Рудольф Штейнер Космическая предыстория человечества

Мы, в основном, так рассмотрели все эти события, что можем спросить: что произошло бы в человеческом развитии, если бы не было Мистерии Голгофы? Ибо ос­нование Академии Гондишапура и все, исходящее из нее, происходило независимо от Мистерии Голгофы. Фило­софские школы в Афинах были в некотором отношении уже связаны с христианством. Однако Юстиниан зак­рыл их в 529 году. Чисто греческая мудрость распрост­ранилась через Сирию в Гондишапур в новоперсидские области. И все прочее, связанное с этим, если оно не было подавлено, и то, что должно было исходить из Гон­дишапура, должно мыслиться вне христианства, без вся­кой связи с Мистерией Голгофы. В действительности, начиная с нулевого года нашего летосчисления, не про­исходило ничего без связи с импульсом Мистерии Голго­фы, но задумано было осуществить многое.

В самом деле, мы можем сказать, что также то, что лежит в центре вращения, то, что в 4 столетии действовало в душах, что не склонялось к христианству, мы можем рассмотреть в чистом виде, только если спросим: каким было бы развитие западного человечества, если бы не было Мистерии Голгофы? И мы можем изучить, даже в историческом аспекте, каким стало бы это разви­тие западного человечества, например, у Августина, ко­торый представил обе стороны последующим поколени­ям. Он попытался, совершенно независимо от христиан­ства, у манихеев разрешить свои насущные мировые загадки, и только потом перешел к христианству.
Но мы можем пойти еще дальше, и тогда встанет важ­ный вопрос: как все выглядело бы, если бы мы, именно ко времени Мистерии Голгофы, рассмотрели ход разви­тия и спросили себя, что происходило в остальных обла­стях, не затронутых этим событием в Палестине? Тако­выми были все земные области, исключая тот узкий круг, в котором действовал сам Христос. Как обстояли дела во всех этих областях Земли? Как обстояли дела в осо­бенности в Риме, куда с особой интенсивностью распро­странилось действие Мистерии Голгофы?

Этот вопрос особенно важен для нашего времени, в наши дни он ни в коем случае не является чисто теорети­ческим: как дела обстояли в Риме, когда в Палестине произошла Мистерия Голгофы? Мы вскоре увидим, что именно наша непосредственная современность является временем, которое подобным же образом, но только в другой сфере, можно рассматривать как время Мисте­рии Голгофы. Никогда не следует забывать то, что очень легко забыть, если сегодня обратить свой взгляд на вре­мя Мистерии Голгофы; нужно все снова и снова в своих ощущениях возвращаться к культуре древней Римской империи, которой совершенно неизвестно было, что по ту сторону, в Палестине, выступила одинокая человечес­кая личность с небольшим числом последователей, кото­рая, прожив некоторое время, подверглась крестной смер­ти, и с которой связано познание, важное познание бу­дущего человечества относительно рождения и смерти. Нужно постоянно возвращаться к представлению: несмот­ря на это событие, которое сегодня как Солнце пролива­ет свет на историю человечества, которое произошло в начале нашего летосчисления, вся душевная и внешняя жизнь так развивалась в то время на всей Земле, что ничего не было известно об этой палестинской Мистерии Голгофы. Поэтому встает вопрос: как все это выглядело особенно в Риме?

Мы легче поймем друг друга, если будем исходить из того, чего позже, в 666 году, хотели те головы, которые основывали Академию Гондишапура. Как я вчера гово­рил: то, чего позже должна была достигнуть душа со­знательная посредством собственной работы человека, хотели дать людям посредством откровения, которое само было получено на ариманическом пути. В 666 году чело­вечество находилось еще в эпохе души рассудочной; тог­да человечество еще не было в состоянии самостоятель­но мыслить так, чтобы все доходило до сознания. Поэто­му хотели ему это дать: хотели заранее дать человече­ству то, чего оно должно было достигнуть только в течение тысячелетий. И в противоположном направлении, в ну­левом году, в эпоху Мистерии Голгофы произошло нечто противоположное. 333 года спустя после 333 года, чело­вечеству хотели дать нечто, предназначавшееся для бу­дущего. За 333 года до этого, т.е. во время Мистерии Голгофы, человечество вернули к тому, что тысячелетия­ми раньше было предопределено для нормального раз­вития человечества.

Об этих вещах очень трудно говорить по той причине, что история, которая сама имеет свою историю, разви­валась таким образом, что именно история вводит чело­вечество в заблуждение относительно этих вещей. То, что имело важные последствия для южных областей Евро­пы, было скрыто, осталось людям неизвестным. Описы­вают, например, в истории личность первого римского императора Августа. Но в каком смысле он был важной, оказавшей решающее влияние личностью, такого пони­мания не давалось, отчасти преднамеренно, а большей частью непреднамеренно. Ибо император Август, кото­рый стоял в центре римских инициатив, совершенно со­знательно пытался установить такое состояние мировой культуры, которое должно было скрыть от человечества все то, что принесло развитие души рассудочной, скрыть все, что начиная с 747 года до Р.Х. должно быть достиг­нуто собственной работой. Люди должны были ограни­читься тем, чего они достигли до этого времени, до нача­ла эпохи души рассудочной, тем, чего они достигли в эпоху души ощущающей, в египетско-халдейскую эпоху.

Если позже, в 666 году, мудрецы Академии Гондишапура хотели перенести будущее в более раннее вре­мя, то в эпоху императора Августа хотели изъять то, что было достигнуто человеком к настоящему времени. Но для этого он должен был иметь в прежней славе и значении то, что он имел во время персидской культу­ры, во время египетско-халдейской культуры. И если через все исторические заросли и нагромождения взгля­нуть на действительность и спросить себя: что же это такое, что сознательно тогда хотели законсервировать в Риме, и консервации чего воспрепятствовало распрост­ранение импульса Мистерии Голгофы? — то мы при­дем к следующему.
Прежде всего мы имеем здесь двойственность. Во-пер­вых, хотели законсервировать чувство, сохранить чувство для древнего культа, для того культа, который в течение тысячелетий практиковался у египтян и в Передней Азии, а также в более глубоких областях Азии. Хотели исклю­чить рассудок человека, исключить действие человеческо­го интеллекта и ограничиться развитием души ощущаю­щей; человеку должно было быть представлено все значе­ние, все величие, все могущество культа, который должен был действовать в прежние времена, в эпоху, когда у лю­дей еще не был развит интеллект, который действовал в то время, когда культ богов должен был образовываться из души ощущающей, чтобы люди не остались без богов. Это был величественный, грандиозный культ, который должен был заменить размышление, который должен был, по древнему атавистическому обычаю, вводить души в наполовину гипнотическое состояние, оживляя в них божественное сознание и божественное блаженство. И к этим ощущениям хотели снова вернуться в Риме. И мы только тогда поймем специфику различия между римской куль­турой и греческой культурой, которая тогда находилась уже в состоянии упадка, если обратим внимание на это тонкое различие. Этого ощущения, которое особенно им­ператор Август хотел ввести в Рим своей мощной, направленной в прошлое инициативой, этого импульса Гре­ция не знала. Греки не хотели возвращаться в прежние времена. Грек хотел иметь перед собой то, что он сам мог понять, с чем он мог соединиться. И если бы в ближайшее время не пришел христианский импульс, направленный против инициативы Августа и его последователей, то ста­рые ритуалы были бы возобновлены с еще большим блес­ком, чем когда-либо ранее.

Итак, твердо усвоим себе следующее: по инициативе Августа и его сторонников из Рима, так же как позже из Академии Гондишапура, должна была исходить проро­ческая мудрость, из Рима должен был исходить могуще­ственный культ, который покрыл бы туманом весь мир, лишая его как души рассудочной, так и, несколько поз­же, души сознательной. Если Академия Гондишапура должна была дать человеку душу сознательную, чтобы отсечь последующее развитие, чтобы, дав ему преждев­ременно душу сознательную, отсечь Самодуха, Жизнедуха и Духочеловека, то Рим хотел вообще не допустить развития души сознательной, он хотел также — еще за 333 года до поворотного пункта — отсечь душу рассу­дочную и в виде мощного душевного культа представить человечеству то, что должно привести к божественному сознанию. Это была одна сторона устремлений римского посвященного Августа.

Да, под влиянием Августа в Риме развивалось нечто совсем другое, чем ранее в Греции. Как бы римское пла­тье ни было похоже на греческое, но в римской тоге не чувствовали себя так, как чувствовал себя грек в своем одеянии, совершенно внутри него, но римская тога выг­лядела как внешнее одеяние, как декорация. И в самой форме ниспадающих складок римской тоги, в противо­положность греческому одеянию, виден отблеск почита­ния культа. И можно ощутить колоссальное различие между Демосфеном, который заикался, и который не­смотря на свое заикание мог выразить греческое суще­ство — не риторику! — и римскими ораторами, у кото­рых больше обращали внимание на то, что не было сре­ди них никаких заик, но только те, кто умеют хорошо формулировать последовательности слов и предложений.

В эпоху Августа хотели дать человечеству, с одной стороны, непонятные древние культы. Стремились к тому, чтобы удержать людей от понимания этих культов, что­бы они не спрашивали: что означает то, что дается нам в этих культах? Такая тенденция во многих областях со­хранилась и до наших дней. Сегодня есть даже масоны, которые говорят весьма курьезные вещи. Например, го­ворят этим масонам: вы имеете обширную символику. Она содержит очень многое, но сегодняшние масоны вовсе не интересуются тем, что означают эти символы. И ког­да люди так говорят, им отвечают: именно это я нахожу прекрасным в современном масонстве, что каждый мо­жет в отношении этих символов мыслить то, что сам хочет. Такой человек большей частью мыслит то, что он может мыслить в своей ограниченности, но это очень и очень далеко от глубокого значения символа, которое вводит нас в характер и души людей.

Это то, что сознательно хотели ввести в то время в Риме: культ, при котором не спрашивают, что означает этот культ, чтобы интеллект и воля не примешивались к культу. Другой полюс, который необходимо связан с этим, это бессодержательная риторика, та риторика, которая применяется не только для того, чтобы произносить речи, но которая, например, целиком как риторика переходит в Corpus iuris Юстиниана, и таким образом западный мир оказался затопленным так называемым римским правом. Это римское право так относится к тому, что должно действовать в душах, которые развиваются в направлении души сознательной, к согревающему душу содержанию. Холодность, присущая римскому праву, распространившемуся в мире, привела к тому, что рим­ское право так относится к душевной теплоте, как рито­рика относится к тому, что говорится, исходя из душев­ного света и тепла, даже если оратор заикается.

Но для таких вещей нужно иметь развитые ощущения. На основании различных внешних ощущений, разыграв­шихся в последнее время и приведших, наконец, к этой ужасной мировой катастрофе, можно почувствовать, что в людях снова появилось стремление к культу. В принци­пе, оно развивается медленно. Обратите внимание на то, как, — но я прошу вас при этом быть в бодрствующем сознании, — некоторые особенно тонко чувствующие люди, уже более чем столетие назад почувствовали это стремле­ние, и отойдя от рассудочного, рационального протестан­тизма снова устремились к культу. Особенно обратите внимание на те духовные личности, которые могли почув­ствовать все значение, которое имеет культ для души, а именно для романтиков, которые вернулись к католициз­му. Они стремились к католицизму, поскольку были еще не в состоянии духовно-научно просветлить то, что сакра­ментально стремилось войти в мир. Такие духовные личности как Новалис, — благодаря своей особенно глубо­кой духовности, развившейся в нем в относительно ран­ней юности, он был особенно характерной личностью, — были недовольны рассудочным протестантизмом, они стре­мились к католическим формам, но они, естественно, были достаточно здоровыми натурами, чтобы удержать себя от перехода в католицизм. Они выражали именно то, что должно было выразить время, если бы оно было здорово: стремление снова почувствовать в мире нечто сакрамен­тальное, культовое, но не то, что хочет тащить за собой старый культ, как это происходит там, где выступают духовные инвалиды, к которым я причисляю также моего старого знакомого, с которым меня раньше связывали дружеские отношения, Германа Бара. На примерах этих инвалидов душевной жизни, Германа Бара, Шелера, Берриса Мюнхаузена — их немало, и я многих из них знаю лично — можно видеть, как эти инвалиды душевной жизни приходят к неправильно понятому католицизму. Такой душевный склад хорошо известен, он происходит от того, что люди не могут собраться с силами для дей­ственной внутренней душевной жизни, для действитель­ной, мужественной активности душевной жизни, посколь­ку они, как было сказано, стали инвалидами душевной жизни, и поэтому они стремятся к тому, что предлагается им в уже готовом виде. Это пронизывает все мифические книги Шелера, которые весьма духовны, все мифические последние статьи Германа Бара и т.д. В некотором смыс­ле это душевная инвалидность. Эта та удобная позиция, которая вопреки требованиям времени не пытается из­влечь из глубин души то, что в эпоху души сознательной должно быть переработано в естествознание, видящее во всей природе сакраментальное, воспринимающее всю при­роду как отражение божественно-духовного мирового по­рядка.

Однако этому противодействует естествознание, ко­торое ничего не хочет знать о таких влияниях, которое просто хочет поместить исследователей в лаборатории или клиники и нагрузить их рутинной работой. Там ис­следуют, как действуют невидимые лучи, не заботясь о том, какой мир открывается в них. Испытывают аспи­рин или ацетин или фенацетин и т.д., дают его пациен­там: давая раз за разом такие вещи, требуется только наблюдать и записывать результаты наблюдений, здесь не требуется душевной активности. Это душевный на­строй, который определился импульсами Академии Гон­дишапура. Ибо если бы все было пронизано этими им­пульсами, то человечество сегодня наслаждалось бы по­коем и ему не нужно было бы больше ничего делать; ему через благодать было бы дано все, что оно должно было бы выработать для своей души сознательной. Это на­строение, только выраженное в чувственном, господствует во внешнем естествознании.