Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия

соберутся под крыльями двуглавого орла .

В «Генеалогии» ученый скептицизм не позволял таких вольностей. Предренессансная литература использована постольку, поскольку она отражала шаги к возрождению античной традиции.

Глубокое уважение Игнатия к историческим трудам Джованни Боккаччо может показаться странным читателю, знакомому лишь с шутками флорентийца (вроде «Декамерона», «Фьяметты» или «Филоколо»). Да и филологи, отмечающие тяготение Боккаччо к античному наследию в крупных поэмах («Филострато», «Тезеида» и др.), не часто задаются вопросом, за что же столь уважали безработного гражданина власти Флоренции.

Римский-Корсаков отдавал себе отчет, что звание «всея Италии славнаго летописца» Боккаччо заслужил выдающимися латинскими исследованиями по мифологии и истории античности. «Генеалогия языческих богов», «О знаменитых

⁷⁸ Чистякова КВ., Богданов А.П. «Да будет...» С. 3-12.

⁷⁹ Каптерев Н.Ф. О греко-латинских школах... С. 672-678.

⁸⁰ Ср. тексты: Памятники общественно-политической мысли в России конца XVII в. М., 1983. Вып.
1-2. № 15-16, 32. С. 135-182,233-241 и др.

⁸¹ См. также: Библиотека Академии Наук. П.1.АЛО. 56 л. (автограф); Богданов А. 77. Общерусский
летописный свод конца XVII в. в собрании И.Е.Забелина // Русская книжность XV—ХГХ вв. М.,
1989. С. 183-209.

женщинах» и «О несчастиях знаменитых мужей», не говоря уже об интереснейшем опыте историко-географического словаря (De montibus etc) — вот труды, оказавшие сильное влияние на формирование литературы Возрождения и на «Генеалогию» Игнатия.

Miscellanea (Смесь) Анджело Амброджини, известного Римскому-Корсакову по литературному имени Политиа-нус (латинизированный геоним от Poliziano), представляла собой изрядное собрание критических заметок к произведениям латинских и греческих авторов. Труд сей был интересен Игнатию и методически. Он вовсе не напрасно предупреждал в Предисловии, что в области толкования источников идет «не от своей главы и разума», но по стопам «славных творцов». Еще греческий философ IV в. до н.э. Евгемер (известный Игнатию в латинском переложении Квинта Энния) положил начало традиции рационалистического толкования мифов, на котором построена значительная часть труда Игнатия.

Зевс у Евгемера выступал земным владыкой, скончавшимся на Крите, Атлас, поддерживающий небо, стал великим астрономом, прочие божества — людьми, превознесенными до небес за подвиги и заслуги перед человечеством. Евгемеризм как направление мысли был развит затем Полибием и в особенности Страбоном, наряду с доказательством шарообразности земли убеждавшим читателя, что Гомер является величайшим и точным географом для тех, кто способен видеть основу под поэтическим вымыслом.

Немалый вклад в популярную античную традицию внес знакомый Игнатию Лактанций, она углублялась за счет более разнообразных приемов критики, тщательного анализа текстов и сличения рукописей. Ко временам Игнатия евгемеризм был признанной теорией, применяемой в совокупности методов литературоведения и языкознания, исторической географии, геологии, топонимики, этнографии, археологии, генеалогии, геральдики и т.п.

Все это широко использовал вслед за коллегами и Римский-Корсаков, прослеживая корни своего рода в легендарные глубины истории вплоть до сонма языческих богов, происходивших, естественно с позиции евге-мериста, до Адама. Евгемеризм популярен доселе, особенно в области этногенеза, и ученые продолжают искать реальные основания мифов, легенд, былин и прочих источников, свидетельствующих о «великих делах... под образом или под подобием и закрытием неким», как выразился автор «Генеалогии».

Для нас важнее не отстаивать древнюю теорию, а констатировать шествие российского историка по стопам выдающихся единомышленников, даже если их труды были незаслуженно забыты или остались лишь в именах нарицательных, как французское слово calepin - собрание выписок и заметок. Оно происходит от фамилии Амвросия Калепино или Да-Калепино — итальянского лексикографа XV в., составителя многоязычного словаря «Рог изобилия» (Cornucopia). Идея смыслового анализа слов, исходя из их происхождения и бытования в разных языках (семиотика), начиная с латинского, встретила столь восторженный прием, что после первого издания (Реджио, 1502 г.) «Калепинус» переиздавался и дополнялся множество раз (базельское издание 1590 г. включало уже 11 языков, в том числе венгерский и польский).

Истории, рассказанные в словаре, который долго считался лучшим в своем роде, использовались Римским-Корсаковым с тем большим энтузиазмом, что

«лексиконы многоязычные» были необычайно популярны в России XVII в. Они переписывались, дополнялись, даже составлялись всеми грамотеями для умственной разминки, интеллектуальной забавы, не говоря уже о купцах, нуждавшихся в разговорниках для себя и своих отпрысков.

Пароним «Мантуанус», употребленный при одной ссылке в «Генеалогии», способен ввести в заблуждение ассоциацией с Вергилием, но исследование показывает, что речь идет о другом уроженце Мантуи. Это Джованни Баптиста Спагноло — приор-генерал ордена кармелитов, латинский поэт и ученый-гуманист, писавший под именем Mantovano или Mantuan. Речь идет «О Священных днях» и «Парфянскому изданных в его Трудах.

Традиционные представления о православном фундаментализме до Петра заставляют усомниться в возможности цитирования столь видного католика. Но усомниться следует в самих представлениях — поелику Римский-Корсаков, столп православия в спорах о вере, переводчик греческих житий, личный друг ярого «грекофила» и борца с «иноверием» патриарха Иоакима, считал естественным ссылаться на авторитет ученых «латынников» и «схизматиков» из университетов Венеции, Парижа, Лондона, Праги, Рима и др., наконец - одобрительно цитировал книгу «славнаго генерала иезувитцкаго» (в трактате «Довод вкратце»), когда речь шла о проблемах изучения античного наследия.

Безусловно, он не мог пройти мимо Эразма Роттердамского, завоевавшего славу «светоча мира» и «универсального ученого» не «Похвалой глупости» или «Разговорами запросто», как уверяют некие филологи, а глубочайшими исследованиями и изданиями по классической древности. Игнатий использовал любимое произведение «лучшего и высочайшего»: «Адагии» («Пословицы»), которые тот дополнял и переиздавал всю жизнь, так что первое издание насчитывало 800 пословиц и изречений (1500 г.), а последнее авторское — 4151 (1536 г.).

Недавно считалось открытием установление одного перевода небольшого сочинения Эразма на Руси и полемики Симеона Полоцкого с его общеизвестными трактатами против войны⁸². В свете новых представлений выглядит естественным, что Игнатий при случае цитирует Эразма на латыни. В этой связи уместно вспомнить, что пока Римский-Корсаков писал «Генеалогию» и спорил с Сильвестром Медведевым об основах университетского образования, их младший коллега Карион Истомин изучал концепцию начального образования другого «учителя народов» — Яна Амоса Коменского, не в рамках привычной нам теории «заимствования», но для обогащения и усовершенствования⁸³.

Общение с излюбленными Игнатием античными авторами происходило посредством фундаментальных изданий, осуществленных учеными XVI и XVII вв. Подготовка текстов, глубокие и обширные исследования и комментарии в них были нередко сложнее и ценнее монографий. Но Римский-Корсаков использовал и

82

последние. Среди латинских трудов он сослался на «Гениальные дни» (Dies geniales) Алессандро д'Алессандро из Неаполя (Рим, 1522): весьма уважаемое современниками-знатоками собрание сведений, текстов и полемических заметок по латинской филологии и праву, древнеримских и новых итальянских биографий и анекдотов.

Труд кардинала Цезаря Барония «Церковные хроники» колоссален по богатству архивного материала (Ватикана и католических монастырей); он остается непременным пособием по ранней истории церкви до сего дня, во многом не перекрытым многочисленными позднейшими работами. Римский-Корсаков цитировал Annales Ecclesmstici с большим уважением и пользовался не популярными на Руси кратчайшими польскими экстрактами, а оригинальным 12-томным римским изданием 1588-1607 гг.

Общие ссылки на Торквато Тассо не позволяют определить, какое из многочисленных сочинений выдающегося итальянского поэта имел в виду Игнатий. Вероятнее всего, наш автор использовал богатый античными примерами «Спор о героической поэме».

Зато Большой Атлас Герарда Меркатора (как и его Atlas Minor) в амстердамских изданиях XVII в. имелся на Руси чуть не в каждой приличной библиотеке, с увлечением изучался и даже в точности копировался пером. Не удержался и автор «Генеалогии», помимо ссылок на ценный сопроводительный текст скопировавший из Атласа карту о. Корсика. Справочники в его времена вообще считались лучшими книгами для чтения, причем предпочтение отдавалось трудам энциклопедическим. Один из популярнейших — «Театр жития человеческого» — судя по количеству точных ссылок, был настольной книгой Игнатия.

Но все эти труды были написаны на латыни. А как же Речь Посполитая в виде «моста в Европу» для московитов? Всего четырех польских авторов, из коих один был итальянец, а другого можно считать ученым западнославянским, счел нужным использовать русский автор в труде, включающем описание рода Корсаков в Курляндии, Польше, и других соседних странах.

Три ссылки сделаны на «Хронику всего света» видного историка, поэта и переводчика Мартина Вельского (в 10 кн.), ходившую по Руси в изданиях 1551, 1554 и 1564 гг. и широко использованную, в частности, в «Скифской истории» А.И. Лызлова. Игнатий обратился к обойденной вниманием коллеги 1-й книге «Хроники», повествующей «о четырех древних монархиях». Впрочем, «Генеалогия» опровергает мнение, будто сие излюбленное царем Федором Алексеевичем учение распространилось в России исключительно благодаря изложению Вельского.

Пять ссылок Римского-Корсакова на весьма авторитетную книгу Варфоломея Папроцкого «Гербы рыцарства польского» (Краков, 1584) и возможное подражание Игнатия гербовым стихам шюдовитейшего славянского литератора XVI в. заставляют обратить внимание на незнакомство автора с чешскими, силезскими и латинскими трудами того же историка, отразившими важные для «Генеалогии» сведения о роде Корсаков.

Издания из Амстердама, с которым московский двор в XVII в. имел наиболее прочные связи, достигали русского книжника вернее, чем из Кракова, Оломоуца,

Праги или Брюнна. Краковская типография, впрочем, была достаточно популярна. Там в 1611г. был издан польский перевод латинского «Описания Сарматии Европейской» итальянца на польской службе Александра Гваньини. Игнатию Римскому-Корсакову, как и Андрею Лызлову, пришлось удовлетвориться этим переводом, названным «Хроникой». Оба русских историка проработали все относящиеся к их темам разделы книги.

Настоящая «Хроника польская, литовская, жмудская и русская» видного польского политического деятеля, историка, поэта и художника Матвея Стрыиковского, бытование коей в России основательно исследовано⁸⁴, была знакома Игнатию в том же кенигсбергском издании 1582 г., что и Лызлову. Оба автора отвергли чужие переводы и внимательно проработали оригинал, основанный на множестве несохранившихся источников.

Странно только, что ссылаясь на страницы довольно старого издания, Римский-Корсаков называет Стрыиковского «Молодым». Это уместно разве что в сравнении с классиками античности, Боккаччо и Эразмом и может толковаться как признание действительно важного произведения продолжением великой европейской историографической традиции, к которой в полной мере принадлежал и русский историк предпетровского времени.

84

П. РОССИЯ И ЕВРОПА В XVIII-ПЕРВОИ ПОЛОВИНЕ XIX

ВЕКА

Агеева О. Г.

ПЕТР I ГЛАЗАМИ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИХ МЕМУАРИСТОВ НАЧАЛА XVIII ВЕКА

Личность русского царя-преобразователя — одна из самых популярных тем в мемуарных сочинениях иностранцев о России эпохи петровских реформ. О Петре I писали в своих дневниках и воспоминаниях англичанин Ч. Уитворт, швейцарец X. Гассман, датчанин Ю. Юль, немец — представитель Ганновера Х.Ф. Вебер, голштинец Г.Ф. Бассевич, представитель Пруссии И.Г. Фоккеродт и др. Очевидно, что русский монарх производил сильное впечатление на своих современников-выходцев из Европы. Однако интересно другое: незнакомые друг с другом, в разные годы находившиеся в России, являвшиеся выходцами из разных западноевропейских стран авторы сосредоточили свое внимание на совершенно определенном наборе тем-характеристик царя и часто дублировали друг друга в оценках. Этот факт не является случайностью, он означал, что уже в первой четверти XVIII в. сложился ряд стереотипов «образа» русского царя-реформатора. Попробуем выделить основные из них.

Единодушие авторов сочинений о России начиналось с самых общих характеристик фигуры царя, из которых ясно, что Петр интересовал Запад прежде всего как государь. Обычные даваемые ему определения - «великий монарх», «великий государь» (X. Гассман, Ю. Юль), часто— монарх, осуществляющий «великие предприятия», обладающий «превосходным умом» (Х.Ф. Вебер), или же просто — «Петр Великий», как, например, именовал царя в своем сочинении Г.Ф. Бассевич¹.

Единым для всех критерием оценки «величия» Петра I являлись его реформы, названные одним из мемуаристов (X. Гассман) «дорогой к приобретению могущества». Другой автор — Г.Ф. Бассевич — писал о верности царя «обширным планам для упрочения величия и славы России», а Ч. Уитворт сообщал о том, что царь «за 10 лет усовершенствовал свою империю больше, чем любой другой смог бы сделать в десятикратный срок...», причем сделал это «одною лишь силою своего гения, наблюдательности и собственного примера». X. Гассман отмечал, что на русских «никто не обращал внимания», «пока нынешний царь не ввел так много реформ», свой народ, русских он «привел ... совсем в иное состояние, так что в новой России старую и узнать нельзя, и она все больше изменяется день ото дня»². Таким образом, взгляд на Петра I как на великого государя сложился именно вследствие высокой оценки привнесения в русскую жизнь европейских форм

¹ Гассман X. Странствования Христофора Гассмана. Париж, 1971. С. 78; Юль Ю. Записки Юста
Юля, датского посланника при Петре Великом. 1709-1711. М., 1900. С. 94; Вебер Х.Ф. Записки
Вебера о Петре Великом и его преобразованиях // Русский архив. 1872. № 6. Стб. 1075, 1076;
Бассевич Г.Ф. Записки графа Бассевича, служащие к пояснению некоторых событий из времени
царствования Петра Великого. М., 1866. Стб. 135, 143.

² Гассман X. Указ. соч. С. 76, 78; Бассевич Г.Ф. Указ. соч. Стб. 81; Уитворт Ч. Россия в начале
XVIII в. М.;Л., 1988. С. 73.

экономики, военного дела, быта, благодаря положительному отношению царя к Европе.

На какие именно реформы больше всего обращали внимание иностранцы и как их оценивали?

Основное внимание они уделяли воспринимаемым однозначно положительно реформе армии и флота, мероприятиям в области экономики — заведению фабрик, усовершенствованию торговли. Так, к числу «важных реформ» Петра I X. Гассман относил проевропейскую реформу армии (от немецких офицеров, писал он, русские «научились настоящим военным упражнениям»), укрепление крепостей «согласно современному фортификационному искусству», в частности, крепости Азова, установление точных границ с Крымом, «распространение могущества на водах», для чего царь довел кораблестроение в своей стране «до совершенства» и «снарядил в Восточном и Каспийском морях значительные флоты», а со временем решит вопрос и о хороших матросах, и т.д. В области экономики важными начинаниями швейцарец считал то, что царь «заложил новые фабрики», «очень заботился о развитии горного дела, для чего разыскивал в России разные руды, чтобы впоследствии организовать в России обширный обмен» и т.д.³

Неоднократно высокую оценку реформы армии в своем сочинении давал ганноверский резидент Х.Ф. Вебер («царь, отмечал он, довел свое военное управление до такого превосходного состояния, которому теперь весь свет удивляется»). Характеризуя Петра I, Вебер подчеркивал, что тот проводит время «в разных полезных занятиях», то есть строит крепости, общественные здания, корабли, он писал, что царь из всей военной силы, любит, по-видимому, более всего флот .

Самым подробным образом осветил реформу армии и флота И.Г. Фоккеродт, назвавший их «полезными переменами» Петра I. Он также отметил «приведение в превосходное состояние артиллерии», создание царем флота («страсть к флоту брала у него верх над всеми другими желаниями и склонностями»), регулярных полков, обучение «русских» западноевропейскими офицерами и учреждение военных учебных заведений. Фоккеродт скрупулезно перечислил распоряжения царя, касающиеся торговли, построенные им общественные здания, верфи, каналы для сообщения морей, новые города, крепости, дороги и проч., отметил, что всем этим царь занимался «с рвением и старанием».

Однако И.Г. Фоккеродт не ограничился общей положительной констатацией фактов, а подошел к увиденному в России критически, с мерками западноевропейского меркантилизма. Так, им была поставлена под сомнение целесообразность заведения флота, «а особливо в таком большом размере»: во-первых, прусский дипломат не видел в нем смысла, ибо «просто невозможно, чтобы русские когда-нибудь были в состоянии соперничать с флотами морских держав», во-вторых, считал, что было бы лучше, если бы Петр «оставил в кармане подданных те изумительные суммы, какие потратил на флот, или употребил бы их на умножение сухопутного войска».

Также критически, с точки зрения экономической выгоды, подошел Фоккеродт к состоянию русской торговли и промышленности. Оценивая

«китайскую» торговлю, он определил ее торговый баланс не в пользу России, и следовательно, решил, что «она больше вредна, чем полезна для государства» и «устроить» ее нужно иначе, сделав Россию страной-посредницей между Китаем и Западом. Оценивая Петербург, Фоккеродт согласился со всеми доводами русских-противников царя и привел в своем сочинении все негативные характеристики новой столицы⁵.

Заслуживает упоминания положительная оценка иностранцами финансовой политики Петра I. X. Гассман писал, что «доходы этого государя невероятно велики», что «он еще очень расчетлив и прилагает все старание, чтобы не тратить деньги попусту». Вебер обратил внимание на то, что Петр I «никогда не был в необходимости прибегать к займам» за границей, а если б окружил себя мудрыми советниками и «поставил финансы на немецкую ногу», то мог бы извлечь из подвластных стран несравненно больше. И.Г. Фоккеродт, указав сумму налога в 9-10 млн. рублей, отметил, что для России эта малозначительная сумма значит гораздо больше, чем для Европы — «во времена Петра I ее доставало на покрытие всех его великих предприятий» . Очевидно, что положительный взгляд на реформы привел к ложной оценке финансов страны: петровское царствование кончалось в жесточайшем финансовом кризисе, доходы государства не покрывали его расходов. Реформы разорили страну, но этого иностранные мемуаристы не заметили.

Военная и хозяйственная реформы являлись основой создания положительного образа «великого» государя. Однако для европейцев не менее важную роль играло преобразование быта, нравов и просвещения. В этой области привнесение «своих» западноевропейских ценностей, норм в «чужую» культуру осознавалось авторами сочинений о России как переход от варварства в состояние цивилизованности. Такое понимание основывалось на устойчивых представлениях европейцев о мире, который в начале XVIII в. в их сознании делился на цивилизованный (Европа) и варварский, дикий (остальные страны и народы). Так как русская культура, религия, тип военного искусства, экономика, мораль не соответствовали европейским стандартам, были другими, то, соответственно, они относились к варварским и диким. Четыре основных критерия русского «варварства» выделялись иностранцами в начале XVIII в. Это — 1) незнание правил вежливости «образованных народов», 2) привязанность и почтение к нравам и обычаям своего отечества, 3) отсутствие знаний и искусств, кроме тех, которые имеют непосредственную пользу, 4) православная религия⁷. Именно вследствие этих четырех признаков русские считались народом «грубым», «неотесанным», «диким», «варварским». Соответственно преобразования на западноевропейский лад Петра I в области нравов, образования и религии легли в основу стереотипа «Петр — царь-просветитель, цивилизующий свою дикую страну». Отсюда же тема конфликта Петра I со своим невежественным народом.

Как все это выглядит в мемуаристике? Вот понимание реформы в области культуры и роли царя швейцарцем X. Гассманом. Прежние русские, с его точки

⁵ Фоккеродт И.Г. Россия при Петре Великом. М., 1874. С 34,41,49, 50, 55-56, 59,63-64 и др.

⁶ Гассман X. Указ. соч. С. 79; Вебер Х.Ф. Указ. соч. Стб. 1109, 1145; Фоккеродт И. Г. Указ.соч С.
114.

⁷ Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 1.

зрения, были «грубыми и невежественными людьми», ибо не имели никакого воспитания, жили «в невежестве, так как не имели понятия о каких-либо искусствах, и их величайшей страстью было напиться водкой до потери сознания». Царь заставил русских «переменить свои старые одеяния» на немецкое платье, так как раньше они носили «длинные одежды, как старые бабы». Сыновей вельмож он послал «в путешествия и в Академии», о существовании которых русские и не подозревали. Аналогичный взгляд имел датчанин Ю. Юль. Он писал: «Русские, будучи народом грубым и неотесанным, не всегда умеют отличить приличное от неприличного, и что поэтому царю приходится быть с ними терпеливым в ожидании того времени, когда подобно прочим народам они научатся ... выдержке». Так же охарактеризовал Петра I и Х.Ф. Вебер. «...С великою ревностию он изыскивает способы образовать свой народ, — писал ганноверский резидент, — ...при всех европейских и азиатских дворах ...имеет своих послов и уполномоченных, а... русские бояре теперь должны ездить за границу и обучаться там, чтоб сделаться способными ко всякому делу, на воде и на суше...»⁸.

Результаты просветительской политики царя не всегда оценивались как успешные. Например, благодаря царю женщины получили «свободу», но не такую, как во Франции, Польше и Германии, оставляли желать лучшего усвоение русскими западного образования и воспитания. Так, прусский дипломат отмечал, что и после получения образования в Европе даже «первостепенные люди» очень грубо нарушают правила вежливости, «во всех же прочих статьях: в еде, пигье, убранстве комнат и прочем русский и ныне старинный русак, а молодые люди, вернувшиеся из-за границы в руках своей семьи ... опять втягиваются в свою прежнюю животную жизнь» .

Единодушие проявили авторы мемуаров в оценке политики Петра I в области религии. С их точки зрения, «варварское состояние ... подданных (Петра I — Авт.) имело одной из главных причин беспорядочное положение их религии», царь же «старался привести эту религию в лучшее состояние»¹⁰. Подчеркивая личную религиозность монарха, — его видели стоящим на службах, поющим на клиросе, спорящим по богословским вопросам, — царя представили борцом с суевериями православия — почитанием икон, соблюдением постов, и проч. Разумеется, высокую оценку получила проведенная на протестантский манер церковная реформа Петра I — уничтожение в России патриаршества¹¹.

В описании реформаторской деятельности русского монарха иностранцы часто противопоставляли Петра I его народу. Это противопоставление или констатировалось открыто, или было имплицитным (скрытым). В последнем случае оно возникало при описании действий монарха через противопоставление того, что царем вводилось, тому, против чего было новшество направлено, а также при описании реакции в народе на его реформы. При этом противопоставление всегда имело соответствующую эмоциональную окраску — оппозицию «хорошо-плохо». Петр I, его действия всегда оценивались со знаком (+), а противостоящие

⁸ ГассманХ. Указ. соч. С. 77-78; Юль Ю. Указ. соч. С. 94; Вебер Х.Ф. Указ. соч. № 9. Стб. 1696.

⁹ Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 104-105.

¹⁰ Гассман X. Указ. соч. С. 80.

¹¹ Юль Ю. Указ. соч. С. 133, 166, 222; Бассевич Г.Ф. Указ. соч. С. 135; Берхголъц Ф.-В. Дневник
камер-юнкера Ф.-В. Берхгольца: В 4-х ч. М, 1902-1903. Ч. 1. С. 38, 57; Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С.
5; Майкова Т.С. Петр I и православная церковь // Наука и религия. 1972. № 7. С. 38-46.

ему народ или «старые бояре», их реакция на новшества — со знаком (—).

Только проводя реформы, по мнению Х.Ф. Вебера, «царь мог сделать своих подданных истинными людьми». Оценивая действия русских в морском сражении при Гангуте, тот же автор писал, что «из своих глупых подданных царь сделал таких хороших солдат»¹². Негативное отношение народа к различным мероприятиям Петра I описали многие авторы. Так, X. Гассман отмечал, что тот «заставил русских повиноваться» немецким офицерам, что «перемене платья крестьяне «противились»», что «бояре были принуждены усвоить немецкий образ жизни, что было им весьма неприятно». И.Г. Фоккеродт отмечал, что снятие с церквей колоколов, дружеское обхождение с еретиками, мясоедение в посты и нарушение церковных уставов, стрижка бород, введение французского платья и бесчисленное множество других обычаев, были «ужасом для русских», особенно для «духовенства». «Неодолимое отвращение» испытывали подданные к новым правилам «государственного управления», что касается любимого детища Петра — Петербурга, то «ненависть к нему бьша так велика, что они никогда не завели бы там значительной торговли», «Петербург обязан теперь цветущим положением своей торговли одному только пристрастию Петра 1-го». «Петербург и флот в их глазах мерзость, ... заведение правильного войска, считаемое всем светом за величайшую пользу, доставленную Петром I, для них бесполезно и вредно». Вообще, единственными социальными слоями или группами русского общества, искренно почитающими Петра, указаны «простоватые и низшего звания люди да солдаты, особливо гвардейцы». «Одиночество» царя в своих начинаниях подчеркнул и англичанин Ч.Уитворт, который писал, что Петр провел свои преобразования «без какой бы то ни было иностранной помощи, вопреки желанию своего народа, духовенства и главных министров»¹³.

Из приведенных выше цитат очевидно, что противопоставление Петра и его окружения («поумневших русских», по выражению Ю. Юля) русскому обществу основывалось на общих представлениях о мире и осознавалось как конфликт цивилизованного монарха и варварского народа.

В связи с конфликтным характером европеизации русской жизни интересна двойственность в оценке абсолютистского характера правления Петра I. Общее впечатление может быть передано словами англичанина Ч. Уитворта: «Правление является абсолютным до последней степени, не ограничено никаким законом или обычаем и зависит лишь от прихотей монарха, который определяет жизнь и судьбу всех своих подданных. [У тех, кто служит] все совершается от имени царя...», далее, правда, отмечается, что в стране есть писаные законы. Почти то же писал и И.Г. Фоккеродт, отмечавший, что царь «по собственной воле и произволу» распоряжался «жизнью и имуществом» своих дворян¹⁴. Вряд ли стоит говорить, что за такой оценкой стоит расхождение правовых норм Запада и России, незнание системы русской дворянской службы и соответствующих ей имущественных отношений между государством и высшими сословиями.

Прямых оценок-обвинений в бесконтрольном самовластии в мемуаристике

нет. Зато есть другое. Первое - это муссирование темы личной жестокости царя, доходящее до мифологии. Например, Х.Гассман писал, что «многие сотни людей, которые не хотели жить согласно его распоряжениям ... были лично наказаны царем палочными ударами и преданы смерти от его собственной руки». Автор искренне полагал, что Петр I «без больших церемоний или убивает их своею дубинкою, или рубит их на куски. Суровость его известна всей Европе». Разумеется, современники помнили о стрелецких казнях 1698 г., когда Петр «собственной высокой особой потешал себя этой работой», но еще и «побуждал к тому своих бояр». В связи с делом царевича Алексея 1718 г. также отмечался присущий Петру «вкус к розыскам, который этот царь сохранял постоянно»¹⁵.

Вторая тема, связанная с бесконтрольностью власти, — оправдание абсолютизма Петра тем, что он способствовал проведению проевропейских реформ. Швейцарец X. Гассман прямо указал, что «в этих важных реформах царю сослужило службу его самодержавие, подобным которому не обладает ни один государь на свете...». Примечательно, что после рассказа об изрубленных на куски противниках царя у этого автора следует сентенция: «Суровость его правосудия кажется чрезмерной, но как же иначе он мог достигнуть намеченной цели?»¹⁶.

Интересна и показательна позиция мемуаристов относительно взаимоотношений царя с сыном-наследником и кончины последнего — ни один из авторов не внес в свои мемуары сведений о насильственном характере смерти царевича Алексея. У Ф.В. Берхгольца, жившего в Петербурге с 1721 г. и наверняка слышавшего пересуды современников, о царевиче вообще не упоминается. И.Г. Фоккеродт обходит молчанием «дело» и смерть Алексея, но при этом подчеркивает, что у того не было «ни намерения, ни духа на составление замысла против правления или жизни отца», он хотел лишь «привести себя в безопасность от ненависти ... отца ... и бражничать со своими попами...»; произошедшее названо мемуаристом «недоразумением... с наследником». Достаточно подробно рассказал о кончине Алексея и слухах вокруг нее (дали в тюрьме яд или сделали «слишком» сильное кровопускание) Г.Ф. Бассевич. Однако сам он присоединился к официальной версии случившегося — смерти от «ужасных судорог» (апоплексического удара) и указал, что Петр не был заинтересован в насильственной смерти сына. «Достоверно, — писал дипломат, — что царь не желал смерти царевича, а хотел только опозорить его смертным приговором и тем устранить от наследования престола». На смерть от «апоплексического удара» указал и Х.Ф. Вебер, трогательно сообщивший, что царь простил все сыну, «дал благословение и расстался с ним при громких рыданиях и обильных слезах с обеих сторон»¹⁷.

Итак, насильственную европеизацию иностранцы не порицали, а насильственную смерть наследника престола — сторонника старины — сочли возможным замолчать. Инстинктивная оценка «свое — хорошо» потеснила вопрос о приемлемости методов утверждения европейских ценностей. Однако этот инстинкт «сработал» против самой Европы, создав миф о безотчетной

¹⁵ Гассман X. Указ. соч. С. 79; Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 28, 30.

¹⁶ Гассман X. Указ. соч. С. 78-79.

¹⁷ Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 28; Бассевич Г.Ф. Указ. соч. С. 69-70; Вебер Х.Ф. Указ. соч. №7.
Стб. 1455-1456.

привязанности Петра к европейцам. Перенимание западного опыта должно было привести к усилению России, что, естественно, представляло угрозу для Европы, так как последняя должна была поделиться с восточным соседом в сфере международной торговли и проч. Между тем авторы записок обвиняли Россию в недостаточной последовательности в европеизации, как, например, это делал И.Г. Фоккеродт. Страх перед модернизацией страны присутствует лишь в сочинении Х.Гассмана, который писал о Петербурге, «угрожающем всей Европе», и о том, что царь «довел свою страну до такого состояния, что вся Европа смотрит на нее с удивлением и отчасти со страхом и приходит от этого в волнение. Многие сильно жалеют, что показали царю дорогу к приобретению этого могущества, так как он впоследствии смог бы обратить его против них...». Эти опасения швейцарец уравновешивает контраргументом — царь «слишком любит немцев и голландцев, чтобы обойтись с ними плохо»¹⁸. Подобное искажение реального положения дел примечательно, ведь в экономические планы царя входило, помимо прочего, отстранение Турции от посредничества в торговле шелком между Персией и Западной Европой, а это вело к разорению голландских компаний, торгующих шелком через Турцию. По-видимому, такого рода предположения в сознании поклонников царя просто не допускались.

По сравнению с анализом государственной деятельности описание личных качеств монарха занимает в ме-муаристике более скромное место.

Внешность царя производила самое благоприятное впечатление на современников-очевидцев. Они отмечали, что «царь очень высок ростом, носит собственные короткие коричневые вьющиеся волосы и довольно большие усы, ... весьма проницателен и умен». «Государь красив, крепкого телосложения и здоровья. ... Был подвержен сильным конвульсиям, ... но в последнее время почти избавился от конвульсий. ... Царь имеет добрый нрав, но очень горяч, правда, мало-помалу научился сдерживать себя, ... честолюбив, хотя внешне очень скромен, недоверчив к людям,.... жесток при вспышках гнева, нерешителен по рассуждении, ... не кровожаден...». Эти высказывания о внешности и чертах характера царя относятся к 1709-1711 гг. и принадлежат Ю. Юлю и Ч. Уитворту. Интересно, что уже в середине 1710-х гг. один из иностранцев-мемуаристов — Х.Ф. Вебер — не счел нужным описывать внешность царя, полагая, что, «так как он бывал в Германии и многих других землях, то его образ жизни (привычки) и наружный вид всем известны»¹⁹.

Неизменно привлекала внимание образованность царя-реформатора. Своим соотечественникам мемуаристы сообщали, что Петр «сведущ в навигации, кораблестроении, фортификации и пиротехнике. Он довольно бегло говорит на голландском, который становится теперь языком двора» (Ч. Уитворт). Петр — «большой любитель... математических и механических знаний и не уступит в них никакому знатоку. ... Не любит охоты, игр и других развлечений... Из иностранных языков хорошо знает немецкий и голландский, но охотнее и лучше говорит на своем родном русском языке. ... В военных делах и упражнениях он весьма сведущ, ... государь, одаренный еще сверх того от Бога великими способностями» (Х.Ф. Вебер). Впрочем, в основательности знаний царя возникали и сомнения: «его

¹⁸ Гассман X. Указ. соч. С. 25, 78.

¹⁹ЮльЮ. Указ. соч. С. 92; Уитворт Ч. Указ. соч. С. 73; ВеберХ.Ф. Указ. соч. № 9. Стб. 1693.

понятия о науках не довольно ясны, чтобы он сам собой мог выбрать из них какие полезны для его страны, а какие нет», — замечал И.Г. Фоккеродт и вслед за тем подвергал критике Петербургскую академию наук, которая была «не так устроена, чтобы Россия могла обещать себе от нее в будущем самую малую пользу» .

Все соприкасавшиеся с царем в повседневной жизни описывали множество разнообразных дел и мероприятий, в которых он принимал участие. Петр сам расставлял полки и определял порядок трофейных знамен для полтавского триумфа в Москве, сам управлял судном, переплывая через Неву после ледохода (Ю. Юль), сам составлял чертеж и делал вычисления для нового корабля, запершись для этого на несколько недель в саду (И.Г. Фоккеродт), и т.д. День царя был плотно расписан и начинался в 3-4 часа утра, в течение одних суток Петр успевал посетить заседание Сената, поработать в Адмиралтействе и дома на токарном станке, объехать петербургские постройки, а вечером сходить в гости (Х.Ф. Вебер). Так при описании занятий российского императора была показана типичная черта человека новой эпохи — постоянная спешка, особое отношение ко времени. Царь «понапрасну времени не тратит», «царь не позволяет себе медлить ни в какой работе», — отмечали иностранцы²¹.

Еще одна черта Петра I, обращавшая на себя внимание, — простота в образе жизни и общении. «Царский блеск ему всегда был в тягость», — писал Г.Ф. Бассевич. Особенно часто привлекали внимание мемуаристов манера одеваться и способ передвижения Петра. О них писали все. Ф.В. Берхгольц: «Он одевается смотря по удобству и мало обращает внимания на внешность». Ю. Юль: «Царь прост в одеянии и наружных приемах», путешествуя по России, «ввиду малочисленности своей свиты ездит не в качестве царя, а в качестве генерал-лейтенанта», в пути повар Петра вынужден был бегать по городу, занимая блюда, скатерти, тарелки и съестные припасы, «ибо с собой царь ничего не имеет». Х.Ф. Вебер: «...ходит он обыкновенно в простом платье, не любит никакого штата или излишней прислуги, ... великий враг бесполезной роскоши...», «не имеет у саней своих более двух или трех слуг», «он чувствовал природное отвращение» к древней великокняжеской одежде или чрезмерно богатому убранству. Г.Ф. Бассевич: «Частная жизнь его отличалась необыкновенной простотой: вилка и нож с деревянным черенком, ... одежда, пригодная для занятий плотничною и другою работою...», «...ездил по городу в одноколке, имея одного денщика рядом с собой, другого, следующего позади верхом»²².

Среди часто упоминаемых характеристик Петра I фигурировали его работа на верфях «как простого плотника» (X. Гассман, И.Г. Фоккеродт) и необычайная простота в общении: участие в свадьбах, крестинах, похоронах подданных, посещение их домов, «ибо, — как писал Ю. Юль, — парь любит, чтоб его постоянно звали в гости, порою ... является и сам, без приглашения, ... тут-то и представляется случай поболтать с ним о чем угодно...». Отмечая, что двор прежних царей был многочисленным и пышным, с множеством должностей,

²⁰ Уитворт Ч. Указ. соч. С. 74; Вебер Х.Ф. Указ. соч. Стб. 1694; Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 102-
103.

²¹ Юль Ю. Указ. соч. С. 116, 186; Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 29; Вебер Х.Ф. Указ. соч. Стб. 1693-
1694; Гассман X. Указ. соч. С. 84.

²² Бассевич Г.Ф. Указ. соч. Стб. 103, 135; Берхгольц Ф.В. Указ. соч. Ч. 3. С. 95; ЮлъЮ. Указ. соч. С.
92, 100, 106; ВеберХ.Ф. Указ, соч. № 7, 9. Стб. 1444-1445, 1693.

празднеств и церемоний, Ч.Уитворт противопоставлял ему двор Петра I. «Нынешний царь совершенно упразднил эти церемонии, — писал англичанин, — не учредив никакого другого двора... На любой церемонии царя сопровождают офицеры его армии и знать без какого-либо соблюдения рангов... Царь живет очень скромно... в Москве... не во дворце, а ...в маленьком деревянном домике в Преображенском. Не держит ни двора, ни выезда, ни чего-либо иного, отличающего его от простого офицера». Двор царя «чрезвычайно прост, - вторил Ф.В.Берхгольц, - почти вся свита состоит из нескольких денщиков..., из которых только немногие хороших фамилий»²³.

Итак, русский царь имел приятную наружность, был образован, деятелен, одевался просто и был прост в общении с людьми, отвергал многочисленные ритуалы царской жизни. За первые качества его ценили, за последние охотно извиняли, как извиняли и его противника Карла XII за солдатские привычки и быт.

Однако не все в образе жизни Петра Великого воспринималось положительно, были в ней и черты отрицательные. Прежде всего это относилось к царским развлечениям — «забавам» всешутейшего и всепьянейшего собора, неприемлемым с точки зрения европейских приличий. Последнее прекрасно чувствовал сам Петр и по возможности стремился скрыть от иностранцев развлечения своей компании. Так, рассказывая о московском славленье с участием «собора», Ю.Юль не случайно отметил, что его участники «не любят, чтоб к ним в это время приходили иностранцы и были свидетелями их времяпрепровождения»²⁴.

Впрочем, созданный иностранцами образ Петра-просветителя не только не пострадал от выходок собора, но более того, стереотип о Петре-воспитателе своих подданных еще и «помог» интерпретировать кощунственное поведение царя и его компании в приемлемом для Европы положительном свете. Собор был представлен в качестве насмешки над нравами русских, имевшей целью просвещение темного народа, а избрание в «патриархи» Н.М. Зотова почти единогласно было объявлено «шуткой» (Ю. Юль, Х.Ф. Вебер). По мнению Г.Ф. Бассевича, своими действиями царь «старался сделать смешным то, к чему хотел ослабить привязанность и уважение. ... Эксцентричность поведения, ... выставляемая на показ народа, ... приучала его вместе с тем и соединять с презрением к грязному разгулу и презрение к предрассудкам»²⁵.

В восприятии Петра I выходцами из Европы исключительную роль играла благосклонность царя к ним самим и их странам, а также факты влияния на русского монарха иностранцев. Это одна из тем, часто встречаемых на страницах записок о России. Как известно, отношение Петра I к иностранцам в зрелые годы носило практический характер. И если в 1702 г. им был издан манифест о призыве иностранцев на русскую службу, то в 1720-х гг. издавались указы об освидетельствовании профессиональных навыков иноземцев и высылке лиц, негодных к службе. Тем не менее, судя по мемуаристике, восприятие русского монарха находившимися в России иноземцами было сугубо положительным. Авторы мемуаров подчеркивали, что только благодаря Петру, его благосклонности

23

они могли обосноваться и жить в России, высоко ценилось и расширение их прав на русской территории, сглаживание противоречий, возникавших при совместном проживании. В дневниках и воспоминаниях нередко встречаются брошенные мимоходом фразы такого содержания: «благодаря благосклонности царя, город полон немцев, находящихся на гражданской или военной службе». Это писал об одном из поволжских городов Х.Гассман, подчеркивавший в другом месте, что Петр «очень любит немцев и голландцев». Закон о браках с иноверцами, по выражению Бассевича, «делал честь его составителю». Касаясь приглашения с Запада «искусных ремесленников», Х.Ф. Вебер подчеркивал, что царь предлагал «выгодные для них условия»²⁶.

Особый интерес у авторов мемуарных сочинений вызывала фигура Ф.Лефорта и время Немецкой слободы. Через много лет после смерти фаворита царя, они заносили в свои сочинения записи о том, что «царь высоко ценил все то, что рассказывал ему Лефорт об обычаях других народов, их военной дисциплине, могуществе и т.п.», что именно вследствие этого общения царь стал «искать» немецких офицеров для своей службы. Также помнили авторы записок и о роли выходцев с Запада в борьбе с Софьей и выдвигали свою версию о «намерении царя тверже укрепиться на своем престоле с помощью иностранцев, для чего призывал их более чем когда-либо прежде из всех стран света на всевозможные службы». Петр хорошо понимал, что «эта толпа пришельцев, будучи ненавидима и преследуема его подданными, тем самым побуждена будет держаться его и делить с ним счастье и несчастье»²⁷.

Представленный материал позволяет сделать некоторые наблюдения общего характера. В описании личности Петра I, его внутренней политики, образа жизни и поступков, черт характера непроизвольно проявились взгляды или ценностные ориентации самих авторов дневников и воспоминаний. В результате ими был создан положительный с точки зрения западных представлений образ царя-реформатора. На первое место в нем вышло описание проевропейских новшеств в области военного дела, экономики, торговли. Их появление в России единодушно предписывалось одной только воле Петра I. «Полезные перемены», «полезные предприятия» (И.Г. Фоккеродт), «великие предприятия» (Х.Ф. Вебер) и т.п. — типичные оценки действий царя в этих областях и основа характеристики его как «великого» монарха.

Описания преобразований Петра в сфере просвещения, быта и нравов также положительны и имеют в основе некоторые общие западные представления о мире и западную шкалу ценностей. Именно ценностные ориентации определили круг явлений русской жизни и действий Петра I, вошедших в поле восприятия мемуаристов и сформировавших образ царя-преобразователя, а также стали основой оценок его личности и «деяний». Например, в «оценочной рамке» мемуаристов четко прослеживаются представления о просвещенном, цивилизованном Западе и варварской допетровской России, представления о невежестве «русской религии», а также полное отсутствие понимания того, что они находятся в стране, имеющей многовековую самобытную культуру. Эти и подобные им взгляды, являвшиеся установками сознания, предопределили

²⁶ Гассман X Указ. соч. С. 44; Бассевич Г. Ф. Указ. соч. Стб. 107; Вебер X. Ф. Указ. соч. Стб. 1105.

²⁷ Гассман X Указ. соч. С. 76; Вебер X Ф. Указ. соч. Стб. 1110.

положительное освещение позиции царя в вопросе привнесения в русское общество западного образования, воспитания, быта, а также благоприятное восприятие его церковной реформы в протестантском духе и протестантских веяний в вопросах религиозности.

На основе оценок многочисленных конкретных дел и высказываний Петра I уже в начале XVIII в., при жизни царя, сложились общие для европейцев темы и оценки-стереотипы его образа. По-видимому, общепризнанными стали характеристики Петра как «великого» монарха, как «просветителя» своего народа, представление о нем как борце с суевериями, стороннике Запада и покровителе европейцев. Общей чертой в восприятии царя стало утрированное противопоставление Петра I собственному народу, стране и религии (церкви, духовенству).

В западной мемуаристике 1710 — начала 1720-х г. присутствует описание событий конца XVII в. — борьбы Петра I с Софьей и той роли, которую сыграли в ней иностранцы, увлечения молодого царя Немецкой слободой, влияния на него Ф. Лефорта (X. Гассман, И.Г. Фоккеродт). Свидетелями этих событий мемуаристы начала XVIII в. не были и могли лишь слышать о них от своих соплеменников, живших в России. Следовательно, среди выходцев из Европы хорошо помнили историю «немецких» увлечений юности Петра и передавали ее из уст в уста. В то же время в сочинениях мемуаристов 1710-1720-х гг. практически нет сведений об эволюции отношения царя к Западу в последнее десятилетие его правления. Это позволяет предположить, что положительный образ Петра-западника в основных чертах сложился задолго до окончания его царствования, а затем приобрел самодовлеющий характер. На последнее указывает тот факт, что в ряде случаев при оценке действий царя, его роли и участия в тех или иных событиях непроизвольно вытеснялась или затушевывалась нежелательная, негативная, с точки зрения иностранных авторов, информация о «герое». Это, например, проявилось при оценке участия Петра в развлечениях «всешутейшего и всепьянейшего собора», в смещении акцентов относительно религиозности царя — на страницах дневников и мемуаров западноевропейских авторов он предстает как сторонник не православной религии, а некоего «очищенного» в протестантском духе христианства. Отбор «нужных» фактов, «работающих» на идеальный образ государя, произошел и в трактовке кончины царевича Алексея Петровича: писавшие об этом событии Х.Ф. Вебер и Г.Ф. Бассевич поддержали официальную версию смерти от апоплексического удара. Положительное восприятие «Петра-западника» и его прозападных реформ (то есть распространение «своего», «своих» форм жизни в «чужом» мире) оказывало настолько сильное воздействие на сознание европейцев, что фактически вытеснило страх перед появлением в Европе еще одного сильного государства. О возможных негативных для Европы последствиях модернизации России упомянул лишь один из авторов (X. Гассман), тут же приписавший Петру несоответствующие действительности проголландские и прогерманские настроения.

И последнее. Вполне возможно, что при описании поведения царя мемуаристы исходили из неписанных правил западноевропейского этикета, в том числе международного, в соответствии с которым было неприлично «плохо» освещать поведение кого-либо из европейских монархов. Быть может, вследствие

этого в ряде случаев у Ю. Юля, Х.Ф. Вебера, Ф.В. Берхгольца были нейтрально изложены действия царя, в то время как для воссоздания «недостойного» поведения царского окружения, столичного общества, простонародья эти авторы красок не жалели.

Так или иначе, но на страницах западноевропейских дневников и воспоминаний начала XVIII в. личность и деятельность Петра Великого описывались по определенным правилам, и в результате в «образе», в «легенде» о русском царе-преобразователе факты реальной жизни оказались соединены воедино с установками восприятия авторов-мемуаристов.

Волошина Н.Ю.