Рудольф Штейнер Социальное будущее 6 докладов и ответы на вопросы Цюрих, с 24 по 30 октября 1919 г

Второй доклад

Видите ли, если пожелают познать всю хозяйственную жизнь со всеми ее подробностями и только из этого сделать выводы для социального воления, это никогда не получится. Также, как не получилось бы, если бы захотели проработать все подробности, в которых, скажем, в технической жизни находит применение теорема Пифагора, чтобы познать истинность теоремы Пифагора. Истинность теоремы Пифагора усваивают из известных внутренних связей и тогда знают, что везде, где она применима, она должна иметь силу. В социальном познании также пробиваются к тому, чтобы известные фундаментальные познания могли оказаться для сознания истинными благодаря своей внутренней природе. И тогда, если имеют чувство действительности, замечают, что они также применимы всюду, где о них идет речь. Так, книгу "Основные пункты социального вопроса" можно понять нз ее внутренней природы, из внутренней природы приведенных там социальных отношений, и прежде всего таким образом можно было бы воспринять всю идею трехчленности социального организма. Но в этих докладах я постараюсь показать, как отдельные явления социальной жизни подтверждают то, что следует из этой идеи трехчленности социального организма, возникшей из жизненных потребностей нашего времени и ближайшего будущего человечества.

Сначала, однако, в виде введения, прежде чем перейти к собственно сегодняшней теме, я вынужден буду просто изложить, представить вам основную идею этой трехчленности социального организма. Вчера мы смогли заключить, что требования нашей социальной жизни должны произрастать из трех основных корней, другими словами, что социальный вопрос есть вопрос духовный, вопрос государственный или правовой, политический и вопрос хозяйственный. Кто исследует новое развитие человечества, тот найдет, что эти три жизненных элемента — духовная жизнь, государственно-правовая или политическая жизнь и хозяйственная жизнь - постепенно вплоть до наших дней хаотично сливались в общность, в единство, и что из этого слияния возникли наши современные социальные недостатки.

Если это основательно познать - а эти лекции должны дать основу для того, чтобы это можно было познать основательно -- то найдут, что будущее должно развиваться так, что общественная жизнь, социальный организм будут расчленены на самостоятельное духовное управление, особенно в ощественной духовной жнзни, относящейся к воспитанию и обучению; на самостоятельное управление политическими, государственными и правовыми отношениями; и на полностью самостоятельное управление хозяйственой жизнью.

В настоящее время в наших государствах эти три элемента жизни охватывает одно единственное управление, и если говорят о трехчленности, то тотчас же возникает недоразумение. Понимают примерно так: ну да, он хочет самостоятельного управления для государственно-правовой или политической жизни, самостоятельного управления для духовной жизни, самостоятельного управления для хозяйственной жизни; следовательно, он требует трех парламентов: культурный парламент, демократически-политический парламент и хозяйственный парламент. - Но требуя этого, ровно ничего не поняли бы в идее трехчленности социального организма, ибо это идея как раз вполне серьезно принимает требования, исторически возникшие в ходе нового развития человечества. И эти требования можно выразить словами, которые, правда, уже стали лозунгами; но если отойти от лозунгов, чтобы вернуться в действительность, то мы найдем, что в этих трех словах содержатся исторически оправданные импульсы. Это импульс к свободе человеческой жизни, импульс к демократии и импульс к социальному формированию общежития. Но если всерьез принимать эти требования, то их нельзя сплести в единое управление, ибо одно всегда будет нарушать другое. Кто, например, всерьез принимает призыв к демократии, тот должен сказать себе: эта демократия может выражаться лишь в народном представительстве или через референдум, когда каждый взрослый человек, равно противостоя другому взрослому человеку, судит о том, что может решаться на демократической почве.

Таким образом, существует - и об этом говорит идея трехчленности социального организма - целая жизненная область, а именно область правовой жизни, область государственной жизни, область политических отношений, в которой каждый взрослый человек призван сказать свое слово из своего демократического сознания. Но если демократия осуществлена всерьез и государственная жизнь должна быть полностью демократизирована, то в эту демократию никогда не может быть вовлечена, с одной стороны, духовная область, а с другой стороны, в это демократическое управление никогда не может быть вовлечен кругооборот хозяйственной жизни.

На этом демократическом управлении вполне уместен парламент. Но в таком демократическое парламенте никогда нельзя решать того, что должно совершаться на почве духовной жизни, на почве воспитания и образования. Сегодня я хочу предварительно указать на то, что гораздо точнее будет выведено в четвертой лекции: трехчленность социального организма стремится к самостоятельной духовной жизни, особенно в общественных делах, в воспитании и образовании. Это значит, что в будущем никакие государственные распоряжения не должны определять, чему и как надлежит учить, а те, кто действительно заняты практическим обучением, сами должны также и управлять делом воспитания. Это значит, что от самой низшей народной ступени до высшей ступени обучения личность учителя должна быть независимой от какой бы то ни было другой, государственной или хозяйственной власти, относительно содержания и формы обучения. Они должны проистекать из того, что ощущается пригодным для духовной жизни внутри самой самостоятельной духовной корпорации. И отдельный учитель должен тратить на обучение лишь столько времени, чтобы у него еще оставалось время участвовать в самоуправлении как дела обучения и воспитания, так и всей духовной жизни. В четвертом докладе я попытаюсь доказать, что благодаря этой самостоятельной духовной жизни духовное состояние людей вообще будет поставлено на совершенно иную основу, и что наступит как раз то, во что из-за сегодняшних предрассудков меньше всего можно поверить: благодаря этой само самостоятельности духовная жизнь приобретет силу действительио самой плодотворно участвовать в государственной и особенно в хозяйственной жизни. И внутренне именно самостоятельная духовная жизнь станет не серой теорией, будет давать не чуждые миру научные воззрения, а будет в то же время проникать в человеческую жизнь, так что человек из такой самостоятельной духовной жизни бует проникнут не просто абстрактными духовными воззрениями, но знаниями, посредством которых он сможет устойчиво стоять и в хозяйственной жизни. Именно благодаря самостоятельности духовная жизнь в то же время станет практичной. Так что можно сказать: в духовной жизни должны будут господствовать предметное знание и применение предметного знания. То, что может приходить из суждения всякого способного к суждению взрослого человека, не должно будет здесь господствовать. Следовательно, управление духовной жизнью должно быть изъято из парламентаризма. Кто полагает, что в ней должен господствовать демократический парламент, тот совершенно не понимает именно побуждение к трехчленности социального организма.

Подобным же образом дело обстоит с хозяйственной жизнью. Но хозяйственная жизнь имеет свои самостоятельные корни. Она должна управляться из своих собственных условий. О том, как нужно хозяйствовать, опять-таки нельзя судить демократически каждому взрослому человеку, а только тому, кто занят в какой-нибудь отрасли хозяйства, кто стал дельным в некоторой отрасли хозяйства, кто знает, как эта отрасль хозяйства связана с другими отраслями. Профессиональная осведомленность и профессиональное умение, вот условия, посредством которых в хозяйственной жизни только и может возникать что-нибудь плодотворное. Эта хозяйственная жизнь, следовательно, должна быть отделена, с одной стороны, от правового государства, а с другой стороны, от духовной жизни. Она должна быть поставлена на свою собственную основу.

Это сегодня более всего не понимают мыслящие социалистически. Они представляют себе некую форму, которую должна принять хозяйственная жизнь, чтобы в будущем человечества исчезли определенные недостатки социальной природы. Было замечено, и это легко увидеть, что из-за частнокапиталистического хозяйственного порядка последних столетий возникли определенные недостатки. Эти недостатки очевидны. Как о них судят? Говорят: возник частнокапиталистический хозяйственный порядок; он принес недостатки. Недостатки исчезнут, если мы ликвидируем частно-капиталистический хозяйственный порядок, если вместо частно-капиталистического хозяйственного порядка установим общественное хозяйство. То, что всплыло как недостатки, пришло потому, что отдельные владельцы лично имели средства производства в своей собственности. Если же отдельные владельцы больше не будут иметь средства производства в своей собственности, а общество будет управлять средствами производства, то недостатки исчезнут.

Можно сказать, что отдельные факты познаны сегодня уже и социалистически мыслящими, и интересно, как отдельные познания действуют и в социалистических кругах. Сегодня уже говорят: да, средства производства как капитал, представляющий средства производства, должен управляться общественно. Но можно было видеть, к чему привело, например, огосударствление некоторых средств производства, огосударствление почты, железных дорог и т.д., и никто не скажет, что недостатки устранены тем, что государство стало теперь капиталистом. Следовательно, нельзя огосударствливать, нельзя также обобществлять. Нельзя также достигнуть чего-нибудь плодотворного основанием потребительских обществ, в которые объединяются люди, нуждающиеся в потреблении чего-либо. Те люди, которые регулируют это потребление и хотят соответственно ему регулировать производство подлежащих потреблению товаров, станут как потребители, также и согласно воззрениям социалистически мыслящих, тиранами производства. Таким образом, уже возникло понимание, что как огосударствление, так и коммунализация, а также управление через потребительские товарищества приводят к деспотизму потребителей. Производители оказались бы в тиранической зависимости от потребителей. Поэтому многие думают, что можно обосновать рабочие производственные товарищества, рабочие производственные ассоциации как род общественного управления; в них объединились бы сами рабочие, производили бы для себя самих, в соответствии со своим мнением и согласно своим основаниям.

Здесь опять-таки социалистически мыслящие увидели, что и таким образом не было бы достигнуто, ничего, кроме того, что место одного единственного капиталиста заступило бы некоторое множество капиталистически производящих рабочих. И эти капиталистически производящие рабочие также не были бы в состоянии делать что-либо иное, нежели отдельный капиталист. Следовательно, и рабочие производственные товарищества отклоняются.

Но увидев, что отдельные сообщества не могут в будущем вести ни к чему плодотворному, этим все же не удовлетворяются. Теперь полагают, что все общество какого-нибудь государства, какой-нибудь замкнутой хозяйственной области могло бы некоторым образом все же стать большим товариществом, в котором все в нем участвующие были бы одновременно производителями и потребителями, чтобы непосредственно от себя отдельный человек не развивал инициативы производить то или иное для общества, но чтобы общество само издавало решения, как нужно производить, как производимое должно перераспределяться и так далее. Таким образом хотят на место частновладельческого управления нашей современной хозяйственной жизни поставить такое большое товарищество, охватывающее потребление и производство.

Кто теперь точнее всматривается и действительность, тот знает, что, в сущности, приверженность такому воззрению об этом большом товариществе возникает из-за того, что в нем труднее увидеть ошибочное, чем в более частных вопросах - огосударствлении, коммунализации, рабочих производственных товариществах, потребительских товариществах. В последних круг того, что надлежит обозревать, меньше, легче увидеть ошибки, которые делаются при стремлении к таким устройствам, чем при большом товариществе, которое охватывает все общество. Здесь говорят во имя того, что хотят делать, и не видят, что должны возникать те же ошибки, которые в малом легко признаются, а в большом не признаются только потому, что сложно обозреть весь предмет. Вот в чем дело. И нужно увидеть, на чем, собственно, основана коренная ошибка мышления, скатывающегося в большое товарищество, которое, как считают, должно из самого себя управлять всем потреблением и производством.

Как, собственно, размышляют, когда хотят осуществить нечто подобное? Это видно из многочисленных партийных программ нашей современности. Как они выступают, эти партийные программы? Говорят: хорошо, вот определенные отрасли производства, которые должны теперь управляться общественно. Затем они опять должны смыкаться в большие отрасли, в большие области управления. Там снова должен быть какой-нибудь центральный орган управления, и так выше вплоть до центра, который управляет всем потреблением и производством. Какие мысли, какие представления применяют, когда хотят так делить хозяйственную жизнь? Применяют именно то, что усвоили из политической жизни, как она развивалась в новой истории человечества. Люди, которые сегодня говорят о хозяйственных программах, большей частью прошли школу чисто политической жизни. Они принимали участие во всем том, что разыгрывается в избирательной борьбе, когда человек избран и в каком-нибудь народном представительстве должен представлять тех, от кого он избран. Они прошли этот путь, приобрели определенное отношение к политическим служебным местам и т. д. Они ознакомились со всем шаблоном политического управления и хотят нахлобучить его на весь кругооборот хозяйственной жизни. Это значит, что согласно таким программам хозяйственная жизнь была бы насквозь политизирована, ибо такие политики были знакомы лишь с политической стороной управлення.

Что нам сегодня остро необходимо, так это увидеть, что все эти шаблоны, натягиваемые на хозяйственную жизнь, совершенно ей чужды. Но большинство людей, говорящих о каких-либо реформах хозяйственной жизни или даже о революции в хозяйственной жизни, являются, в основном, просто политиками, которые исходят из суеверия, что будто бы то, что они изучили на политическом поприще, можно применять в управлении хозяйственной жизнью. Но оздоровление нашего хозяйственного кругооборота наступит только тогда, когда эта хозяйственная жизнь будет рассматриваться и формироваться из своих собственных условий.

Ибо чего требуют такие политизирующие реформаторы хозяйств? Они требуют не меньшего, чем определять в будущем посредством такой иерархии, во-первых, что и как должно производиться. Во-вторых, они требуют, чтобы весь род процесса производства определялся с мест управления. В третьих, они требуют, чтобы те люди, которые должны участвовать в процессе производства, избирались, назначались и ставились на свои места этими центрами. В четвертых, они требуют, чтобы эти центры распределяли сырье по отдельным предприятиям. Следовательно, все производство должно быть подчинено иерархии политического управления. Вот до чего доходит большинство реформаторских идей современности в национальной экономике. Не видят только, что с такой реформой полностью остались бы на сегодняшней почве, и ее недостатки не только не были бы устранены, а, напротив, безмерно увеличены. Видят, что с огосударствлением, коммунализацией, потребительскими товариществами, рабочими производственными товариществами ничего не получается, но не видят, что то, что так резко порицают в частно-капиталистический системе, было бы лишь перенесено на общее управление средствами производства.

Вот что сегодня прежде всего должно быть понято: посредством таких мероприятий, таких учреждений везде, где они действительно будут введены, должно будет наступить то, что сегодня уже очень ясно обнаруживается на востоке Европы. Там отдельные люди смогли осуществить такие хозяйственно-реформаторские идеи, воплотить их в действительность. Люди, желающие учиться у фактов, могли бы видеть по судьбе, выпавшей востоку Европы, как эти мероприятия сами себя приводят к абсурду. И если бы люди не хотели упорствовать в своих догмах, а хотели бы действительно учиться у фактов, то сегодня не говорили бы, что хозяйственная социализация в Венгрии не удалась по тем или иным второстепенным причинам, а изучали бы, почему она должна была потерпеть неудачу, и поняли бы, что любая такая социализация лишь разрушает, она не может создать для будущего ничего плодотворного.

Но широким кругам сегодня еще трудно таким образом учиться у фактов. Это лучше всего обнаруживается на вещах, которые собственно социалистическими мыслителями часто приводятся лишь как бы в скобках. Они говорят: да, это верно, вся современная хозяйственная жизнь преобразована современной техникой. Но если бы они хотели продолжить этот ход мыслей, то должны были бы признать связь между современной техникой и знанием предмета и профессиональной умелостью. Они должны были бы видеть, что повсюду эта современная техника вмешивается в само хозяйство. Но они не хотят этого видеть. И поэтому они говорят как бы в скобках; они ничего не хотят делать с техническими производственными процессами. Пусть последние основываются на самих себе. Они же хотят иметь дело лишь с тем, как люди участвуют в производственных процессах, как они хозяйственно поставлены в жизни, как формируется общественная жизнь для участвующих в производственном процессе людей.

Но все же очевидно, если только хотят видеть, как техника сама вмешивается в непосредственную хозяйственную жизнь. Приведу лишь один пример, который является прямо-таки классическим. Современная техника привела к тому, что, если говорить в целом, с помощью многочисленных машин производятся продукты, которые затем служат для потребления. И эти машины зависят прежде всего от того, что от четырехсот до пятисот миллионов тонн угля вовремя доставлялись для хозяйственной деятельности, пока не разразилась эта военная катастрофа. Если посчитать, сколько хозяйственной энергии, хозяйственных сил производилось посредством машин, которые основаны на человеческих мыслях и могут применяться только благодаря человеческим мыслям, то получается следующий интересный результат: если считать рабочий день восьмичасовым, то получается, что блаодаря машинам, то есть благодаря воплощенным в машинах человеческим мыслям, благодаря изобретательскому дару умов вносилось столько рабочей энергии, столько рабочих сил, сколько могли бы внести от семисот до восьмисот миллионов людей.

Поэтому если вы представите себе, что население Земли примерно полтора миллиарда человек, которые применяют свою рабочую силу, то благодаря изобретательскому дару людей в новом культурном развитии, благодаря техническому развитию добавляется еще семьсот-восемьсот миллионов. Таким образом, работает уже два миллиарда человек; это не значит, что эти семьсот-восемьсот миллионов действительно работают, но за них работают машины. Ведь что работает в машинах? Там работает человеческий дух.

Это необычайно важно, действительно прозревать такие факты, число которых легко можно умножить, ибо из подобных фактов познают, что технику нельзя оставлять за скобками, но что техника как таковая беспрерывно активно соучаствует в хозяйственном процессе, что она включена в него. Современную хозяйственную жизнь вообще невозможно представить без лежащих в основе современной техники профессионального и предметного знания.

Когда подобные вещи упускают из виду, то выходит, что считаются не с действительностью, но с предвзятыми, происходящими из чувственного идеями. Идея трехчленности социального организма достаточно честна в социальном вопросе. Но поэтому она не может стоять на почве, на которой стоят те, кто говорит, исходя из лозунгов, партийных программ. Она должна говорить из знания дела. Она вынуждена, потому что стоит на почве действительности, признать, что хозяйство, особенно в нашей сложной жизни, целиком и полностью коренится в инициативе одиночек. Ставить на место индивидуальной инициативы абстрактную коллективность значит его загасить, это означает смерть хозяйственной жизни. Восток Европы сможет это доказать, если он еще надолго останется под тем господством, под которым он находится сейчас. Это означает погашение, смерть хозяйственной жизни, если у отдельного лица отнять инициативу, которая должна исходить из его духа и должна вливаться в движение средств производства именно для блага человеческого сообщества.

Однако откуда возникло то, что мы сегодня наблюдаем как вред? Современный процесс производства своим техническим совершенством требует частной инициативы, тем самым требует также возможности, чтобы отдельный человек мог рспоряжаться капиталом и из своей иннциативы вершить процесс производства; это то, что принесло с собой новое человеческое развитие. А вред, который пришел вместе с этим - его источник познается из совершенно других подоснов. Желая познать эти подосновы, нужно прежде всего перейти с почвы кооперативного принципа, даже если имеется в виду большой кооператив, на почву ассоциативного принципа. Что это значит, вместо почвы кооперативного принципа перейти на почву ассоциативного принципа? Это значит следующее; тот, кто встает на почву кооперативного принципа, тот утверждает, что люди нуждаются только в совместных действиях, чтобы принимать решения из своего коллективизма, и тогда они смогут управлять процессом производства. Таким образом, сначала заключается объединение людей, а затем хотят производить, исходя из совместного объединения, из коллектива людей. Идея трехчленного организма стоит на почве действительности, когда говорит: сначала должны быть люди, которые могут производить, которые знают свое дело и профессионально пригодны. От них должен зависать процесс производства. И эти знающие дело и профессионально пригодные люди должны объединиться и организовать хозяйственную жизнь на оспоне того производства, которое вытекает из инициативы отдельных лиц. — Вот подлинный ассоциативный принцип. Сначала производится что-то и затем произведенное на основе объединения производящих личностей предоставляется потреблению.

То, что сегодня не замечают различия, радикального различия между двумя принципами, это в известном смысле беда нашего времени. Ибо в принципе из этого понимания происходит все. У людей нет инстинкта того, чтобы видеть, что каждая абстрактная общность должна подрывать процесс производства, если она хочет им управлять. Общность, которая станет ассоциацией, сможет лишь устанавливать, что по инициативе отдельных людей будет производиться, и сможет это социально распределять между потребляющими.

Сегодня не прозревают того важного момента, который лежит в основании этих вещей, ту основу, которую я вчера вывел: что примерно в то же время, когда в новой истории человечества происходил Ренессанс, Реформация, было и перенасыщение из Средней и Южной Америки благородными металлами, которые привели натуральное до того хозяйство к денежному хозяйству. Этим в Европе совершилась многозначительная хозяйственная революция. Образовались отношения, под влиянием которых мы находимся еще и сегодня. Но эти отношения в то же время, можно сказать, создали завесу, через которую сложно прозревать истинную реальность.

Но всмотримся однажды отчетливо в эти отношения. Начнем со старого натурального хозяйства, хотя сегодня оно для нас и не продолжается. Там в хозяйственном процессе имеют дело только с тем, что производится отдельным человеком. Это можно обменивать на то, что произвели другие. И можно сказать: внутри этого натурального хозяйства, где могут обмениваться только продукт на продукт, должна господствовать известная доброкачественность. Ибо если хотят выменять продукт, в котором нуждаются, должны иметь продукт, который другими принимается как равноценный. Это значит, что люди вынуждены, когда они хотят что-то иметь, также что-то производить. Они вынуждены обменивать то, что имеет реальную, явственно реальную стоимость.

Место этого обмена продуктами, которые имеют реальную ценность для человеческой жизни, заступило денежное хозяйство. И деньги стали чем-то таким, с чем хозяйствуют также, как в натуральном хозяйстве с реальными объектами. Но из-за того, что деньги стали действительно хозяйственным объектом, они морочат людей чем-то нереальным и, действуя так, одновременно тиранят людей.

Возьмем крайний случай: а именно, что кредитное хозяйство, на которое я вчера в конце указал, влилось в денежное хозяйство. Оно часто делает это в последнее время. Тогда оказывается, например, следующее: государство или частное лицо хочет завести какое-нибудь предприятие, телеграф или что-нибудь подобное. Можно получить кредит, кредит весьма значительного размера. Суметь создать телеграфное предприятие. Определенные условия потребуют определенной суммы денег. Но эта сумма денег должна быть ссужена под проценты. Эти проценты надо оплачивать. И что получается во многих случаях, что получается чаще всего в нашей социальной структуре, особенно при огосударствлении, когда государство само ведет хозяйство? Получается, что того, о чем тогда решили и на что затребовали деньги, уже нет, оно давно израсходовано, но за востребованный кредит людям все еще приходится платить! Это значит: то, что было прокредитовано, не существует, но с деньгами еще продолжают возиться.

Такие вещи имеют и общеэкономическое значение. Наполеон III, который был полностью захвачен новыми идеями, увлекся идеей украсить Париж и велел очень много строить. Министры, которые были его послушными орудиями, строили. Доходов государства — они шли на это — хватало, чтобы только оплачивать проценты. Париж стал гораздо красивее, но люди еще и сегодня оплачивают долги, которые тогда были сделаны! Это значит: после того, как давно больше нет того, что реально лежало в основе, в хозяйстве все еще возятся с деньгами, которые сами стали хозяйственным объектом.

Это имеет и свою светлую сторону. При старом натуральном хозяйстве было необходимо, когда хозяйствуешь, производить блага. Они, разумеется, подлежат порче, они могут утрачиваться, и приходилось все время продолжать работу, производить все новые блага, если они должны были существовать. В случае денег это не так необходимо. Их тратят, одалживают кому-нибудь, помещают на хранение. Это значит, хозяйничают деньгами совершенно свободно от тех, кто производит товары. Деньги некоторым образом эмансипируют людей от непосредственного хозяйственного процесса, а именно, когда они сами становятся хозяйственным процессом. Это чрезвычайно важно. Ибо в старом натуральном хозяйстве отдельное лицо зависело от отдельного лица, человек зависел от человека. Люди должны были сотрудничать, они должны были уживаться друг с другом. Они должны были договариваться об определенных мероприятиях, иначе хозяйственная жизнь не шла бы дальше. При денежном хозяйстве тот, кто становится капиталистом, конечно, также зависит от тех, кто работает, но противостоит им как совершенно чуждый. Как близко стоял также потребитель к производителю в старом натуральном хозяйстве, где имели дело с реальными товарами! Как далек тот, кто хозяйничает деньгами, от тех, кто работает для того, чтобы эти деньги приносили проценты! Между людьми разверзлись пропасти. При денежном хозяйстве люди больше не стоят близко друг к другу. Это прежде всего должно быть принято во внимание, если хотят понять, как работающие массы людей, независимо от того, являются ли они духовными или физическими работниками, то есть те, кто действительно производят, снова должны быть приближены к тем, кто вложением капитала делает возможным ведение хозяйства. Это, однако, может произойти только благодаря принципу ассоциации, благодаря тому, что люди снова объединяются как люди. Принцип ассоциации - это требование социальной жизни, но такое требование, которое я охарактеризовал, а не такое, которое часто фигурирует в социалистических программах.

Что еще наступило при все больше и больше преобладавшем денежном хозяйстве нового времени? Из-за него то, что называют человеческим трудом, также стало зависимым от денег. Социалисты и другие спорят о включении человеческою труда в социальную структуру. И за и против того, что выдвигается с обеих сторон, можно привести очень хорошие основания. Вполне понятно, особенно если научились думать и чувствовать не о пролетариате, а с пролетариатом, вполне понятно, когда пролетарий говорит, что его рабочая сила в будущем не должна больше быть товаром, не должно больше существовать такого отношения, что на товарном рынке с одной стороны оплачиваются товары, а с другой стороны в форме заработной платы оплачивается человеческий труд. И вполне понятно, что Карл Маркс нашел многих сторонников, когда подсчитал, что тот, кто работает, производит прибавочную стоимость, что он не получает полный доход от своей рабочей силы, но производит прибавочную стоимость, что эта прибавочная стоимость достается предпринимателю, и что затем рабочий, по этой теории, борется за прибавочную стоимость. Но, с другой стороны, столь же легко доказать, что заработная плата оплачивается из капитала, что современная хозяйственная жизнь полностью регулируется капиталистическим хозяйством, что известные продукты приносят некоторую прибыль, и что после того, что они принесли, выплачивается заработная плата, покупается работа; значит, заработная плата порождается из капитала. — То и другое можно доказывать одинаково успешно. Можно доказать, что капитал паразитирует на труде, и можно также доказать, что капитал вообще творец заработной платы, словом, можно с равной правотой защищать партийные мнения как с одной, так и с другой стороны.
Это должно быть хорошо понято. Тогда увидели бы, как получается, что в настоящее время стараются достигнуть чего-нибудь преимущественно только борьбой, а не объективным рассмотрением и нахождением реальных взаимоотношений. Труд есть нечто, столь отличное от товаров, что без ущерба для хозяйства совершенно невозможно равным образом платить деньги за товары и за труд. Люди только не видят, каковы взаимосвязи. Именно в этой области они не понимают сегодня хозяйственную структуру.

Сегодня есть много национал-экономов, которые говорят: если денежные средства, оборотные средства, то есть металлические или бумажные деньги увеличить произвольным образом, то деньги станут дешевы, и в особенности самые необходимые жизненные товары станут тогда дорогими. — Это замечают, и понимают бессмысленность простого увеличения количества денег. Ибо это простое увеличение количества денег — что вполне очевидно — приводит только к тому, что жизненные средства также становятся дорогими. Тот же бесконечный винт все более и более закручивается. Но не понимают чего-то другого: что когда труд оплачивается также, как товары, труд, разумеется, должен стремиться к тому, чтобы путем борьбы получать все лучшую и лучшую оплату, все большую и большую заработную плату. Но ведь то, что труд приобретает в виде денег в качестве заработной платы, имеет для ценообразоваиня такое же значение, как и простое увеличение денежных средств обращения. Вот что должно быть понято.

Вместо того, чтобы повышать производство, заботиться о большей производительности, вы можете, как это делали многие министры, выпускать банкноты, увеличивать средства обращения. Тогда люди будут иметь больше средств обращения, но все продукты, особенно необходимые жизненные продукты, также станут дороже. Это люди уже понимают. Поэтому они понимают, как бессмысленно просто абстрактно увеличивать средства обращения. Но не все понимают, что те деньги, которые выпускаются только с целью оплатить труд, точно также действуют на удорожание товаров. Ибо здоровые цены могут возникать лишь в самой самостоятельной хозяйственной жизни. Здоровые цены могут возникать, только если они развиваются из определения стоимости человеческого труда. Поэтому идея трехчленности социального организма — изложить это точнее будет задачей на завтра — старается полностью вычленить труд из хозяйственного процесса.

Труд как таковой вовсе не есть нечто принадлежащее хозяйственному процессу. Подумайте-ка о следующем. Это выглядит странно, парадоксально, но многие вещи, которые должны быть вполне понятны, выглядят сегодня парадоксально. Люди очень далеко отошли от прямого мышления; поэтому многое, что должно быть сказано на основе действительности, они находят совсем абсурдным. Представьте, что кто-то сегодня с утра до вечера занимается спортом. Он занимается определенным видом спорта. Он затрачивает ровно столько же рабочей силы, сколько и тот, кто колет дрова; он затрачивает в точности столько же рабочей силы. Дело лишь в том, что один рабочую силу затрачивает для человеческого общества. Тот же, кто занимается спортом, делает это не для человеческого общества, а, по крайней мере, для того, чтобы стать сильным; только, как правило, он эту силу не применяет. Но для обществена это, как правило, не имеет никакого значения, если кто-то тратит свою силу для спорта, отчего устает так же, как и от рубки дров. А рубка дров — это имеет значение.

Это значит, что затрата рабочей силы есть нечто такое, о чем социально не может быть речи; но что возникает благодаря затрате рабочей силы - вот о чем идет речь в социальной жизни. Нужно смотреть на то, что возникает посредством рабочей силы. Это имеет ценность для общества. Поэтому в хозяйственной жизни речь может идти лишь о продукте, который производится рабочей силой. И хозяйственное управление может заниматься только регулированием относительной стоимости продуктов. Труд должен находиться полностью вне хозяйственного кругооборота.

Он должен находиться на правовой почве, на почве, которую мы будем обсуждать завтра, где всякий совершеннолетний человек должен выносить суждение как равный всякому другому. Род, время и характер труда будут определяться правовыми соотношениями между людьми. Труд должен быть изъят из хозяйственного процесса. Тогда для хозяйственного процесса останется лишь то, что можно назвать регулированием относительной оценки товаров, регулированием того, сколько человек должен получать из произведенного другим за свои собственные изделия. За это должны отвечать люди, которых выделили ассоциации, заключенные между теми или другими производителями, производителями и потребителями и т. д. Они будут иметь дело с ценообразованием.

Труд вообще не будет областью, которую надлежит регулировать в хозяйственной жизни; он будет независимым от хозяйственной жизни. Если труд включен в хозяйственную жизнь, то его нужно оплачивать из капитала. Этим как раз и вызывается то, что в хозяйственной жизни нового времени можно назвать стремлением к чистой прибыли, чистому доходу. Ибо таким образом тот, кто хочет производить хозяйственные продукты, находится полностью в процессе, находящем свое завершение на рынке.

И здесь тому, кто хочет стать действительно рассудительным, нужно привести в порядок идею, понятие, которое сегодня формируется очень ошибочно. Говорят: при капитализме производитель поставляет свои продукты на рынок, он хочет получить прибыль. Но после того, как социалистические мыслители долго с известным правом утверждали, что всякие учения о нравственности не должны иметь ничего общего с производством, но только хозяйственное мышление - сегодня очень хотят с этических, с нравственных точек зрения смешать прибыль, доход с нравственным учением. Здесь следует говорить не из односторонне нравственной или односторонне хозяйственной точки зрения, а с точки зрения общества в целом. И тогда нужно спросить: что же это такое, что обнаруживается в доходе, в прибыли? Это нечто такое, о чем, собственно, в действительно народнохозяйственной связи можно говорить только так, как при повышении ртутного столбика термометра говорят, что становится теплее. Когда кто-нибудь говорит: этот ртутный столбик показывает мне, что стало теплее, то он знает, что не этот ртутный столбик согрел комнату, а он только показывает, что благодаря другим факторам в комнате стало теплее. Прибыль на рынке, которая получается при наших сегодняшних производственных отношениях, есть так же прежде всего ничто иное, как показатель того, что мы способны производить продукты, доставляющие прибыль. Ибо я хотел бы узнать, откуда вообще можно получить сегодня какую-нибудь точку опоры для того, что продукт следует производить, если не оказывается, что когда его производят и поставляют на рынок, он дает прибыль? Это единственный показатель того, что хозяйственную сруктуры сумели сформировать должным образом. Что продукт не следует производить, обнаруживается лишь посредством того, что когда его поставляют на рынок, то замечают, что нет сбыта. Люди не желают его. Не получается никакой прибыли. — Вот действительное положение вещей, а не вся та болтовня и чепуха, которые высказываются о спросе предложении во многих национал-экономиях. Первичный феномен, первичное явление в этой области таково, что сегодня единственно только прибыль дает человеку возможность говорить себе: ты можешь производить определенный продукт, ибо он имеет известную стоимость в человеческом обществе. Преобразование рынка, который сегодня имеет описанное значение, произойдет, если в нашей социальной жизни будет действенен принцип ассоциации. Тогда решать, нужно ли производить продукт или нет, будут не безличные, отделенные от людей спрос и предложение на рынке, тогда из этих ассоциации социальной волей занятых в них людей выдвинутся личности, которые будут заниматься исследованием соотношения между стоимостью произведенного продукта и его ценой.

О стоимости произведенного продукта сегодня в известном отношении речь совсем не идет. Конечно, стоимость создает побуждение к спросу. Но этот спрос в нашей сегодняшней социальной жизни очень проблематичен, потому что он всегда зависит от того, существуют ли также и соответствующие средства для создания спроса, соответствующие имущественные условия. Можно иметь потребности, но если нет необходимых средств для их удовлетворения, то невозможно создавать спрос. Все дело в том, что между человеческими потребностями, которые дают товарам, изделиям их стоимость, и ценами должно быть создано соединительное звено. Ибо то, в чем нуждаются, имеет согласно этой потребности свою человеческую стоимость. Из социального порядка должны будут выделиться учреждения, наводящие мосты между этой стоимостью, которая запечатлевается изделиям человеческими потребностями, и ценами, которые они должны иметь.

Сегодня цена определяется рынком в соответствии с тем, есть ли там люди, которые могут купить эти товары, у которых есть необходимые деньги. Действительный социальный порядок должен быть ориентирован на то, чтобы люди, которые из своих оправданных потребностей должны иметь товары, могли бы их приобретать, то есть, чтобы цена действительно соответствовала стоимости товара. Место сегодняшнего хаотического рынка должна занять организация, которая не будет тиранизировать потребности человека, потребление человека, как рабочие производственные товарищества или социалистическое всеобщее товарищество, но посредством которой будут исследовать потребление людей и определять, как следует ему соответствовать.

Для этого необходимо, чтобы под влиянием принципа ассоциации действительно наступила возможность производить товары так, чтобы они соответствовали наблюдаемым потребностям, то есть должны существовать учреждения с лицами, изучающими потребности. Статистика может воспринимать только одно мгновение; она никогда не может служить мерилом для будущего. Нужно всякий раз изучать существующие потребности, и в зависимости от них должны действовать производственные организации. Если у некоторого товара тенденция становиться слишком дорогим, то это знак того, что слишком мало людей заняты его производством. Должны быть проведены переговоры, благодаря которым будут переведены работники из других отраслей производства, так что этого товара станет производиться больше. Если некоторый товар имеет тенденцию становиться слишком дешевым, его производители зарабатывают слишком мало, должны быть предприняты переговоры, благодаря которым на производство этого товара будет работать меньше людей. Это значит: от того, как люди будут расставлены по своим местам, в будущем должно зависеть, как будут удовлетворяться потребности. Цена продукта обуславливается числом людей, которые его производят. Но благодаря такой организации стоимость в существенном будет подобна той, которую должна придавать соответствующему товару человеческая потребность.

Здесь мы видим, как вместо случайного рынка будет работать разум человека, как цена станет выражать то, что люди договорились, вошли в соглашения с помощью возникших институтов. Мы видим преобразование рынка так, что разум заступит место случайностям рынка, господствующим сегодня.

Вообще мы видим, что как только хозяйственная жизнь будет отделена от обеих других областей, которые мы будем обсуждать в ближайшие дни — мы будем обсуждать также их отношение к хозяйственной жизни, и многое, что сейчас остается неясным, тогда станет ясным — как только мы отделим хозяйственную жизнь от двух других, правовой или государственной сферы и духовной жизни, хозяйственная жизнь будет тогда поставлена на здоровую, разумную основу. Ибо тогда в ней будут смотреть только на род и способ ведения хозяйства. Поэтому больше не потребуется примешивать к цене товара, чтобы товарная цена также определяла, как долго нужно работать, или как много нужно работать, или величину заработка, или тому подобное, а в хозяйственной жизни нужно будет иметь дело только со сравнительной стоимостью товаров. Тем самым и в хозяйственной жизни встанут на здоровую почву.

Эта здоровая почва должна сохраняться для всей хозяйственной жизни. Поэтому то, что сегодня из-за денежного хозяйства, где деньги сами являются хозяйственным объектом, может быть только кажущимся явлением, в такой хозяйственной жизни будет снова возвращено к своему естественному чистому состоянию. В будущем не смогут хозяйствовать с помощью денег и ради денег, ибо все учреждения должны будут иметь дело с относительной стоимостью товаров. Это значит, снова вернутся к доброкачественности товаров и тем самым вернутся к производительной способности, к деятельности людей. И условия кредитования больше не смогут ставить в зависимость от того, есть ли деньги или нет, или от того, рискуют ля деньгами так или этак, а эти условия будут зависеть от того, есть ли люди, способные к тому, чтобы действительно предоставить то или другое, произвести то или другое. Кредитовать будут человеческую способность.

И поскольку человеческая способность будет ограничивать размер предоставления кредита, такой кредит не сможет предоставляться свыше этой человеческой способности. Если вы просто даете деньги и предоставляете деньгам хозяйствовать, то, что благодаря этому создается, может быть давно израсходовано — а с деньгами все еще приходится возиться. Если вы даете деньги только под человеческую способность, то, разумеется, вместе с ней прекращается и возможность с этими деньгами вести хозяйство. Об этом мы хотим поговорить в ближайшие дни.

Лишь тогда, когда обе другие области, самостоятельная правовая область и самостоятельная духовная область, стоят в стороне от хозяйственной жизни, хозяйственная жизнь может здоровым образом встать на свои собственные ноги. Тогда, однако, и все в хозяйственной жизни должно само следовать из хозяйственных предпосылок.

Материальные блага будут производиться из хозяйственных предпосылок. Стоит только подумать о чем-либо, что в социальной жизни возникает, хотелось бы сказать, как отходы хозяйственной жизни, чтобы увидеть, что действительно хозяйственное мышление должно устранить многое из того, что еще сегодня в социальном порядке считается самим собой разумеющимся, за что даже борются как за прогресс.

Никто из тех, кто полагает, что понимает нечто в действительной жизни, не думает сегодня еще о том, что переход от всевозможных косвенных налогов или иных сборов государства к так называемому подоходному налогу, особенно к прогрессивному подоходному налогу — совсем не такой уж большой прогресс. Сегодня каждый думает, что облагать налогом доходы справедливо. И все же, как бы это ни звучало парадоксально для современных людей, мысль, что можно достигнуть справедливого налогообложения путем обложения налогом доходов, происходит из обмана, принесенного денежным хозяйством.

Занимают деньги. С помощью денег ведут хозяйство. Посредством денег освобождаются от чистоты самого процесса производства. Известным образом абстрагируют деньги в хозяйственном процессе, как в мыслительном процессе абстрагируют мысли. Но точно так же, как из абстрактных мыслей нельзя высвободить никаких действительных представлений и ощущений, так из денег нельзя выявить ничего действительного, если не принимать во внимание, что деньги это просто знак для товаров, которые производятся, что деньги, некоторым образом, лишь род бухгалтерии, текущая бухгалтерия, что за каждым денежным знаком должен стоять какой-нибудь товар.

Об этом также в следующие дни нужно будет еще сказать точнее. Сегодня, однако, должно быть сказано, что время, которое видит только то, что деньги становятся самостоятельным хозяйственным объектом, что такое время и должно видеть в денежных доходах прежде всего объект обложения налогом. Но тем самым делают себя, как облагаемых налогом, совиновными в абстрактном денежном хозяйстве! Облагают налогом то, что, собственно, не является никаким действительным товаром, а лишь знаком для товара. Работают с чем-то хозяйственно абстрактным. Деньги только тогда становятся чем-то действительным, когда они тратятся. Тогда они переходят в хозяйственный процесс, независимо от того, трачу ли я их ради своего удовольствия или ради своих телесных и духовных потребностей, или я их вкладываю в банк, так что они там затрачиваются на хозяйственный процесс. Если я кладу их в банк, то это род траты, которую я делаю — естественно, чтобы удержать их. Но деньги в хозяйственном процессе становятся чем-то реальным в момент, когда они освобождаются из моего владения, переходят в хозяйственный процесс. Людям нужно помнить лишь одно: если человек получает много, то это не приносит ему ровно никакой пользы. Если он большой доход кладет в тюфяк, то он может это делать; это не принесет ему ровно никакой пользы в хозяйственном процессе. На пользу человеку идет только возможность много тратить.

И для общественной жизни, для действительно продуктивной жизни знаком больших доходов является именно то, что могут много тратить. Поэтому, если хотят в системе налогообложения создать нечто такое, что не паразитировало бы на хозяйственном процессе, если хотят создать то, что было бы действительной преданностью хозяйственного процесса обществу, нужно облагать капитал налогом в тот момент, когда он переводится в хозяйственный процесс. И получается та странность, что налог на доходы должен превратиться в налог на расходы, который я прошу не смешивать с косвенным налогом. Косвенное налогообложение в настоящее время часто выступает как желание известных правителей только потому, что в прямом налогообложении, в налогообложении доходов получают недостаточно. Когда здесь говорится о налоге на расходы, речь идет не о косвенном и прямом налогообложении, а о том, чтобы облагать налогом то, что я заработал, в тот момент, когда оно переходит в хозяйственный процесс, когда оно становится продуктивным.

Как раз на примере налогов видно, как необходимо переучиваться и переосмысливать. Вера в то, что дело преимущественно в налоге на доходы, это сопутствующее явление той денежный системы, которая возникла в современной цивилизации со времени Ренессанса и Реформации. Если поставить хозяйственную жизнь на свою собственную основу, то речь может идти лишь о том, чтобы то, что реально участвует в экономике, что входит в процесс производства, давало бы средства для такого труда, какой необходим обществу. Тогда дело будет в налоге на расходы, а никак не в налоге на доходы.

Видите ли, как я сказал еще вчера, нужно переучиваться и переосмысливать. В этих двух докладах я пока мог указать вам на некоторые вещи лишь схематически. Многое из этого я должен разъяснить в четырех следующих докладах. Кто сегодня высказывает подобное, тот очень хорошо знает, что должен вызывать недовольство слева и справа, что ему вряд ли отдадут должное, так как все эти вещи погружены в сферу партийных мнений. Но на благо можно надеяться не раньше, чем они снова поднимутся из области, где бушуют партийные страсти, в область предметного, действительно взятого из жизни мышления.

И так хотелось бы, чтобы приступая к трехчленности социального организма, люди судили не по партийным шаблонам, не по партийным принципам, но брали на помощь своему суждению инстинктивное чувство реальности. Партийные мнения и принципы часто отвлекают от чувства реальности. Поэтому все снова и снова испытывают, что как раз те, кто сегодня зависят более или менее просто от потребления, из своих инстинктов очень легко понимают идею о трехчленностн социального организма. Но затем приходят вожди, особенно вожди социалистических масс. И нужно сказать, что они совсем не склонны входить в область реальности.

Сегодня, к сожалению, можно заметить то, что также, особенно в хозяйственной области, является неотъемлемой частью социального вопроса: работая для трехчленностн, мы на своем опыте ощутили, как говорить массам, и как массы, исходя из своего инстинкта действительности, хорошо понимали, что им говорят! Затем приходят вожди и объявляют; это утопично! — В действительности это только не согласуется с тем, что они десятилетиями привыкли носить и вертеть в своих головах, поэтому они говорят своим сторонникам, что это утопично, не соответствует действительности. И, к сожалению, в настоящее время слишком сильно развилась слепая вера, слепая приверженность, ужасное чувство авторитета в этой области. То, что некогда было достигнуто в чувстве авторитета, скажем, епископами и архиепископами католической церкви, мало по сравнению с сильным чувством авторитета современных рабочих масс по отношению к их вождям. Поэтому вождям сравнительно легко добиваться того, чего они хотят.

Но что требуется, на это указывает прежде всего то, что в этой области является честным, а не то, что говорят по партийным шаблонам. Если мне удастся показать в этих докладах, что то, к чему стремятся посредством трехчленности, действительно честно продумано для общего блага всего человечества, без различия классов, состояний и так далее, тогда в существенном будет достигнуто то, к чему только и можно стремиться посредством таких докладов.

Д-р Штайнер: В поистине не столь уж узких кругах сейчас существует мнение, что то, что происходит на Востоке [Европы], есть нечто ужасное — это должно быть сказано, и не надо воспринимать мнение этих кругов ни со страхом, ни с надеждой. Опять-таки существуют круги, которые видят в этом нечто обещающее для будущего. Те, кто с большим или меньшим правом осуждают условия на Востоке, обычно приводят затем то или иное ужасное, что сейчас происходит. Описываются события, и от многого людям уже может стать очень жутко; это ясно. Те, кто хотят оправдать такие вещи, кто на стороне там происходящего, стремятся несколько приукрасить или отрицают ужасные события и тому подобное.

Да, но, видите ли, таким образом не идут дальше. Эти вещи фактически нельзя обсуждать по отдельным симптомам. Сколько угодно журналистов могут ездить на Восток и описывать то, что они там заметили, но на таких описаниях никто не должен строить свое суждение, по той простой причине, что сегодня ни один человек не может судить, например, о том, что из ужасов европейского Востока, которые поистине немалы, следует отнести на счет современных властителей, а что на счет последствий ужасной войны. Эти вещи идут вперемешку: последствия войны и то, что развивается из современных условий. То, что так непосредственно видят и что так непосредственно происходит, может быть предметом довольно милых фельетонных бесед, но для обсуждения положения оно не дает никакой опоры. Здесь нужно быть способным отнестись со вниманием к замыслам, из которых и происходит то, что делается как раз на Востоке для создания человеческого социального будущего.

Итак, господин спрашивает, не думаю ли я, что могло бы быть сделано что-нибудь другое или не являются ли современные условия все же более обещающими, чем прежние.

Так вот, я очень хорошо знаю, сколь мало обещающими были царистские условия. Что они очень многим нравятся, это происходит только от того, что эти люди пе создали основу для истинного суждения и не имеют воли к тому, чтобы ее создать. Кто действительно учтет все, в чем виноват царизм, особенно в самое новейшее время, тот возможно, действительно может прийти к вопросу: что лучше, тогдашнее или сегодняшнее? — Но вопрос не может заключаться в этом, а лишь в том, является ли то, что наступило сейчас, в принципе, в существе своем, чем-то таким, что действительно улучшило прежние условия? — Здесь нужно быть в состоянии с вниманием отнестись к намерениям, и в такой области нужно хранить непредвзятое суждение.

Непредвзятое суждение вы можете получить, например, если вы с вниманием отнесетесь к таким намерениям, как намерения Ленина. Прочтите, например, «Государство и революцию» Ленина. Там вы найдете намерения Ленина довоенного времени — книга была написана раньше [Б.В. - ошибка; видимо, имелось в виду "дореволюционного" - книга была написана в середине 1917 г.]. Можно сказать, Ленин в известном смысле даже прав, когда он бранит всех полу- или три четверти марксистов и считает себя единственным настоящим, действительно последовательным марксистом: в будущем люди должны были бы так участвовать в социальном порядке, чтобы каждый мог в нем жить "по своим способностям и своим потребностям". Это должно было бы стать будущим состоянием, которое может возникнуть из несправедливого, невозможного порядка. Дальше у Ленина находится в высшей степени интересное разъяснение: но этого нельзя достигнуть с сегодняшними людьми, а можно будет только тогда, когда возникнут другие люди, совершенно другая человеческая раса. Эта совершенно другая человеческая раса сначала должна быть создана. [Б.В. - Сравните, например: мы "вправе лишь говорить о неизбежном отмирании государства, ... оставляя совершенно открытым вопрос о сроках"; высшая фаза коммунизма "предполагает и не теперешнюю производительность труда и не теперешнего обывателя" (гл.5, п.4); "мы хотим социалистической революции с такими людьми, как теперь, которые без подчинения, без контроля, без "надсмотрщиков и бухгалтеров" не обойдутся" (гл.3,п.3); "уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием ..., что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой. И тогда будет открыта настежь дверь к переходу от первой фазы коммунистического общества к высшей его фазе, а вместе с тем к полному отмиранию государства" (гл.5, п.4). - В.И. Ленин "Государство и революция"]

Вы видите, что здесь входят во что-то крайне недействительное, и расчет на нечто такое, на что совсем нельзя надеяться. Ибо посредством порядка, введенного Лениным, этот новый сорт людей совершенно определенно не будет воспитан, и справедливый порядок не сможет быть достигнут. На столь шатком основании стоят осуществляемые намерения. И тут можно ужасаться относительно частностей или находить их необходимыми, хвалить их или порицать — дело не в этом. А дело в том, что здесь берут в расчет несоответствующие действительности мысли. И потому то, что так осуществляется, есть ни что иное, как хищническая эксплуатация прошлого.

Передо мной это выступило так, как иногда симптоматически выступают важнейшие вещи, несколько месяцев тому назад, особенно в Базеле, где я говорил о предмете, о котором говорю перед вами. Тогда встал один господин, который сказал: да, все это прекрасно и прекрасно было бы, если бы это было осуществлено; но это можно будет осуществить не раньше, чем Ленин станет властителем мира. — Я должен был тогда ответить: если что-нибудь и должно быть социализировано, то дело в том, чтобы прежде всего социализировать власть. Но этот социалист, который был сторонником Ленина, хочет сделать Ленина властителем мира, царем мира или всемирным папой в экономическом смысле. Тогда власть не будет ни социализирована, ни демократизирована, но будет монархизирована, тиранизирована, тогда будет создана автократия (самодержавие). Кто утверждает нечто подобное, тот не понимает, как приступить к социализации власти.

И так для того, кто смотрит точнее, для действительной структуры сегодняшнего Востока [Европы] получается нечто очень страшное: те, кто являются сторонниками намерений сегодняшнего Востока [Европы], верят, что этим что-то будет достигнуто. Нет, то, чего там хотят, по существу не находится в оппозиции к царизму, это есть та же сущность царизма, только развитая дальше для другого класса, худшим образом продолжен царизм, чем он был, поскольку те, кто стоят на крайнем левом крыле радикальных партий, сегодня больше вовсе не сдерживаются, они не являются прогрессивными людьми, но еще более злобными реакционерами, чем были те, кто нес реакцию прежде. Когда выставляется требование диктатуры одного класса, из этого класса вышло бы ни что иное, как тирания отдельных лиц — я не хочу сказать, избранников — это совершенно определенно были бы не избранные, но те, кто пускает другим пыль в глаза. Вышла бы тирания тех из данного класса, кто пускает другим пыль в глаза. Произошло бы лишь переворачивание человечества. Но отношения совершенно определенно не улучшились бы, а в существенном, скорее, ухудшились бы.

Следовательно, дело здесь в том, чтобы действительно смотреть на принцип, чтобы мыслить, исходя из действительности, а не из предвзятых серых теорий. Видите ли, часто те, кто здраво мыслят, исходя из действительности, имеют очень здравое суждение об отдельных явлениях. Сегодня я разъяснил вам, что господство денег, собственно, действует на действительно социальные состояния расстраивающим образом. Это нужно понять. Оно фактически действует так, что деньги создают отношения власти, тиранизирующие отношения, что на место старой власти завоевания и тому подобного пришла просто власть денег. В Европе такие вещи еще мало понимают. Есть американская пословица, гласящая приблизительно: разбогатеть просто благодаря капиталистическому хозяйству значит через три поколения снова ходить без штанов! Здесь совершенно ясно выставлена призрачность капиталистического хозяйства, эта саморастворимость, эта мнимость. Можно стать миллиардером, а через три поколения потомки будут, разумеется, ходить без штанов, потому что деньги стали господствовать над людьми.

И вот для тех, кто действует по замыслам Ленина, дело совсем не в том, чтобы найти новые принципы, действительно из жизненных условий человечества исследовать, какой должна быть социальная структура, а в том, чтобы то, что они узнали о капитализме, перенести на крупного капиталиста, которого они формируют на находящейся в их распоряжении территории. Что работало при капиталистической власти, будет продолжать работать при шпионском хозяйстве, протекционистском хозяйстве и любом другом. Прежде говорили: трон и алтарь. Теперь на Востоке говорят: контора и машина. Но суеверие одинаково велико. Именно сегодня речь идет не о том, чтобы ввести новое состояние со старыми понятиями, только с помощью другого класса людей, а о том, чтобы сплотиться вокруг действительно новых принципов, действительно нового понимания.

В конце концов это также происходит из реальности развития. Возьмите снова Америку. Там вы имеете сегодня республиканскую и демократическую партии. Если сегодня изучать эти партии и совсем ничего не знать об истории, то нельзя понять, почему эти партии так называются; ибо Республиканская партия не является республиканской, и Демократическая не является демократической, это представительства клик, каждая из которых представляет свои особые интересы. Названия партий остались от прежних времен. То, что имелось в виду под этими названиями, давно потеряло свое значение. Действительность совсем иная. Сегодня дело совсем не в том, чтобы дать ослепить себя какими-нибудь партийными шаблонами, а в том, чтобы практически смотреть на действительность. Вот в чем все дело.

И кто практически смотрит на действительность Востока [Европы], тот говорит тогда себе следующее. При этом можно, пожалуй, рассказать маленькую историю. Важно, чтобы такие вещи, имеющие отношение к симптоматологии времени не замалчивались полностью. Когда в январе 1918 года я снова приехал из Швейцарии в Берлин, я говорил там с одним человеком, который был очень глубоко вовлечен в события, сильно замешан в них, и который давно знал мои идеи о том, что теперь в средней и восточной Европе должна быть понята идея трехчленности социального организма. Я тогда разработал ее и предложил людям, которые могли над ней работать в соответствии с их тогдашним положением. Упомянутый человек также знал это. Ему казалось очень убедительным, что дело может быть в том, чтобы выйти из беды духовным путем. Об этом тогда уже давно говорилось. Я приехал, как уже сказано — вспомните о том, что было тогда в январе 1918 года — в Берлин. Этот человек — он был военный, высокопоставленный военный — когда я заговорил с ним о безнадежной, невозможной идее опять начать это ужасное весеннее наступление 1918 года — этот человек сказал: чего же вы хотите, разве у Кюльмана не было трехчленности в кармане? — Она была у него в кармане, и все же он пошел на Брест-Литовск.

Это может сегодня выглядеть для вас как сообщения какого-нибудь фантаста, но я знаю, что эта "фантастика" коренится глубоко в действительности. Я знаю, что именно в русском народе таятся задатки к тому, чтобы раньше всех понять идею трехчленности, если ее сообщить ему правильным образом. Это должно было бы наступить как духовная акция вместо невозможной акции Брест-Литовска. Тогда могло бы осуществиться единение между средней Европой и востоком Европы, которое было бы духовной акцией, приходом в себя. Это было бы нечто совершенно иное.

Чем, собственно, было внесение ленинизма в Россию? Я напомню только о том, что Ленин был провезен через Германию в Россию в запломбированном вагоне. Ленинизм есть импорт. Если хотят говорить о "германском милитаризме", то нужно говорить о том, что ленинизм есть импорт.

Но можно, пожалуй, предположить, что такая духовная акция могла бы вызвать нечто совершенно иное, чем тот факт, что этой духовной акции не произошло, и на ее место, на место того, что действует из русского народа, была поставлена абстракция — общая марксистская фраза об осуществлении социальных порядков, которые, если бы они вообще могли быть осуществлены, могли бы быть нахлобучены с тем же успехом как на Россию, так и на Бразилию, Аргентину или на что-нибудь другое, совершенно без знания народных связей, хоть на Луну. Это суеверие, что все можно нахлобучить на что угодно, есть большое несчастье Востока [Европы], это то, что обосновывает там тиранию идей, которая будет ужасной по своим последствиям, так как она хищнически грабит прошлое. Хотя она и столь радикально упраздняет зло, но то, в чем она продуктивна, это пережитки, остатки старого. Но чтобы ей самой стать продуктивной, она должна сойти на нет.

Уйти от беспристрастного обсуждения этих вещей было бы сегодня социальным упущением. Ибо сегодня они поистине чрезвычайно серьезны. Потому что такие важные вещи нельзя обсуждать из какого-нибудь партийного мнения, а нужно обсуждать из всего объема самой действительности. Нужно спросить: что должно было бы сформироваться из основ самого русского общества? Во всяком случае, не ленинизм, который суть абстракция, и такая абстракция, которая к тому же заявляет: сначала должен быть порожден новый тип людей. Поэтому работа Ленина не для русских, а для людей, которых он хочет вырастить с помощью невозможных порядков, которые он сначала вводит. Вот действительный факт.

Поистине в основе того, что я говорю, лежит не какая-нибудь симпатия или антипатия, но стремление к пониманию. Бесполезно сегодня рассматривать эти вещи не в их полной всеобъемлющей серьезности.

Еще меня спросили:

Из чего должна выплачиваться заработная плата, если не из выручки за товар?

Подумать о заработной плате, собственно, очень интересно, но время уже столь позднее, что я могу остановиться на этом лишь вкратце. Примечательно, что мало-помалу прежде всего хозяйственная жизнь стала действовать столь гипнотизирующе, что в то время, когда человечество начало предаваться великому обману, социалистическая программа именно по отношению к таким вещам испытала полное превращение. При изучении современного рабочего движения очень интересно познакомиться с тремя программами: Айзенахской, Готской и Эрфуртской. Если взять эти программы — до Эрфуртской, которая была составлена в 1891 году — то везде найдете, что там еще присутствовало сознание того, что нужно работать из определенных правовых, государственных и политических воззрений. Поэтому в качестве главных требований более старых программ находят отмену заработной платы и установление равных политических прав. Эрфуртская программа, однако, уже полностью является просто хозяйственной программой, но политизирующей, как я сегодня представил. Там в качестве главных требований устанавливается: передача средств производства под общественное управление, в общественную собственность, и производство посредством общества. Программа составлена чисто хозяйственно, хотя задумана политически.

Люди столь сильно мыслят в духе сегодняшнего порядка, сегодняшнего социального порядка, что в широчайших кругах совершенно не замечают, что заработная плата, как таковая, в действительности есть социальная неправда. В действительности отношение таково, что так называемый наемный рабочий сотрудничает с руководителем предприятия, и то, что имеет место, есть в действительности спор — который только прикрывается всевозможными обманчивыми отношениями, большей частью отношениями власти и так далее — о разделе выручки. Если говорить парадоксально, то можно было бы сказать: заработной платы совсем нет, а есть раздел выручки — уже сегодня, только, как правило, сегодня тот, кто хозяйственно слаб, при разделе находит себя обманутым. Вот и все. Дело в том, чтобы нечто, основанное лишь на социальной ошибке, не переносить на действительность. В тот момент, когда социальная структура будет такова, как я представил в моей книге "Основные пункты социального вопроса", станет очевидным, что между так называемым наемным работником и работодателем существует сотрудничество, что эти понятия работающего по найму и работодателя прекращаются, что существует отношение раздела. Тогда отношение заработной платы вообще полностью теряет свое значение.

Но тогда нельзя больше и думать о том, чтобы оплачивать труд как таковой. Это, конечно, другой полюс. Труд будет подчиняться правовому отношению — я буду еще говорить об этом завтра; род и мера труда будет определяться в демократическом общежитии, в правовом государстве. Труд, также, как и природные силы, станет основой хозяйственного порядка, и то, что будет производиться, не будет эталоном для того или иного вознаграждения труда.

То, что будет происходить на почве экономики, будет служить исключительно для оценки произведенного. Здесь дело в том, чтобы познать фундамент, в известном смысле первичную ячейку хозяйственной жизни. Эта первичную ячейку я часто определял так, что говорил: в существенном устройство, которое я сегодня описал, должно достигать того, чтобы посредством живой деятельности ассоциаций каждый человек в качестве равноценного тому, что он произвел, получал то, что дало бы ему возможность удовлетворять свои потребности до тех пор, пока он снова не произведет такой же продукт. Попросту говоря: если я произвел пару сапог, то благодаря организации, которую я сегодня описал, эти сапоги должны стоить столько, я должен за них получить столько, сколько мне нужно, чтобы снова изготовить пару сапог.

Следовательно, дело совсем не в каком-нибудь определении платы за труд, а в определении взаимной цены. Конечно, должно быть учтено все — поддержка инвалидов, больных, воспитание детей и так далее. Об этом еще нужно будет говорить. Дело в том, чтобы создать такую социальную структуру, посредством которой действительно на первый план будет выдвинуто произведенное, а труд сможет основываться просто на правовом отношении, ибо он не может регулироваться, иначе, чем тем, что один работает для другого. Но это должно регулироваться на правовой почве, это не может стоять на рыночной почве хозяйственных отношений, Завтра вы увидите, что эти вещи в целом также стоят на действительно реальной основе.