Рудольф Штейнер Космическая предыстория человечества

Благодаря тому, что на нас действует иерархия Архан­гелов, мы чувствуем свою принадлежность всему чело­вечеству. Мы можем также сказать, что благодаря тому, что Архангелы просветляют наше духовно-душевное бытие, что они инспирируют его, мы, собственно гово­ря, ощущаем себя людьми. И, благодаря тому, что Архаи, Духи Времени, импульсируют наше существо, интуитируют его, мы ощущаем себя земными существа­ми, т.е. принадлежащими не только к современному че­ловечеству, но ко всему земному человечеству, суще­ствующему от начала до конца становления Земли. То есть благодаря этому мы чувствуем себя членами всего земного развития. Но только мы чувствуем это смутно, поскольку мы также смутно чувствуем в себе Духов Времени.

Мы видим себя личностями только достигнув имагинативного сознания. Это имагинативное сознание оста­ется своего рода отражением, пока мы свои мысли испы­тываем так, что посредством свободной мыслительной жизни чувствуем себя личностями. Давайте еще раз уяс­ним себе, благодаря чему мы чувствуем себя личностя­ми: это происходит потому, что мы произвольно можем одни мысли присоединять к другим. Вы тотчас переста­нете чувствовать себя личностью, если будете вынужде­ны строить одну мысль за другой так, как одни природ­ные явления следуют за другими. В этом переживании внутренней свободы — в последовательном движении нашего мышления мы чувствуем себя личностями, — это яснее всего осознается человеком во время дневного бод­рствования. Это потому осознается во время дневного бодрствования, что в период от засыпания до пробужде­ния человек пропитан своим ангельским существом, и это ангельское существо принадлежит нашему «я».

Но гораздо более апатично, гораздо менее сильно и интенсивно мы чувствуем себя принадлежащими все­му человечеству, поскольку, мы более удалены от архангельских существ, которые дают нам почувствовать себя людьми, чем от ангельских существ. И то, что нас, как личностей, вчленяет в общий поток человеческого развития, для большинства людей остается весьма и весьма смутным. Мы пытаемся на почве духовной на­уки пробудить это чувство принадлежности ко всему земному человечеству, давая такие разъяснения: в пя­том послеатлантическом периоде человек переживал себя таким образом, в четвертом послеатлантическом периоде переживал он другим образом, в третьем послеатлантическом периоде переживал он совсем иначе. На почве духовной науки мы обретаем сознание того, что душевный склад изменялся в различные периоды эволюции под воздействием различных Духов Времени, существ, принадлежащих иерархии Архаев. Только такое сознание и дает человеку возможность почувствовать себя историческим существом, сказать себе: я живу как личность в XX столетии. Большинство людей не осознает, что их личность мыслима только тогда, только тогда реально может рассматриваться как личность, когда она вчленена в определенный исторический период. Это живое пропитывание человеческого духовно-душевного существа существами третьей иерархии и есть то, что осознает человек, когда он интенсивным образом углубляется в имагинативное познание.

Это, в некотором смысле, фундаментальная истина, на которую нужно обратить особое внимание. В отношении этой фундаментальной истины сегодняшние люди, в которых действуют силы нашего сегодняшнего временнного цикла, впадают в заблуждение, о котором я уже сказал: нам кажется, что то, что мы испытываем в наших мыслях и чувствах, мы получаем от нашего тела. Но человек естественно подвержен этому заблуждению, в своем сегодняшнем состоянии сознания он не может избавиться от этого заблуждения. Подобно тому, как солнце, склоняясь к горизонту, кажется большим, чем когда оно стоит вверху — мы знаем, что это заблуждение, но так нам кажется, — так и человеку должно ка­заться, что он, как личность, состоит из плоти и крови. Это заблуждение сознания. Но этому заблуждению сознания, которому подвержен сегодня человек, он был подвержен не всегда, это заблуждение сознания, соб­ственно говоря, является существенным характерным свойством человечества в послехристианскую эпоху после Мистерии Голгофы.

Но зато человек дохристианских времен имел живое сознание о существах третьей иерархии. Он имел его, благодаря тому, что знал: моя душа не идентична мое­му телу; он имел отчетливое сознание, что эта душа не связана с кровью или мускулами и т. д., но что его душа связана с существами третьей иерархии. Однако он впадал в другое заблуждение, не в заблуждение созна­ния, но в заблуждение жизни. Он считал, что эта душа с существами третьей Иерархии так связана с внешней природой, как сегодняшний человек думает, что его душа связана с физическим телом. Сегодняшний человек пре­дается обману сознания, будто бы его душа связана с его физическим телом, и поэтому он не видит Ангелов, Архангелов, Архаев, поскольку они затемнены для него его физическим телом. Древний человек — несмотря на то, что он имел отчетливое сознание, что существа тре­тьей иерархии присутствуют и связаны с его душой — видел их не непосредственно, но смутно во внешней чув­ственной природе. Сегодняшний человек в заблужде­нии своего сознания думает, что его душа связана с его телом; древний человек думал, что существа третьей иерархии связаны с внешней природой, которую он вос­принимает своими чувствами. Тогда он смешивал бо­жественных существ, существ третьей иерархии, с при­родными явлениями, и он видел их проявление в при­родных явлениях. Сегодняшний человек погружает свою душу в плоть и кровь, древний человек погружал су­ществ третьей Иерархии во внешнюю природу. Он не имел естествознания, подобного сегодняшнему, но он рассматривал природные явления, как будто ими овла­дел тот или иной демон, более или менее духовно-боже­ственное существо, относительно которого он предавал­ся заблуждению жизни. Он потому предавался заблуж­дению жизни, что представлял их, до некоторой степе­ни, действующими в природных явлениях. И это важно, что в ходе развития человечества в дохристианское вре­мя человек предавался охарактеризованному выше заб­луждению жизни, тогда как человек после Мистерии Голгофы стал предаваться заблуждению сознания. Дей­ствие Иисуса Христа — об этом мы еще будем гово­рить завтра — должно было состоять в том, чтобы по­добным же образом, как это делалось в древних мистериях в отношении заблуждения жизни, это заблужде­ние сознания, по меньшей мере, возвысить до осозна­ния: посредством «Христос во мне» человек должен по­чувствовать, что то, чем являются «я» и астральное тело, живет в свободной духовности, а не связано с плотью и кровью. Но видеть это, естественно, можно только на пути духовной науки; почувствовать же это можно по­средством изречения Павла: «Не я, но Христос во мне».

Духовная наука показывает, что это не является ис­тиной, это заблуждение. Мы имеем природный порядок, но нет сохранения силы и вещества. Но то, что является природным порядком, в определенном месте перестает существовать, и то, что сегодня является идеальным по­рядком, будет в дальнейшем продолжением природного порядка. От того — я уже говорил об этом, — что сегод­ня мы видим своими глазами, слышим своими ушами, воспринимаем остальными органами чувств, ничего не .останется, когда мы перейдем в состояние Венеры. Тог­да в этом ничто откроется возможность, чтобы идеалы сегодняшнего человечества стали внешним природным порядком. Ни одно мировоззрение, которое не знает окон­чания существования чувственного, не оставляет надеж­ды на то, что идеалы приобретут силу для своего осуще­ствления; ибо если бы чувственное было вечным, если бы был справедлив закон сохранения силы и вещества, то идеальный мир был бы просто грезой. Это имеет ко­лоссальное значение, чтобы современное человечество уяснило себе, что современные идеалы станут природой в будущем, и что является величайшим заблуждением, если некто думает, что атомы и силы вечны; они как раз являются не вечными, но временными. Это, можно ска­зать, фатальное свойство духовной науки, что она долж­на противоречить воззрению, которое сегодня признает­ся наукой, как самое надежное, и которое, все же, явля­ется ничем иным, как ариманическим обманом.

Но затем пришла Мистерия Голгофы. Люди со своим душевным строем должны были ориентироваться на то, чтобы познать, что произошло благодаря Мистерии Гол­гофы. До Мистерии Голгофы человеческие души в бодрственном состоянии находились в более тесном контакте с существами высших иерархий, чем сегодня при нали­чии заблуждения сознания. Они видели существ высших иерархий, но вследствие заблуждения жизни они одева­ли их в поэтические образы Зевса, Аполлона и т. д.; это были существа третьей иерархии, но их видели в поэти­ческой форме, их рассматривали под влиянием заблуж­дения жизни, как мы сегодня все, что относится к человеку, видим под влиянием заблуждения сознания. Но вместе с этим в человечество вдвигался духовный порядок. Подумайте о том, насколько близким человек ми­нувших времен сознавал свой человеческий мир божественному мировому порядку! Здесь была человеческая Иерархия, там была божественная иерархия. Человек не чувствовал себя, можно сказать, сверху таким замкнутым, как сегодня, но он продолжал свой мир в направ­лении божественного. Каким близким чувствовали гре­ки свой божественный мир человеческому миру, челове­ческой иерархии!

Но затем пришла Мистерия Голгофы. Теперь этого всего уже не было больше. Не Мистерия Голгофы — именно она должна представлять собой замену для потерянного — но само время внесло в человеческое раз­витие то, что люди оказались отрезанными от созна­тельного общения с божественно-духовным миром тре­тьей иерархии. Однако, от этого осталась память, исто­рическая память. И так было в первое время после Мистерии Голгофы. Люди должны были уже мыслить несколько иначе, чем до Мистерии Голгофы, но в них еще действовало непосредственное прошлое. В непос­редственном прошлом человечество знало, что боже­ственно-духовные существа вплетают свое действие в земные дела, упорядочивают их и влияют на все то, что делают на Земле люди. Поэтому древний человек был уверен, что если он основывает государство — употреб­ляя здесь слово «государство», мы не совсем правы, но люди сегодня привыкли так говорить, если древние люди создавали социальные структуры, то они знали: эти со­циальные структуры создаются под влиянием третьей иерархии. Человек воспринимал свои учреждения на Земле, как божественные учреждения. Вам достаточно только изучить историю Египта, вовсе не обращаясь к ясновидению, и вы убедитесь в том, что египтянин был полностью уверен в том, что то, что люди создают здесь на Земле для своей общественной совместной жизни, управляется существами третьей иерархии. Так было до Мистерии Голгофы. После Мистерии Голгофы оста­лась только память об этом. И каковы были послед­ствия этого?
Вы знаете, что после Мистерии Голгофы началось строительство церкви. Церковь установила определенную последовательность церковных чинов: дьяконы, архидьяконы, епископы, архиепископы и т. д. Была построена такая ступенчатая последовательность. Но за возведением этой ступенчатой последовательнос­ти стояла совершенно определенная мысль. Она очень ясно выступает у первых церковных писателей. Если вы прочтете Дионисия Ареопагита, то вы отчетливо это увидите. Была введена такая структура для того, чтобы церковь стала отражением божественного поряд­ка. Отношение дьякона к архидьякону должно было быть отражением отношения ангела к архангелу. И отноше­ние архидьякона к епископу должно быть отражением отношения Архангела к Архаю. Таким образом, социальная структура церкви должна была быть отраже­нием теократии: вверху в духовном мире ступенчато рас­положились иерархии, внизу, как отражение духовных иерархий, должны ступенчато расположиться церков­ные чины. В первое время после Мистерии Голгофы это мыслилось не в юридическом, а в теократическом ас­пекте, это было отражением; церковные иерархии мыс­лились как отражение духовно-божественных иерархий. Так мыслили в первые христианские столетия на зем­ле, когда основывали такие учреждения, которые взаи­моотношения людей на земле представляли как отра­жение иерархий в духовном мире.

Но затем постепенно человечество оставляло созна­ние, которое оно, исходя из исторической памяти, заим­ствовало из эпохи древней теократии, когда еще знали, что земные учреждения действительно являются след­ствием божественных деяний. На месте живого божественного мира, который еще видели в древние време­на, и о котором еще знали, выступили абстрактные понятия. Вместо сознания, что там вверху существует мир божественных индивидуумов, появились абстрактные метафизические понятия. И наступили столетия, когда люди на место индивидуальных богов — христиане на­зывали их ангелами — поставили абстрактные поня­тия, метафизику абстрактных понятий. Божественный порядок, который должен был найти свое отражение в человеческом порядке, нес в себе нечто теократическое; применение же голых понятий к человеческому общественному порядку дало нечто, что можно определить как просто средство поддержания общественного по­рядка. Если ранее мыслили, что в человеческой обще­ственной структуре должно найти отражение божествен­ного мира, то в метафизическую эпоху заботились толь­ко о том, чтобы поддерживать порядок, наказывать зло и не наказывать добро или награждать его, сохраняя тем самым общественный порядок. Когда на месте жи­вых богов выступили абстрактные метафизические по­нятия, то стали заботиться только о том, чтобы создать человеческий порядок, который так проштемпелюет людей, чтобы одни подчинялись другим, не потому, что это подчинение отражает отношения между Архангела­ми и Ангелами, но поскольку порядок можно устано­вить тем, что один приказывает, а другие его слушают­ся. Абстракции встали на место живого социального порядка.

В сущности это было эпохой реальной метафизики Средневековья. Римское сознание, в сущности, дало элементы для этого метафизического порядка, который распространился повсеместно. Воспоминание о теокра­тическом порядке еще сохранилось в наименовании «князь» (Furst — первый), поскольку один должен быть первым, поскольку в божественной иерархии один яв­ляется первым. Воспоминание о голом метафизическом порядке, чиновничьем порядке управления, сохранилось в слове «граф», связанным со словом grapho, писать. Все нужно регистрировать, чтобы поддерживать поря­док, писать приказы, составлять договоры, это и есть поддерживать метафизический порядок.
Затем пришло Новое время. Оно принесло неверие в абстрактные понятия, неверие в метафизику. Также и в человеческой жизни можно было доверять только чув­ственным фактам. Сознание той традиции, которая еще была в древние времена, когда еще традиционно со­хранялось живое сознание того, что в социальной струк­туре действует еще нечто другое — раньше думали: боги, потом: метафизические понятия, — такое живое созна­ние не могло сохраниться в Новое время. Оно может быть вновь обретено только на пути, указанном духов­ной наукой. И такое радикальное искоренение созна­ния духовной основы социальной структуры, привело к индустриализму. Поэтому Огюст Конт и Сен-Симон особенно чувствовали свою связь с эпохой индустриа­лизма, поскольку они допускали только позитивистскую науку, то есть то, что опирается только на внешний, чувственный, каузально необходимый природный поря­док.

Но, тем самым, также само понятие истинности пре­терпело тотальные изменения. У современных людей еще нет правильного ощущения того, что понятие истиннос­ти в ходе истории претерпело существенные изменения, об этом сегодня нет правильного представления. Люди, которые сознавали себя включенными в теократичес­кий порядок, не имели такого понятия истинности, ко­торое имеют люди, пришедшие к своему понятию ис­тинности на основе авторитета естествознания. В на­стоящее время исключительно трудно говорить об этих вещах. Сегодня думают так: в отношении мирового по­рядка представление об истине согласуется с внешней действительностью. Оно исходит от естествознания. Та­кого понятия об истинности еще не существовало в первые христианские столетия; но было другое, и это другое понятие об истинности связано, в сущности, с теократическим социальным порядком. Такого же понятия истинности, которое сегодня живет во всех душах, тогда еще действительно не существовало. Этот важнейший факт обычно недооценивают. Господствовавшее тогда понятие истинности легче всего понять, если его применить к представлению о божественном провидении. Когда между двумя людьми случается поединок — мы не касаемся вопроса, как следует относиться к дуэли, я только использую это в качестве примера, — то мы не можем заранее решить, кто из двоих победит А или В; иначе вряд ли состоялся бы поединок; но истина выяс­няется только в ходе самого события. Мы ведь сегодня также ориентируемся на это понятие истинности, когда ведем войну. В самом деле, не имело бы смысла вести войну, если бы мы заранее знали ее исход, как если бы мы в лаборатории проводили химический эксперимент, и взвесив все обстоятельства, знали бы, что в результате получится; если бы мы заранее знали, чем окончится война, мы не вели бы войны. Так что еще сегодня придерживаются древнего понятия об истинности, что истина открывается в ходе самого явления, и что не остается ничего другого, кроме как наблюдать, как решит божественное провидение. Таково было древнее поня­тие об истинности.

Это связано со многим, и с этим связано многое. Ибо совершенно неудовлетворительно то, что в общем in abstracto говорится о развитии понятия истинности, но нужно в частностях знать, как понятие истинности ве­дет человеческие души разными путями, в зависимости от вида понятия истинности. Сегодня говорить о нацио­нальности в том же смысле, в каком говорили в дохристианский период, является анахронизмом; ибо в дох­ристианский период это было не только человеческим воззрением, что божественный порядок внедряется в человеческий порядок, но было так в самом деле. Те­перь же такого внедрения нет. Поэтому там, где у чело­века сегодня сознание связано с природным порядком, с тем, что происходит просто вследствие последователь­ности рождений, например, связано с национальным принципом, там впадают в анахронизм. Человек сегод­ня вынужден, в послехристианский период, искать дру­гие структуры для своего общественного порядка, от­личные от тех, которые действуют извне. Древний человек мог смотреть на свою национальность, поскольку он воспринимал национальность как элемент божествен­ного порядка в земной жизни, как отражение божествен­ного порядка. Современный человек не может в том же смысле почитать нацию как нечто особенное, не впадая в анахронизм; он должен стремиться к другим обще­ственным структурам. Почитание нации как чего-то особенного сегодня было бы ариманическим заблуждением. Нации — это остаток от дохристианского периода, и современный человек должен перерасти их в своем развитии, о котором я вам говорил. Нужно видеть, как конкретно человек стремится к особому образованию понятия истинности. Это важно, хотя сегодня это и является неудобным. Но если мы непредвзято станем на точку зрения истинного постижения действительности, мы должны принять в себя некоторые неудобные истины.

Люди сегодня поистине движутся навстречу тому, что хочет антропософия. То мировоззрение, которое нашло своего особого приверженца в Огюсте Конте, ограничено только рассмотрением внешнего природного порядка. Нужно снова проникнуть в духовный мир, и должен быть переброшен мост между реальностью и идеальностью. Это именно то, на что я особенно хочу указать в смысле этих докладов. Это не может произойти, если просто говорить об этих вещах, но нужно постигать конкретные импульсы, действующие в мире. Но здесь нужно совершенно непредвзято взглянуть на некоторые факты. С теми вещами, которые мы здесь рассматриваем, связаны курьезные факты. Вспомните, что я вчера говорил вам о Сен-Симоне и Огюсте Конте. Оба рассматривали как решающие моменты только позитивные науки, т.е. то, что исключительно вносится к чувственной жизни, к каузальному природному порядку.
И все же имел место странный факт, что Огюст Конт отвернулся от своего учителя и вождя Сен-Симона, поскольку постепенно Сен-Симон становился для Огюста Конта слишком мистическим; и последователи Огюста Конта отвернулись от него, поскольку он в старости стал совершенно мистическим. То есть мы имеем дело со странным фактом, что как Сен-Симон, так и Огюст Конт, с другой стороны, в эпоху индустриализма совершенно твердо, вполне сознательно стояли на почве ариманической научности, и стали мистиками! Весьма примечательный факт, не правда ли!

В отношении такого факта уместно задать вопрос: по­чему? Но мы сможем ответить на этот вопрос, только если непредвзято рассмотрим это вживание людей в спиритуальность. Бессознательно люди стремятся к спиритуальности. И также такие люди, как Огюст Конт и Сен-Симон, которые хотели постигать чисто внешний при­родный порядок, также стремились к спиритуальности.

Но теперь в жизни нового человечества происходит нечто очень своеобразное. Возьмем другой факт, кото­рый мы должны рассмотреть также совершенно непредвзято, без какого-нибудь неподобающего нам националь­ного шовинизма. В воззрениях, которые расцветают на почве новых народностей, отличительным является то, что определяется характером народа. И исходя из этой точки зрения, я хотел бы указать вам на другой факт, указать на задающего тон английского философа, Бентама. Бентама можно считать характерным для мыш­ления своего народа. И с полным правом воззрение Бен­тама можно обозначить, как утилитаризм, в глубоком смысле как утилитаризм; ибо в основе мышления Бента­ма лежит определенный принцип, в отношении идеаль­ного мирового порядка. Этот принцип называют обычно максимизацией человеческого счастья. Благо для людей состоит в том, как формулирует Бентам, чтобы для боль­шего числа людей было наибольшее на земле счастье. Рассмотрим внимательней это положение: благо для людей состоит в том, чтобы для большего числа людей было наибольшее на земле счастье. Это положение о мак­симизации счастья на земле в действительности являет­ся основным нервом философии утилитаризма.

Но надо принять во внимание, что это положение выд­винуто не самим Бентамом или его последователями, но теми, кто стояли на спиритуальной почве, оно обозначе­но как абсолютно ариманическое. Оккультисты его собственной страны говорили о Бентаме, что он выдви­нул это совершенно дьявольское положение. Они называли его дьявольским, поскольку, так говорили оккуль­тисты, если бы было верным, что благо состоит в наи­большем счастье для наибольшего числа людей, то зло должно состоять в наибольшем счастье для наименьшего числа людей.

Я не пытаюсь продемонстрировать вам мое собствен­ное отношение к этому, но просто передаю то, что гово­рили другие. Итак, с одной стороны, английский фило­соф Бентам: максимизация счастья; с другой стороны, английский спиритуализм, который говорит: положение, выдвинутое Бентамом — чисто дьявольское, ибо тогда злом должно быть наибольшее счастье для наименьшего числа людей; откуда должно следовать, что зло совмес­тимо со счастьем, чего спиритуалист не может допустить ни при каких обстоятельствах. Я продемонстрировал вам здесь только один факт духовной жизни, который ясно указывает на то, в какой непримиримой оппозиции, в определенной области земли, находится спиритуализм к внешнему мировоззрению.

И, чтобы привлечь к этому ваше внимание, говорю вам, что завтрашние рассмотрения должны разрешить это про­тиворечие. Вы можете сопоставить между собой три вещи: гётеанизм, контеанизм и бентамизм. Эти три вещи нахо­дятся в различных отношениях к спиритуальному стрем­лению человека в будущем. Немецкий гётеанизм, как та­ковой, построен так, что из него может развиться спиритуализм; французский контеанизм построен так, что на­ряду с ним может развиваться спиритуализм, как это мы видим на примере Огюста Конта и Сен-Симона, которые наряду с позитивистской философией придерживались определенных мистических убеждений; при английском утилитаризме, представителем которого является Бентам, возможна только резкая оппозиция со стороны спиритуализма в отношении народного воззрения. Это то, что оп­ределяется самой почвой, на которой происходит разви­тие. Французская сущность должна так развиваться, что­бы попутно шли рядом друг с другом идеализм и реа­лизм, мистика и позитивизм; в Англии; внутри британского существа, все более и более эти вещи приобретают такой характер, что спиритуалисты должны резко выступать против собственной народности, против той философии, которая расцветает на народной почве.

У Огюста Конта — я излагаю вам не теорию, но де­монстрирую также факты, по крайней мере, отдельные факты —, несмотря на то, что он был обращен к позитивизму и отвернулся от своего учителя Сен-Симона, обнаруживается склонность к мистицизму, так что в конце своей жизни он отчетливым образом принимает троич­ность. Он почитает триаду: во-первых, Великий Фетиш; во-вторых, Великий Медиум; в третьих, Великую Сущ­ность. И он говорит: Великий Фетиш — это материнское лоно человека в пространстве. Пространство — суть Медиум, посредством которого человечество рождается из материнского лона. Великая Сущность — это in abstracto само распространяющееся на Земле человечество. Эту триаду признает Огюст Конт. Примечательное слияние позитивизма с мистицизмом! Но об этом мы дальше будем говорить завтра.