С. М. Абрамзон Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи

В прошлом расторжение брака в киргизской среде имело главным образом односторонний характер, поскольку практически не только решающее слово принадлежало мужчине, но и в материальном отношении женщина полностью зависела от него. Женщина лишь в крайних случаях решалась на этот шаг, прежде всего потому, что она должна была вернуть мужу уплаченный за нее калым, а этого, за редким исключением, она не могла сделать.

Согласно показаниям Г. С. Загряжского⁷⁵, добровольно муж отпускал жену лишь в тех случаях, когда ему не на что было содержать ее или за недостойное поведение. Тогда калым ему не возвращался. Если же женщина добивалась развода, она должна была обратиться к суду биев. Последние могли удовлетворить ее просьбу только при наличии достаточно веских мотивов: 1) если она могла доказать неспособность мужа к выполнению супружеских обязанностей, 2) если муж не давал ей пищи и одежды в течение 6 месяцев и 13 дней; 3) за жестокое обращение мужа с нею, 4) при наличии физических недостатков жены, не позволяющих ей работать, 5) при умственном расстройстве одного из супругов, и др. В этих случаях бии допускали развод и выносили решение о возврате калыма и приданого, взыскивая в свою пользу солидный штраф с более заинтересованной в разводе стороны.

Муж в любое время и под любым предлогом мог дать развод жене. Для этого ему достаточно было произнести слово «талак», что означает развод. В этом случае развод приобретал законную силу, хотя при желании муж имел возможность взять это слово обратно и таким образом возобновить семейную жизнь. Однако существовала предусмотренная шариатом иная форма развода, имевшего окончательный характер, для совершения которого требовалось трижды произнести слово «талак». Возобновление брака в этом случае требовало сложной процедуры «промежуточного брака», носившей в Южной Киргизии название алала (от адал — чистый, разрешенный шариатом). Точную характеристику этого унизительного для женщины обычая находим у К. К. Юдахина: «уч талак троекратный развод (особая форма развода, когда восстановить брачный союз возможно только после того, как разведенная жена выйдет замуж, хотя бы фиктивно, за другого, и новый муж даст ей развод; для того чтобы троекратный развод стал действительным, достаточно три раза произнести слово «талак», дальше следуют только формальности)»⁷⁶.

Поскольку суд биев обычно становился на сторону мужчины, женщина не решалась обращаться туда. Разведенная же по требованию мужа не получала от него ни принесенного ею в дом имущества, ни прижитых с мужем детей.

Если развод в Северной Киргизии происходил главным образом в соответствии с нормами обычного права (впрочем, находившегося уже под значительным влиянием ислама), то во многих районах Южной Киргизии он всецело подчинялся шариатным нормам. У киргизов Сыр-Дарьинской обл., как отмечал Н. И. Гродеков, не существовало «акимара», т. е. имущества, определяемого в пользу жены на случай развода, носящего в качестве шариатного установления название «махра».

Необходимо отметить, что после присоединения Киргизии к России и создания в ней русских судебных учреждений, формально не имевших права разбирать гражданские дела, касающиеся «туземцев», отмечалось все же увеличение количества разводов, прежде всего по инициативе самих женщин. В этом нельзя не видеть известного влияния нового правопорядка, поскольку известны случаи, когда даже чиновники царской администрации становились на сторону низведенной нередко до положения рабыни киргизской женщины. На это указывает, в частности, А.Чайковский⁷⁷.
ФОРМЫ, СТРУКТУРА И ЧИСЛЕННОСТЬ СЕМЬИ

Существование патриархальной семьи у племен, послуживших базой формирования киргизской народности, подтверждается многими источниками. Ее остаточные формы вполне уместно искать в условиях старого патриархально-феодального строя. Однако до самого последнего времени в этнографической литературе, в той или иной мере касавшейся семейных, да и вообще социальных отношений у киргизов, отсутствовало даже упоминание о каких-либо следах патриархальной семейной общины у киргизов — этого важного звена в развитии семьи и общества.

В то же время этнографические данные, относящиеся к другим народам Средней Азии, казахам и алтайцам, подтверждают факт существования патриархальных семейных общин и в более поздний период, характеризующийся уже господством патриархально-феодальных производственных отношений. Эти данные дают некоторое представление и об особенностях патриархальных семей в условиях кочевого и полукочевого скотоводческого хозяйства и патриархально-родового быта. Каковы же эти данные? Это прежде всего сведения о сохранявшихся в XIX в., а в некоторых районах и позднее, больших неразделенных семьях. По сведениям А. Гребенкина, у части узбекских полукочевых родов в 60— 70-х годах XIX в. женившиеся сыновья весьма долго жили вместе с отцом, питаясь из общего котла; в этом случае семейство, состоящее из 10 женатых сыновей, имеющих в свою очередь детей, считалось за один двор⁷⁸. По данным казахской этнографии, в XIX в., в степи нередко существовали большие семьи (они в литературе названы сложными), в которых женатые сыновья оставались при отце и подчинялись его власти. Такие семьи встречались и в более позднее время. В большой семье, пишет Н. Малышев, «стада и казна считаются общими и ими заведует глава семьи»⁷⁹. Как отмечает тот же автор, сложная семья, если она бедна и не особенно велика, жила в одной кибитке, или в нескольких, если она была богата и многочисленна. После смерти главы семьи его место занимал старший сын, а иногда — умнейший из сыновей. Аналогичные данные приводит А. Евреннов: «Киргизы кочуют всегда аулами, т. е. от 5 до 10 и более кибиток вместе, составляя почти всегда одно семейство, где старший — как глава его — распоряжается всем. Голос его — закон остальным»⁸⁰.

По сведениям, полученным нами лично от ныне покойного Г. И. Карпова, в первые годы после революции он встретил среди туркмен несколько больших богатых семей. Каждая семья в отдельности насчитывала до 50 членов, относившихся к разным поколениям. Краткие упоминания о существовании в прошлом патриархальных семей у каракалпаков, туркмен и алтайцев содержатся в трудах Т. А. Жданко⁸¹, Г.П.Васильевой⁸², Л. П. Потапова⁸³.

Однако приведенные данные не могут служить основанием для того вывода, к которому пришел Б. К. Кожамуратов.. По его мнению, до Великой Октябрьской революции на национальных окраинах царской России, в частности в Средней Азии и Казахстане, господствовавшей была большая патриархальная семья, поскольку «капиталистические отношения в целом не затронули существовавшие, но уже разлагавшиеся патриархально-феодальные отношения»⁸⁴. Автор явно преувеличил место и удельный вес большой патриархальной семьи в системе семейных отношений у народов Средней Азии, архаизировал эти отношения и недооценил степени распада большесемейных связей, происходившего именно в результате роста товарно-денежных отношений, вызванного, в частности, проникновением элементов капитализма в хозяйство этих народов. Б. К. Кожамуратов утверждает, что сдвиги, происходившие в хозяйстве, не были настолько радикальными, чтобы привести к замене большой патриархальной семьи малой, индивидуальной семьей. С таким утверждением невозможно согласиться, оно противоречит объективным данным о развитии экономики Средней Азии и Казахстана и о фактическом преобладании малой семьи. Материалы по этому вопросу, сведенные Н. А. Кисляковым⁸⁵, свидетельствуют об ошибочности взглядов Б. К. Кожамуратова.

Результаты этнографических экспедиций и ставшие сравнительно недавно доступными материалы по социальным отношениям у киргизов свидетельствуют о том, что в недалеком прошлом и среди киргизов встречались еще крупные неразделенные семьи, сохранявшие весьма многие и характерные черты своей прямой предшественницы — патриархальной семейной общины.

В работе, посвященной исследованию социально-экономических отношений у киргизов, П. Погорельский и В. Батраков⁸⁶ впервые критикуют точку зрения «некоторых исследователей» (имена их остались неназванными), считающих, что и в киргизском обществе существовали в недалеком прошлом большие патриархальные семьи. Авторы старательно подобрали многочисленные аргументы, с помощью которых стремились доказать, что такие термины как чоң уй (большой дом), чоң казан (большой котел), чоң тундук (большой дымопроход в юрте), не имеют ничего общего с большой патриархальной семьей у киргизов, исчезнувшей якобы уже «в незапамятные времена». Таким образом, сама возможность сохранения среди киргизского населения остатков патриархальной семейной общины для всего дореволюционного периода начисто отрицается.

В пылу полемики авторы не сочли нужным указать, что первым исследователем, установившим наличие у киргизов в недалеком прошлом наряду с малыми семьями и больших патриархальных семей, был советский востоковед, покойный Н. X. Калемин; что материалы этого исследователя не опубликованы; что именно из рукописи Н.X.Калемина, фактический материал который по вопросам семьи был по существу игнорирован, и были искусственно выхвачены упомянутые выше и подвергшиеся сокрушительной критике термины. Между тем в рукописи Н. X. Калемина⁸⁷ содержатся обстоятельные материалы, убедительно доказывающие как раз обратное тому, что пытаются утверждать авторы названной книги. Сколь ценны незаслуженно опороченные материалы Н. Х. Калемина показывает опубликованное в 1945 г. сокращенное изложение части его докладной записки⁸⁸.

В 1947 г. В. С. Батраков опубликовал статью⁸⁹, в которой подверглись критике некоторые положения, содержавшиеся в моей книге⁹⁰. Согласен с критиком в том, что в рукописи Н. X. Калемина содержится ряд неправильных оценок социальных отношений у киргизов. Однако, я продолжаю считать ее заслуживающей серьезного внимания в части содержащегося в ней фактического материала по ряду вопросов истории и этнографии Киргизии, которым, кстати говоря, пользовался и сам В.С.Батраков в качестве соавтора вышеупомянутой книги⁹¹.

В названной записке Н. Х. Калемнн указывает, что во всех трех обследованных им волостях он столкнулся с двумя типами семьи: современной «малочисленной» (имеется в виду малая) семьей, состоящей из мужа, жены и несовершеннолетних детей, и с большой семьей (чоң-үй), насчитывающей в своем составе до полутора десятков членов (трех поколений). При этом автор отмечает, что первый тип семьи обычен для киргизского аула, второй же встречается редко, что вполне понятно, если учесть, что обследование проводилось в 1925— 1926 гг.

Старики рассказывали автору записки, что типичной киргизской семьей в период, предшествовавший присоединению Киргизии к России, являлась в обследованном районе большая семья (автор приводит перечисленные выше термины, употреблявшиеся якобы в качестве названий для таких семей). По их словам, некоторое количество таких семей сохранилось вплоть до известного восстания 1916 г.

Для характеристики состава такой большой семьи И. X. Калемииу были сообщены сведения о нескольких семьях, известных его информаторам. Так, семья Джаныбекова из племенной группы монолдор («колена улугира, ветви баки»)⁹² состояла из следующих лиц: главы семьи, четырех его жен, четырех сыновей, трех жен сыновей, восьми внуков и внучек, младшего брата Джаныбека, двух его жен, четырех сыновей и пяти дочерей, четырех жен сыновей и шести внуков и внучек. Кроме того, членами семьи якобы считались шесть человек домашней прислуги. Таким образом, семья Джаныбека включала в себя 48 человек, принадлежавших к трем поколениям. По своему имущественному положению семья Джаныбека относилась, по-видимому, к числу немногих семей крупных скотовладельцев. Достояние ее исчислялось в 2000 овец, 600 кобылиц, 60 голов крупного рогатого скота и 30 верблюдов. Семья Джаныбека продолжала существовать в течение первого десятилетия после присоединения края к России. Причины распада этой семьи остались, к сожалению, невыясненными.

В состав семьи Ботогара, происходившего из племенной группы чоро («колена кокчогоз»)⁹³, входили кроме главы семьи его жена, пять сыновей и три дочери, семь жен сыновей и семь внуков и внучек, жена внука и один правнук. Членами семьи также считались вдова родственника и двое ее детей, а также 8 человек прислуги. Следовательно, семья Ботогара состояла из 37 человек, среди которых был и представитель четвертого поколения. Общей собственностью семьи являлись 1000 овец, 500 кобылиц, 30 верблюдов и 30 голов крупного рогатого скота. Экономическая мощность ее, как мы видим, также была достаточно велика. В таком составе семья существовала до смерти ее главы (1903 г.), что, очевидно, и явилось толчком для распада этой семьи.

Семья Тыная, принадлежавшего к группе монолдор («колена бугонак, ветви куу-соок»)⁹⁴, состояла из главы семьи, четырех его жен, семи сыновей и четырех дочерей, трех жен сыновей и трех человек прислуги, т. е. из 22 человек. Основное богатство семьи также составлял скот: 200 овец, 50 кобылиц, 20 голов крупного рогатого скота и 5 верблюдов. Семья продолжала еще существовать неразделенной в первом десятилетии XX в. О дальнейшей ее судьбе сведения отсутствуют.

В качестве «идеологического» обоснования необходимости существования таких неразделенных семей в прошлом приводилась широко распространенная пословица — «разделенного волки едят» (бёлюнгёндю бёрю жейт) или «не приносит пользы разделенное имущество».

Н. X. Калемин дает подробное описание большой семьи, обитавшей на зимнем стойбище (кыштоо) Ак-моюн 2-го аула Шаркратминской волости, возглавлявшейся 64-летним Токтоназаром, относившим себя к племенной группе монолдор («колена бугонак, ветви чолок-тума»)⁹⁵. Это описание содержит чрезвычайно живую и яркую картину внутренней организации киргизской большой семьи со всеми ее характерными особенностями, проистекавшими в прошлом из экономической и социальной структуры патриархально-феодального общества. Эти особенности в значительной мере еще сохранялись в отдельных горных районах Киргизии вплоть до коллективизации.

Семья Токтоназара состояла из 15 душ: его самого, двух его жен, шести сыновей (Иманназара, Исака, Абдурасула, Иманалы, Джапаралы и Джунусалы), двух дочерей, трех жен сыновей и одного внука. Старшему сыну Иманназару было 42 года, самому младшему — Джунусалы —5 лет. За исключением Иманназара, все сыновья жили с отцом в одном жилом доме. Иманназар со своей женой и шестилетним сыном помещался в отдельной зимней постройке.

Общим достоянием семьи являлся скот: 150 овец, 20 кобылиц, 10 голов крупного рогатого скота и 2 верблюда. Хотя формально известная часть скота являлась собственностью считавшегося выделенным старшего сына, фактически скот не был разделен. Запасы пищи были общими для всей семьи, которая и питалась сообща.

Руководство всей хозяйственной жизнью и внутрисемейными делами принадлежало ее главе Токтоназару. В помощь ему из числа сыновей был выделен наиболее развитый во всех отношениях и единственно грамотный его третий сын Абдурасул. Он не только являлся непосредственным помощником отца в управлении семейными делами, но в нужных случаях выступал от имени семьи при разрешении тех или иных вопросов, касавшихся всей общины. Остальные члены семьи, не исключая Токтоназара, были в общественном отношении пассивны. В случае возникновения необходимости предпринять те или иные действия, связанные с патриархально-родовыми обычаями, все члены семьи выполняли соответствующие указания Абдурасула.

Старший сын Иманназар, как имеющий хозяйственный опыт скотовода, ведал выпасом скота всей семьи. Однако его возраст давал ему преимущество перед другими братьями и право в нужных случаях участвовать в обсуждении семейных дел совместно со стариком-отцом и братом Абдурасулом. В зависимости от сезона он находился со скотом на весенних (бёксё), летних (жайлоо) или осенних (кюздёё) пастбищах, а зимой с частью скота отправлялся на дальние пастбища (отор). В обязанности второго и четвертого сыновей — Исака и Иманалы — входили некоторые виды мужской работы по домашнему хозяйству (заготовка топлива и др.), обработка полей, полив, уборка урожая и заготовка сена. Два последних сына — Джапаралы и Джунусалы, как малолетние, не имели определенных обязанностей.

Глава семьи Токтоназар определял время и порядок выхода на сезонные пастбища, время стрижки овец, давал указания сыновьям относительно охраны скота во время выпаса. Он сам наблюдал за порядком загона скота вечером в короо (место, огороженное низким глинобитным дувалом, служащее в качестве загона) и выгоном его утром в поле. Находясь дома, Токтоназар давал .распоряжения сыновьям относительно корма для скота (имеется в виду рабочий скот, больные или истощенные животные), указывал на некоторые виды домашней работы и членам семьи— женщинам. В его ведении находились продажа и покупка того или иного имущества, заготовка продовольствия, решение вопросов жасющихся женитьбы сына или выдачи замуж дочери и т. п.

По обычаю, глава семьи имел право бранить и наказывать всех ее членов. Под страхом быть исключенным из состава семьи запрещалось не выполнять его распоряжения или даже противоречить ему. Сын-ослушник мог быть изгнан из семьи с малой долей имущества.

Первая жена Токтоназара, которую принято было называть байбиче, ведала домашней жизнью семьи, распоряжалась снохами и дочерьми, намечала виды домашней работы, которую они должны были выполнить. Она учила их и давала им разъяснения, когда они занимались прядением ниток, тканьем грубых шерстяных тканей на примитивном ткацком станке, плетением волосяных веревок, шитьем одежды для членов семьи, вышиванием. Байбиче говорила им, как и в каком количестве приготовлять пищу и выдавала продукты для этой цели. Она обязательно присутствовала при приеме гостей и распоряжалась приготовлением угощения для них. На обязанности байбиче лежало также наблюдение за нравственностью девушек и снох. Она давала им наставления о правилах поведения, не разрешала часто выходить из помещения и разговаривать с посторонними мужчинами. Старшая жена могла бранить женщин — членов семьи, не исключая второй жены Токтоназара. Вторая жена вообще была подчинена первой и являлась ее помощницей во всех делах. Ослушаться ее или возражать ей не разрешалось. Сама байбиче беспрекословно подчинялась только мужу, обращаясь к нему наряду со всеми остальными членами семьи на «вы».

Токтоназар и его старшая жена ложились спать и вставали утром раньше, чем все остальные члены семьи. Перед сном они давали последним те или иные распоряжения по хозяйству.

Снохи Токтоназара выполняли сообща все домашние работы: готовили пищу, таскали воду, топили печи, пряли нитки, доили коров, овец и кобылиц, занимались изготовлением шерстяных тканей, выделкой кожи, катанием войлоков, разборкой и собиранием юрты, при перекочевках, приготовлением постелей для всех членов семьи. Они же обшивали членов семьи, приготовляли всю мужскую и женскую одежду, кроме сапог. В их обязанности нередко входило даже разувание мужчин. Зачастую снохи выполняли и мужские работы по уходу за скотом и заготовке дров.

Дочери Токтоназара помогали снохам и матерям, одновременно обучаясь всем женским работам.

Весь внутренний уклад большой семьи и взаимоотношения между ее членами особенно отчетливо выступали во время общей семейной трапезы. Все члены рассаживались в строго установленном порядке, который каждый член семьи усваивал с детства и соблюдал в каждом случае без всякого принуждения, как нечто само собой разумеющееся. В основных чертах этот порядок сохранялся во всех киргизских семьях, начиная от семей бедняков и кончая семьями богатых скотоводов.

Согласно обычаю, на почетном месте (тёр), расположенном против входа, садился сам Токтоназар. По левую сторону от него — байбиче. Вторая жена садилась вблизи котла с пищей, который ставили ближе к дверям, с правой стороны от входа, возле посуды. Рядом с байбиче располагались дочери, а за ними на свободных местах, по направлению к дверям, рассаживались снохи в соответствии со старшинством (по возрасту) своих мужей. С правой стороны от Токтоназара садились его сыновья, также соблюдавшие порядок старшинства по возрасту.

У самого котла садилась жена младшего из женатых сыновей Токтоназара, которая под наблюдением второй жены Токтоназара выкладывала содержимое котла в большое деревянное блюдо (чара). Затем это блюдо с пищей (чаще всего вареным мясом) передавалось младшей жене Токтоназара, которая лучшие куски клала на общую, но уже малую деревянную чашу (табак). Эта чаша предназначалась для старика, байбиче и старшего сына, с которыми вместе ели и дочери Токтоназара. Вторая такая же чаша ставилась для остальных сыновей. Остатки пищи давали снохам. Вторая жена старика ела из одной чаши с ним или со снохами.

По строго соблюдавшемуся обычаю, в чаше стариков оставлялась часть пищи (табак тюп), которая передавалась обязательно снохам. Соблюдение этого обычая вменялось в обязанность также и гостям, причем табак тюп необходимо было оставлять вне зависимости от количества пищи, предложенной старикам или гостям. Несоблюдение этого обычая влекло за собой ворчание снох, наделявших между собой провинившихся нелестными эпитетами, вроде тюбю тойбогон (не насытившийся) или куну кеткир (потерявший свое достоинство).

В случае прибытия к моменту трапезы гостей, указанный порядок несколько изменялся, хотя в нем сохранялся принцип возрастного старшинства. Старшему из гостей глава семьи освобождал свое место, которое он занимал на тёр. Остальные гости располагались с правой стороны от тёр, на местах сыновей. Сам Токтоназар и его старшая жена садились слева от гостей, а дочери занимали правый (от входа) угол комнаты, за сложенными на почетном месте одеялами, называемый жюктюн бурчу (угол клади). Все остальные члены семьи располагались в прежнем порядке по направлению к дверям, а не поместившиеся уходили из комнаты. Пищу из котла для гостей в большое блюдо накладывал уже младший совершеннолетний сын Токтоназара с помощью снох или второй жены старика. Наполненную мясом чашу он передавал Абдурасулу (третьему сыну старика) который, предварительно дав по маленькому кусочку самому Токтоназару и байбиче (это называется ооз тий — отведать, вкусить), лучшие куски клал в табак гостям. Остатки он распределял в прежнем порядке менаду всеми членами семьи.

Абсолютное право собственности было сосредоточено в руках главы семьи. Ни один член семьи не мог без его разрешения распорядиться хотя бы незначительной частью общего имущества. Даже старший сын Иманназар, имевший отдельную семью и выделенное ему отцом имущество, не обладал правом самостоятельно, без совета и согласия Токтоназара, располагать своей долей.

В случае смерти главы семьи — Токтоназара — старшинство и право распоряжения всей собственностью семьи должно было бы перейти к его старшему сыну Иманназару. Поскольку же в данном случае старший сын оказался способным лишь быть пастухом, положение главы семьи и право собственности должны были бы перейти к третьему по старшинству сыну Токтоназара — Абдурасулу. Таким образом, семья могла выделять наиболее способного и развитого члена ее (мужчину на положение главы семьи независимо от возраста (старшинства). Этот обычай находит себе подтверждение в следующей киргизской пословице: «если чюкё (альчик, или коленная косточка овцы) в игре окажется хорошим, сделай его сака (битком; согласно правилам игры в альчики, биток должен быть крупного размера — обычно им бывает альчик дикого козла), если твой младший брат будет больше тебя знать порядок, признай его своим старшим братом».

В случае раздела семьи при жизни ее главы, определение долей имущества для каждого сына составляло его неотъемлемое право. Раздел имущества после смерти главы семьи производили обыкновенно, за известную мзду, знатные сородичи или манапы. В последнем случае относительно большая часть имущества переходила обычно к старшему сыну, затем следовали доли остальных сыновей (в порядке старшинства). Если раздел имущества происходил при жизни вдовы главы семьи (матери), то относительно большую часть имущества получал остающийся при ней младший сын. Установленной доли наследства для каждого наследника не существовало.

Дочери не имели никаких прав на наследство, наоборот, они сами составляли в известной мере доходную статью для их братьев; недаром в старом лексиконе слово кыз (дочь, девица) заменялось понятием кырк жылкы (сорок лошадей). По истечении двух-трех лет после выхода сестер замуж, братья выделяли им кое-что из полученного ими ранее наследства, но этот выдел имущества не являлся для братьев обязательным,

Так выглядела, по описанию очевидца, киргизская большая семья в 1920-х годах. Распад такого типа больших семей старики объясняли стремлением молодежи жить самостоятельно, с особой силой проявившимся после событий 1916 г,

По мнению Н. X. Калемина, причинами, повлиявшими на ускорение процесса распада больших семей, послужили: а) прекращение междуродовых распрей, набегов грабежей и т. д. после присоединения края к России; б) последующая колониальная политика царизма во всех ее проявлениях; в) события 1916 г., принесшие с собой обеднение и разорение трудовых масс киргизского народа.

С таким объяснением автора описания трудно согласиться. Разумеется, все факторы, которые были им названы, сыграли известную роль в усилении процесса, исчезновения больших патриархальных семей. Однако он обходит молчанием самое решающее обстоятельство, без учета которого нельзя правильно понять произошедших изменений в форме киргизской семьи, а именно — усиление частнособственнического начала внутри самой семьи, появление тех трещин в некогда прочном укладе патриархальной семьи, которые явились результатом развития товарно-денежных отношений. Интересы «чистогана» стали брать верх над принципом семейного единства, родственной спайкой. Какими путями шла концентрация частной собственности в руках сыновей главы семьи, как эта частная собственность вступала в конфликт с общесемейной собственностью ив каких формах разрешался этот конфликт — нам неизвестно. Но что именно обособление и усиление частнохозяйственных интересов внутри большой семьи привело к ее окончательному распаду — это не может вызывать сомнений.

Приведенные выше материалы Н. X. Калемина дают возможность вполне уверенно утверждать, что еще в первой половине XIX в. большая патриархальная семья у киргизов, хотя и утратившая многие черты демократизма патриархальной семейной общины более раннего периода, продолжала существовать наряду с малой семьей и, возможно, не являлась редкостью. Необоснованная критика, которой подверглись материалы Н. X. Калемина, свидетельствует лишь о том, что собранные им конкретные факты противоречили концепции авторов книги «Экономика кочевого аула Киргизстана». Но благодаря материалам Н. X. Калемина появилась возможность реконструировать важный этап в истории общественной жизни киргизского народа. Что касается приводимых им терминов для обозначения большой семьи, то, действительно, термином «чоң үй» называлась не сама большая семья, а отцовская.; юрта, дом отца (для. отделенных сыновей), даже в том случае, если отца не было уже в живых и в нем жила мать со своим младшим сыном (младшим братом выделенных сыновей). Верно и то, что термин «чоң казан» (большой котел) не служил для обозначения большой семьи. Этот термин применялся для наименования такого порядка семейной жизни, при котором выделенные сыновья в течение нескольких лет питались из одного котла вместе с отцом. Как рассказывал нам Молтой Байкозуев (Джумгальский р-н на Тянь-Шане), прежде, когда женили сына, его отделяли не сразу, а через два-три года, после чего женили следующего. Но и после выдела сын, живший со своей семьей рядом с отцом, в течение двух-трех лет питался из общего котла в юрте отца.

Наконец, термин «чоң тюндюк» (большой обод, увенчивающий купольную часть юрты) мог, конечно, употребляться и в техническом значении, применительно к юрте больших размеров, в которой могла жить не только большая семья, но обычная семья богача или манапа. Однако для каждого, знакомого с историей семьи, совершенно очевидно, что генетически все эти термины связаны именно с большой патриархальной семьей, что они относятся к основному словарному фонду киргизского языка, что возникнуть они могли именно в эпоху существования большой патриархальной семьи, когда термины «большой дом» или «большой дымопроход» употреблялись прежде всего для обозначения большого дома главы патриархальной семьи, жившего в полигамии; «чоң казан» передавал характерный для большой семьи принцип «общего котла», т. е. совместного питания всех членов семьи из общих запасов. Разница состоит лишь в том, что в более близкое к нам время из одного котла выделенные сыновья питались уже только временно, а в более отдаленное время общим котлом пользовались все сыновья без исключения с их семьями постоянно.

Принципиальная ошибка критиков Н. X. Калемина заключается в том, что они, во-первых, не уяснили себе самого содержания понятия патриархальной семейной общины, и во-вторых, не поняли того, что патриархальная семья в условиях кочевого общества имеет свои особенности и не может быть абсолютно отождествлена с патриархальной семьей у вполне оседлых земледельческих народов.

Весьма близкая к указанной выше картина наблюдалась у калмыков, живших в степях к западу от Волги. Описывая их быт в XVIII в., Паллас отмечает, что каждый аймак делится для пастьбы скота на артели или хатуны (из 10—12 кибиток). Хатун, пишет он, «собственно значит котел, и так самое слово доказывает артель, которая варит в одном котле»⁹⁶. По данным Ф. И. Леонтовича⁹⁷, калмыцкий хотон состоял из нескольких (от трех до нескольких десятков) кибиток, кочующих нераздельно и имеющих общее хозяйство. «Большая кибитка» (ср. кирг. чоң уй) являлась в хотоне средоточием всей жизни. Здесь производились все домашние работы, хранились общие припасы, находился общий очаг и общий котел. Остальные кибитки взрослых женатых сыновей главы хотона и взрослых дочерей (до их замужества) не имели самостоятельного огнища. Хотонный старшина был полным хозяином и распорядителем хотона. В состав хотона входили и слуги, и рабы. В. А. Рязановский отмечает, что аул у западных монголов также представлял собой одну большую семью⁹⁸.

Рассмотренные данные служат бесспорным доказательством существования патриархальных семейных общин как обычного явления у ряда кочевых и полукочевых народов в не столь отдаленном прошлом. Сохранение до последнего времени в быту различных народов Средней Азии своеобразных семейно-родственных групп не может не являться убедительным аргументом в пользу существования в прошлом большесемейных общин у кочевых народов, ибо эти группы — прямое следствие распада таких общин.

Подтверждением факта существования у кочевников большой патриархальной семьи могут служить и некоторые материалы обычного права ряда народов, и отдельные бытовые пережитки в области семейной жизни, культа и т. д. (например, групповые угощения, уплата калыма с помощью родственников, особый тип погребальных сооружений для захоронения близких родственников и ми. др.).

Как можно судить на основании всех приведенных данных, патриархальная семейная община у кочевников несомненно существовала и обладала всеми теми основными признаками, которые были отмечены Марксом и Энгельсом для такого типа общин. Вместе с тем такой общине у кочевников были свойственны и своеобразные особенности, обусловленные характером существовавших у них общественно-экономических отношений и их образом жизни. Эти особенности позволяли патриархальной семейной общине в течение длительного времени сосуществовать с более развитой формой кочевой общины, которую можно считать аналогичной соседской общине у оседлых земледельческих народов. Основу кочевой общины в более поздний период в большинстве случаев и составляли названные небольшие семейно-родственные группы.

Правильно понять общину соседского типа (нередко сохранявшую форму родовой общины), возникшую у скотоводческих кочевых и полукочевых народов Средней Азии, без ясного представления о структуре, особенностях, путях развития и трансформации патриархальной семейной общины, будет, по-видимому, очень трудно. Соседская община, на наш взгляд, могла возникнуть не на развалинах большесемейных общин, а путем постепенного и очень медленного преобразования последних, путем естественного приспособления этих семейных общин к новым общественно-экономическим условиям. Это их приспособление было облегчено той своеобразной формой, которую приобретала семейная община в процессе своего собственного разложения.

Патриархальную семейную общину с полным основанием можно рассматривать не только как промежуточную форму семьи, но и как переходную форму общественной организации у кочевых народов.

Перейдем к краткому изложению некоторых этнографических данных, собранных в последнее время и свидетельствующих о бытовании у киргизов в прошлом больших патриархальных семей.

Согласно записи участника Иссык-Кульской экспедиции Института этнографии Р. Г. Кузеева (1952 г.), примерно в первой половине XIX в. Карбоз Итийбасов и его четыре женатых сына жили общим домохозяйством. На высокогорных пастбищах-сыртах скот пас сам Карбоз, а обработкой земельных участков в прибрежной полосе возле оз. Иссык-Куль занимались его сыновья. Большие неразделенные семьи, основанные на таких же принципах организации хозяйства, имели в XIX в. в Прииссыккулье довольно широкое распространение⁹⁹.

Большие неразделенные семьи продолжают местами сохраняться среди киргизов и до настоящего времени. В изучавшемся экспедицией, колхозе «Ала-Тоо». В Прииссыккулье насчитывается несколько десятков таких семей, в которых совместно проживают отец с двумя женатыми сыновьями или семьи неразделившихся женатых братьев. В семью Качагана Чурекова, состоящую из 15 человек, входят два женатых сына с детьми, две: дочери-вдовы и др.¹⁰⁰.

Еще в середине 1940-х годов Б. Д. Джамгырчииов сообщил нам, что в некоторых пунктах Чуйской долины сравнительно недавно сохранялось среди киргизского населения некоторое количество больших семей патриархального типа. В 1950 и 1954 гг. при изучении быта киргизских рабочих мы встретили живые реликты больших патриархальных семей и описали одну из них — семью Алима Сайпидинова, жившего до 1953 г. общим домохозяйством со своими четырьмя женатыми сыновьями¹⁰¹. Аналогичные сведения привел А. Джумагулов¹⁰². К. Мамбеталиева приводит данные о существовании в недалеком прошлом больших семей среди киргизского населения Южной Киргизии¹⁰³.

Все сказанное свидетельствует о том, что явление, отмеченное и описанное Н.X.Калеминым, не имело локального характера и было свойственно киргизскому населению не только Центрального Тянь-Шаня, но и других областей Киргизии. Вместе с тем большие патриархальные семьи у киргизов не представляли собой изолированного социального явления, они были проявлением на киргизской почве одной из разновидностей патриархально-общинных отношений, характерных и для других кочевых и полукочевых в прошлом народов Средней Азии и Казахстана, Южной Сибири, Центральной Азии.

Большие семьи у киргизов внешне обладали многими признаками своих предшественниц — патриархальных семейных общин, процесс распада которых начался уже давно. Эти семьи состояли из родственников трех поколений (изредка и более трех), живших общим домохозяйством; количество членов в таких семьях доходило до нескольких десятков человек. Скот — основное богатство кочевников — считался общесемейным достоянием, запасы пищи, так же как и питание, были общими.

Сохранение этой формы большой семьи было так или иначе связано с ростом имущественного неравенства. Развитие семейной собственности, ее накопление требовали пополнения крупного хозяйства рабочей силой. Наем рабочей силы в условиях господства натурального хозяйства, конечно, не мог получить значительного распространения. Не могло в полной мере удовлетворить потребности в рабочей силе и существовавшее еще в первой половине XIX в. патриархальное рабство. Естественно, что в этих условиях большое значение в крупных скотоводческих хозяйствах приобретала семейная кооперация. Не случайно, а вполне закономерно, что в экономическом отношении большие семьи были обычно довольно состоятельными.

Разложение натурального хозяйства и рост его товарности, особенно в связи с проникновением в киргизский аил капиталистических отношений, привели в дальнейшем к еще более быстрому распаду еще сохранившихся в некотором количестве большесемейных общин. Однако этот распад, как было показано выше, не заканчивался полным обособлением малых семей. Они образовывали естественным путем группы родственных семей, которые объединяло сознание происхождения от общего предка, а также тесные хозяйственные, бытовые и идеологические связи.

Численно абсолютно преобладавшие малые семьи в рассматриваемый период не были однородными. Они имели отчетливо выраженный классовый характер. Можно выделить два основных типа семей: семьи зависимых от феодалов непосредственных производителей — рядовых скотоводов и земледельцев, и семьи феодальной знати. Постепенное проникновение в киргизскую экономику новых, капиталистических отношений создавало предпосылки для формирования будущих буржуазных семей, с одной стороны, и семей пролетарских — с другой. Но преобладающее место в дореволюционном киргизском обществе принадлежало крестьянской семье. Среди нескольких ее разновидностей была представлена весьма значительная группа семей бедноты и маломощных середняков, вынужденных идти в кабальную зависимость к баю и манапу. Это были, как правило, семьи моногамные, в них женщина занимала, если и не вполне равноправное, то все же более свободное положение, чем в другой группе — средних и зажиточных семей. В последней группе более явственно проступали черты патриархальности, практиковалось многоженство, женщина находилась в более угнетенном положении.

В семьях феодальной знати и баев царили деспотизм и стяжательство. Все интересы и личные взаимоотношения вращались вокруг наживы, накопления, борьбы за политическое и экономическое влияние, за должности в аппарате царской, так называемой «туземной», администрации. Этим целям были подчинены и браки. В этих семьях широко эксплуатировался чужой труд в самой различной форме. Патриархально-феодальные порядки в них были доведены до крайних пределов. П.Погорельский и В. Батраков верно заметили: «Со степенью обеспеченности хозяйства повышается прогрессивно и степень бесправия женщины в отношении к мужчине, главе семьи»¹⁰⁴. Это может быть целиком отнесено и к дооктябрьскому периоду.

Среди все более увеличивавшегося сельскохозяйственного пролетариата, наиболее обездоленного слоя киргизского общества, встречалось большое число мужчин, обреченных на бессемейность. В статистико-экономическом исследовании, относящемся к Маргеланскому Алаю (Южная Киргизия), отмечается, что мужчины, не вступившие в брак, составляют 24,3% мужчин обследованного района¹⁰⁵.

Что касается семей интеллигенции, то их в собственном смысле слова в старом киргизском обществе почти не было. Немногие семьи служащих «туземной» администрации, учителей принадлежали в своем большинстве к манапской или байской среде и по существу не выделялись из нее.

Средний состав киргизской семьи варьировался по отдельным районам. Так, в Пишпекском уезде, по данным, относящимся к 1912—1913 г., киргизская семья состояла в среднем из 5.57 лица обоего пола¹⁰⁶. По Наманганскому уезду приблизительно в тот же период средняя киргизская семья составляла 5.5¹⁰⁷, а по Андижанскому — 5.9 лица обоего пола¹⁰⁸. Среди отдельных групп киргизского населения средний показатель повышался. По данным упомянутого обследования¹⁰⁹, в родовой группе баргы он выражался в 6.1 человека на одну семью. Следовательно, можно уверенно говорить о значительном развитии процесса обособления малой семьи, хотя «самостоятельность» многих из зарегистрированных этими переписями семей можно считать весьма условной.

Представляют интерес данные, характеризующие численный состав киргизских семей в зависимости от их материальной обеспеченности. По тем же сведенниям, численный состав семьи закономерно повышался от менее обеспеченных к более обеспеченным группам. Так, по Пишпекскому уезду в хозяйствах, имевших скота до 1 единицы, насчитывалось 3.79 лица обоего пола, от 1 до 25 единиц — 5.33, а свыше 25 единиц — 7.19 лица обоего пола¹¹⁰. По Наманганскому уезду наблюдались такие же колебания. Если в безлошадных хозяйствах и хозяйствах, в которых была всего одна лошадь, семья состояла соответственно из 4 и 4.7 лица обоего пола, то в хозяйствах, имевших от 25 до 50 лошадей, в нее входило уже 8.1 лица обоего пола, а в самой высшей группе (свыше 50 лошадей) ее состав увеличивался до 9.5 человека¹¹¹. Эта закономерность становится вполне понятной, если учесть распространенность в семьях господствующих классов многоженства, обычные здесь ранние браки сыновей, более низкую смертность как детей, так и взрослых, и т. п.

В результате глубочайших изменений, произошедших в государственном и общественном строе нашей страны в результате победы Великой Октябрьской социалистической революции, претерпели изменения и самые формы и типы киргизской семьи.

Однако вплоть до сплошной коллективизации сельского хозяйства и ликвидации на этой основе кулачества, байства к манапства как класса продолжали сохраняться основные социальные группы, которые были характерны и для дореволюционного киргизского общества. В киргизском обществе насчитывалось по меньшей мере шесть-семь типов семьи, соответствовавших его социальной структуре.
ПОЛИГАМИЯ

В условиях господства патриархально-феодальных общественных отношений многоженство было естественным спутником всей системы господства и подчинения. Оно вместе с тем использовалось как одна из форм эксплуатации женского труда. Несмотря на то, что подавляющая часть киргизского населения и в прошлом жила в единобрачии, сама психология населения была пронизана феодально-байскими взглядами на многоженство как на дозволенную и желательную форму брака. Эти взгляды и традиции получали опору не только в мусульманской религии, освящавшей институт многобрачия, но и в нормах обычного права. Поэтому практика многоженства проникала частично и в трудовые слои киргизского общества. Но встречавшиеся здесь случаи многоженства в большинстве были вызваны теми или иными бытовыми причинами.

Существует ходячее представление о том, что многоженство, как и некоторые другие пережитки, относится к явлениям религиозного происхождения. Если бы дело обстояло таким образом, то вряд ли многоженство у киргизов получило бы какое-либо развитие, поскольку мусульманская, религия у них не пустила в прошлом глубоких корней и ее догмы и правовые нормы были в трудовой среде усвоены весьма поверхностно. Полигамия у киргизов, как и у многих других народов, имеет гораздо более древнее происхождение. Об этом говорят прежде всего многочисленные пережитки большой патриархальной семьи, когда-то бытовавшей у киргизов. Ее характерной чертой и была полигамия. Ислам, распространение которого среди киргизов началось не ранее чем в XVI—XVII вв., лишь санкционировал, «освятил» существовавшую у киргизов и до этого полигамию.

Убедительным доказательством того, что полигамия у киргизов имеет глубокие корни, могут служить материалы киргизских генеалогий. Из них видно, что в среде родоначальников ряда киргизских племен — правящей верхушки киргизов — существовало многоженство. Это была первая треть XVII в. — время, когда ислам у киргизов еще не стал господствующей религиозной идеологией¹¹².

Генетически многоженство восходит к обычаям, существовавшим среди тех этнических общностей, в составе которых формировались племена — предки современных киргизов. Об обычае полигамии у знати древнетюрских племен свидетельствуют древние рунические памятники. Например, в Памятнике в честь Кюльтегина (Большая надпись) упоминаются «сводные матери», т. е. жены Бильге-хана, отца Кюль-Тегина¹¹³. Таким образом, традиции полигамии у киргизов имеют многовековую давность.

В рукописи «Обычаи каракиргизов (Черная орда или дикокаменные) Токмакского уезда» указывается: «Многоженство дозволяют себе люди богатые, имеющие возможность, не стесняясь калымом, удовлетворять свои похотливые инстинкты, а также хозяйственные расчеты. Только бедняки обходятся одной (женой, — С. А.)..По родовым принципам каждый киргиз стремится иметь более потомства, ибо сыновья увеличивают род и влияние, а дочери расширяют связи, почему неплодие жены важный повод для женитьбы. Наконец, жены необходимы для ведения хозяйства, которое держится трудом женщин. Между манапами встречаются люди, приобретающие лишних жен из одного тщеславия¹¹⁴.

Свидетельством того, что существовавшее у киргизов в дореволюционном прошлом многоженство не было доступно в одинаковой мере всем классам киргизского общества, являются статистические данные, опубликованные в 1913 г.¹¹⁵. Всего в Наманганском уезде насчитывалось 7452 киргизских хозяйств. В них было отмечено 383 случая двоеженства и 19 случаев троеженства. Хозяйства, в которых были отмечены эти случаи, составляли в общей сложности 5.12% всех хозяйств в киргизских волостях уезда.

Однако при группировке хозяйств по скоту получается совершенно другая картина. В хозяйствах, плохо обеспеченных скотом случаи двоеженства представляли собой крайне редкое явление (0.5% в I группе, 1.7% во II). Но уже в V группе они составляли 10.2% ко всему числу семей. В VII группе по скоту около четверти глав семей жили в полигамии, а в самой высшей, IX группе, полигамия отмечена у 52.6%. семей.

Помимо названных выше были и другие причины и поводы для многоженства: бездетность первой жены, а также распространенность обычая левирата.

Полигамия была настолько тесно связана с идеологией и социальной практикой манапства и байства, что до окончательной ликвидации «знатных и богатых» борьба с ней была сопряжена с огромными трудностями. Покончить с многоженством как с бытовым явлением в короткий срок было невозможно. Еще в 1920-х годах многоженство имело довольно широкое распространение¹¹⁶. Лишь в 1930-х годах в массе киргизского населения многоженство как социально-бытовое явление было в основном изжито, моногамия одержала полную победу.

Основными источниками сведений по имущественным отношениям в старой киргизской семье являются до сих пор несколько страничек в книге Н. И. Гродекова¹¹⁷, отдельные замечания в статье Г. С. Загряжского¹¹⁸ и в работах П. И. Кушиера и Н.X.Калемина ¹¹⁹. Ценные данные по этому же вопросу содержатся в неопубликованных пока архивных материалах¹²⁰. Мы коснемся лишь некоторых сторон имущественных отношений, поскольку их подробный анализ требует специального исследования.

Эти отношения основывались главным образом на нормах обычного права (нарк, заң). Последнее стояло на страже интересов мужчины-собственника и, следовательно, покоилось на вполне оформившемся принципе социального неравенства. По мере более интенсивного проникновения ислама в среду киргизского населения, особенно в южных районах Киргизии, обычное право дополнялось и видоизменялось под влиянием шариата, который также открыто отстаивал принципы господства и подчинения, неравноправия мужчины и женщины.

В условиях господства кочевого скотоводческого быта у киргизов еще не успело окончательно выкристаллизоваться и укрепиться само понятие о недвижимом имуществе, ибо дома с хозяйственными постройками имелись еще далеко не у всех жителей горных районов, фруктовые насаждения были редкостью, а пахотная земля лишь местами стала превращаться в объект купли и продажи и только в отдельных районах принималась в расчет при разделах семьи и наследовании. В результате этого еще не были выработаны устойчивые нормы в отношении нераздельности недвижимого имущества, которая была краеугольным камнем имущественного права у оседлых народов Средней Азии. Там, где недвижимое имущество становилось у киргизов существенным элементом собственности, вступали в силу готовые нормы шариатных установлений.

Носителем имущественных прав в киргизской семье являлся, как правило, ее глава — мужчина. Ему принадлежало абсолютное право на всю семейную собственность, хотя она и считалась общесемейным достоянием. Поэтому раздел киргизской семьи, выдел из нее мог произойти только с полного согласия главы семьи.

Если у таласских киргизов выделяли сына не раньше, чем ему исполнялось 13 лет, т. е. когда он становился совершеннолетним, но только после того, как он вступал в брак¹²¹, то у чуйских и тянь-шаньских киргизов совершеннолетие наступало позднее, и, следовательно, выдел происходил также позднее. Сына, достигшего 20-летнего возраста, если не всегда отделяли, то ставили ему отдельную юрту, недалеко от отца. Но это относилось, конечно, к более обеспеченным слоям населения, потому что рядовая семья не всегда имела возможность ставить отдельную юрту невыделенному сыну. Если взрослый сын не был отделен, то все же ему давалось некоторое количество скота «для пищи и домашнего употребления»¹²².

Показания источников свидетельствуют о наличии тенденции к удержанию в семье сыновей и полагающейся им доли скота, особенно характерной для бедных и малосостоятельных средних семей¹²³.

Порядок раздела имущества в киргизской семье освещен в работе Н.И.Гродекова¹²⁴. Отметим, что младшему сыну доля имущества при жизни отца обычно не выделялась и он оставался жить вместе с отцом до самой его смерти. Дочери же получали свою долю имущества не скотом, а вещами, большей частью изделиями своих собственных рук, которые включались в. состав приданого при выходе их замуж. Впрочем, дочери получали все же некоторое дополнение к приданому при первом посещении ими своих родителей после свадьбы.

После смерти отца самому младшему сыну доставалась отцовская юрта. Как правило, его доля несколько была больше, чем его старших братьев, выделенных ранее, поскольку он обязан был нести основные расходы по похоронам и поминкам и содержать мать до самой ее смерти. Если у умершего сыновей не было, его имущество переходило к его старшему брату, а при отсутствии последнего — к младшему¹²⁵. При отсутствии родных братьев, отмечал Н. X. Калемин, имущество наследовали дяди по отцу или неродные братья по отцу. Очень детально регламентировался порядок раздела и наследования имущества между сыновьями в тех случаях, когда в семье имелось несколько жен. Определялись также судьбы вдовы и дочерей, которые сами рассматривались в качестве собственности наследников.

В связи с этим заслуживают быть упомянутыми наблюдения д-ра Ф.В.Пояркова: «После смерти мужа, если у вдовы остались сыновья, и то если только она пожилая, всем хозяйством распоряжаются наследники... в редких случаях советуются с матерью, которая никакого влияния не имеет; а если остались дочери, то их вместе с имуществом берут братья умершего... близкие или дальние родственники, вскормив и выдав их замуж, получают за них калым, а старуха-вдова, если нет у нее братьев или родственников, пристраивается жить у одного из хороших зятей или проживает до смерти V родственников умершего мужа, работая за прокорм и одеяние.

Если же останется бездетная молодая вдова, то ее берет в жены себе один из деверей или родственников мужа вместе со всем скарбом и скотом, скот же делится между родственниками... так как в уплате калыма за вдову родственники участвовали, потому и происходит между ними дележ наследства»¹²⁶.

Давая общую характеристику имущественных отношений в киргизской семье, можно отметить следующие моменты.

Основные принципы имущественного права, господствовавшего ранее в патриархальной семейной общине, продолжали сохраняться и в малой семье. По-прежнему исключались из круга наследников женщины.

Выделение женатых сыновей с известной долей имущества преследовало цель создания новой экономической единицы, обеспеченной минимумом средств производства и способной к самостоятельному существованию. Но имущественные отношения определялись уже не интересами общины, а стремлением к укреплению частной собственности.

Стремление сохранить наследство при отсутствии прямых потомков у мужских родственников покойного преследовало не «родовые» интересы, а в конечном счете интересы тех же частных собственников; кровное родство использовалось как своего рода идеологическое обоснование прав мужчины на удержание имущества. Однако фактическое сохранение некоторые хозяйственных связей между отцом и выделенными сыновьями, а также последних между собой (и после смерти отца) указывает на то, что патриархальные традиции еще продолжали действовать, замедляя естественный процесс обособления и укрепления малой семьи как экономической единицы.
ЛИЧНЫЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЯ В СЕМЬЕ

Вопрос о личных взаимоотношениях в старой киргизской семье был решающим образом связан с положением в ней женщины. Положение же женщины вытекало из господствовавшего в семье патриархального уклада. Оно определялось и бесправием ее в общественной жизни.

Но при всей категоричности норм обычного права, ставивших женщину в неравноправное положение с мужчиной, киргизские женщины проявляли значительную самостоятельность в домашнем быту, а иногда и за его пределами. Заслуживают внимания замечания, сделанные известным исследователем и путешественником Н. А. Северцовым, посетившим Тянь-Шань. Он писал: «...вообще киргизки не робкого десятка»¹²⁷. По его словам, киргизские женщины вообще отличаются «вольнодумством», они «властей не признающие». Хотя женщина и вечная работница в кибитке, указывает он, но «далеко не раба, а полная хозяйка», она даже несколько свысока относится к своему мужу, «а последний ей покорен и часто у ней на посылках». По наблюдениям Н. А. Северцова в домашнем быту «смирение нередко приходится на долю мужчины», который в кибитке «почти что гость, по возможности ублаготворяемый, но безгласный и пассивный, а она самостоятельная и полновластная хозяйка»¹²⁸. Другой наблюдатель, И. П. Ювачев, отмечал: «Киргизка — прекрасная наездница, отличная работница и разбитная женщина в кругу гостей. Случалось, что киргизки выступали и на общественную деятельность»¹²⁹.

По сравнению с женщиной у оседлых народов Средней Азии киргизка, как и казашка, находилась в более благоприятных условиях. Она не была затворницей, не должна была закрываться, имела право открыто находиться в мужском обществе (если среди мужчин не было лиц, которых она обязана была избегать по обычаю). Но этими благоприятными условиями Киргизская женщина не всегда и не везде могла воспользоваться. Происходило это прежде всего в результате все более усиливавшегося влияния ислама. Положение женщины в семьях различных классов киргизского общества было далеко не одинаковым, как не одинаковы были и взгляды мужчин на роль женщин в семьях социальных «низов» и господствовавших классов.

В бедняцких (не говоря уже о пролетаризированных) семьях женщина вовсе не была такой бесправной, как это принято считать обычно в отношении всех женщин Востока. Именно в этих семьях можно было встретить товарищеские отношения между мужем и женой, основанные на совместном труде в хозяйстве. Здесь патриархальные порядки тоже сохранялись и поддерживались, но лишь в весьма ослабленном виде. Зато в манапско-байских семьях они действовали с полной силой. В них положение женщины, особенно второй или третьей жены и жены не отделенного сына, мало чем отличалось от положения служанки или батрачки. В них власть главы семьи имела деспотический характер.

Мужчина, глава семьи, в огромном большинстве случаев единолично решал все вопросы семейной жизни.

Женщина не имела права называть мужа по имени. При посторонних она называла его абышка (старик) или кожоюнум (мой хозяин). Еще чаще было обращение к мужу байым (мой господин или муж). Муж, со своей стороны, жену называл жанагы (давешняя, та самая), ой, катын, (эй, баба), биздин уйдёгю (та, которая в нашем доме).

Взаимоотношения между родителями и взрослыми детьми были проникнуты патриархальностью. Нечего и говорить о том, что авторитет отца для несовершеннолетних детей был абсолютно непререкаем. Все их поступки и желания обязательно сообразовывались с волей отца. В мало-мальски обеспеченной семье девочка с 12—13 лет переходила на положение невесты, и для нее устанавливался режим домоседки. Занималась она в значительной мере подготовкой для себя же приданого. Особенно неполноправным было положение в семье молодой невестки (келин), которая находилась в полном подчинении у свекрови, не обладала правом чем-либо распоряжаться. Она обязана была соблюдать большое число запретов, главным образом по отношению к свекру и старшим родственникам мужа¹³⁰.

Господствовавший в киргизской семье патриархальный уклад, обусловленный огромной живучестью патриархально-родовых традиций, имел очень много черт сходства с семейно-бытовым укладом у других кочевых и полукочевых в прошлом народов Средней Азии и Казахстана, Саяно-Алтая и сопредельных стран.
ДЕТИ И ИХ ВОСПИТАНИЕ

Идеология патриархального общества включает в себя требование, чтобы мужчина был не только богат скотом, но и богат детьми, особенно сыновьями. Идеалом семьи в таком обществе становится семья, имеющая многочисленное потомство. В этих условиях остающийся бездетным считает себя самым несчастным человеком.

Эта сторона идеологии патриархально-феодального общества ярко отразилась в киргизском эпическом творчестве. Всю свою тоску по сыну изливает Джакып-Кан, когда узнает, что наступил момент родов у его жены:


«Байбичең, тууйт» дегенде,

бай Жакып ыйлап кангырап,

бакырып ыйлап зангырап:

«Баласы жоктон жудöдум

эркек деп бирöö жугурсö

жарылып кетер журöгум!

Ботосу жоктон майышып,

ботосуз журдум кайышып»¹³¹

Когда сказали (Джакыпу):

«Твоя байбиче родит»,

бай Джакып, плача, растерялся,

ревя и плача, заголосил:

«Не имея ребенка, я похудел,

если бы хоть один мальчик бегал,

просветлело бы мое сердце!

Не имея верблюжонка,

я согнулся, горько плача,

я ходил сгибаясь».

Эркек болсо эр болсун,

кыз болбосун не болсун;

кыз болсо уйдö калыңар,

кыймылдаба барыңар.

Эркек болсо, чабыңар,

талаадан мени табыңар»^132.

«Если (бы) мальчик, если (бы) мужчина (родился),

девочки пусть не будет, что (угодно) пусть будет;

если девочка (родится), оставайтесь дома,

(или) не спеша отправляйтесь.

Если мальчик (родится),

скачите, в степи меня найдите».

Семейный идеал богатого скотовода-кочевника, стремящегося к накоплению богатств и передаче их своему потомству, выражен в завещании хана Кокетея своему: приемному сыну Бокмуруну:

Если (человек) накопит неисчислимое богатство,

если богатство возрастет безмерно,

не будет умещаться в мире,

если взятая им (супруга) не родит сына,

если после (умершего) не будет ребенка (наследника),

без хозяина останется скот,

некому будет поделить наследство;

когда скот останется (без призора),

все разграбят

дальние родственники¹³³.

В старом киргизском обществе эти взгляды и традиции были достаточно живучи и определяли отношение к детям, их место в семье. Они не могли не повлиять и на киргизскую женщину, для которой бездетность превращалась в непоправимое несчастье. Наличие или отсутствие детей в значительной мере определяло в прошлом отношение к женщине как в семье, так и в обществе.

Киргизская пословица говорит: бээ туумайынча байтал аты калбайт, катын туумайынча келин аты калбайт (пока кобыла не ожеребится, ее не перестанут называть «байтал»¹³⁴, пока женщина не родит, ее не перестанут называть «келин»¹³⁵). Еще резче и менее двусмысленно звучит другая пословица, подчеркивающая малоценность бесплодной женщины: туубаган катындан улактуу эчки артык (имеющая козлят коза лучше нерожавшей женщины).

Бесплодие женщины рассматривалось не только как ее собственная беда, но и беда всей семьи, в особенности мужа. Сочувствие мужу бездетной женщины выражено в пословице: куу баш болчу жигитке туубас катын жолугат (парню, которому суждено быть бездетным, бесплодная жена попадается)¹³⁶.

Киргизская женщина, на долю которой выпала бездетность, тяжело переживала отсутствие детей. Ее мысль была постоянно направлена на изыскание средств избавления от бесплодия.

От всех методов и приемов «лечения», к которым прибегала киргизская женщина, веяло глубоким архаизмом. Одним из наиболее употребительных способов лечения от бесплодия являлся кёчёт кёчюртюу. Долго не рожавшая женщина (тёрёбёгён аял) собирала из семи домов специально сделанные для нее семь кукол (куурчак). Она заворачивала их в платок, клала этот сверток себе под мышку и вызывала старуху-знахарку (бюбю-кемпир). С зарезанной овцы снимали целиком шкуру; отверстия от головы и ног зашивали: получался мешок (чанач). Сварив тушу, снимали со всех костей мясо, а кости складывали в чанач. Его вместе с куклами женщина и знахарка несли на скрещение дорог; там оставляли чанач, высыпали всех кукол и, не глядя на оставленное, уходили домой. При этом произносили балакет-салакет ушуну менен кетсин (пусть уйдет вместе с этим несчастье) ¹³⁷

Широко распространенным, считавшимся вполне «эффективным» способом лечения от бесплодия было посещение разного рода местностей (мазар), якобы обладавших исцеляющими свойствами.

Смертность в киргизских семьях была высокой, она превышала низкую рождаемость. Об этом свидетельствует объективный наблюдатель: «у... кара-киргизов... несомненно смертность превышает рождаемость; по крайней мере, это явление замечалось в некоторые годы, например, 1883, 1886 и пр. ... Частые голодовки у кочевников, а еще чаще падеж скота истощают народ, и рождаемость среди него уменьшается»¹³⁸. Далее автор вскрывает суть дела: «...число рождений уменьшается вследствие крайне тяжелого положения женщины, обремененной не по силам работой и живущей впроголодь, а также вследствие наследственного сифилиса»¹³⁹.

Богатые семьи отличались большой плодовитостью. «В Толкановской волости есть старик Узбек, весьма богатый человек, семья которого с женами сыновей, внуками и правнуками составляет около ста человек»¹⁴⁰.

С периодом беременности у киргизской женщины был связан ряд представлений, в которых отражался и страх перед подстерегавшими ее опасностями, и наивные попытки предотвратить эти опасности при помощи некоторых магических средств, а также различных эмпирических приемов воздействия на недостаточно понятные физиологические явления¹⁴¹.

Родовой акт являлся кульминационным пунктом всех тех забот, тревог и надежд, с которыми было связано ожидание ребенка. От исхода родов зависело очень многое в семейном благополучии. Неудивительно, что лишенная настоящей медицинской помощи, отсталая киргизская женщина безропотно отдавала себя в руки повитух и знахарок. Разного рода суеверия и знахарские приемы, большинство которых могло нанести только вред здоровью женщины, удерживалось особенно стойко именно в обычаях, связанных с родами.

Первые дни существования младенца были наполнены в семье с одной стороны, необычайной радостью, с другой — непрерывными заботами о сохранении жизни новорожденного. Эти дни считались особенно опасными и для беспомощного ребенка и для его слабой матери. По случаю рождения ребенка родители устраивали специальное угощение, называемое «жентек», состоявшее из топленого масла или толокна с маслом.

В тех случаях, когда в семье дети не выживали, совершали целый ряд магических действий для сохранения жизни ребенка. Особое место среди них занимал обряд передачи новорожденного в другую семью для кормления его грудью чужой женщиной. Через известное время его забирали обратно, причем это изображалось как «покупка» ребенка. Иногда его отдавали в чужую семью на 3, 7 или на 40 дней, а в отдельных случаях даже не показав матери. При «покупке» ребенка кормившей его женщине в качестве платы давали 9 предметов, состав которых варьировался в зависимости от пола ребенка.

Наречению имени в киргизской семье придавалось большое значение. С ним связывалось будущее благополучие человека, в него вкладывалось определенное содержание, оно должно было влиять на судьбу младенца. В эпической поэме «Эр-Тёштюк» излагается следующий эпизод. Бай Элеман сказал жене, что он собирается заставить маленького сына гнать скот. Жена с ним не согласилась:

«Как баш экенсиң, Элеман,

бу баланын аты жок,

аны кантип жибересин?

баланын атын койсокчу!»

Акдан туруп Элеман,

койлорунан бир койду

союп салды Элеман,

эли журтун чакырды,

элине эт тартты дейт,

эли этке тойгон соң.

Баланы колунан алып,

жетелеп чыкты Элеман,

«Балама ат кой!» деди¹⁴².
«Хитрый ты, оказывается, Элеман,

у этого ребенка имени нет,

как же ты его пошлешь?

Имя ребенку дай!»

После того поднялся Элеман,

из овец одну овцу зарезал Элеман,

народ позвал, притащил народу мяса,

народ мясом затем насытился.

Ребенка за руки взяв,

вывел его Элеман,

«Моему ребенку имя дайте!» сказал.

Вышел белобородый человек и дал имя сыну Элемана.

С упрочением мусульманской идеологии имя давал сразу после рождения ребенка или грамотный человек (молдо), или муэдзин (азанчы или азан чакырган киши), но довольно часто давал и сам отец ребенка.

Среди киргизских имен встречалось много арабских, но все же большинство их были народного происхождения. Имена детей старались связать с добрыми пожеланиями. Имена, воспроизводившие названия животных и птиц, давали чаще всего в семьях, где дети часто умирали. В этих же семьях старались дать ребенку такое имя, которое способствовало бы его долговечности.

На пятый-седьмой день, а если имелась готовая старая колыбель, то на второй или третий, ребенка клали в колыбель. В этот день устраивалось особое угощение бешик той (колыбельный пир) и приглашались гости. Укладывание ребенка в колыбель сопровождалось особым ритуалом¹⁴³.

В сороковой день (кыркы) съезжались гости я устраивалось угощение. Надетую на ребенка после рождения «собачью рубашку» (ит кёйнёк) в этот день снимали и надевали на него другую — кырк кёйнёк. Она должна была быть сшита из сорока лоскутков разной материи, которые мать ребенка выпрашивала, обходя все соседние юрты.

Часто в день стрижки волос новорожденного (или в день бешик той) дядя по матери (тай аке) приносил всю одежду для ребенка и дарил еще что-нибудь из скота.

В той семье, в которой не выживали мальчики, родившемуся мальчику надевали на ногу браслет, продевали в ухо одну серьгу, заплетали ему косичку и до обрезания одевали его как девочку.

Любовь матери к детям эмоционально выражалась в нежных и ласковых колыбельных песнях (бешик ыр или бёбёк ыр). В них содержатся уговоры не плакать, различные пожелания ребенку, биографические моменты из жизни матери и близких ребенка, личные переживания матери, пересказы сказок.

Неблагоприятные бытовые условия, бедность и недоедание, суровый климат высокогорья, вспыхивающие время от времени эпидемии и почти полное отсутствие медицинской помощи приводили к тому, что детские болезни, были очень частым явлением в киргизской семье. И у женщины не было иного выхода, как обращаться к знахаркам (эмчи), функцией которых являлось лечение детей. Как рассказала упомянутая выше Д. Бердибаева, применялся, например, такой прием «лечения» рахита: найдя дохлую собаку, заворачивали больного ребенка в платок и катали его на дохлой собаке. Потом снимали с него всю одежду и бросали вместе с платком. Положив голого ребенка за пазуху, женщина убегала домой, где надевала на него новую одежду.

Массовая смертность среди детей раннего возраста была обычным явлением. «В киргизских волостях оспенная эпидемия свирепствует, не уступая чуме на рогатом скоте, ежедневно вырывая из среды населения немало жертв, преимущественно детей... В то Время как для борьбы с чумой работало в уезде до 12 ветеринарных врачей, для борьбы с оспенной эпидемией Налицо имеется лишь 1 врач с одним медицинским фельдшером (на уезд, в котором живет 134000 душ, а территория его равна половине Франции)»¹⁴⁴.

Детские игры, в большинстве своем подвижные и тесно связанные со скотоводческим битом, скрашивали в общем безрадостную жизнь киргизского ребенка в малообеспеченных семьях, где уже с малых лет дети принимали участие в трудовой деятельности подчас наравне со взрослыми членами семьи.

Школы в точном значении этого слова в старом киргизском аиле почти не было, если не считать небольшого числа школ конфессионального типа и некоторых других учебных заведений¹⁴⁵.

Большое значение с точки зрения мусульманской обрядности придавалось обрезанию, которому подвергали мальчика в возрасте от 3 до 7 лет, чаще после того, как ему исполнялось пять лет. Этот обряд (кол адалдатуу, чочок кестирюу, сюннёт) у богатых сопровождался устройством большого пира (той) и различными увеселениями (борьбой, скачками и т. п.).

Положение мальчиков и девочек в семье было неодинаковым. Мужчина вообще предпочитал иметь сына, а не дочь, хотя и рождение девочки не слишком его удручало — ведь впоследствии семья могла получить за нее калым.

Тяжелая судьба ожидала детей после смерти отца или матери, а также после развода их друг с другом. Сыновья и дочери после смерти отца оставались у его родных¹⁴⁶. Разведенная женщина также не получала ребенка, она навсегда лишалась прав на него.

Широкое распространение имел в прошлом обычай усыновления¹⁴⁷. Основными причинами широкого бытования этого обычая были встречавшиеся случаи бесплодия женщин, материальные затруднения в многодетных семьях, прочность семейно-родственных связей. В большинстве случаев усыновляли мальчиков — сыновей родственников (часто близких) по мужской линии (сына брата, внука, внучатого племянника).

жүктеу/скачать 2.87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: