Протодиакон Андрей Кураев в нашем общении будет три блока

Но эта сверхзадача должна быть достигаема без призывов. Да, я хочу, чтобы дети полюбили мир православия. Но призывать их к этому нельзя.

Легко сказать: «Любите Родину - мать вашу!». Легко сказать и стукнуть при этом кулаком по столу. Но научить любить Россию в непогоду гораздо тяжелее.

Легко написать: «Наташа любит Андрюшу». Написать легко, а вот для того, чтобы читатель погрузился в эту любовь, нужен гений Льва Толстого. А скажешь прямо в лоб: «Наташа полюбила князя Андрея» - и получишь репортаж бульварной сплетницы. Толстой же умел показать рождение любви, не сказав слова «любовь». Это высшее мастерство художника¹⁶.

Такое же мастерство ожидается от педагога. Родить в детях любящее понимание православия и притяжение к нему, при этом не бросая лозунга: «Дети, полюбите Православие».

Ваша задача – просто сделать презентацию проекта под названием «Православие» и не более. И вот без прямых призывов, а все-таки надо сказать о мире веры с такой любовью, чтобы ребенку самому потом захотелось: «Я хочу войти в этот мир! Я хочу, чтобы этот мир стал моим! «Я хочу, чтобы эта сказка стала былью!» Это его домашнее задание. И это сверхзадача курса.
УКРАДЕННАЯ ДУХОВНОСТЬ

Урок № 1 во всех шести учебниках будет одинаковый. Это урок, написанный не мною, а академиком РАО А. Я. Данилюком. И я вынужден сказать о своем несогласии с тем, что говорится в этом уроке.

Цитирую: «Духовный мир – это знание и информация, содержащихся в книгах, произведениях искусства, и кино. В школе вы знакомитесь с этим миром, изучая русский, родной и иностранный языки, математику и информатику».

Первая странность: неужели академик не мог построить фразу так, чтобы не оскорблять русских читателей, своей корявой фразой лишая их права считать русский язык родным?

Но главное – какое отношение духовность имеет к информатике и математике?

Когда я читаю такого рода фразы, я рычу: «Господа атеисты! Ну перестаньте тырить по мелочам! Какого черта вы сперли слово «духовность»! Это слово из религиозного лексикона, с совершенно определенным историческим смыслом, который он обрело задолго до эпохи исторического материализма! И уж тем более в учебнике православной культуры извольте это слово употреблять в том смысле, в каком оно знакомо именно православной культуре!».

Ключ к пониманию слова духовность – в словах апостола Павла: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о всем» (1 Кор. 2,14-15). Как видим, для апостола это антонимы - душевный и духовный. Правду этих слов мы можем видеть прямо в этом зале – например, в отсутствующем взгляде учительницы, которая жует жвачку, не понимает, зачем она здесь находится и что обозначают мои слова…

Духовность – это поле гравитации Бога. Это то, что влечет человека за рамки культуры, за рамки обыденности. Первое проявление этого притяжения – «печаль яже по Бозе», тоска по Богу. Был такой удивительный человек, епископ Иоанн Сан-Францисский, в миру князь Шаховской. Даже внешне это был удивительно красивый человек, друг Марины Цветаевой. Уже в парижской эмиграции в 20-е годы он был издателем модного литературного журнала. И вдруг он бросил все и ушел на Афон, принял монашество. Спустя годы он объяснял, почему он стал монахом: «Понимаете, я затосковал в своих правдах и захотел истины».

Есть замечательные строчки Арсения Тарковского (к сожалению, опошленные Софией Ротару):

Вот и лето прошло,

Словно и не бывало,

На припеке тепло,

Только этого мало
Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала.

День промыт как стекло.

Только этого мало.

Ни добро не пропало.

Все горело светло

Только этого мало.

Веток не обломало.

Мне и вправду везло.

Только этого мало.

Я же не могу не поразиться расхождению слов и дел сановных атеистов. На словах они за толерантность и уважение. Но разве это уважительно – в учебники по религиозным культурам, в учебники, в которых конфессии говорят о себе, вставить урок с тезисами, с которыми религии принципиально не согласны? Причем мы говорили об этом и автору этого урока, и издательству. Предлагали варианты этого урока без этого кощунственного тезиса. И не были услышаны теми, кто на словах учит «уважать все культуры».

Итак, культурология позволяет рассказывать и о своем, и о чужом. Но имейте в виду, вы будете не одни перед этим странным и сложным материалом. Вам же не экзамен предстоит сдавать, а вести диалог с детишками. Одно дело - сдавать экзамен по истории религии… Это может быть почти безнадежно – после многолетнего перерыва в сдаче экзаменов.

Но вас-то ждут не профессора, а дети. Они гении, они будут удивительно быстро схватывать значение новых слов и новых сюжетов. А главное - перед их загоревшимися глазенками нельзя будет отмахиваться: «Ой, не обращайте внимание, это не интересно, это не важно и т.д.».

Я думаю, именно в сотрудничестве с детьми вы сами лучше поймете излагаемый им материал.

Но есть один конкретный совет: не стесняйтесь говорить «не знаю!».

Во-первых, потому что мир религии – это мир тайн. Здесь кончаются проблемы и начинаются тайны. Как говорил святой Григорий Богослов «Мы знаем, что Бог есть, но мы не знаем, что Бог есть». Поэтому богослов имеет право сказать «не знаю», и это не будет стыдно.

Во-вторых, свое незнание можно превратить в задание: «Машенька, какой хороший вопрос ты задала! Ты знаешь, он стоит того, чтобы мы вместе над ним подумали. Поэтому спроси дома маму, папу, а я сейчас не буду тебе давать ответ! Зато следующий урок мы начнем с обсуждения твоего вопроса!».

Машенька ушла домой, а вы куда? В Интернет - и стучать, стучать, стучать. Кстати, запишите адрес, куда стучать. Во-первых – www.kuraev.ru. Это мой сайт (более оперативно – в ЖЖ: www.diak-kuraev.livejournal.com). Там и текст учебника, и методичка, и форум, где можно задавать вопросы и обсуждать ответы. Причем не только я буду на них отвечать (на форуме десяток тысяч участников). Второй адрес –www.pravoslavnoe-obrazovanie.ru. Это сайт Екатеринбургской епархии, там есть учительский форум. Еще одна и очень профессиональная методичка есть по адресу: http://experiment-opk.pravolimp.ru/lessons . Материалы по ходу эксперимента будут доступны и на сайте томской епархии www.k-istine.ru, http://pravoslavie.tomsk.ru/opk/.

Я оптимист. Я обречен быть оптимистом… Ведь судьба России – это судьба русской интеллигенции. А русская интеллигенция – это вы, русское учительство. И если русское учительство даже в этих условиях окажется равнодушным к миру Православия, это означает, что судьба России кончена… России нет… Есть Соединенные Штаты Евразии. Следующая станция - Московский Халифат, ну, а конечная - Поднебесная империя, мирно граничащая с Финляндией... Ехать в поезде с таким назначением не хочется. Поэтому я уговариваю сам себя и вас: у нас должно получиться…

Я думаю, что вы справитесь. У Бориса Гребенщикова были такие слова - «Кто мог знать, что он провод, пока не включили ток?». Я убежден, что многие из вас откроют в себе самих такие струны, о которых вы сами даже и не подозревали. Очень многие учителя при вопросе об их личном отношении к вере полустыдливо говорят: «Я не из того поколения. Я слишком стар, чтобы менять свои взгляды… Я воспитан в ту эпоху, когда об этом не говорили. Мне поздно переучиваться…». И вдруг у него появляется профессиональная необходимость ознакомиться с миром веры. Причем о результатах этого своего знакомства он должен доложить не профессору-религиоведу, а детям, которые смотрят на него глазами, ждущими и правды и чуда одновременно.

Я полагаю, что многие люди отзовутся; их души срезонируют в тон излагаемому ими Евангелию. Люди поймут с удивлением для самих себя, что они более русские и более православные, чем они сами о себе думали раньше. Именно как миссионер я убежден, что по ходу этого курса будут меняться не столько дети (они в этом возрасте и так хорошие), сколько учителя.

Тут уместен мой любимый анекдот — новый русский приходит к батюшке и говорит: «Батюшка, если я пожертвую на храм 100 тысяч долларов, ты можешь гарантировать, что я в рай попаду?» И слышит в ответ: «Гарантировать, пожалуй, не могу. Но попробовать стоит».

Вот и я не хочу обманывать ни себя, ни вас, пообещав, что дети тут же станут ангелами, а вся страна резко изменится к лучшему. Но если удастся помочь хотя бы кому-то — дело того стоит. Три года моей работы ради помощи даже одному-единственному ребенку — это вполне приемлемая цена. Поэтому я оптимист.

ОБ ОПЫТЕ ПРЕПОДАВАНИЯ ОПК

У многих православных людей, в т.ч. и педагогов, есть иллюзия о существовании некоей сокровищницы православной педагогики, из которой можно брать продукт в готовом виде. Увы, это не так. В Церкви много замечательных традиций, но среди них нет православного педагогического предания.

Основу церковной библиотеки составляют книги, написанные монахами и для монахов¹⁷. Великие книги. Мудрые советы. Но в итоге, как оказалось, христианскую педагогику нельзя импортировать из средневековья. Ее там просто не было: «идеал благонравного ребенка – тихий, рассудительный маленький старичок»¹⁸.

Нужны были столетия, чтобы через них проросло евангельское новое отношение к ребенку: «если не будете как дети…». Христос – первый, кто увидел в ребенке плюсы. И, кстати, не пояснил, какие именно, дав нам тем самым и свободу и долг добрым и ищущим глазом всматриваться в жизнь детей. Может быть, главный детский плюс – отходчивость, непамятозлобие…

И потом через века зрело новое отношение к ребенку¹⁹. Например, когда Златоуст неожиданно переворачивает традиционное отношение Бога и человека и предлагает нам на Бога взглянуть не как на своего Отца, а как на своего ребенка²⁰.

Но все же это было редкостью (уже на следующей странице тот же Златоуст говорит привычное – «приходя в зрелый возраст, мы смеемся над детскими забавами»).

Византийский устав семейной жизни советует – «Держи дочерей в затворе, как осужденных, подальше от чужих глаз, дабы не очутиться в положении как бы ужаленного змеею»²¹. И русский «Домострой» запрещает отцу улыбаться своим детям: «Не жалея, бей ребенка… Воспитай дитя в запретах… Не улыбайся ему, играя… Сокруши ему ребра, пока растет»²².

Тут уместно привести столь же длинное, сколь и печальное размышление замечательного русского церковного историка предреволюционной поры профессора Н. Каптерева:

«Как христиане, древние предки наши должны бы усвоить новозавет­ный идеал; но хотя они и были религиозны, но по-своему, на свой лад. Они были церковники, обрядники и с настоящим христианством были знакомы мало, а строй их семьи был строго патриархальный, еврейский. Начала еврейской семьи были им вполне понятны, отвечали их взглядам, их жизненному укладу, а новозаветная христианская педагогия была им чужда, до нее они еще не доросли. Так как в древнерусской жизни практиковался суровый патриархат, то такого же патриархата наши предки искали и в педагогической теории. Они его и нашли в ветхоза­ветной педагогии, его и усвоили.

Старые, крайне узкие еврейские пат­риархальные идеи о семье и семейных отношениях, варварский взгляд на женщину, малокультурный идеал отца, подавляющего самостоятельную личность детей, суровая до жестокости домашняя дисциплина — все эти еврейские свойства ветхозаветного педагогического идеала пришлись по плечу, по сердцу нашим предкам, а евангельские заповеди о любви, кротости и снисхождении влияли на них пока слабо.

Наши предки заимствовали педагогический идеал главным образом из двух книг Ветхого Завета: Притчей Соломона и Премудрости Иисуса, сына Сирахова. В этих книгах начертан такой педагогический идеал: во главе семьи стоит отец, источник не только земного благополучия семьи, но и ее вечного спасения, источник милости Божьей к семье. Сирах говорит: «дети! послушайте меня, отца, и поступайте так, чтобы вам спастись, потому что Господь возвысил отца над детьми и утвердил суд матери над сыновьями. Почитающий отца очистится от грехов и уважаю­щий мать свою — как приобретающий сокровища. Почитающий отца будет иметь радость от детей своих и в день молитвы своей будет услышан. Уважающий отца будет долгоденствовать и послушный Господу успокоит мать свою. Боящийся Господа почтит отца и, как владыкам, послужит родившим его. Благословение отца утверждает домы детей, а клятва ма­тери разрушает до основания. Слава человека — от чести отца его, и позор детям — мать в бесчестии. Хотя бы отец и оскудел разумом, имей снисхождение и не пренебрегай им при полноте силы твоей. Милосердие к отцу не будет забыто; несмотря на грехи твои, благосостояние твое умножится» (Сир. 3,1-15). О ценности и самостоятельности детской личности в изложенном не сказано ни слова, да самостоятельность детей и невозможна в суровом патриархате.…

Иисус, сын Сирахов заповедует: «есть у тебя сыновья? Учи их и с юности нагибай шею их. Есть у тебя дочери? Имей попечение о теле их и не показывай им веселого лица твоего. Кто любит своего сына, тот пусть чаще наказывает его, чтобы впоследствии утешаться им. Поблажающий сыну будет перевязывать раны его. Лелей дитя, и оно устрашит тебя; играй с ним, и оно опечалит тебя. Не смейся с ним, чтобы не горевать с ним и после не скрежетать своими зубами. Не давай ему воли в юности и не потворствуй неразумию его. Нагибай выю его в юности и сокрушай ребра его, доколе оно молодо, дабы, сделавшись упорным, оно не вышло из повиновения тебе» (Сир. 7:25-27; 30:1-10). Таким образом, руководящий мотив ветхозаветной педагогии в отно­шениях родителей к детям — самый полный и последовательный роди­тельский эгоизм, выражающийся в суровом до жестокости унижении дет­ской воли и полном подчинении детей родителям, доходящем до потери детьми личности и всех прав пред родителями. Дети — это предмет гор­дости или унижения родителей и, помимо этого, никакого другого значения сами по себе не имеют. Поэтому учи детей, с юности нагибай шею их, не давай им воли, не смейся и не играй с ними, а сокрушай им ребра, чтобы не вышли из повиновения, — вот что постоянно слышится в вет­хозаветной педагогии и что наши предки усвоили весьма твердо, так как такие заповеди были им по сердцу, отвечали их нравам и складу жизни»²³.

Многим церковным людям трудно смириться с мыслью о том, что не на все вопросы в Церкви есть готовые ответы, что в Церкви есть пространство для наших церковных поисков и недоумений.

О том, как млада еще традиция православной педагогики, напоминает одно обстоятельство: до 1867 года в качестве учебника для детей по «Закону Божию» использовалась ну совсем не детская книжка – «Катехизис» митрополита Филарета.

В школьно-аудиторную работу Церковь включилась довольно поздно. Все же это разные вещи: работа с учеником наедине (именно так в веках и передавались духовные традиции), и работа в аудитории. Духовная традиция - это своего рода машина по борьбе со временем. То, что передается в священном предании – это внутренний облик Учителя. В монастыре идет многолетнее перетекание души учителя в душу ученика²⁴. Тут не может быть технологий. Но класс тем и отличается от кельи, что тут – поток, конвейер, а, значит, образовательные технологии. А вот их-то Церковь и не создавала в былые века.

Поэтому наивно считать, что можно отксерокопировать и переиздать какие-то дореволюционные книги. Дореволюционный опыт преподавания Закона Божия не поможет. Он не уберег страну от гибели сто лет назад, тем более не пригодится он и сегодня.

В нашем веке православную педагогику приходится разрабатывать в режиме поиска, а не перебора цитатных четок – совмещая наработки светской педагогики, а также возрастной психологии ХХ века с этикой древнего Православия. Каждому православному педагогу и родителю сегодня приходится идти путём творческого синтеза.

Но пока практически на всех учебниках ОПК, которые были изданы до сей поры, лежат два проклятия: это проклятие прошедшего времени и проклятие женского рода.
ПРОКЛЯТИЕ ПРОШЕДШЕГО ВРЕМЕНИ

Курсы ОПК, созданные за последние 15 лет, безнадёжно историко-центричны. Они говорят о том, что было когда-то, а не о том, что происходит в жизни ребёнка сейчас. И чем более ребёнок читает эти учебники, тем более он уходит от своего мира, погружается в историю, и тем более рождается отчужденность его от того мира, в который его эмигрируют. «Христос сказал», «преподобный Сергий благословил» – всё в прошлом, всё далеко...

По этой причине я постарался свой курс построить максимально актуализировано. Я вообще убеждён, что разговор о православной культуре в школе в любом возрасте возможен лишь в одной интонации: наш взгляд на твои проблемы.

Взрослеющий Гарри Поттер в пятом томе возмущается: «Какой ерунде нас учат в Хоггвартсе! Вместо того, чтобы учить нас астрологии, лучше бы нам рассказали, как мальчик может понять девочку!». Именно о проблемах жизни и внутреннего мира современного ребенка должен быть наш курс.

Именно потребностью вынести разговор о православии за рамки истории древнего мира объяснялся подбор многих сюжетов в данном учебнике.

Так, для урока «Монастырь», можно было найти огромное количество дивных преданий из истории православного монашества – но я выбрал Луку Войно-Ясенецкого по той причине, что он наш современник. Значит, вместо иконы можно помесить его фотографию, а не икону (ведь икона воспринимается современным школьником как нечто условное и говорящее о фантазийном или древнем мире). Кроме того, он врач-хирург, учёный, и поэтому со временем память о нём помешает школьнику, (а, может, и педагогу) воспринять дикий миф о том, что якобы христианская вера и наука находятся в конфликтных отношениях.

Или, например, урок «Милосердие». Для него также можно было бы найти множество примеров из истории. Я же рассказываю эпизод из жизни Иннокентия Смоктуновского и опять же помещаю его фотографию. Имя Смоктуновского вряд ли что-то скажет детям (мало кто из них смотрел даже «Отроки во вселенной»). Но это безусловно теплое и значимое имя для их учителей и родителей (которые тоже будут заглядывать в этот столь новый учебник).

Так вот, Смоктуновский говорил: «Я, может, и жив только потому, что верую в Господа. Я через все тяготы войны прошел, когда со мной ну только смерти не было, она просто случайно мимо прошла. Он, наверное, берег меня для каких-то маленьких моих свершений… До войны я жил у тетки, мне было шесть лет, в какой-то праздник она дала мне тридцать рублей: «Пойди в церковь, отдай на храм». Тридцать рублей! Я помню, они были такие длинные, красненькие. А мороженое, которое я так любил, стоило двадцать копеек. На эти деньги года полтора можно есть мороженое! Нет, не отдам я тридцать рублей каким-то тетям и дядям в храме. Я уже принял решение, что оставлю деньги себе, а тетке скажу, что отнес. И тем не менее почему-то все равно иду к храму. Сам не понимаю, как с зажатым кулаком я оказался около церкви. Зашел внутрь, там было так красиво, я стоял весь разомлевший, а потом легко подошел к служителю и сказал: «Возьмите на храм, возьмите, пожалуйста»… И вот сейчас я убежден, что это Господь меня испытывал. С той поры я понял, что Кто-то на Небе поверил в меня. Если бы тогда я не отдал эти деньги, я не смог бы пройтивойну, плен, тюрьму».

…Месяц назад я рассказал эту историю Олегу Табакову. Он удивился и сказал, что с ним была почти такая же история. Он с бабушкой жил на окраине Саратова. Недалеко был лагерь немецких военнопленных. В 1944 году в нескольких городах прошли прогоны немецких военнопленных по улицам. Шла репетиция такого прогона и в Саратове. Немцев построили, прогнали к замёрзшей Волге. Там они помёрзли с часик, и потом их погнали обратно в бараки. «И моя бабушка, - говорит Табаков, - почему-то сжалилась над ними. Это странно, потому что у неё к этому времени один сын пропал без вести на войне с немцами, другой сын вернулся с нее калекой. А она, увидев, как они мёрзнут, отрезала им от своего пайково-карточного хлебушка половину и говорит: «Олежек, отнеси!»… Мне было так страшно – я боялся наших конвоиров, я боялся овчарок, я боялся этих немцев… Но я пошёл и отнёс им этот хлеб и – бегом назад. И я убеждён, что Господь за этот хлеб меня отблагодарил: в 1992 году, когда гайдаровские реформы довели до голода, было впору закрывать театр. И вдруг, в самую трудную минуту, звонок из Ленинградского морского порта: «Вам пришёл контейнер с гуманитарной помощью из Германии». Оказывается, какие-то театры в Германии решили собрать помощь театру Олега Табакова. Несколько раз в году они присылали эти контейнеры, и это помогло выжить артистам, не закрыть театр… Я убеждён, что так вот та горбушка мне вернулась от Бога»…

Еще пример актуализации – глава «Чудо». Сколько чудес было в истории Православной Церкви, а я рассказываю только одно – это чудо из жизни семьи нынешнего патриарха Кирилла (и снова становится возможным фото и узнавание человека из учебника).

«Мой дед более двадцати лет просидел в тюрьмах только за то, что он боролся за сохранение православной веры. Когда его забирали — а дело было в 1932 году — то бабушка обратилась к нему и сказала: «На кого же ты нас оставляешь? Ты видишь, что голод идет!». Тогда дед сказал: «Я иду страдать за Христа — волос не упадет с вашей головы». И вот когда в доме не осталось ни одного грамма муки, бабушка испекла вечером для семерых детей лепешечки, раздала им и сказала: «Дети, у нас нет ничего, что мы завтра сможем покушать. Мы завтра начнем умирать». А ночью раздался стук в окно, и бабушка услышала голос: «Хозяйка, выходи». Вышла — никого. А рядом с дверью стоит большой мешок муки. Этот мешок муки спас мою семью и дал возможность родиться мне».
ПРОКЛЯТИЕ ЖЕНСКОГО РОДА

У нашей педагогики вообще, и, тем более, у педагогики церковной - слишком женское лицо.

Женское начало уж очень резко чувствуется в некоторых учебниках ОПК. В одном из них на первой же странице читаю: «Дорогой друг! Ты живешь в красивом мире нашей Родины». Такая эстетическая подача – это чисто женский подход, и мужика любого возраста вне зависимости от того, 7 ему лет или 70 от такого начинает просто тошнить.

Когда лет 15 назад я переходил на работу в Свято-Тихоновский богословский институт, то спросил тамошнего проректора:

— Большинство ваших учащихся — девушки. Как устроен семинарист, я знаю, а вот что такое девушка, изучающая богословие?

И в ответ услышал:

— Видите ли, отец Андрей, лексикон Эллочки-Людоедки состоял из двенадцати слов. А наши студентки обходятся четырьмя: искушение, смирение, послушание, благословение.

На этом лексиконе мужчину не воспитать.

Как не лишить мальчика активного, творческого, агрессивного начала? Как не растворить его в бесконечных моралях и проповедях о «послушании»? В святоотеческой литературе смирение кладется в основу духовной жизни. А само смирение поясняется так: «Не сравнивай себя ни с каким другим человеком». Для взрослого человека это очень хороший совет. Но можно ли мальчика воспитывать с этим назиданием?

У детей все построено на соревновании. Вы ведете двух мальчишек домой. Дорога им знакома, страха перед неизвестным нет. И что — два мальчика одного возраста просто так дошагают с вами до своей двери? Нет, конечно. Метров за 50 они сорвутся в перегонялки: «Кто первый добежит?!». И так всюду: «Кто первый построит», «Кто первый мороженое съест», «Кто первый прочитает»... Так как же воспитать в мальчике мужчину, если ему все время твердят про послушание и смирение? Как совместить романтику конкуренции, желание первенствовать,— по-моему, естественное для растущего мужчины, — с нашей православной проповедью смирения?