Революция и диктатура в парагвае

Несмотря на добросовестность и умеренность, проявленные Ренггером и Лоншаном, диктатор, крайне недовольный распространением нежелательной информации, стремился их скомпрометировать. Он осыпал авторов градом оскорблений, обвинил в злонамеренном извращении фактов, заведомых измышлениях и даже в тяжких преступлениях (декрет от 19 июля 1830 г.) ⁵⁴. 21 августа дополненное изложение этого документа за подписью Франсии было под видом его замечаний на книгу Ренггера и Лонгшана опубликовано в буэнос-айресской газете «Эль лусеро», а через два с половиной месяца сокращенный английский перевод в несколько иной редакции появился на страницах лондонской «Таймс» ⁵⁵. Выражая свое негодование по поводу труда Ренггера и Лоншана, Франсиа, по существу, не опроверг приведенные ими факты, на которые продолжали ссылаться другие авторы. [259] Почти все писавшие в 30-х годах прошлого столетия о Парагвае характеризовали диктатуру Франсии примерно в том же духе, что и швейцарские врачи.

Одним из первых их последователей был автор статьи «Д-р Франсиа, диктатор Парагвая», опубликованной без подписи солидным английским ежемесячником в январе 1832 г. Кратко изложив содержание произведения Ренггера и Лоншана, он добавил от себя несколько вводных и заключительных замечаний, повторявших и развивавших мысли, высказанные в этой книге ⁵⁶.

Вице-консул Франции в Буэнос-Айресе Эме Роже в донесении министру иностранных дел от 10 августа 1836 г.⁵⁷ обрисовал положение Парагвая в середине 30-х годов. Широко используя очерк Ренггера и Лоншана, он вместе с тем обращался за более свежими данными к немногочисленным парагвайским беженцам в Буэнос-Айресе и купцам, которые вели торговлю парагвайскими товарами. Но из страха перед диктатором, не покидавшим их даже за пределами Парагвая, они информировали консула крайне неохотно.

Указывая, что Франсиа поработил народ, установил режим произвола, безжалостно расправлялся с противниками, удалил всех способных людей, Роже подчеркивал его исключительную преданность родине, бескорыстие и разумную предусмотрительность. Как отмечал консул, диктатор неустанно заботился об упрочении национальной независимости, навел в стране порядок и избавил ее от политической анархии, упростил административный аппарат, положил конец злоупотреблениям судей и чиновников, сурово наказывал преступников, упразднил инквизицию, организовал эффективную охрану границ, обеспечил регулярное поступление доходов в государственную казну. Особенно высоко оценивал Роже политику [260] изоляции, без которой Парагвай стал бы, по его словам, жалким придатком аргентинских провинций. В общем, с точки зрения французского дипломата, при всей тяжести ига диктатуры Франсии, прибегавшего к весьма жестким мерам, чтобы заставить парагвайцев выполнять свои предписания, страна обязана была ему сохранением независимости и процветанием ⁵⁸.

Из соображений аналогичного порядка исходил автор двухтомного труда «История Южной Америки и Мексики» североамериканский сенатор Джон М. Найлс. По его словам, главной опорой диктатуры Франсии являлась армия. Диктатор сосредоточил в своих руках всю полноту властп, которая не ограничена никакими законами. Он отменил свободу печати ⁵⁹ и выслал всех иностранцев. Но зато в Парагвае, констатировал Найлс, нет знати, а Франсиа не имеет фаворитов и не использует свое положение в личных целях. При нем в стране царят патриархальные нравы; народ, привыкший к послушанию и покорности, поддерживает правительство, и оно управляет государством подобно тому, как отец — своей семьей ⁶⁰.

В последнем томе издания «Заметки, извлеченные из бумаг одного государственного деятеля…» среди трех людей, оказавших, по мнению автора, наибольшее влияние на судьбы народов Южной Америки, наряду с Боливаром и бывшим бразильским императором Педру I фигурировал и Франсиа — «если не самый блестящий, то по крайней мере самый необыкновенный человек нашей эпохи». Отмечая, что с момента установления пожизненной диктатуры его деспотизм ничем не ограничен и он поддерживает свою власть при помощи внушаемого им страха, автор вместе с тем подчеркивал, что диктатор добился процветания Парагвая и роста производства, обусловленного полной изоляцией страны. Он считал Франсию единственным человеком, способным управлять парагвайским государством, которого, может быть, не любили, но уважали и боялись; заявлял, что «верховный диктатор» приучил народ к трудолюбию и дисциплине, привил ему высокие нравственные качества. Парагвай мог бы, с его [261] точки зрения, стать со временем образцом для всей Южной Америки ⁶¹.

Значительное внимание уделил парагвайской революции и диктатуре Франсии Цезарь Фамен в своей книге «Чили, Парагвай, Уругвай, Буэнос-Айрес». Изображая диктатора человеком, в котором причудливо сочетались хорошие и дурные качества, он склонен был объяснять последние определенными внешними обстоятельствами. Так, по его утверждению, Франсиа проявлял подозрительность и нетерпимость только по отношению к тем, кто намеревался, как ему казалось, вмешиваться в государственные дела. Опасения внушали ему и попытки иностранцев, особенно французов, проникнуть в Парагвай. Жестокость и неумолимость диктатора, казни и пытки, шпиономанию Фамен рассматривал как ответную реакцию на подрывную деятельность заговорщиков и других действительных или мнимых врагов диктатуры. Вместе с тем он придавал большое значение воздействию на организм Франсии влажного и теплого северо-восточного ветра, вызывавшего у него якобы приступы ипохондрии. В таком состоянии диктатор был будто бы способен на самые неожиданные поступки и крайности ⁶².

Фамен отмечал успехи, достигнутые при Франсии в развитии сельского хозяйства, ремесла, промышленного производства, строительстве дорог, борьбе с преступностью, распространении грамотности населения, одобрительно отзывался об антиклерикальных мерах парагвайского правительства⁶³. Указывая на противоречивость облика Франсии, он писал: «Простой, честный, бережливый по характеру, он внешне выглядел хитрым, жестоким, подозрительным; высокомерный и непреклонный по отношению к богатым и высокопоставленным, добрый и непринужденный со своими слугами и цирюльником; [262] умелый администратор, несгибаемый государственный деятель, друг своей страны, тиран своих подданных, он принес в жертву настоящее, чтобы обеспечить будущее. Он заботился исключительно об общественном благе, и сострадание никогда не влияло на его политику» ⁶⁴.
* * *

Оценка диктатуры Франсии, утвердившаяся с легкой руки Ренггера и Лоншана, почти до самого конца 30-х годов преобладала в исторической литературе⁶⁵. На фоне такого если не благожелательного, то во всяком случае вполне «нейтрального» отношения к Парагваю, обусловленного стремлением осмыслить особенности его специфического развития, тщательно взвесить все «за» и «против», позитивные и негативные момепты, резким диссонансом прозвучало выступление братьев Робертсонов, высланных в свое время Франсией из Парагвая.

Старший из них в 1817 г. уехал в Англию, но в 1820 г. вернулся в Южную Америку, которую окончательно покинул в 1829 г. К тому времени он уже успел разориться и занялся литературной деятельностью. Уильям Пэриш Робертсон оставался за океаном до 1834 г., а по возвращении в Лондон был управляющим одной столичной фирмой, консулом Перу и Эквадора и т. д.⁶⁶ Следовательно, личные наблюдения Робертсонов в Парагвае ограничивались 1812—1815 гг., когда еще не была установлена пожизненная диктатура. О том, что происходило в дальнейшем, они могли знать лишь из свидетельств Ренггера и Лоншана, а также некоторых других лиц. Поэтому, претендуя на освещение периода до середины 1838 г., Робертсоны вместе с тем признавали, что их сведения о правлении Франсии фактически заканчиваются 1826-1827 гг. ⁶⁷ [263]

Изданные ими в 1838—1839 гг. «Письма о Парагвае» ⁶⁸ писались братьями попеременно, в соответствии с хронологической последовательностью излагаемых событий. Рассказ о пребывании шотландских купцов в Парагвае сменялся описанием различных фактов политической жизни страны, очевидцами которых они являлись. Большая часть книги была посвящена периоду до конца 1815 г., а последний раздел третьего тома (письма XXII—XXVIII) — событиям, происходившим после высылки авторов из Парагвая; в нем давалась также общая оценка диктатуры Франсии.

Разумеется, среди обильного фактического материала, составляющего содержание трехтомного труда Робертсонов, попадаются подчас достоверные данные и справедливые замечания. Но они встречаются в порядке исключения и никак не определяют сущность этого крайне тенденциозного сочинения, от начала до конца проникнутого неприкрытой ненавистью к Франсии и стремлением представить его в самом неблагоприятном свете. В изображении Робертсонов парагвайский диктатор выглядел жестоким тираном и деспотом, установившим террористический режим насилия и произвола, поработившим свою страну и народ. Путь его, по их словам, запятнан неслыханными преступлениями, это один из самых дурных и презренных людей, бич человечества и т. п. ⁶⁹ Порицая своих предшественников Ренггера и Лоншана за чрезмерную мягкость и снисходительность, проявленную будто бы по отношению к Франсии, авторы употребляли для нарисованного ими зловещего портрета исключительно черную краску, настойчиво подчеркивали отрицательные стороны политики и характера Франсии и умалчивали о положительных ⁷⁰, не гнушались повторять самые нелепые и дикие домыслы, слухи, анекдоты.

Аналогичную крайне мрачную характеристику режима Франсии почти одновременно дал в своей книге «Буэнос-Айрес и провинции Рио-де-ла-Платы», вышедшей в 1839 г., [264] британский дипломат Вудбайн Пэриш⁷¹, являвшийся в 1824—1825 гг. генеральным консулом, а в 1825—1832 гг.— поверенным в делах Англии в Буэнос-Айресе. Информацию о Парагвае (где ему самому не пришлось побывать) он почерпнул главным образом из упомянутого выше доклада о торговле на Рио-де-ла-Плате, составленного в июле 1824 г., и неоднократных бесед с У. П. Робертсоном в Буэнос-Айресе ⁷².

Если Пэриш, посвятивший Парагваю лишь небольшой раздел книги, писал не на основе собственных впечатлений, то пространное сочинение Робертсонов в большей своей части (тома I — II целиком и добрая половина III тома) базировалось, по их утверждению, на личных наблюдениях авторов. Поэтому естественно, что оно сразу привлекло внимание читающей публики и вызвало известную сенсацию. Уже в 1839 г. в Лондоне вышло второе издание, а в Кведлинбурге — немецкий перевод. Сокращенное изложение книги с длинными цитатами было опубликовано в петербургской печати ⁷³.

В связи с явной тенденциозностью и в то же время легковесностью робертсоновских писаний они были встречены критически. В мартовском номере лондонского журнала «Куортерли ревю» за 1839 г. под заглавием «Письма о Парагвае» появилась анонимная рецензия на три тома Робертсонов и английский перевод книги Ренггера и Лоншана ⁷⁴.

Отмечая пристрастие Робертсонов, рецензент объяснял его тем, что, «поскольку их торговые спекуляции потерпели неудачу, а сами они были высланы из страны, где перед ними открывалось широкое поле деятельности, ненависть к тирану, преследовавшему братьев и их друзей, должна была сохраняться даже в течение 20 или 30 лет» ⁷⁵. Поэтому они постарались изобразить его [265] гораздо хуже, чем он был на самом деле ⁷⁶. Автор рецензии склонен был «отдать предпочтение более спокойному изложению фактов и мнений» Ренггером и Лоншаном, знавших Франсию «значительно дольше и позднее», чем Робертсоны ⁷⁷.

Сравнивая характеристику отдельных аспектов политики Франсии в той и другой книгах, рецензент подчеркивал разный подход авторов при объяснении причин тех или иных явлений: там, где Ренггер и Лоншан видели стечение обстоятельств или особенности характера, Робертсоны обязательно усматривали только козни и злую волю⁷⁸. Он указывал, что применявшиеся Франсией жесткие методы обусловливались обстановкой и стремлением сохранить независимость Парагвая, испытывавшего постоянную угрозу со стороны внешних и внутренних врагов; эта политика принесла в конечном счете свои плоды. «…Справедливость требует заметить,— говорилось в рецензии,— что, как бы сурова ни была власть этого деспота, подчиненная ей страна избегла в результате тысячи бедствий, пережитых в тот же период другими испанскими колониями» ⁷⁹.

Критические замечания по адресу Робертсонов вызвали с их стороны соответствующую реакцию. На первых страницах своей новой книги «Письма о Южной Америке», вышедшей в начале 1843 г., они вступили в ожесточенную полемику с рецензентом «Куортерли ревю». Отвергая обвинения в извращении и тенденциозном освещении фактов, относящихся к диктатуре Франсии, Робертсоны в доказательство ссылались на Ренггера и Лоншана, а также на Пэриша. О всех описанных нами актах тирании в Парагвае, заявляли они, еще раньше сообщили швейцарские врачи, но сделали это очень робко, так как над ними довлел страх перед диктатором, из-под власти которого они совсем недавно вырвались; мы же считали своим долгом высказать всю правду о Франсии, не скрывая отвращения и возмущения по поводу его действий ⁸⁰. Кроме того, по их словам, приведенные ими [266] факты вызвали сомнение у многих читателей еще и потому, что людям просто трудно было поверить, чтобы в наши дни творились подобные ужасы и преступления, столь долго скрываемые от внешнего мира ⁸¹.

Дискуссия о диктатуре в Парагвае, видимо, привлекла внимание выдающегося английского историка и философа Томаса Карлейля и побудила его специально заняться данным вопросом, а затем взяться за перо. В мае—июне 1843 г. он подготовил большой очерк «Д-р Франсиа», опубликованный без авторской подписи в июльском номере лондонского журнала ⁸². Вследствие крайней скудости материалов для характеристики парагвайского диктатора основным источником послужила Карлейлю, за отсутствием других, книга Ренггера и Лоншана, хотя она его далеко не удовлетворяла. Все же он считал ее «достоверной, правдивой, умеренной и точной; хотя тощая и сухая, она … содержит все наиболее важное, что известно в Европе до сего дня о докторе-деспоте» ⁸³.

Писания Робертсонов Карлейль подверг уничтожающей критике, не скупясь на насмешки и язвительные замечания по их адресу. «Господа Робертсоны заимствовали почти все важные факты у Ренггера и Лоншана, дополнив их рядом собственных не очень существенных воспоминаний,— писал он.— Таким образом получился квадратный дюйм мыла, растворенного в робертсоновской болтливости, торгашеском остроумии, газетной философии и других водянистых субстанциях, пока не заполнилась бочка — том в 400 страниц» ⁸⁴. Касаясь нападок Робертсонов на Франсию в связи с их высылкой из Парагвая, Карлейль замечал, что диктатор имел все основания так поступить, ибо они обманули его, не выполнив поручение, данное старшему из братьев ⁸⁵.

Характеризуя Франсию как единственного человека, способного в то время успешно руководить парагвайским [267] государством, английский историк утверждал, что с его приходом к власти положение в стране значительно улучшилось: он упорядочил управление, обеспечил спокойствие и возможность населению заниматься мирным трудом, организовал обучение войск и охрану границ, добился заметного прогресса в сельском хозяйстве, привел в порядок финансы, гарантировал нормальное отправление правосудия, поощрял развитие народного образования, вел борьбу с предрассудками, искоренял взяточничество и коррупцию, не терпел праздности и лени и т. д. В очерке отмечались выдающиеся личные качества Франсии — государственный ум, честность, справедливость, энергия, любознательность, указывалось, что он вел чрезвычайно скромный образ жизни.

Карлейль признавал, что Франсиа прибегал к весьма суровым мерам (изоляция страны от других государств, строгая регламентация внешней торговли и даже ее прекращение, тюремное заключение и казни противников режима). В течение 26 лет диктатор был, по его мнению, неограниченным повелителем Парагвая, новым Дионисием — тираном Парагвайским. Но такой образ действий не вызвал у Карлейля осуждения. Напротив, ему казалось вполне естественным, что Франсиа не терпел возражений и неповиновения, не останавливался перед жестокими репрессиями, включая тюрьмы и казни. Употреблявшиеся им методы принуждения Карлейль объяснял государственными соображениями, заботой об интересах Парагвая, о его процветании и благополучии. Решительные действия диктатора диктовались, как он полагал, исключительно необходимостью пресечь происки врагов, посягавших на безопасность страны. Поэтому Карлейль оправдывал, в частности, подавление заговора и расправу с его участниками в начале 20-х годов. Он указывал, что так называемое «царство ужаса», о котором со столь благородным негодованием писали Робертсоны, на самом деле продолжалось всего два-три года. А с прекращением заговоров Франсиа почти совсем отказался от подобных кровавых мер воздействия и стал более уравновешенным ⁸⁶.

При сопоставлении карлейлевского очерка с упомянутой выше анонимной рецензией «Письма о Парагвае» сразу бросается в глаза большое сходство между ними. [268] Так как в то время публикации без подписи были весьма распространенным явлением, вполне правомерно предположить, что рецензия 1839 г. также принадлежала перу Карлейля. В пользу такого допущения говорит ряд обстоятельств. Обе статьи, вышедшие с относительно небольшим интервалом в четыре года, посвящены одной и той же теме, написаны в основном на базе одних и тех же источников; позиции авторов имеют много общего, а оценка ими диктатуры Франсии почти совпадает, отличаясь лишь некоторыми деталями и незначительными оттенками.

Правда, в наиболее полном библиографическом указателе трудов Карлейля, составленном И. У. Дайером, отсутствует публикация под названием «Письма о Парагвае» ⁸⁷. Более того, ни в указанной библиографии, ни в биографических работах Шэперда, Фруда, Ралли, Уилсона ⁸⁸ вообще нет упоминаний о том, что Карлейль когда-либо печатался в «Куортерли ревю». Но это, конечно, еще не доказательство. Для проверки обоснованности высказанной выше гипотезы об авторстве «парагвайской» статьи, появившейся в данном журнале, необходимо подвергнуть оба текста тщательному сравнительному анализу.

Такое сравнение позволяет наряду с отмеченными общими моментами и совпадениями выявить и существенные различия.

Очерк «Д-р Франсиа» иаписан в свойственной Карлейлю своеобразной манере, отличающейся эмоциональностью, динамичностью, живостью изложения. Он охотно прибегал к историческим аналогиям и параллелям, любил употреблять звучные эпитеты, метафоры, рисовал яркие картины событий прошлого и красочные портреты исторических деятелей. Полемику Карлейль вел обычно в резком, саркастическом тоне. Его произведения изобиловали восклицаниями, междометиями, отступлениями, [269] частыми обращениями к читателю, а иногда и к самим действующим лицам. Литературный стиль рецензии в «Куортерли ревю» не имел ничего общего с карлейлевским, а содержавшаяся в ней критика по адресу Робертсонов звучала несравненно сдержаннее, чем в очерке.

Одним из основных источников для авторов обеих статей послужила книга Ренггера и Лоншана. Но в то время как анонимный рецензент пользовался английским переводом, Карлейль считал, что он никуда не годится ⁸⁹, и ссылался только на оригинальное французское издание. В рецензии 1839 г. Франсиа дважды сравнивался с Кромвелем, причем последний и его сторонники изображались явно в негативных тонах⁹⁰. Карлейль, уже задумавший в то время свой знаменитый труд, посвященный Кромвелю, не мог, разумеется, писать так о своем кумире. Кстати, в очерке «Д-р Франсиа» он воздержался от прямых параллелей между парагвайским диктатором и своим любимым героем ⁹¹. Обращают на себя внимание и транскрипционные расхождения: если рецензепт «Куортерли ревю» пользовался исключительно краткой формой имени Франсиа, то Карлейль, наряду с ней, неоднократно употреблял и другую — Родригес, а иногда более полную Родригес Франсиа.

Все вышеизложенное заставляет прийти к выводу, что предположение, будто рецензия 1839 г. написана Карлейлем, не подтверждается. А это дает дополнительный аргумент против распространенной в научной литературе тенденции связывать с очерком Карлейля начало исторической «реабилитации» режима Франсии ⁹². Подобное утверждение и без того представлялось не слишком обоснованным, так как первым и по существу единственным публичным обвинением Франсии при его жизни являлись сочинения Робертсонов. Но, кроме того, как выясняется, их еще до Карлейля подверг серьезной критике [270] его анонимный предшественник. Таким образом, карлейлевский очерк следует скорее считать наиболее ярким и законченным выражением апологии парагвайской диктатуры, вытекавшей из свидетельств очевидцев, опубликованных в 20-х годах XIX в., а также определенной реакцией на попытки фальсификации и тенденциозной интерпретации этого явления, предпринятые в конце 30-х годов.

Работа Карлейля, рассматривавшего историю сквозь призму «культа героев», относится к той стадии его духовной эволюции, когда ему весьма импонировали «сильные» личности типа Боливара, Сан-Мартина, О’Хиггинса и, конечно, Франсии. Исследователь творчества английского философа Трэйл указывал, что в то время его ум «находился в состоянии быстро усиливавшегося недовольства и недоверия к демократическим тенденциям и возраставшей с каждым днем уверенности в необходимости героя в качестве диктатора. Карлейлю казалось, что он нашел такового… в лице его превосходительства, гражданина д-ра Хосе Гаспара Родригеса Франсии» ⁹³. Явно одобряя ликвидацию Франсией представительной формы правления и конституционных гарантий, проводившуюся им политику террора, Карлейль видел в парагвайском диктаторе человека, самоотверженно выполнявшего тяжелую миссию, возложенную на него провидением.

Карлейлевская оценка диктатуры Франсии не нашла заметного отражения в исторической литературе XIX в. Может быть, это отчасти объяснялось тем, что очерк вышел в свет как анонимный и лишь через несколько лет выяснилось, что он принадлежит перу известного автора «Истории Французской революции», «Писем и речей Оливера Кромвеля», лекций о героях и других нашумевших произведений. Но и тогда он не вызвал особых откликов, возможно, вследствие своей ярко выраженной апологетичностп и восхваления именно тех сторон парагвайского режима, которые казались либеральным историкам наиболее одиозными. Правда, отдельные авторы, не ссылаясь прямо на Карлейля, высказывали мнения, близкие к его взглядам. [271]

Так, Огюсг Конт включил Франсию в свой «Позитивистский календарь», поместив его, наряду с Боливаром, Франклином, Вашингтоном, Джефферсоном в четвертую неделю 12-го месяца (посвященного современной политике), возглавляемую Кромвелем ⁹⁴.

Французский дипломат Альфред де Броссар, посетивший в 1847 г. страны Ла-Платы в качестве атташе при чрезвычайной миссии графа Валевского, по возвращении на родину выпустил книгу, в которой изложил свои наблюдения. В Парагвае ему тогда побывать не пришлось, так что Броссар писал об этой стране преимущественно на основе данных Ренггера и Лоншана⁹⁵. Хотя, по его мнению, с возрастом и под влиянием боязни заговоров Франсиа стал все более сурово расправляться с противниками или теми, кого считал таковыми, Броссар полагал, что в целом правление диктатора принесло пользу Парагваю, особенно с точки зрения экономического развития. Дипломат хвалил Франсию и за то, что «он научил свой народ нелегкому искусству повиновения» ⁹⁶.

В апреле 1851 г. капитан первого ранга Т. Ф. Паж опубликовал статью «Парагвай и республики Ла-Платы», где основное внимание уделил эпохе Франсии. С именем «верховного диктатора» он связывал провозглашение независимости Парагвая, подъем земледелия и скотоводства, создание боеспособной и надежной армии, укрепление государственных границ, удаление представителей имущих классов из административного аппарата, вооруженных сил, судебных и муниципальных органов, сферы торговли ⁹⁷. Однако если первоначально Франсиа правил, по словам Пажа, справедливо, то в дальнейшем он стал чрезвычайно жесток и превратил террор в единственное средство воздействия на народ ⁹⁸.

Апглийский химик и литератор Чарлз Блэчфорд Мэнсфилд, посетивший Парагвай в 1852—1853 гг., критикуя