Основная позиция Франции и ее конъюнктурные колебания

Была ли временами противоре­чива эта позиция?

Да, безусловно.

Но подобные эпитеты, как бы ни подходили они для описания, со­всем не годятся для общего анали­за этого сложного периода накану­не второй мировой войны.

Здесь необходимо подавить соб­ственные чувства и отважиться ска­зать, что ответственность этих ру­ководителей, которые, разумеет­ся, не желали ни победы Франко, ни стратегического окружения Франции, была в определенном смысле куда больше, нежели ответ­ственность тори вроде С. Болдуи­на и Н. Чемберлена, ненавидевших и испанский Народный фронт и французский Народный фронт, одержавшие победу на выборах соответственно в феврале и мае 1936 года.

Эти политические лидеры ответ­ственны перед историей главным образом в том, что действовали во­преки принципам, ими же провоз­глашаемым.

Убежденные антифашисты, они остались глухи к призывам испан­ских антифашистов, которые, опи­раясь на подписанное в 1935 году международное соглашение, тре­бовали соблюдения права прави­тельства Народного фронта закупать оружие во Франции, чтобы защитить себя от агрессии между­народного фашизма.

Сторонники установления в Ев­ропе системы коллективной безо­пасности, они позволили обойти себя британским консерваторам, которые, угрожая разрывом англо-­французского союза, основанного на Локарнских договорах, навяза­ли французским лидерам роль ини­циаторов заключения соглашения о невмешательстве, нанесшего смертельный удар по самому поня­тию помощи стране, ставшей жерт­вой агрессии.

Ответственные за безопасность Франции, они не поняли, что, усту­пая нажиму Великобритании, они отнюдь не укрепляли англо-фран­цузский союз и мир в Европе, а, на­оборот, ослабляли этот союз и подрывали мир.

Ведь с одной стороны, Англия столько же нуждалась во Франции, сколько Франция в Англии; а с другой стороны, опасность войны возрастала, вместо того чтобы от­даляться, как полагали некоторые.

Почему же французские лидеры вели себя таким образом?

На такого рода вопросы, какими бы законными они ни были, можно дать лишь частичные ответы.

В качестве такого ответа, имею­щего ограниченное значение, мож­но указать на роль личности в ис­тории, которая, как известно, является лишь выразителем глубо­ких процессов, происходящих в жизни.

И действительно, именно в тол­ще политической, социальной и экономической жизни Франции тридцатых годов следует искать подлинные причины извращенного поведения французских лидеров.

Что же можно узнать, изучая эту жизнь?

Прежде всего то, что Франция Народного фронта по отношению к испанской проблеме была разде­лена на два лагеря.

С одной стороны, социалисты, коммунисты и радикалы усматри­вали в результатах майских выбо­ров 1936 года во Франции прибли­жение глубоких преобразований, и, придерживаясь далеко не одина­ковых мнений по целому ряду про­блем, они все желали поражения Франко в Испании, усмирения дер­жав «оси» и победы республикан­цев.

Для миллионов трудящихся — ра­бочих, мелких крестьян, чиновни­ков и служащих, проголосовавших за Народный фронт, — существовал своего рода общий знаменатель сердца этих людей бились в унисон с сердцами их испанских братьев.

Конечно, не все они хотели такой революции социалистического ти­па, как в Испании, но даже сама мысль о том, что испанский На­родный фронт может быть разда­влен интервенцией международно­го фашизма, была для них нестер­пимой.

Какими бы мощными ни были силы, вошедшие во Франции в На­родный фронт и поддерживавшие его своими действиями, они от­нюдь не обладали всей полнотой реальной власти; решения по-прежнему зависели от пресловутых «200 семейств» — и это несмотря на победу на майских выборах 1936 года.

Существовала и другая половина Франции, проголосовавшая против программы Народного фронта и

105

Однако эта половина Франции не была однородной. Ее социаль­ный состав мало изменился после революции 1848 года.

Она объединяла в своих рядах весьма многочисленный мелкий люд, сельский и городской, мел­ких торговцев, которым крупная и средняя буржуазия, уже подчи­нившая их себе благодаря находив­шимся под ее экономическим контролем средствам массовой инфор­мации (пресса, радио), беспрестан­но твердила, что испанский «Не­годный фронт» (Frente crapular — словцо, сорвавшееся с утонченного пера генерала да Кастельно) — это ад. И что в конечном счете «лучше победа Гитлера, чем победа На­родного фронта». А в Испании со­ответственно лучше победа Фран­ко.

Если в конечном счете «невмеша­тельство» (означавшее фактически для испанских республиканцев за­прет на закупку оружия во Фран­ции) вошло в историю под эгидой Леона Блюма, то произошло это потому, что французские правые, враждебные как испанскому, так и французскому Народному фронту, взяли верх над массами, которые остались верны своему выбору в мае 1936 года, но были не в состоя­нии предотвратить перемену пози­ции главы правительства.

Здесь возникает один вопрос.

Как объяснить в этих условиях то, что Леон Блюм, сначала вос­хвалявший достоинства соглаше­ния о невмешательстве — которое, если послушать его, должно было спасти одновременно Испанскую республику от вмешательства ме­ждународного фашизма в ее вну­тренние дела и европейский мир,­ затем фактически отступил от святейших принципов Лондонского соглашения (официально их не от­рицая), временами способствуя то­му, что сам называл в то время «гибким невмешательством»? Если «гибкое невмешательство»

106

Первый таков. Прежде чем вступило в силу соглашение о невмеша­тельстве, ставшее синонимом по­стыдного и непристойного фарса, половина Франции, одураченная в августе 1936 года поспешным его подписанием в Лондоне, приняла участие под руководством ФКП, левого крыла социалистической партии, левых радикалов и ВКТ в целом ряде выступлений против «невмешательства», о чем мы рас­скажем далее.

Правительство вынуждено было считаться с этими выступлениями.

Они охватили всю Францию; об их размахе и боевом характере по­зволяют судить фотографии того времени. Эти выступления привели

107

к организации солидарности с рес­публиканской Испанией, выражав­шейся в самых разнообразных фор­мах, начиная с отправки медика­ментов и съестных припасов граж­данскому населению республикан­ской зоны и кончая формирова­нием знаменитых интернациональ­ных бригад.

Вторым фактором, приведшим Леона Блюма к «смягчению» прин­ципов «невмешательства» до 30 фе­враля 1937 года, были непрерыв­ные международные скандалы, вы­зываемые вопиющими нарушения­ми Лондонского соглашения его фашистскими участниками — гитле­ровским Третьим рейхом и муссолиниевской Италией.

Первый из этих скандалов разра­зился в сентябре 1936 года, когда не успели еще высохнуть чернила подписей под этим соглашением.

Своего апогея они достигли в ян­варе 1937 года, когда в южной Ан­далусии высадилось несколько итальянских моторизованных ди­визий.

Ввиду неопровержимых веще­ственных доказательств этой ин­тервенции, которые министр ино­странных дел Хулио Альварес дель Вайо продемонстрировал с три­буны Лиги наций, Леон Блюм со­здал 30 сентября 1936 года группу под руководством двух преданных ему помощников — Винсента Ориоля и Жюля Мока, а также Пьера Кота, министра авиации, левого радикала, выделив им в помощь начальника своего кабинета Жана Мулена, будущего председателя Национального совета Сопротив­ления.

Миссия этой группы состояла в том, чтобы при помощи тщательно отобранных таможенников-социа­листов переправлять через пире­нейскую границу транспорты с оружием, полученным из раз­личных источников и предназначенным для республиканцев.

Почти пять месяцев существова­ла эта необычная ситуация, позво­лявшая испанским правитель­ственным войскам пополнять арсе­нал вооружения, жестоко постра­давший в битве за Мадрид.

21 февраля 1937 года Леон Блюм отдал распоряжение закрыть гра­ницу, и «подпольная железная до­рога» Париж-Барселона переста­ла функционировать.

Причина, на которую ссылался председатель совета министров Франции в оправдание этой меры, — она помешала республиканцам ме­сяц спустя развить их контрнаступ­ление под Гвадалахарой из-за не­хватки боеприпасов и запаса ору­жия — состояла в следующем: Франция дала свое согласие на ме­ждународный контроль, осущест­вление которого возлагалось на группы «наблюдателей» вдоль всей испанской границы, и «нужно со­блюдать правила игры».

Несчастье состояло в том, что это вновь была игра одураченных.

И действительно, на протяжении этих четырех месяцев 1937 года, по­ка пиренейская граница оставалась закрытой, державы «оси» пере­правляли в Испанию морским пу­тем оружие и войска, благодаря ко­торым Франко смог развернуть свое наступление на севере Испа­нии.

Такое положение сохранялось до захвата франкистами в конце июня Страны Басков, совпавшего по времени с падением правительства Леона Блюма (23 июня 1937 года).

Поэтому транспорты советского оружия и оружия из других стран, которые не удалось провезти через Францию в этот период, пришлось подвергнуть риску плавания в За­падном Средиземноморье и в Би­скайском заливе, где шныряли подводные лодки «неизвестной нацио­нальной принадлежности», кото­рых никак не могли заметить сто одиннадцать «наблюдателей» (на­ходившихся на борту английских, французских, итальянских и гер­манских военных кораблей, патру­лировавших в этих водах; боль­шинство этих наблюдателей были профранкистски настроенные гол­ландцы), как если бы речь шла о «кораблях-призраках» из ганзей­ских легенд.

Узнав о трагедии Страны Ба­сков, где легион «Кондор» «про­славился» бомбардировкой Герники и обстрелом вцепившихся в землю баскских батальонов, и осоз­нав, что их вновь обвели вокруг пальца, французские руководите­ли, сформировав второе правитель­ство Народного фронта во главе с умеренным радикалом Камилем Шотаном и Леоном Блюмом в качестве вице-председателя совета министров, приняли решение вновь негласно открыть пиренейскую гра­ницу.

Какое-то время она оставалась открытой, затем ее закрыли, потом она была вновь тайно открыта с ноября 1937 по январь 1938 года, после чего границу снова закрыли и открыли 12 марта 1938 года, на­кануне падения кабинета Шотана и вступления гитлеровских войск в Вену.

Кризис, вызванный аншлюсом, повлек за собой кратковременное возвращение Леона Блюма на пост главы коалиционного правитель­ства, состоявшего из социалистов и радикалов.

В эти дни лидер СФИО, которо­го и день и ночь мучило положение республиканской Испании, смо­трел весьма неодобрительно на усилия Англии повести переговоры с союзниками Франко.

108

«К чему это привело? А вот к че­му: теперь считают вполне есте­ственным, что итальянские войска сражаются [в Испании. — Ж. С], по­лагают, что Муссолини делает Чемберлену и делу мира огромную уступку, согласившись оставить там эти войска лишь до победы Франко».

В условиях этой крайне ослож­нившейся обстановки Леон Блюм срочно созвал Постоянный коми­тет национальной обороны.

Жюль Мок приводит в своей книге список участников этого со­вещания и рассказывает об имев­ших там место дебатах.

На нем присутствовали Леон Блюм, Даладье (военный ми­нистр), Поль-Бонкур (новый ми­нистр иностранных дел, сменив­ший на этом посту Ивона Дельбоса), Кампенки (министр морского флота), Ги Ла Шамбр (министр авиации, сменивший на этом посту Пьера Кота), маршал Петен, гене­рал Гамелен (начальник генераль­ного штаба), начальник морского генерального штаба вице-адмирал Дарлан, начальник генштаба воз­душного флота генерал Вийемен и другие.

На повестке дня стояло два во­проса.

Первый касался «оказания помо­щи Чехословакии в случае герман­ской агрессии». Здесь мы не будем о нем говорить.

Вторым стоял вопрос о «вмеша­тельстве в Испании».

Дебаты по этому второму вопро­су начались с вопроса Леона Блю­ма, обращенного к Постоянному комитету национальной обороны.

Вопрос был поставлен следую­щим образом:

«Каким образом могли бы мы вмешаться в испанские дела?

Каким образом могли бы мы предъявить генералу Франко такой примерно ультиматум: „Если в те­чение 24 часов вы не откажетесь от помощи иностранных войск, Фран­ция возвращает себе свободу дей­ствий и оставляет за собой право принять любые меры вмешатель­ства, какие она сочтет необхо­димыми”».

В своем рассказе о заседании 16 марта Жюль Мок утверждает, что вопрос Леона Блюма «вызвал це­лую бурю».

Гамелен, рассказывает он, за­явил, что «для подобной игры» по­требовался бы миллион человек и что ввиду отсутствия мобилиза­ционного плана для юго-запада по­требуется всеобщая мобилизация.

Что касается генерала Вийемена, то он уточнил, «что для разверты­вания авиации потребовалось бы мобилизовать резервистов, а сле­довательно, раскрыть наши моби­лизационные возможности, а это имело бы смысл лишь в том слу­чае, если бы мы решили идти до конца, вплоть до войны».

По словам все того же Жюля Мока, Леон Блюм, завершая дис­куссию, констатировал, «что лю­бая операция в Испании потребует приведения в действие прикрытия».

Жюль Мок добавляет: «Таким образом... зондаж министров... на­толкнулся на осторожность, если не сказать больше, военных».

В связи с дебатами в Постоян­ном комитете национальной обо­роны хотелось бы еще добавить, что Леон Блюм разделял мнение французского военного атташе в Барселоне подполковника Анри Мореля о своевременности подоб­ного вмешательства.

Однако различные свидетельства об этом совещании, которыми мы располагаем, расходятся между со­бой.

Согласно одним, Леон Блюм сам назвал цифру — три дивизии — для сил французского вторжения в Испанию.

Согласно другим, это генералы из генштаба определили такую численность сил вторжения, а пред­седатель совета министров якобы лишь упомянул о ней.

Ввиду отсутствия официальных документов невозможно решить этот спор в чью-либо пользу.

Ограничусь лишь тем, что приве­ду здесь ответ явного и убежденно­го монархиста Анри Мореля Леону Блюму. В подлинности этого отве­та не приходится сомневаться:

«Господин председатель! Могу сказать вам только одно: король Франции объявил бы войну!»

Что он хотел этим сказать? Что король Франции не устрашился бы войны? Или что он воспользовался бы такой угрозой, чтобы устранить ситуацию, ставшую нетерпимой для безопасности самой Франции?

Придется ограничиться догадка­ми.

В действительности ни бесчис­ленные массы тех, кто боролся во Франции против соглашения о не­вмешательстве, ни испанские ре­спубликанцы не требовали столь многого ни от Постоянного коми­тета национальной обороны, ни от Леона Блюма.

Основное требование испанских республиканцев, выраженное гла­вой испанского правительства док­тором Хуаном Негрином предсе­дателю французского совета мини­стров во время его короткого визи­та в эти дни, можно резюмировать в одной фразе: «Раз навсегда от­кройте границу и продавайте нам оружие!» За все время своих иссле­дований, посвященных Испанской войне, я не нашел ни малейшего на­мека на просьбу о вооруженном вмешательстве французского пра­вительства.

Что касается ФКП, левых социа­листов и радикалов типа Пьера Ко­та, то их кампания за оказание по­мощи Испанской республике ни­когда не касалась такой возможно­сти.

Их действия имели своей целью, не прибегая к французскому вооруженному

109

вмешательству, поло­жить конец неравенству положе­ния, когда Франко получал все виды вооружения, в которых он нуждался для своих наступа­тельных операций, в то время как Народная армия оказалась в зави­симости от случайностей открытия или закрытия границы, в зависимо­сти от умонастроения тех, кто, за­нимая высокие посты в Париже, волен был принимать эти решения, которые (это недостаточно до сих пор отмечали) делали весьма про­блематичным планирование лю­бой стратегической операции ши­рокого масштаба.

Если для республиканцев эти све­дения обернулись пустым звуком, то совсем по-другому обстояло де­ло с французской правой прессой, которая ухватилась за них, как и Форин оффис.

Так, например, «Журналь дэ деба», если ограничиться только ею, повела кампанию против «отправ­ки (!) трех французских дивизий в Каталонию», словно шла речь об официально принятом решении.

Что касается Форин оффис, то он, используя представившийся случай затянуть узду Лондонского соглашения, дал понять Леону Блюму, что, если Франция решится на военное вмешательство в Испа­нии, это будет означать конец их союза и изоляцию Франции в слу­чае ее войны с державами «оси».

Спекуляция на необычном засе­дании Постоянного комитета на­циональной обороны врагов Ис­панской республики вызвала такой поток панических комментариев (так, Леон Байльби (Bailby) писал в «Жур»: «Победа Франко — это все­го лишь вопрос недель, а француз­ская военная интервенция в Испа­нию состоится несколько дней спу­стя после нее»; а «Эр нувель», орган правых радикалов, советова­ла «оставить республику без помо­щи, чтобы покончить с ней как можно скорее»), что возымела эф­фект бумеранга.

«Попюлер», ежедневная газета СФИО, мнения сотрудников редак­ции которой по вопросу о невме­шательстве разделились уже с лета 1936 года, выступила 19 апреля 1938 года против Лондонского со­глашения и его последствий.

К этому времени деятельность второго правительства Леона Блю­ма подходила к концу. Существо­вание его было эфемерным — всего 27 дней.

Его сменило правительство Даладье, в которое социалисты не во­шли. В нем «бык из Воклюза» со­вмещал пост председателя совета министров с обязанностями мини­стра «национальной обороны и войны» (!), в то время как Жорж Бонне, правый радикал, который будет проводить политику «умиро­творения» с таким усердием, как ни один из его предшественников, по­лучил портфель министра иност­ранных дел.

Это Даладье подписал в сентя­бре 1938 года мюнхенский диктат, а также изобрел на следующий день после начала военных дей­ствий (в сентябре 1939 года) пре­словутую и злосчастную «стран­ную войну», которая завершилась военной катастрофой Франции вес­ной 1940 года.

Его позиция в испанском вопро­се по сути ничем не отличалась от позиции предыдущих прави­тельств.

Даладье придерживался полити­ки «невмешательства» и тоже при­менял — по своему желанию — мучи­тельную и жестокую тактику, то от­крывая, то закрывая французскую границу.

С 17 марта по 13 июня 1938 года функционировала «подпольная же­лезная дорога» Париж - Барселона. Грузы с советским оружием и ору­жием, закупленным во Франции, беспрепятственно прибывали по назначению.

Франкистская пресса, узнав об этом, словно сорвалась с цепи, по­добно «Коррео де Бильбао».

Эта газета, одна из самых злоб­ных в мятежной зоне, разразилась бурным негодованием против «тле­творной атмосферы демократий». 10 мая 1938 года в редакционной статье она прославляла «славную шпагу Франко, который, освобож­дая Испанию, вместе с тем осво­бождает всю Европу от демократи­ческой мерзости».

Подобная проза, расцветшая пышным цветом весной 1938 года, образчики которой могли бы со­ставить единственный в своем роде глоссарий, показывает, до какой степени мятежники, хотя и похва­ляясь, боялись последствий даже частичного восстановления равно­весия в вооружении двух Испании.

К несчастью, «приступ твердой политики» у правительства Да­ладье длился недолго.

13 июня 1938 года железнодо­рожные и автомобильные перевоз­ки в республиканскую Испанию были неожиданно прекращены вследствие упорных демаршей сэра Невилла Чемберлена, который, бу­дучи одержим идеей «Пакта четы­рех», добился этого доказательства «доброй воли» французского пра­вительства по отношению к Гитле­ру и Муссолини.

Даладье пошел на это без коле­баний и закрыл границу примерно на шесть месяцев.

Это роковое для республиканцев решение имело своим следствием нарушение еще сохранявшегося не­прочного равновесия между двумя Испаниями.

Даладье открыл границу только в декабре 1938 года, когда итало-франкистское наступление на Ката­лонию набрало полную силу, а

110

Народная армия повсюду отступала к Барселоне.

Подвергшиеся воздушным бом­бардировкам, эти транспорты бы­ли частично уничтожены и бро­шены вдоль дорог.

Мне привелось с болью в сердце подсчитывать советские авиамо­торы, которых республиканцам так остро не хватало еще месяц назад: они лежали еще в своей упаковке по обочинам дорог.

В коллективном труде «Респу­блика и гражданская война в Испа­нии» под редакцией английского историка Реймонда Kappa, где со­браны различные исследования, по­священные испанскому конфликту, Роберт Вили (Whealey) подчерки­вает: «На следующий же день пос­ле падения Барселоны [то есть пос­ле 27 января 1939 года. — Ж. С] пра­вительство Даладье-Бонне под­держало Великобританию в ее по­литике, выдававшей Восточную Ев­ропу, а также Испанию на рас­терзание фашизму».

Эта политика нашла свое выра­жение в англо-итальянском мор­ском соглашении, которое предо­ставило Муссолини свободу дейст­вий в Западном Средиземноморье.

В том же исследовании Роберт Вили произносит настоящую обви­нительную речь против позиции британского правительства во вре­мя Испанской войны.

Исследователь заявляет, что он «был поражен той одержимой на­стойчивостью, с которой лидеры консерваторов пытались привлечь Италию и Германию к заключе­нию нового „Пакта четырех”»; он подчеркивает, что они «предопределили конечное поражение Испан­ской республики, даже если Фран­ция взяла на себя заключение пакта о невмешательстве, предусматри­вавшего эмбарго на оружие». Бо­лее того, он напоминает, что «с 4 декабря 1936 года по 8 октября 1938 года Великобритания выдви­нула не менее 13 проектов посред­ничества и прекращения военных действий», которые, само собой разумеется, не дали никакого ре­зультата, потому что ни Гитлер, ни Муссолини, ни Франко не собирались проводить их в жизнь.

Два самых суровых упрека, ко­торые он бросил в лицо британ­ским консерваторам, состояли в том, что они «покрывали итальян­ский и германский фашизм, оказы­вавший военную помощь испан­ским националистам», и «не задумываясь пожертвовали будущ­ностью Лиги наций». Что касается его оценки позиции французских правящих кругов на всем протяже­нии этого периода, она выразилась в одной, довольно презрительной фразе:

«В некоторые моменты Франция вела себя, как маленькая страна, зависимая от Великобритании». И добавляет: «Это в результате осла­било ее навсегда».

Здесь возникает вопрос, на ко­торый надо попытаться ответить.

Можно ли подсчитать количе­ство оружия (помимо советского), закупленного республиканцами во Франции и в других демократиче­ских странах Запада, используя для этого открытые для исследовате­лей архивы, хотя открыты они далеко не все, особенно французские?

Речь идет об оружии, прибыв­шем по назначению либо через пиренейскую границу, когда она бывала открыта, либо прямым морским путем, несмотря на мор­скую блокаду, установленную гер­манскими, итальянскими и фран­кистскими военными кораблями в Бискайском заливе и вдоль все­го Средиземноморского побережья Испании.

До сих пор невозможно было провести серьезный подсчет раз­личных видов вооружения — само­летов, танков, артиллерии, мино­метов, автоматического оружия, винтовок, так же как и соответ­ствующих боеприпасов.

Такой подсчет станет возмож­ным только тогда, когда будет от­менено всемогущее, до сих пор не­рушимое правило сроков секретно­сти архивов (50 лет во Франции, от 20 до 30 лет в других странах) или когда эти сроки будут сокра­щены.

Французские архивы различных ведомств (военные, дипломатиче­ские, префектур) составят важный для выполнения вышеназванной задачи источник сведений, по­скольку, как известно, именно че­рез французскую территорию шел в определенные периоды транзит значительной части оружия, заку­пленного в разных местах офи­циальными республиканскими ко­миссиями.

Несмотря на такое положение вещей, различные исследователи взяли на себя риск обобщить сведе­ния, которые им удалось собрать в разных местах.

В силу стечения обстоятельств только относящиеся к авиации цифры были, таким образом, со­браны и проанализированы; циф­ровые данные о танках, орудиях, автоматическом оружии, винтов­ках и т. п. настолько фрагментарны, что интереса не предста­вляют.

Военных самолетов — бомбарди­ровщиков, штурмовиков, истреби­телей, — полученных республикан­цами из Франции, США, Англии, Голландии и Чехословакии, выве­зенных и доставленных в Испанию контрабандой, насчитывалось, ка­жется, более трехсот.

По данным франкистского воен­ного историка Хесуса Саласа, ко­торый собрал их в республикан­ских и франкистских архивах, чис­ло этих самолетов как будто дости­гает 316; Салас получил эту цифру, образовав среднее между минимальными

111

По его подсчетам, было вывезе­но:

из Франции — 42 «Девуатин-371», 40 «Потез-54», 15 «Блох-210», 20 различных истребителей, 16 «Гур­ду-Лессерр», 6 «Потез-25», 4 «Латекоэр»; в целом 143 самолета всех типов;

из США — 40 «Грумэнн-23», со­бранных в Канаде из американских материалов, 14 «Y-A-1», 4 «Фэр-Чайлд», 1 «Боинг Р-26»; в целом 59 самолетов;

из Чехословакии — 40 «А-101», 10 «Летов»; в целом 50 самолетов;

из Англии — 11 «Бристоль», 20 «Д. Г. Дрэгон», 1 «Хокер»; в це­лом 32 самолета;

из Голландии — 33 «Кульховен», 4 «Фоккер-21»; в целом 37 самоле­тов.

Эти цифры свидетельствуют: контрабанда и политика «закры­тых глаз», практиковавшиеся то тут, то там в «западных демокра­тиях», не привели к головокружи­тельным вершинам.

Уровень этих цифр дает возмож­ность представить, как велика бы­ла нехватка оружия, от которой страдала Испанская республика по вине «западных демократий», ко­торые, лишив ее права легально за­купать оружие во всех странах, с которыми она поддерживала нор­мальные дипломатические отноше­ния, способствовали в конечном счете ее поражению.