ориентация государственного департамента на курс Форин оф­фис не только фактически лишила испанских республиканцев возмож­ности осуществлять массовые за­купки столь необходимого им ору­жия, но и ставила в более выгодное положение мятежников.

В своем послании конгрессу «о положении страны» 6 января 1939 года президент Рузвельт сам при­знал это, заявив, что закон об эм­барго на вывоз оружия (январь 1937 года) был «заблуждением, бла­гоприятствовавшим агрессору».

Американский посол Клод Бауэре, на протяжении всей Испан­ской войны посылавший государ­ственному департаменту предупре­ждение за предупреждением отно­сительно губительных последствий его испанской политики, в своих воспоминаниях «Миссия в Испа­нии» рассказывает, что в январе 1939 года, так и не получив ни еди­ного ответа от главы американской дипломатии Корделла Хэлла, он написал лично Рузвельту.

«Я дал ему понять, — отмечает по­сол, — что наши намерения, какими бы превосходными они ни были вначале, превратились затем на де­ле в эмбарго, которым воспользо­вались державы оси».

Бауэре вспоминает: возвратив­шись в марте 1939 года в Вашинг­тон, он увидел, что «государст­венный департамент находится в состоянии глубокого раскола в свя­зи с [нашей] политикой в Испании и что сочувствовавшие Франко лица были весьма многочисленны и за­нимали стратегические посты». И это при том, что два помощника государственного секретаря Сэмнер Уэллес и Мессерсмит относи­лись к Франко враждебно.

Клод Бауэре рассказывает о том, как Франклин Д. Рузвельт, чьим давним личным другом он был, пригласил его сделать обзор по Испании:

«Войдя в овальный зал, я увидел там президента, сидящего с озабо­ченным видом. Я никогда еще не видел его в таком состоянии. Я чувствовал, что он не испытывает гордости за позицию, занятую на­ми [в отношении Испанской республики]. Я не успел еще даже сесть и произнести хотя бы слово, как он сказал мне: „Вы, как всегда, правы, мы совершили ошибку!"»

Эта лаконичная фраза Рузвель­та — нечто большее, нежели призна­ние вины. В ней на свой лад звучит осуждение соглашения о невмеша­тельстве.
Мексика, верная Испанской республике
Мексика была единственным среди либеральных демократиче­ских государств, чья принципиаль­ная и фактическая позиция неиз­менно оставалась верной Испан­ской республике.

Почему?

Одна из причин такой позиции состояла в том, что в то время во главе Мексики стоял человек равно дальновидный и энергичный — пре­зидент Ласаро Карденас, сразу осознавший, что победа июльского военного мятежа в Испании лишь усугубит нестабильность, прису­щую латиноамериканским респу­бликам, периодически сотрясае­мым военными пронунсиаменто. С другой стороны, он понимал, что, защищая против мятежных генера­лов законный режим, установленный в Испании в результате победы Народного фронта на вы­борах 16 февраля 1936 года, он за­щищает законность того политиче­ского и социального курса, кото­рый проводил после своего избра­ния на высший пост в Мексиканских Соединенных Штатах в 1934 году.

Эти два мотива наверняка обус­ловили непоколебимую позицию Мексики по отношению к Испан­ской республике.

114

Речь идет о принципиальном убеждении, что народ, избравший свою судьбу, сделавший свой вы­бор, не удастся заставить отказать­ся от нее даже силой, будь то внеш­ней или внутренней. Это убеждение стало характерной чертой внутренней жизни Мексики и ее пози­цией на международной арене, на­шедшей выражение в дипломатиче­ских актах.

Именно поэтому те же самые крестьянские и рабочие массы ре­шительно поддержали президента

Ласаро Карденаса, когда в связи с военной интервенцией держав «оси» он заявил:

«Испания, подвергшаяся агрес­сии со стороны двух тоталитарных держав, Италии и Германии, имеет право как член Лиги наций на по­литическую и дипломатическую поддержку, а также на материаль­ную помощь со стороны других государств - членов этой организа­ции, согласно определенным поло­жениям Устава».

Перейдя от слов к делу, прези­дент Карденас дал указания мекси­канским дипломатам в Вашингто­не закупить для испанских респу­бликанцев военные самолеты, как если б они предназначались для во­енной авиации Мексики.

Немало летательных аппаратов было доставлено в Испанскую ре­спублику по этому каналу, но, уз­нав об этом, государственный де­партамент еще до модификации закона о нейтралитете принял все возможные меры, чтобы воспрепятствовать выполнению воли пре­зидента Карденаса.

Мексика, не имевшая современ­ной авиационной промышленно­сти, не перестала тем не менее оказывать помощь республике. Мексика продавала ей оружие, ко­торым располагала, главным обра­зом винтовки и легкое автоматиче­ское оружие.

И в дипломатическом плане Мексика всегда поддерживала ак­ции республиканцев.

Наряду с Советским Союзом это была единственная страна в мире, которая отказывала в дипломати­ческом признании франкистскому режиму вплоть до смерти каудильо в 1975 году.

Создание такого фронта требо­вало единства действий социали­стов и коммунистов всех стран.

На пути этого замысла сразу же возникло непредвиденное препят­ствие, а именно соглашение о не­вмешательстве, именуемое Лон­донским.

Поскольку оно было представле­но как средство избежать европей­ского конфликта, могущего воз­никнуть вследствие гражданской войны в Испании, и как гарантия для Франции сохранить союз с Ве­ликобританией (основу ее безопас­ности на востоке), большинство со­циалистических лидеров Европы поддержали его, восхваляя его му­дрость и достоинства.

Тезис этот, сколь бы ложным он ни был, поскольку, во-первых, Ан­глия так же нуждалась во Франции, как Франция в Англии, и, во-вторых, Гитлер и Муссолини ниче­го не боялись так в тот историче­ский момент, как европейского конфликта, к которому они не бы­ли готовы, получил, бесспорно, широкое распространение в за­падных странах (во Франции, в Ан­глии, Бельгии, Нидерландах, Че­хословакии, Швеции, Норвегии, Финляндии), где Социалистиче­ский интернационал оказывал зна­чительное влияние либо на часть рабочего класса, либо на преобла­дающее большинство его.

Даже если в Испании, где социа­листическая партия, объединив все течения, смело выступила против Лондонского соглашения, дело об­стояло иначе (то же можно сказать о социалистических партиях в стра­нах, оказавшихся под фашистским игом; так, секретарь социалистиче­ской партии Италии Пьетро Ненни мужественно поднял свой голос против этого обмана), тем не менее остается несомненным, что во Франции и Англии (даже если ле­вые социалисты и некоторые лей­бористы разоблачали «невмеша­тельство») настоящего единства действий социалистов и коммуни­стов на уровне руководства так и не было достигнуто.

Важно уточнить, в какой истори­ческий контекст вписывалась эта неудача, немало способствовавшая конечному поражению республики.

Важно также уточнить, как соот­носились позиции двух Интерна­ционалов — Социалистического и Коммунистического, или Комин­терна,

Для этого нам нужно вспомнить основные события и факты этого периода.

Прежде всего надо учитывать, что в 1936 году Коммунистический Интернационал был иным, чем в 1929 году.

Так, в 1929 году Коминтерн 23 апреля принял резолюцию, напра­вленную в основном на «усиление борьбы против социал-демокра­тии». Эта резолюция, была основа­на на так называемой тактике борьбы «класса против класса». В 1936 году подобные искажения этой «линии» были отброшены, чтобы уступить место стратегии Народного фронта, позволившей нанести два упредительных удара по фашистской опасности — речь идет о Народном фронте в Испа­нии (февраль 1936 года) и Народ­ном фронте во Франции (май 1936 года).

Это изменение политической ли­нии произошло, однако, не сразу.

После манифестаций [фашист­ских сил] в феврале 1934 года этому весьма способствовала Француз­ская коммунистическая партия.

Эти манифестации, представляв­шие собой первый шаг к установле­нию фашистской власти во Фран­ции, стали поворотной датой в размышлениях ФКП, которая оп­ределенное время посвятила об­суждению опыта Германии, где вплоть до прихода Гитлера к вла­сти у немецких коммунистов был лозунг «Германия Советов, Совет­ская Германия» в качестве ближай­шей стратегической цели (!), тогда как социал-демократия считала (как писала ее газета «Форвертс»), что все эти действия бессмыс­ленны, поскольку Гитлер пришел к власти законным путем, и что «так­тический здравый смысл подсказывает ждать».

То, что не удалось сделать Гер­манской коммунистической пар­тии, а ранее итальянской, а имен­но: скоординировать свою страте­гию и тактику с реальной ситуа­цией в Германии и в Италии, где фашизм, финансируемый крупной буржуазией (Круппом, Тиссеном и др.), получил поддержку средних слоев и более или менее значитель­ной части рабочего класса, — надле­жало сделать ФКП.

Ее генеральный секретарь вы­двинул новую стратегию — един­ство действий с социалистами, а также со всеми слоями населения, которым был дорог социальный прогресс, мир, демократические

116

свободы и в силу этого ненавистен фашизм.

Эмиссар, посланный в связи с этим в Нант, пытался вплоть до самого утра 29 октября добиться от генерального секретаря ФКП отмены назначенного и объявлен­ного в афишах на вечер этого дня митинга.

Нередко выполнявший по­добные деликатные миссии, этот эмиссар — итальянец Джулио Черетти, по псевдониму Поль Аллар, после второй мировой войны став­ший сенатором-коммунистом от Флоренции, — привез соответствую­щее послание от Тольятти, члена Исполкома Коминтерна.

Но Морис Торез пренебрег по­сланием и выдвинул на митинге знаменитую триаду: «Хлеб, Мир, Свобода».

На следующий день Тольятти передал Торезу: «Правильно!» Что практически аннулировало посла­ние, которое Комминтерн просил Тольятти передать генеральному секретарю ФКП.

С этой поры ход событий уско­рился.

Возникло Народное объедине­ние.

Появившееся в чрезвычайно сложной обстановке Народное объединение (временное название Народного фронта) представляло собой коалицию, включавшую, по­мимо четырех политических пар­тий — ФКП, СФИО, партии радика­лов и группы различных социали­стов, — также рабочие профсоюзы — Всеобщую конфедерацию труда (ВКТ) и Унитарную всеобщую кон­федерацию труда (УВКТ), еще не объединенные (но в 1936 году они сольются в новую ВКТ), и другие организации, такие, как Амстердам-Плейельское движение (со­зданное в 1932 году в ответ на при­зыв Анри Барбюса и Ромена Роллана преградить дорогу фашизму), Комитет бдительности антифа­шистской интеллигенции, во главе которого стояли известные ученые Поль Ланжевен и Поль Риве и фи­лософ Ален.

Эта коалиция проложила дорогу к победе Народного фронта на вы­борах в мае 1936 года, а также к кратковременному улучшению от­ношений между двумя Интерна­ционалами. Заключение Лондон­ского соглашения усилило, одна­ко, скрытую напряженность между ними.
Миражи и тупики
Изобилующая спорами и взаим­ными обвинениями — неизбежными, если учесть ставку в завязавшей­ся борьбе, — история взаимоотноше­ний двух рабочих Интернациона­лов в связи с проблемами Испан­ской войны заслуживает того, что­бы ей посвятили отдельный труд.

В ожидании, пока за эту работу возьмется какой-нибудь скрупу­лезный исследователь, нам необхо­димо попытаться здесь, с одной стороны, выделить главные ас­пекты темы, а с другой — вкратце восстановить ход событий.

Прежде всего хочу отметить, что Коммунистический интернационал сосредоточил все свои усилия на оказании помощи Испании во всех



Слева направо: крупнейший французский ученый Поль Ланжевен, сопредседатель с Андре Мальро Всемирного комитета по борьбе против войны и фашизма, профсоюзный лидер Эжен Энаф (ВКТ), секретарь ЦК ФКП Жак Дюкло и Жан Жиромский, лидер левого крыла СФИО.

117

Иначе повел себя Социалистиче­ский интернационал. Он разделил­ся на большинство, остававшееся вплоть до конечного поражения ре­спубликанцев ярым сторонником «невмешательства», и меньшин­ство, неутомимо боровшееся за от­мену соглашения о невмешатель­стве.

Сторонники большинства были не только среди тех, кто, подобно Леону Блюму или П. А. Спааку, занимал во Франции и Бельгии правительственные посты, но и среди видных лейбористов Англии, которые, хотя они и были в оппозиции, поддерживали, по примеру Уолтера Ситрина и Эрнеста Бевина, принцип «невмешательства» в силу своего животного антиком­мунизма, который побуждал их рассматривать правительство На­родного фронта в Испании как во­енное орудие коммунизма, хотя ис­панские социалисты занимали в этом правительстве ключевые по­сты.

Что касается меньшинства, то в его число входили как социалисты, занимающие высокие правитель­ственные посты (например, в ре­спубликанской зоне в Испании), так и лица, представляющие раз­личные социалистические течения, такие, как Пьетро Ненни (Итальян­ская социалистическая партия), Жиромский (лидер левого крыла СФИО), Юлиус Дёйч (Социал-демократическая партия Австрии).

С другой стороны, Исполком Социалистического интернациона­ла не был однородным органом.

Таким образом и получилось, что бельгиец Луи де Брукер, быв­ший его председателем с 1936 по 1939 год, выступая от имени Ис­полкома, говорил на языке боль­шинства, а выражая собственное мнение, переходил на совсем иной язык.

Отсюда бесконечные двусмыс­ленности и несоответствия, вводив­шие в заблуждение бесчисленных социалистов-активистов, враждеб­но относившихся к политике «не­вмешательства»; в своей деятель­ности они руководствовались ложными надеждами, неизбежно кон­чавшимися разочарованием.

Что касается Коммунистическо­го интернационала, то, несмотря на многочисленные его попытки во время испанского конфликта найти основу для единства действий с ру­ководителями Социалистического интернационала, это ему так и не удалось.

Неудивительно, что в известном смысле история их отношений на­поминала ход трагедии, главные герои которой в силу предопреде­ления никак не могут соединиться.

В данном случае один из главных героев был полностью во власти своих миражей — фикции «невмеша­тельства» и страха перед европей­ским конфликтом; — в то время как другой тщетно заклинал его от­крыть глаза на реальный мир.

Теперь я бегло, не вдаваясь в де­тали, расскажу о взаимоотноше­ниях двух Интернационалов.

Если Коминтерн только в конце сентября 1936 года обратился к Со­циалистическому рабочему интер­националу с предложением со­вместных действий для оказания помощи Испанской республике, чья участь в этот момент вызывала серьезные опасения ввиду летних военных неудач и последствий по­литики «невмешательства», то коммунистические партии Запад­ной Европы и прежде всего фран­цузские коммунисты уже в начале августа 1936 года развернули ши­рокое движение солидарности с ис­панским народом.

Они придали ему начальную ор­ганизационную структуру, полу­чившую наименование Европей­ская конференция в защиту Испан­ской республики и мира.

Эта конференция открылась в Париже 13 августа 1936 года. В ней принимали участие более двухсот делегатов, прибывших со всех кон­цов Европы.

На этой конференции была со­здана Международная комиссия по информации и координации помо­щи Испании.

В эту комиссию вошли наряду с такими выдающимися прогрес­сивными деятелями, как ученый Поль Ланжевен и блестящий фран­цузский университетский препода­ватель и председатель Лиги прав человека Виктор Баш, социалисти­ческие лидеры, противники Лон­донского соглашения, такие, как Луи де Брукер (председатель Ис­полкома Социалистического интернационала), бельгийский социа­лист-ветеран Вандервельде (ми­нистр бельгийского правительства, не замедливший отказаться от своего поста), Камиль Гюисманс (бургомистр-социалист Антверпе­на), патриарх СФИО Брак, своим авторитетом поддерживавший ле­вое крыло, Филипп Ноэль-Бекер и Элен Уилкинсон, влиятельные де­путаты-лейбористы, Георг Брантинг, шведский сенатор-социалист, несколько членов палаты лордов — герцогиня Атольская, лорд Фаррингтон и лорд Листоуэл, высшие сановники англиканской церкви — настоятель Кентерберийског о со­бора Хьюлетт Джонсон, архиепи­скоп Йоркский и др.

Это движение солидарности не ограничилось Западной Европой. Вскоре оно распространилось на Американский континент, Азию и даже далекую Австралию.

Что касается Социалистического интернационала, принявшего сто­рону соглашения о невмешатель­стве (чьими адвокатами и стали по примеру Леона Блюма представители

118

большинства), то он сразу же отказался от участия в каких-либо акциях, за исключением акций чи­сто гуманного характера: сбора средств, посылки медикаментов, продовольствия и т. д.

Перед лицом столь серьезной угрозы Коминтерн, до сих пор не поддерживавший прямых контак­тов с Социалистическим интерна­ционалом, в конце сентября напра­вил последнему предложения, целью которых было установление единства действий рабочего класса в международном масштабе.

Эти предложения составляли программу из четырех пунктов.

Прежде всего, разоблачение мни­мого нейтралитета фашистских го­сударств — Третьего рейха, муссолиниевской Италии, салазаровской Португалии, — которые стали систе­матически нарушать нейтралитет сразу же после заключения Лондон­ского соглашения, под которым стояли их собственные подписи.

Во-вторых, разработка плана борьбы в Германии, Италии и во всем мире против поставок оружия мятежникам.

В-третьих, развертывание кампа­нии по оказанию помощи испан­скому народу.

И в-четвертых, требование сво­боды перевозок и коммуникаций для Испанской республики, а также вербовка среди рабочих всех стран добровольцев, получивших во вре­мя военной службы хотя бы мини­мальную подготовку, и отправка их на республиканскую террито­рию.

Уполномоченные Исполкомом Коминтерна Морис Торез и Мар­сель Кашен предложили руководи­телям Социалистического интерна­ционала собрать общее совещание, с тем чтобы обсудить эти предло­жения.

14 октября они встретились с председателем Социалистического интернационала Луи де Брукером и генеральным секретарем ав­стрийцем Фридрихом Адлером.

Де Брукер, получивший точные инструкции, отклонил от имени Социалистического интернациона­ла предложение о созыве общей с Коминтерном конференции.

Коминтерн, решив не мириться с неудачей, возвращался к этому во­просу 25 октября, 7 ноября и 28 де­кабря 1936 года, пытаясь завязать диалог с Социалистическим интер­националом.

Эти три новых предложения, продиктованных необходимостью общих действий, были все откло­нены.

Решив действовать в одиночку, несмотря на внутренние разногла­сия, Социалистический интерна­ционал вынужден был, однако, вне­сти в повестку дня своих офи­циальных дебатов испанскую про­блему, которой героическая оборо­на Мадрида придала эпические масштабы.

Поэтому Социалистический ин­тернационал созвал в Лондоне ме­ждународную конференцию, по­священную Испании.

Открылась она 10 марта 1937 го­да, когда битва под Гвадалахарой уже два дня была в полном раз­гаре.

Благодаря участию испанской социалистической партии, предста­вленной лидерами всех ее течений, уже на первом заседании стало яс­но, что дискуссия не будет носить академического характера, что она будет столь же горячей, как и конфликтной.

Испанские социалисты, незави­симо от того, принадлежали ли они к центру, левому или правому кры­лу ИСРП, уже несколько месяцев горели нетерпением, даже гневом в связи с неоднократными отказами Социалистического интернациона­ла обсудить принцип «невмеша­тельства».

В ответ на каждую их просьбу прислать республиканцам оружие, а не порошковое молоко Социали­стический интернационал отмалчи­вался или отвечал отказом.

Самой большой уступкой со сто­роны Социалистического интерна­ционала и Международного объ­единения профсоюзов (социалисти­ческой ориентации) было то, что они побуждали социалистов-акти­вистов ехать в Испанию и вступать там в интернациональные бри­гады, в рядах которых они сража­лись плечом к плечу с доброволь­цами — членами других политиче­ских партий.

Короче говоря, в целом действия Социалистического интернациона­ла ограничивались в общих чертах принятием резолюций, выражаю­щих симпатии к Испанской респу­блике.

Ввиду подобного положения Хименес де Асуа, умеренный социа­лист, юрисконсульт по образова­нию, дошел до того, что заявил руководству ИСРП: «Самые видные лидеры Лейбористской партии, прежде чем высказаться и занять позицию в каком-либо ме­ждународном вопросе, узнают, ку­да дует ветер в Форин оффис».

Что касается тред-юнионов, то в сентябре 1936 года они одобрили под влиянием сэра Уолтера Ситрина принцип «невмешательства»,

119

но развернувшиеся в них дебаты были столь бурными, что вынуди­ли конгресс Лейбористской пар­тии, собравшийся несколько не­дель спустя (5-9 октября 1936 го­да), определить свою позицию по отношению к Испанской республи­ке.

Сколь бы интересной ни была подобная отстраненность, она, однако, ничего не изменила в поло­жении дел по существу.

В определенном смысле она да­же устраивала самых влиятельных руководителей Социалистического интернационала, таких, как ав­стриец Фридрих Адлер и бельгиец Вальтер Шевенель, не желавших никаких перемен в существующем статус-кво.

Впрочем, не обошлось без неко­торых осложнений: так, в начале 1937 года один из патриархов Со­циалистического интернационала, Эмиль Вандервельде, враждебно относившийся к политике «невме­шательства», демонстративно вы­шел из бельгийского правитель­ства, чтобы тем самым выразить несогласие со своими коллегами и громогласно заявить, что пора по­кончить со всяким лавированием и жалкими уступками. В письме к Леону Блюму Вандервельде поста­вил перед ним жгучий вопрос:

«До каких пор смехотворная бес­пристрастность будет претендо­вать на сохранение равновесия ме­жду законным правительством дружественного народа и мятежни­ками 1936 года?»

Это положение вещей требует куда более глубокого анализа, но мы не можем предпринять его за недостатком места.

Тем не менее оно объясняет, почему руководители ИСРП, при­бывшие в Лондон в марте 1937 года для участия в международной конференции, посвященной Испа­нии (на которую собрались самые видные деятели Социалистическо­го интернационала), увидели здесь возможность нанести решительный удар, тем более что началась бит­ва под Гвадалахарой.

Обращаясь к этому ареопагу в качестве министра иностранных дел испанского правительства — к тому же он был лидером левого крыла ИСРП, — Хулио Альварес дель Вайо сразу же перевел дебаты в международное русло.

Мадриду, сказал он вкратце, не­посредственно угрожают четыре итальянские моторизованные ди­визии генерала Роатты, рвущиеся к столице, что является явным нару­шением так называемого нейтра­литета со стороны фашистской Италии. Так неужели же конферен­ция допустит совершиться этому наступлению и никак не прореаги­рует на это?

То был настоящий ультиматум и критическое напоминание о пози­ции, одобренной Социалистиче­ским интернационалом, который в ходе конференции, состоявшейся в Париже в декабре 1936 года, одо­брил текст, утверждающий его во­лю оказать помощь Испании, — текст, оставшийся мертвой буквой.

Несколько месяцев спустя, в ию­ле 1937 года, говоря именно об этом вопросе, Мануэль Кордеро заявит Исполнительному комитету ИСРП, собравшемуся в Валенсии, дословно следующее:

«Решения Англии в дипломати­ческом плане явно давят на Социа­листический интернационал и Ме­ждународное объединение проф­союзов. Такова печальная реаль­ность».

Рамон Ламонеда, секретарь со­циалистической партии, скажет об этом так:

«Я настроен весьма пессимисти­чески относительно решений, ко­торые будут приняты нашими то­варищами из Социалистического интернационала и Международно­го объединения профсоюзов, осо­бенно из этого последнего, по во­просу какой бы то ни было помощи Испании, которая бы их связала хотя бы в ничтожной степени... По­ка оба этих Интернационала будут считать, что любая перемена пой­дет им во вред, они будут отсту­пать и держаться в русле английской дипломатии, чья позиция ха­рактеризуется непониманием и без­различием».

Гонсалес Пенья, лидер социали­стов Астурии, в 1934 году пригово­ренный к смерти, один из помощ­ников Прието (правое крыло ИСРП), в ходе того же заседания Исполнительного комитета ИСРП осудил поведение Леона Блюма, которое он охарактеризовал в сле­дующих ярких словах:

«Он обнимает нас, покрывает нас поцелуями, обливается слеза­ми, но что касается результатов, они явно негативны».

Возвращаясь к мартовской кон­ференции 1937 года, следует доба­вить, что после выступления Хулио Альвареса дель Вайо другой видный испанский социалист, Паскуаль Томас, генеральный секре­тарь ВСТ, предложил делегатам Социалистического интернациона­ла и Международного объединения профсоюзов созвать всемирную конференцию по испанскому во­просу, в которой приняли бы уча­стие не только представители этих обоих Интернационалов, но и представители Коминтерна, советских профсоюзов (ВЦСПС) и американ­ских профсоюзов (КПП и АФТ).

Призыв испанских социалистов произвел на ассамблею огромное впечатление, тем более что к нему присоединился голос Леона Жуо, генерального секретаря Всеобщей

120

конфедерации труда, чья принад­лежность к французской социали­стической партии ни для кого не была секретом.

Шло ли дело к сближению пози­ций Социалистического интерна­ционала и Коминтерна? Был мо­мент, когда можно было так по­думать.

Но как только сэр Уолтер Ситрин, лидер тред-юнионов, заявил, что единство действий «нежела­тельно», а Эрнест Бевин, другой тред-юнионистский лидер (после второй мировой войны ставший министром иностранных дел), рез­ко заявил, что британское рабочее движение не допустит, чтобы на его стратегию и тактику «оказыва­ла влияние Испанская война», ста­ло очевидным, что конференция ничего не даст, хотя она и породи­ла определенные надежды. И это нашло свое отражение в редакции заключительной резолюции, пред­ставлявшей собой почти неиз­менный вариант тех выражений симпатии, с которыми Социали­стический интернационал до сих пор обращался к ИСРП.

Испанские социалисты тяжело пережили отказ в ответ на их при­зывы о помощи и покинули Лон­дон в мрачном настроении, затаив недобрые чувства к Лейбористской партии и тред-юнионам.

Один из них, Уэртас, впослед­ствии заявил, что с ними обошлись «как с нищими, выпрашивающими милостыню с протянутой рукой».

Отзвуки бурных дебатов, имев­ших место на этой конференции, распространились далеко за пре­делы ИСРП. Многие испанские ре­спубликанские газеты выступали с яростными обвинениями в адрес руководителей Социалистического интернационала.

Газета «Кларидад», орган ВСТ, потребовала, чтобы Социалистиче­ский интернационал «выполнил до конца свой долг», и добавила, что для испанцев нет никакого прока в тех «слезах, что проливают над их участью».

Левые республиканцы (то есть партия Мануэля Асаньи, президен­та республики) высказывали свое мнение не менее пылко.

Их орган газета «Политика», вы­держивая в целом умеренный тон, писала:

«Мы не понимаем, как могут ру­ководители великого международ­ного рабочего движения забыть о своем долге в отношении испанско­го народа и как они могут прибе­гать к примитивным и ложным предлогам, чтобы не оказать ему помощи, в которой он нуждается. Мы никогда не забудем имена та­ких псевдовождей, как Ситрин, Ад­лер и Шевенель, которые пошли против воли и стремлений на­родных масс во всем мире».

Со своей стороны Коммунисти­ческий интернационал, решивший, несмотря на эту неудачу, во что бы то ни стало провести в жизнь идею общих действий по оказанию по­мощи Испании, предложил пред­ставителям 21 коммунистической партии собраться в Париже, с тем чтобы изучить вопрос, стоявший отныне в повестке дня, — вопрос о единых действиях в защиту Испан­ской республики.

Это совещание состоялось в сто­лице Франции 21 апреля 1937 года.

Оно изучило различные виды об­щих действий в зависимости от си­туации в каждой отдельно взятой стране и приняло решения, соглас­но которым, например, в фашист­ских Германии и Италии были осу­ществлены акты саботажа на во­енных заводах, сборы денежных средств в помощь испанскому на­роду и т. п., а в демократических странах были предприняты общие действия, однако фрагментарные.

Между тем Социалистический интернационал не остался без­участным к раздражению, а то и гневу, выражаемому в его нацио­нальных секциях по поводу бездей­ствия, которое он проявлял, при­мкнув к политике «невмешатель­ства», навязанной ему тори с авгу­ста 1936 года. Поэтому он принял решение послать в Испанию двух своих лидеров, которые до сих пор выказывали себя твердыми привер­женцами доктрины «невмешатель­ства».

Эти лидеры, секретарь Социали­стического интернационала Фрид­рих Адлер и Вальтер Шевенель, в апреле 1937 года отправились в Ва­ленсию, где в ходе многочис­ленных бесед с представителями партий Народного фронта они смогли убедиться, что, несмотря на ущемление международных прав республики, испанцы не приуныли, они создают новые общественные институты и полны решимости продолжать сопротивление.

Их пригласили побывать в ин­тербригадах, и там Адлер и Шеве­нель приветствовали добровольцев Свободы.

Обращаясь к бойцам 14-й интер­бригады, Фридрих Адлер в импро­визированной речи сказал:

«Добровольцы из разных стран явили образец единого фронта, до­стойный подражания». Это было нечто новое в устах человека, ко­торый, как только мог, торпедиро­вал все поступавшие к нему пред­ложения по созданию «единого фронта».

Что касается Вальтера Шевенеля, то, узнав от солдат франко-бельгийского батальона, как плохо

121

«Товарищи! Я здесь клянусь, что вы получите оружие!»

Означали ли эти слова Адлера и Шевенеля перемену в позиции Со­циалистического интернационала?

Или же, взволнованные этой встречей, которая открыла им гла­за на те трудности, с которыми сталкивались бойцы интербригад, оба лидера дали волю своим чув­ствам?