Революция и диктатура в парагвае

В 1871 г. Национальный архив Асунсьона был вновь реорганизован, но фактически начал функционировать как самостоятельное учреждение лишь с 1895 г., когда перешел в ведение министерства внутренних дел. Тогда же были переплетены 2755 томов документов, в том числе сотни томов отдела «История», включающие и материалы эпохи Франсии ²¹⁰. С того времени архив стал периодически пополняться поступлениями из официальных и частных источников. В 1899 г. М. Домингес написал серию статей, содержавших полезную информацию об архивных богатствах Парагвая ²¹¹. В 1906 г. были отданы в переплет еще 3486 томов, составившие серию «Нуэва энкуадернасьон» ²¹².

Обнаруженные в асунсьонском и других архивах ранее неизвестные документы позволили историкам значительно расширить источниковедческую базу исследований и по-новому, более объективно подойти к диктатуре Франсии. Этому способствовала и публикация в 20—30-х годах ряда важных источников. Так, в 1921 г. бразильский журнал опубликовал сообщение португальского офицера Жозе де Абреу — первое подробное свидетельство очевидца майских событий 1811 г. в Асунсьоне. Оно привлекло внимание несколько позже, когда было перепечатано в испанском переводе видным парагвайским историком С. Баэсом²¹³. Существенное значение имело издание в 1923 г. краткого очерка о Франсии, [301] написанного Ф. Виснером. Это произведение занимает особое место в изучении проблемы.

Военный инженер полковник Франсиско Виснер де Моргенштерн — уроженец Венгрии, эмигрировав в Южную Америку, поступил на службу в аргентинскую армию. В апреле 1846 г. он вместе со своим начальником генералом Пас перебрался в Парагвай, где занимал различные командные посты в армии и флоте, руководил фортификационными работами и железнодорожным строительством, составлял топографические карты. В 1863 г. президент Ф. С. Лопес поручил ему собрать материалы, относящиеся к эпохе Франсии²¹⁴. При содействии правительства и местных властей Виснер выполнил эту задачу: он изучил (по крайней мере, частично) архивные фонды и официальную документацию, беседовал со стариками, помнившими времена Франсии, ознакомился с сочинениями Ренггера и Лоншана, Робертсонов, Сомельеры, Моласа. Однако болезнь (в октябре 1864 г.) и начавшаяся вскоре война против тройственной коалиции помешали ему систематизировать и обобщить собранные данные. В конце 1868 г. Виснер, возглавлявший инженерную службу парагвайской армии, оказался в плену. Видимо, тогда или несколько позже его незавершенный труд попал в руки победителей, а в 1876 г. был приобретен аргентинцем X. Богличем, который почти полвека спустя издал эту рукопись.

Содержание книги Виснера отнюдь не сводится только к биографии «верховного диктатора». Сведения о его жизни и деятельности сообщаются на фоне важнейших событий парагвайской истории 1810—1840 гг., излагаемых в строго хронологической последовательности. Ценность этого сочинения заключалась прежде всего в том, что автор впервые привел тексты или пересказал содержание ряда документов, имеющих большое значение для понимания развития Парагвая рассматриваемого периода. Вместе с тем Виснер, следуя то одному, то другому источнику, некритически и без комментариев воспроизводя содержащуюся в них информацию, допуская немало фактических ошибок и неточностей, высказывая подчас крайне [302] противоречивые суждения ²¹⁵, в целом без предубеждения оценивал политику Франсии ²¹⁶.

X. П. Бенитес опубликовал в 1937 г. катехизис, составленный Франсией, и донесение французского вице-консула в Буэнос-Айресе Э. Роже от 10 августа 1836 г.²¹⁷ В 1938 г. в Рио-де-Жанейро осуществлена публикация докладов бразильского дипломата Корреа да Камара своему правительству ²¹⁸.

Для повышения научного уровня исследований в данной области определенное значение имела также начатая Хосе Доротео Барейро в середине 30-х годов (но далеко не завершенная) каталогизация документов отдела «История» Национального архива Асунсьона ²¹⁹.

В дальнейшем появилась возможность изучения материалов коллекции Рио-Бранко, которые в течение долгого времени оставались не каталогизированными и почти не известными ученым. В 1945 г. бразильское правительство вернуло Парагваю том, в котором освещаются события «майской революции» 1811 г. Наконец, в 1950 г. был издан двухтомный каталог, содержащий описание коллекции ²²⁰, после чего она стала доступна парагвайским и зарубежным историкам.

Значительное расширение круга источников и, прежде всего, обращение исследователей к архивам, публикация ряда важных документов, всестороннее изучение и глубокий анализ всей совокупности исторических фактов не замедлили сказаться на научной разработке истории парагвайской революции и диктатуры Франсии.

Начиная с конца прошлого столетия ею стали заниматься преимущественно сами парагвайцы.

Пожалуй, первым, кто подошел к этой проблеме не предвзято, а с желанием беспристрастно разобраться посредством ознакомления с уже известными источниками и привлечения новых архивных материалов, был Блас [303] Гарай. В 1896 г. он выпустил краткое руководство по истории Парагвая, в котором специальный раздел посвящался эпохе Франсии ²²¹. Давая беглое, но четкое и точное изложение основных событий того периода, автор признавал суровость и даже жестокость методов, применявшихся диктатором, однако подчеркивал, что при помощи подобных средств были достигнуты позитивные результаты. Отвергая легковесную и несправедливую критику по адресу Франсии, Гарай полагал, что в условиях тогдашнего Парагвая вряд ли власть могла оказаться в лучших руках ²²². «Никто не может оспаривать,— писал он,— что парагвайская нация и ее независимость являются творением Франсии», проявившего «искренний патриотизм, доходивший у него до фанатизма», неподкупную честность и бескорыстие. Констатируя, что до сих пор вели счет лишь дурным поступкам Франсии, Гарай указывал на необходимость «проявить по отношению к нему большую беспристрастность, признавая сделанное им добро и выясняя причины зла» ²²³.

В 1897 г. увидела свет монография Гарая о предпосылках и ходе «майской революции» 1811 г. в Парагвае ²²⁴. В ней автор на основе изученных им источников, вопреки утверждениям Сомельеры и других, обосновал тезис о решающей роли Франсии в этой революции и последующих событиях ²²⁵. Указывая на недопустимость распространенного тенденциозного подхода, он отмечал: «За прошедшее время имя знаменитого диктатора столько раз предавалось анафеме, что по отношению к нему уже не действуют правила критики: мы упрямо верим всему дурному, что ему приписывают, когда же о нем хотят сказать хорошее, то, чтобы его не отвергли с порога, оно должно быть основательно аргументировано» ²²⁶. Хронологическим продолжением этого труда явилось вышедшее [304] два года спустя небольшое исследование деятельности Франсии в качестве консула Парагвайской республики (1813—1814 гг.) ²²⁷, написанное примерно с тех же позиций.

Раньше других на призыв Гарая проявить научную объективность откликнулся видный историк, политик и дипломат Сесилио Баэс. Позитивист и последователь Г. Спенсера, он принадлежал к либеральному направлению в парагвайской историографии. Смертельно ненавидя тиранию, Баэс первоначально склонен был рассматривать Франсию в свете традиционных односторонне-негативных представлений. Он признавал, что деспотический режим, беспощадный террор, изоляция страны обеспечили сохранение ее независимости, но и только… Никакого материального и социального прогресса в Парагвае в то время, по его мнению, не наблюдалось ²²⁸.

В дальнейшем, однако, более обстоятельное изучение вопроса привело к существенному изменению взглядов Баэса. В книге «Очерк о докторе Франсии и диктатуре в Южной Америке» он решительно возражал против попыток аргентинских авторов-унитариев фальсифицировать политику Франсии, объяснять ее честолюбием и капризами диктатора, характеризовать последнего как злодея и маньяка, одержимого жаждой власти, уподоблять его тиранам древности и т. п. В освещении Баэса Франсиа выглядел последователем Руссо, горячим поборником идей американской революции и убежденным республиканцем, вдохновителем революции и основателем республики в Парагвае, патриотически настроенным, проницательным и дальновидным государственным деятелем, воплощавшим национальные чаяния. Отсутствие свободы, демократии и гарантий прав личности в годы его продолжительного правления, изоляция от окружающего мира, жесткие меры по отношению к политическим противникам обусловливались, с точки зрения Баэса, стремлением укрепить независимость перед лицом внешней угрозы ²²⁹. «Чтобы сохранить созданную им республику, он принес [305] в жертву свое имя, репутацию и личный престиж, выказав себя суровым деспотом,— замечал Баэс.— …Он не использовал власть для обогащения и не превратил ее в орудие мести, а пользовался ею для утверждения независимости родины, которая была его идеалом и страстью» ²³⁰.

Давая оценку режима Франсии, Баэс на конкретных примерах показал, что в ту эпоху диктатура была в Южной Америке не изолированным явлением, не исключением, а скорее правилом, продиктованным объективной потребностью в твердой власти, способной отстаивать интересы молодых государств ²³¹.

Свою характеристику Франсии Баэс подтвердил в последующих работах. Его «Колониальная история Парагвая и Рио-де-ла-Платы» включала небольшой очерк «Вокруг диктатора Франсии» ²³², в котором автор подчеркивал мессианские черты, присущие парагвайскому деятелю. Довольно подробно период борьбы за независимость и диктатуры Франсии освещался на страницах двухтомной «Дипломатической истории Парагвая», где приводились тексты многих неопубликованных документов ²³³.

Новый тон, взятый в трудах Б. Гарая и С. Баэса, еще более отчетливо прозвучал в монографии Хусто Пастора Бенитеса, написанной главным образом на основе неизданных материалов коллекции Рио-Бранко, Национального архива Асунсьона и др. Автор указывал на неприемлемость негативных характеристик Франсии, данных его врагами, вдохновлявшимися ненавистью и злобой: «Судить о Франсии на основании свидетельства этих лиц было бы то же самое, что исходить в оценке Наполеона из мнений французских аристократов» ²³⁴.

Развивая тезис об исторической необходимости диктатуры Франсии, он считал его приход к власти вполне закономерным и предлагал относиться к нему с учетом обстоятельств места и времени, поместив «в рамки той эпохи, когда ему довелось действовать» ²³⁵. Бенитес [306] рассматривал Франсию как революционера, который, опираясь главным образом на народ, пользуясь его доверием и уважением, трудился во имя блага народного, но хотел достигнуть этой цели собственными силами, без непосредственного участия самих масс ²³⁶. Определяя историческую роль Франсии, он подчеркивал: «Было бы ошибкой приписывать создание Парагвая исключительно ему и изображать его святым, с незапятнанной репутацией. Его деятельность полна света и тени… Факторы, позволившие создать нацию, уже существовали в скрытом виде, когда появился этот политический деятель, основная заслуга которого состояла в том, что он с первого же момента понял смысл американской революции» ²³⁷.

Специальный раздел работы (озаглавленный «Два ученика Жан-Жака: Максимильен и Хосе Гаспар») Бенитес посвятил сравнению своего героя с Робеспьером ²³⁸. То была далеко не первая попытка провести такую историческую параллель. Имя вождя якобинцев довольно часто упоминалось в ходе испаноамериканской революции первой четверти XIX в. Для радикального течения в лагере патриотов оно являлось символом революционной стойкости и непримиримости, для представителей умеренного крыла освободительного движения, не говоря уже о роялистах,— синонимом кровавого террора, тирании, хаоса. Если Мариано Морено, занимавший в буэнос-айресской хунте 1810 г. крайне левую позицию, с точки зрения врагов и политических противников был последователем Робеспьера, то ветеран борьбы за независимость испанских колоний венесуэлец Франсиско Миранда настойчиво предостерегал против перенесения робеспьеристско-якобинских идей и методов на американскую почву. Отрицательную оценку Робеспьера разделял и Симон Боливар ²³⁹.

Некоторые действия Франсии вызывали аналогию с выдающимся французским революционером еще у современников ²⁴⁰. Подобные мнения высказывались в литературе и впоследствии, а в начале 1930-х годов французский историк Рене Бувье опубликовал очерк о Франсии под [307] названием «Парагвайский Робеспьер» ²⁴¹. Хотя никакой аргументации в пользу правомерности такой характеристики (дополненной в тексте эпитетом «Робеспьер Южной Америки») статья не содержала, она привлекла внимание историков.

Отмечая известное сходство взглядов Робеспьера и Франсии, формировавшихся под воздействием учения Руссо, Бенитес указывает, что их деятельность протекала в совершенно различных условиях, осуществлялась разными методами и преследовала отнюдь не одинаковые цели. По его словам, Франсиа вдохновлялся не идеалом всеобщего счастья в стране, управляемой на основе «общественного договора», а стремлением к созданию независимого тоталитарного государства, полностью контролирующего все сферы жизни общества. Будучи по своему мировоззрению последователем Руссо, он вместе с тем считал, что для замены старого социального строя более справедливым, основанным на идеях эгалитаризма, в американских условиях необходимо установить просвещенную диктатуру и облагодетельствовать народ сверху, не обращаясь к нему за поддержкой, а демократические свободы и институты не нужны ²⁴².

Почти одновременно с книгой Бенитеса парагвайский историк Хулио Сесар Чавес опубликовал в 1938 г. работу «История отношений между Буэнос-Айресом и Парагваем. 1810—1813» ²⁴³. В ней доказывалось, что отождествляемая с именем Франсии политика самоизоляции являлась вынужденным ответом Парагвая на попытки Буэнос-Айреса установить свою гегемонию ²⁴⁴.

Эта мысль получила дальнейшее развитие в историко-биографическом исследовании «Верховный диктатор», изданном Чавесом в 1942 г.²⁴⁵ и единодушно признанном лучшим, наиболее полным и фундаментальным трудом о [308] диктатуре Франсии. Соглашаясь с тем, что первоначально изоляция Парагвая была оправданна, автор утверждал, что после поражения бразильских войск в войне с Аргентиной (1827 г.) она стала абсурдной и причинила стране непоправимый ущерб ²⁴⁶.

Проанализировав широкий круг опубликованных и неопубликованных источников, а также обширную литературу, Чавес нарисовал сложный и противоречивый образ властолюбивого, мстительного, жестокого, подозрительного, неуравновешенного, презиравшего в глубине души своих соотечественников диктатора, который «превратил Парагвай в огромную казарму» и даже в тюрьму, но сумел зато сохранить его независимость и суверенитет, обеспечить мир, порядок и безопасность ²⁴⁷. Он уделил значительное внимание идейной эволюции Франсии, в результате которой последний пришел со временем к выводу о неприменимости исповедывавшпхся им ранее революционных принципов в условиях тогдашнего Парагвая ²⁴⁸.

Интересная монография Р. Антонио Рамоса, вышедшая в 1943 г., посвящена политике Бразилии по отношению к Парагваю в годы диктатуры Франсии ²⁴⁹. Анализируя позицию парагвайского правительства, автор пришел к заключению, что она определялась интересами укрепления национальной независимости. Поскольку Бразильская империя де-факто признала Парагвайскую республику, Франсиа поддерживал связи с бразильцами, но отнюдь не соглашался вступить в союз с ними ²⁵⁰.

Значительное внимание уделено парагвайской революции и диктатуре Франсии в книге недавно скончавшегося Эфраима Кардосо «Независимый Парагвай». Автор ее считает, что политика Франсии привела к полному нивелированию парагвайского общества и установлению классового равенства ²⁵¹. [309]

Позитивные стороны диктатуры Франсии подчеркивают в первую очередь и подавляющее большинство парагвайских авторов XX в., не исследовавших специально этот вопрос, а касавшихся его попутно или в рамках популярных очерков. X. Н. Гонсалес в предисловии к книге X. А. Хельи упрекал последнего в том, что, осуждая ошибки и недостатки Франсии, он игнорировал его достижения и положительные качества, умалчивал «о его исключительном патриотизме, неизменной преданности делу независимости, о его заслугах перед потомством, заключавшихся в том, что он навсегда задушил гидру клерикализма» ²⁵². По мнению Артуро Брая, итоги деятельности Франсии вполне оправдывают установленный им диктаторский режим и жестокие методы правления, а обвинения по его адресу крайне преувеличены ²⁵³. Характеризуя «верховного диктатора» как «выдающегося человека», которому страна обязана своей независимостью, Луис Балиарда Бигайре безоговорочно одобряет все, что он делал, решительно осуждает его противников и критиков ²⁵⁴.

Алонсо Ибарра, энергично опровергая «черную легенду» о Франсии, утверждения относительно «царства террора», «мрачной ночи тирании» и т. п., указывает на необходимость применения суровых мер с целью пресечения подрывных действий врагов независимости Парагвая. Диктатура возникла, с его точки зрения, не потому, что Франсию обуревала жажда власти, а по воле большинства парагвайского народа, для защиты национальных интересов ²⁵⁵. Аналогичная мысль проходит красной нитью сквозь изданный Хосе Антонио Васкесом сборник высказываний современников о «верховном диктаторе», которому, по словам составителя, благодаря постоянной поддержке широких масс удалось не только обеспечить независимость, материальный прогресс и проведение социальных реформ, но также воплотить в жизнь принципы [310] демократии и народного суверенитета ²⁵⁶. Весьма одобрительно отзываются о политике Франсии Эмилиано Гомес Риос, Андрес Рикельме, Луис Бенитес ²⁵⁷ и др.

Типичные для XX столетия новые тенденции в освещении проблемы дали о себе знать и за пределами Парагвая, хотя вплоть до начала 60-х годов там не выходили специальные работы исследовательского характера на данную тему. Она, конечно, в той или иной связи неоднократно затрагивалась за это время европейскими и американскими авторами, но преимущественно в порядке интерпретации старых источников, уже введенных ранее в научный оборот, и взглядов парагвайских ученых.

Так, еще накануне первой мировой войны перуанский писатель и социолог Ф. Гарсия Кальдерон в своем известном труде «Латинские демократии Америки» подчеркнул положительные моменты в деятельности Франсии ²⁵⁸.

Вскоре эти аспекты нашли воплощение в жанре исторического романа. Надо сказать, что своеобразная личность парагвайского диктатора быстро привлекла внимание писателей-беллетристов и давно вошла в художественную литературу. Так, еще в начале 50-х годов XIX в. английский автор Э. К. Шэперд выпустил повесть под названием «Франсиа, повесть о революции в Парагвае» ²⁵⁹, основной сюжет которой был связан с неудавшимся заговором начала 20-х годов. Это сочинение, выдержанное в стиле дешевой мелодрамы, имело очень мало общего с реальными фактами. Почти все действующие лица (за исключением самого диктатора и некоторых других) были вымышленными: побочный сын Франсии Родриго Медрано, его верный друг Яго, шпион-провокатор Педро Пинто, благородная красавица Долорес Калатрава и др. В поэме испанского литератора Хосе С. Басана «Диктатор Франсиа» изображались в основном [311] подлинные события описываемой эпохи и их участники, но в тенденциозном освещении ²⁶⁰.

Гораздо более крупным произведением явился объемистый роман североамериканского писателя Эдварда Л. Уайта «Верховный. Роман о великом диктаторе Парагвая», вышедший в 1916 г. ²⁶¹ и выдержавший с тех пор 12 изданий.

Автор широко использовал книги Робертсонов, а возможно, также Ренггера и Лоншана. Большинство персонажей романа, в том числе даже второстепенных,— подлинные исторические личности. Вместе с тем в нем весьма значителен элемент художественного вымысла. Для Уайта Франсиа был «одним из величайших людей в мире и, безусловно, самым замечательным человеком, родившимся когда-либо в Северной или Южной Америке» ²⁶². Иронически посвятив свое творение «шокированным и негодующим призракам» Робертсонов, он изобразил Франсию суровым и неумолимым, но в то же время скромным и аскетичным человеком, проявлявшим долготерпение по отношению к противникам и прибегшим к изоляции страны лишь для предотвращения заговоров.

Англичанин У. Коубл считал, что достижения правления «верховного диктатора» намного превосходят издержки ²⁶³.

Известный латиноамериканист Уильям Спенс Робертсон (США) опубликовал в 1918 г. сборник биографий руководителей войны за независимость испанских колоний, где уделил внимание и Франсии. Воздерживаясь от однозначной оценки парагвайской диктатуры, он пытался сбалансировать все ее плюсы и минусы. Робертсон отнес Франсию к числу революционных лидеров Южной Америки, не желавших установления подлинно республиканского [312] строя. «Под видом республики Франсиа создал в Парагвае автократическое государство»,— писал он ²⁶⁴. Диктатор правил, по его словам, деспотично, создал широкую сеть шпионажа, заподозренных им людей бросали в тюрьмы, пытали, казнили, причем количество жертв исчислялось тысячами; страна была почти полностью изолирована от внешнего мира. Но в то же время, подчеркивал Робертсон, этот незаурядный человек, весьма образованный и обладавший выдающимися способностями, стимулировал развитие земледелия, скотоводства, ремесленного производства, добился довольно высокого уровня экономического процветания, роста доходов казны, явился основателем парагвайской нации, в значительной мере обязанной ему своей независимостью ²⁶⁵.

Если У. С. Робертсон, оставляя вопрос открытым, предоставлял самому читателю разобраться и дать оценку диктатуре Франсии, то историки, касавшиеся этой проблемы в последующие десятилетия, занимали несравненно более определенную позицию, недвусмысленно высказываясь в пользу диктаторского режима, обеспечившего успешное решение важных государственных задач политического, экономического и социального характера.

Так, Льюис У. Билер в очерке «Франсиа, верховный диктатор Парагвая» весьма одобрительно отзывался о его внешней и внутренней политике, указывая, что он стремился к миру и дружбе со всеми странами, неуклонно придерживался принципа невмешательства в дела соседних государств. Изоляция Парагвая была вынужденной мерой, вызванной угрозой извне. Билер положительно характеризовал успехи режима Франсии в развитии сельского хозяйства, реконструкции столицы, сохранении внутреннего порядка и спокойствия, подготовке армии (выполнявшей, по его утверждению, исключительно оборонительные функции). Признавая, что диктатор допускал иногда крайности, Билер напоминал, что подобные действия не слишком отличались от практики, принятой тогда в других странах Ла-Платы. В основном же он оправдывал деятельность Франсии, подчеркивая, что [313] власть была для последнего не самоцелью, а лишь средством обеспечить благополучие парагвайцев ²⁶⁶.

С точки зрения Гарриса Г. Уоррена, идейные предпосылки парагвайского освободительного движения восходят не к лозунгам Майской революции 1810 г. в Буэнос-Айресе, а к воззрениям Руссо и других французских просветителей XVIII в. Он рассматривает Франсию как революционного руководителя, пытавшегося применить идеи Просвещения и Великой французской революции к Парагваю первой половины XIX в. Но, будучи по своим убеждениям республиканцем и демократом, придерживаясь принципов народного суверенитета, свободы и равенства людей, священных прав человека, Франсиа вместе с тем считал, как кажется Уоррену, большинство своих соотечественников политически еще не подготовленными к их восприятию. А поскольку независимости республики угрожали внешние и внутренние враги, он не видел иного выхода, кроме установления неограниченной диктатуры, беспощадного подавления заговорщиков, подстрекавшихся и поддерживавшихся извне, почти полной изоляции страны.

Признавая, что диктатор был суров и даже жесток, действовал методами принуждения и террора (хотя сведения об этом сильно преувеличены критиками Франсии, которые не останавливаются подчас перед вымыслом и клеветой), добился от подчиненных и всего населения слепого повиновения, граничившего с раболепием, что он обходился без каких-либо демократических институтов и представительных органов, а единственным законом являлись его воля или прихоть, Уоррен в то же время видел в этом человеке одного из самых бескорыстных патриотов за всю историю Парагвая. Проводившаяся им политика избавила страну от гражданских войн, раздоров и беспорядков, раздиравших соседние государства, позволила сохранить национальную независимость, обеспечила существенные экономические успехи: переход в руки государства значительной части территории, расширение фонда обрабатываемых земель, внедрение новых сельскохозяйственных культур, рост поголовья скота, развитие [314] промышленного производства и т. д. Что же касается преследования политических противников, то после расправы с большинством из них режим диктатуры стал более умеренным ²⁶⁷.

Примерно с тех же позиций выступали француз Анри Пито, западногерманский историк Вильгельм фон Шён, испанский автор Эрнесто Хименес Кабальеро, североамериканский ученый Дональд Уорчестер ²⁶⁸.

В 60—70-х годах в Европе и Америке стали появляться оригинальные научные труды, в которых с привлечением новых архивных материалов исследовались проблемы парагвайской революции и диктатуры Франсии.

Значительное внимание этим сюжетам уделено в ценной монографии Гюнтера Кале (ФРГ) «Предпосылки и зарождение национального сознания в Парагвае» ²⁶⁹, две главы которой посвящены периоду 1810—1840 гг. ²⁷⁰ Решающую роль в завершении процесса формирования парагвайской нации автор отводит политике правительства Франсии. Противопоставляя последнего другим латиноамериканским диктаторам, Кале дает ему в целом весьма высокую оценку, подчеркивает его патриотизм, личную честность, справедливость, бескорыстие, скромность, чувство долга и т. д. Отвергая обвинения Франсии в проведении политики террора, он отмечает, что число приговоренных к смертной казни по политическим мотивам за время его пребывания у власти было незначительным по сравнению с бесчисленными жертвами непрерывных вооруженных столкновений между враждующими группировками [315] в соседних государствах; население же Парагвая пользовалось всеми благами мирной жизни. Автор считает, что, хотя образование парагвайской нации, создание государства и установление независимости нельзя связывать только с личностью «верховного диктатора», последний в критический момент явился их самым ревностным защитником. Мероприятия правительства Франсии, направленные на ограничение влияния иностранцев, подчинение церкви государству, политическую и экономическую изоляцию страны от внешнего мира, способствовали, по мнению Кале, росту национального самосознания парагвайского народа ²⁷¹.

В отличие от большинства современных историков, тщательно взвешивающих достоинства и пороки правления Франсии, аргентинский ученый Атилио Гарсия Мельид демонстрирует некритический, сугубо апологетический подход в духе Карлейля, на которого, кстати сказать, не раз ссылается ²⁷². Это тем более обращает на себя внимание, что в прошлом наиболее враждебную Франсии, непримиримую позицию занимала именно аргентинская историография, главным образом в лице представителей либеральной школы. Выступая против них, Гарсия Мельид ударяется в противоположную крайность, и идеализация Франсии звучит в его устах сплошным панегириком.

Гарсия Мельид считает, что режим диктатуры и существовавшие при нем порядки соответствовали воле и желаниям парагвайского народа. С его точки зрения, Франсиа, фанатично преданный идее независимости, сумел подвести под нее прочную экономическую базу, заложил основы парагвайской нации и выковал ее единство, решительно отстаивал принципы свободы и справедливости, осуществил глубокие социальные преобразования в интересах низших слоев общества, на которые неизменно опирался ²⁷³. Рассматривая деятельность Франсии сквозь призму понятий и представлений той эпохи, Гарсия Мельид полагает, что, хотя иногда он и допускал произвол, как правило, его действия были закономерны и целесообразны ²⁷⁴. [316]

В общем, если предшественники Гарсии Мельида, исходившие при оценке диктатуры Франсии из известной формулы «цель оправдывает средства», все же признавали в той или иной мере одиозность методов, к которым прибегал диктатор, то аргентинский историк склонен считать, что великие и благородные цели достигались Франсией в основном при помощи вполне приемлемых и достойных средств.

Заметное место в новейшей историографии вопроса занимают интересные труды профессора Индианского университета (Терре-Хот) Джона X. Уильямса, который на протяжении ряда лет внимательно изучает диктатуру Франсии. В процессе этой большой работы он представил в 1969 г. докторскую диссертацию «Д-р Франсиа и создание республики Парагвай (1810—1814 гг.)» и на основе ее подготовил книгу ²⁷⁵, которая, по имеющимся данным, вскоре выйдет в свет. В начале 70-х годов Уильямс выступил со статьями, посвященными важным аспектам проблемы.

Сравнительно небольшие по объему, эти публикации существенно отличаются от всего, издапного по данной теме в США за полтора столетия. Они представляют собой первые в североамериканской историографии специальные исследования парагвайской революции и политики Франсии, осуществленные на базе тщательного критического анализа различных материалов, которыми располагает современная наука: опубликованных источников, обширной литературы, многочисленных документов, хранящихся в архивах Асунсьона, Буэнос-Айреса, Рио-де-Жанейро, Монтевидео, Мадрида и др.

Одно из них посвящено переговорам губернатора Веласко с генерал-капитаном Риу-Гранди-ду-Сул об оказании последним военной помощи Парагваю. Уильямс рассматривает вопрос о реальности угрозы сговора испанских колониальных властей с португальцами против надвигавшейся парагвайской революции ²⁷⁶. В другой статье освещается частный (хотя и крайне любопытный) эпизод — [317] основание на восточном берегу р. Парагвай колонии Тевего, призванной служить барьером от вторжений диких племен Чако в Восточный Парагвай. Население ее составляли исключительно «цветные» (негры и мулаты). Этот эксперимент оказался безуспешным и через 10 лет (в 1823 г.) был прекращен ²⁷⁷.

Особое значение имеет работа Уильямса «Изоляция Парагвая при д-ре Франсии: переоценка», в которой предпринята попытка пересмотра традиционных представлений об одном из главных элементов политики Франсии ²⁷⁸. В результате изучения архивных и других документов автор пришел к выводу, что распространенное в исторической литературе мнение о почти абсолютной изоляции Парагвайской республики в эпоху диктатуры не обоснованно ²⁷⁹. В статье «Вудбайн Пэриш и «открытие» Парагвая» он исследует попытки установления англо-парагвайскнх отношений в 1824—1825 гг. Уильямс анализирует также значение «эстансий родины» в экономической жизни Парагвая, их роль в обеспечении рынка, армии и гражданского населения продукцией скотоводства ²⁸⁰.

Отражением изменившегося по сравнению с XIX в. освещения диктатуры Франсии в исторической литературе явилась официальная канонизация «верховного диктатора». В середине 30-х годов он был объявлен национальным героем, а в 1940 г. торжественно отмечалось 100-летие со дня его смерти. В 1952 г. бюст Франсии, как основателя Парагвайской республики, установлен в Галерее героев дворца Панамериканского союза в Вашингтоне, рядом с бюстами Боливара, Сан-Мартина, О’Хиггинса, Хуареса, Артигаса, Марти и других борцов за независимость Америки. [318]
* * *

Категорическое осуждение диктатуры Франсии стало в текущем столетии довольно редким явлением. Из трудов, специально посвященных данной теме, в таком духе выдержаны только две работы аргентинских историков. В кратком биографическом очерке Хулио Льяноса Франсиа без всяких ссылок на источники характеризовался как враг свободы и прогресса, ловкий интриган, одержимый непомерным властолюбием и болезненным тщеславием, бездушный эгоист, равнодушный к судьбам родины и народа²⁸¹. Единственное исследование, осуществленное с откровенно враждебных Франсии позиций на основе опубликованных и архивных источников, принадлежит перу Гильермо Кабанельяса. Признавая определенные результаты деятельности парагвайского диктатора, автор считает, что общий баланс ее отнюдь не в его пользу. По словам Кабанельяса, Франсиа, демагогически проповедуя революционные принципы, на деле вел себя как феодальный сеньор: подавлял свободу, ликвидировал представительные учреждения, прибегал к массовым казням, конфискациям имущества патриотов и иным карательным мерам. Он заявляет, что политика «верховного диктатора» не только не способствовала созданию парагвайской нации, а, напротив, привела к уничтожению некоторых ее основ ²⁸².

Примерно таким же образом высказываются о режиме Франсии Рафаэль Оддоне, Хусто Приэто и еще более резко — Бенхамин Варгас Пенья ²⁸³.

За последние десятилетня заметно возрос интерес исследователей к выяснению социальной сущности, классовой базы и политической структуры парагвайской диктатуры. Как уже отмечалось, эти проблемы в какой-то степени затрагивают Э. Кардосо, А. Гарсия Мельид, А. Ибарра, X. А. Васкес. X. П. Бенитес подчеркивает, что правление Франсии следует рассматривать скорее как [319] общественное, нежели как политическое явление ²⁸⁴. Идеализируя режим, существовавший в Парагвае с 1814 по 1840 г., некоторые авторы характеризуют его как «революционный» и «демократический», а самого Франсию изображают народным вождем. В отдельных случаях подобный подход продиктован чисто политическими мотивами или желанием подогнать данный феномен под определенную готовую схему исторического процесса.

Еще в конце 1920-х годов Иллинойский университет издал дополненный текст докторской диссертации «Происхождение Парагвайской войны», представленной молодым английским историком П. X. Боксом ²⁸⁵. Хотя в книге, охватывающей в основном эпоху 50—60-х годов прошлого столетия, периоду 1810—1840 гг. уделено менее десятка страниц, автор высказал по поводу парагвайской революции и диктатуры Франсии некоторые оригинальные, однако весьма спорные соображения, получившие впоследствии отклик в исторической литературе. Бокс подчеркивал, что в Парагвае «переплетаются социальная революция и национальная революция» ²⁸⁶. Испанское иго свергла, по его мнению, «креольская буржуазия» Асунсьона, которая в свою очередь была вытеснена с политической арены благодаря усилиям Франсии, использовавшего ненависть индейцев к испанцам и креолам. Опираясь на поддержку крестьян-гуарани, правительство Франсии вело, как считал Бокс, борьбу против аристократии и буржуазии (испанской и местной) и будто бы полностью подчинило частную инициативу контролю со стороны государства, вследствие чего в Парагвае сложилась система своеобразного «государственного социализма» ²⁸⁷.

О том, что при Франсии существовала такая система, писал в дальнейшем и парагвайский историк Иполито Санчес Кель ²⁸⁸. Филип Рэйн (США), выпустивший в середине 50-х годов обзорную работу о Парагвае, тоже обнаружил в парагвайском обществе первой половины XIX в. следы «примитивного государственного социализма», при котором народные массы были сыты и могли, как правило, [320] рассчитывать на защиту закона, даже если на их права посягали богатые и власть имущие ²⁸⁹. Под управлением Франсии Парагвай превратился, по словам Рэйна, в эгалитарное государство, где равенство было достигнуто путем устранения испано-креольского населения, поощрения метисов и индейцев, а также резкого снижения жизненного и культурного уровня народа ²⁹⁰. Профессор Алабамского университета Альфред Б. Томас подчеркивает неустанную заботу правительства Франсии о материальном благополучии индейцев гуарани, хотя напоминает, что их лишили свободы, держали в полном невежестве, требовали от них беспрекословного повиновения ²⁹¹. По мнению Г. Кале, в тогдашнем парагвайском обществе будто бы не существовало классов, никто не пользовался привилегиями, все граждане, богатые и бедные, имели равные права и одинаковые обязанности ²⁹².

В противовес взглядам Бокса и других историков, Джон Линч отвергает тезис о социальном характере перемен, происшедших в Парагвае на протяжении рассматриваемых десятилетий, отрицает какие-либо изменения общественной структуры, в том числе положения низших слоев, особенно крестьян-гуарани. Рисуя «псевдо-народную диктатуру» Франсии как некое надклассовое явление, он утверждает, что «эта абсурдная система» не пользовалась поддержкой ни одного из классов общества ²⁹³.

Автор пресловутой теории «демократического цезаризма» (как предпосылки создания эгалитарного общества) венесуэлец Лауреано Вальенилья Ланс считал Парагвай эпохи «верховного диктатора» и его преемников наглядным примером и лучшим доказательством того, что «первым условием существования народов, борющихся за свое конституирование, является сильное правительство, деспотическая личная власть. Доктор Франсиа и оба Лопеса [321] отвечали этой потребности» ²⁹⁴. Развивая в наши дни эту мысль, высказанную еще в 1919 г., чилийский автор Ариэль Перальта Писарро заявляет, что лишь политика «демократического цезаря» Франсии позволила Парагваю, в отличие от других испаноамериканских стран, избежать анархии и упрочить национальную независимость ²⁹⁵. Об этом пишет и поборник жестких методов управления парагвайский литератор Эмилио Сагьер Асеваль, посвятивший свою книгу «выдающемуся руководителю нового Парагвая» нынешнему диктатору Стресснеру, одним из предшественников которого он, видимо, желает изобразить Франсию. Поэтому, ставя последнему в заслугу укрепление государственной независимости, сохранение мира и порядка и т. п., автор настойчиво подчеркивает, что эти успехи были достигнуты исключительно благодаря установлению единовластия, явились результатом того, что «верховный диктатор» сумел «обуздать революцию» ²⁹⁶.

О. Карлос Штёцер видит во Франсии наиболее законченного представителя «просвещенного деспотизма» (el despotismo ilustrado), причем той его разновидности, когда главным элементом является автократия, а просвещение играет весьма незначительную роль ²⁹⁷. Сильное влияние оказал, по его словам, на парагвайского диктатора Наполеон, и продвижение Франсии к неограниченной власти якобы имело много общего со сложной политической эволюцией Бонапарта ²⁹⁸.

В советской литературе еще в начале 30-х годов по данному вопросу выступил И. М. Троцкий. Комментируя [322] опубликованный Н. А. Бестужевым перевод статьи «Парагвай», он заявил, что установленный Франсией режим «отличался рядом своеобразных черт мелкобуржуазной диктатуры, направленной на задержание развития капиталистических отношений» ²⁹⁹.

Оценивая это высказывание, следует иметь в виду, что И. М. Троцкий, видимо, специально не занимался историей Парагвая.

Единственной в СССР работой, непосредственно посвященной рассматриваемой проблеме, является статья В. Мирошевского, характеризовавшего Франсию как вождя «парагвайской революционной демократии», который в течение четверти века возглавлял «революционно-демократическое правительство, опиравшееся на крестьянство и городскую мелкую буржуазию» ³⁰⁰. Высказывая аналогичное мнение, Н. Р. Матвеева в своей диссертации, посвященной более позднему периоду истории Парагвая, квалифицировала режим Франсии как «революционно-демократическую диктатуру», пользовавшуюся поддержкой народных низов. Сравнивая парагвайского диктатора и его единомышленников с французскими якобинцами, она видит в них «буржуазных демократов», представителей революционной буржуазии, осуществивших демократизацию общественного строя, образовательной системы и другие преобразования ³⁰¹.

Эта точка зрения подверглась критике в статье «Об освободительной войне испанских колоний в Америке». Авторы ее, признавая исторически прогрессивный характер диктатуры Франсии, вместе с тем утверждали, что она «опиралась на привилегированные слои общества: землевладельцев, купцов, духовенство, военных, чиновничество, то есть фактически была диктатурой белого меньшинства [323] населения над цветным» ³⁰². То же самое говорится в томе «Народы Америки», изданном Институтом этнографии Академии наук СССР ³⁰³.

В вышедшем позже коллективном труде «Нации Латинской Америки» отвергаются оценки режима, установленного Франсией, как «диктатуры индейцев», «революционной демократии» крестьян, правления «господствующих классов» и т. п., а общественный строй Парагвая исследуемого периода определяется как буржуазная по своей сущности «национальная революционная диктатура» ³⁰⁴. Однако данная в работе характеристика социальной базы этого режима страдает схематизмом и противоречивостью. В одном месте сказано, что диктатура Франсии опиралась на свободных крестьян, в другом — что ее установила «молодая сельская буржуазия», в третьем — будто «движущими силами парагвайской революции были нарождающаяся буржуазия и крестьянство», и т. д.³⁰⁵ Эти суждения не подкреплены ни анализом конкретного фактического материала, ни сколько-нибудь вескими аргументами.

Э. Л. Нитобург также рассматривает режим Франсии как «национальную революционную диктатуру» ³⁰⁶ и связывает с ним «ряд важных преобразований демократического характера» ³⁰⁷.

В советских работах начала 70-х годов, затрагивающих данную тему, отмечается, что политика Франсии отвечала общенациональным интересам и пользовалась поддержкой широких слоев парагвайского общества; процессы, происходившие тогда в Парагвае, характеризуются как своеобразная незавершенная революция «сверху», призванная [324] обеспечить ликвидацию феодальных порядков и проведение буржуазных преобразований ³⁰⁸.

Вопреки ошибочным представлениям, распространенным до сравнительно недавнего времени среди историков, в архивах имеется немало документов, относящихся к эпохе Франсии, и только часть из них введена в научный оборот. В первую очередь это относится к Национальному архиву Асунсьона.

По данным Д. X. Уильямса, обследовавшего названный архив в конце 1968 г., его фонды насчитывают более 6200 переплетенных томов (в среднем объемом по 250 листов), содержащих в общей сложности до 2 млн. документов ³⁰⁹. Наибольшую ценность для науки представляет находящийся в удовлетворительном состоянии и более или менее приспособленный для работы отдел «История», который снабжен каталогом. Поскольку для первых 358 томов этого отдела (из 448), расположенных в приблизительном хронологическом порядке, он является полным и точным ³¹⁰, имеющиеся в них материалы об эпохе Франсии (тома 213—245) и предшествующем периоде 1800—1811 гг. (тома 178—212) ³¹¹ изучены довольно основательно ³¹².

Этого никак нельзя сказать об остальных 90 томах указанной серии, в которых без всякой хронологической последовательности собраны различные, почти не систематизированные документы XIX, XVIII и отчасти XVII вв.³¹³ Следует иметь в виду, что в процессе [325] переплетных работ, производившихся в конце XIX — начале XX в., многие тома составлялись, по словам Ф. Севильяно Колома, не по хронологическому или тематическому принципу, а исходя из того, чтобы формат и толщина были примерно одинаковыми ³¹⁴.

Весьма полно эпоха Франсии отражена в кассовых книгах (79 томов, составляющих лучше всего сохранившуюся и самую удобную для пользования часть архива), фактически игнорируемых историками³¹⁵. Ценные сведения имеются, несомненно, среди многочисленных материалов, касающихся судебных, административных, имущественных и наследственных дел (2256 томов), но они расположены столь хаотично и находятся в таком состоянии (значительная часть томов сильно попорчена), что пользоваться ими почти невозможно ³¹⁶.

Это относится и к серии «Нуэва энкуадернасьон», составляющей более половины всех фондов архива (свыше 3400 томов). Документы ее, охватывающие огромный период с 1600 по 1870 г., разбросаны вперемежку (как в смысле распределения между томами, так и внутри томов), подавляющее большинство не пронумеровано, многие тома в ветхом состоянии. При отсутствии каталогов, указателей и даже инвентарных описей ³¹⁷ использование этого обширного фонда крайне затруднительно, и он исследован пока очень мало ³¹⁸.

Серьезное изучение материалов данного (как, впрочем, и некоторых других) отдела архива «требует огромного, быть может, непомерного количества времени, чтобы просматривать подряд том за томом или [326] выбирать наудачу отдельные тома,— замечает Д. X. Уильямс.— Те немногие, кто пользовался этим фондом, в интересах экономии времени предпочитали последнее» ³¹⁹. Разумеется, в результате чрезвычайно трудоемкой работы исследователь может вообще не найти ничего нового по интересующему его вопросу, но зато имеет шанс отыскать то, чего не обнаружили его предшественники ³²⁰.

Трудности использования Национального архива Асунсьона усугубляются также введением с 1945 г. новой нумерации, соотношение которой с прежней не фиксировалось. Вследствие этого многие указания на местонахождение документов в каталогах и ссылки в научных трудах, по существу, утратили свое значение ³²¹.

Важные неопубликованные материалы по эпохе Франсии имеются в коллекции Рио-Бранко (насчитывающей до 50 тыс. документов), которая после завершения каталогизации (1950 г.) стала доступна ученым ³²², а также в других крупных хранилищах стран Ла-Платы ³²³.

Таким образом, несмотря на то, что многие источники безвозвратно утрачены или непригодны для работы, а часть из них при нынешнем состоянии и организации основных архивных фондов практически трудно выявить, потенциально для настойчивого и упорного исследователя существуют благоприятные перспективы, хотя их полная реализация представляется делом скорее не сегодняшнего, а завтрашнего дня.

Вместе с тем не следует пренебрегать ранее изданными материалами и ценной информацией, которая содержится в архивных документах, введенных в научный оборот рядом историков. Тщательное изучение, критическое осмысливание, объективная интерпретация имеющихся публикаций по теме в полной мере сохраняют свое значение. [327]

жүктеу/скачать 4.01 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: