С. С. Мокульский. Радлов в театре 4 Читать Вопросы тактики

{232} «Поэт и царь»

Таков, по-своему, Биллон, увековечивший собою образ поэта — бродяги, отщепенца, уличного разбойника.

Таков, в своей молодости, Максим Горький, рыщущий по России босяк.

Таков, отчасти, Лев Толстой, попытавшийся после создания «Войны и Мира» и «Анны Карениной», создать свой уход из «Ясной Поляны».

Таков для нас Пушкин, прежде всех русских писателей. Никак он не замыкается в полное собрание своих сочи пений. Для всякого, кто знаком с ним с детства, кто слышал его живой и милый разговор, звучащий нам из его {233} переписки, Пушкин — не классик только, но и просто хороший знакомый, живой, обаятельный, пылкий, благородный, непостоянный, свободолюбивый, веселый и несдержанный. Смерть Пушкина — это незабываемая личная обида для каждого из нас.

Вот это особенное, почти фамильярное отношение к памяти Пушкина ставит перед возможностью его воспроизведения на сцене или экране совершенно исключительные, необычайные трудности. Мы никогда не согласимся на то, чтобы нам изображали его типологически отвлеченно. Пушкин — совершенно конкретен, индивидуален, неповторим. Пушкин должен быть похож.

Конечно, тут дело совсем не только во внешнем сходстве. Если на то пошло — Червяков в достаточной степени сходен с пушкинскими портретами. Но в течение всего фильма нельзя узнать живого Пушкина. Он подменен. Режиссер не чувствует, не знает Пушкина, он с ним никогда не был знаком.

Тут праздно было бы отговариваться, что массовый зритель тоже-де специально Пушкина не изучал. Праздно, потому что это не дает права пользоваться временным неведением массового зрителя, которому надо бы {234} такое большое явление, как Пушкин и его эпоха, преподнести во всей его истинности и полноте. А вот этой полноты и желания осветить социальный смысл эпохи не видно совсем.

Впечатление такое, что фильм строился не столько на советского массового зрителя, сколько на «экспортного», американского. Там должна понравиться обаналенная эта история про мелодраматически ревнующего поэта, обильно сверкающего глазами, про его жену, типично «роковую» красавицу, соблазненную могущественным монархом, эти каскады суетливо снятых петергофских фонтанов, эти «символические» в манере раннего Мира Искусства личины маскарада, недорогой этот контраст параллельно смонтированных кадров дуэли и катания с гор, весь этот наивный историзм подлинных предметов обихода, дворцов и костюмов.

Нас же этим убедить невозможно, потому что мы не верим, когда нам показывают Пушкина катастрофически лишенным юмора, который на самом деле его не покидал всю жизнь. На экране же Пушкин никогда не смеется, он все время свиреп, как «Испанцы» Лермонтова. Мы не верим, когда ради простенькой {235} «революционизации» Пушкин нагло и невоспитанно говорит с Николаем I. Между кино-Пушкиным, который «хамит» царю из ревности и Пушкиным, который в беседе с Николаем бесстрашно сознается, что он принял бы участие в бунте декабристов, будь он тогда в Петербурге, — слишком большая разница и не в пользу экрана.

Мы не верим и не хотим верить, когда нам показывают Пушкина, с отчаянно мрачным видом садящегося в сани, чтобы ехать на дуэль. Он запахнул шинель и кутается, словно его трясет от страха! Это Пушкин-то, который за час до дуэли написал любезное деловое письмо Ишимовой, который, по свидетельству современников, был поразительно спокоен на дуэли, который на Кавказе, прошмыгнув на фронт, как мальчик резвился под пулями врага.

Замечательна последовательность, с которой искажен также и образ «божественно пустой» и «божественно прекрасной» Наталии Николаевны.

Что общего между ней и грубой роковой женщиной с экрана?

Для дела советской культуры необычайно важно постижение больших моментов русской {236} действительности. Нехорошо поэтому, когда вместо большой русской трагедии дается нехитрая мелодрама в духе упрощенного Виктора Гюго.

Специалисты утешают, правда, что этот фильм — произведение большого киномастерства. Я не заметил этого ни в одном кадре. В громадных газетных объявлениях кинотеатр «Титан» сообщает, что «Поэт и царь» «в рекламе не нуждается».

Вот с этим я вполне согласен.

{237} Отдельные статьи

{238} Октябрьская инсценировка на Неве

Но если памятник нужен и оправдан жизнью, несмотря на свою антиутилитарность, то в сущности все равно, сделан ли он из бронзы или из гипса, на тысячелетия или на один день. С точки зрения полезности безразлично, как прочно сделана «бесполезная» вещь. Памятник — однодневка, «монумент — Эфемерида» получает право на существование.

Такие спектакли — памятники, грандиозные однодневки четырежды создавались в Петрограде {239} в течение короткого промежутка с мая по ноябрь 1920 года. 1 го мая на Бирже, в июне перед амфитеатром домов отдыха, в июле опять на Бирже в дни второго конгресса Коминтерна, в Октябрьские дни на площади Зимнего дворца сотни и тысячи людей двигались, пели, шли в атаку, скакали на конях, вскакивали на автомобили, неслись, останавливались и колыхались, освещенные военными прожекторами, под несмолкаемое звучание нескольких духовых оркестров, рев сирен и уханье орудий. Спектакли отшумели, люди разошлись, площади отдыхают, но справедливость требует сказать, что память о них пережила их надолго, и что в представлении зрителей они отразили грандиозность и размах событий, нами переживаемых. И в сущности они разделили с театром всегдашнюю участь каждого спектакля: исчезнуть, не сохранившись материально, но оставив длительную цепь впечатлений. Живет ли такой спектакль один вечер как массовые празднества или несколько — разница чисто количественная или «хозяйственная».

Была известная логика в том, что нэп приостановил развитие массовых празднеств. Не меньшая логика и в том, что теперь снова {240} осознана их своевременность, и к десятилетию Октября мы поставлены перед задачей значительно превосходящей по своему размаху и масштабам все, что делалось в этой области до сих пор. Празднества того времени создавались в дни массовых трудовых мобилизаций, грандиозных субботников, всеобщего стремления, навалившись всем скопом, заменить ручным многотысячным трудом усталые, изношенные, буксующие машины. Людская масса была и главным материалом, из которого лепились наши зрелища.

Но за эти семь лет наш быт так колоссально изменился, до такой степени мы отремонтировались (даже «американизировались»!), что организация зрелища, построенного таким образом, казалась бы по существу своему психологически чуждой и не вполне современной. Подчеркиваю, что мы говорим не о празднике, в котором массы зрителя должны быть втянуты в активное в нем участие, а о зрелище, где массы действовали как обученные исполнители. Да и самые размеры «зрительного зала» и «едены» в предстоящем Октябрьском зрелище таковы, что человеческие фигуры почти не могут быть использованы.

{241} Зритель должен быть расположен по набережной между б. Дворцовым и б. Троицким мостом, отчасти захватывая и эти мосты. Впрочем в расчет берется и то, чтобы группы людей, занимающих пространство между б. Дворцовым и Биржевым мостом, тоже не вовсе были лишены возможности наблюдать за событиями на «сцене».

«Сцена» же, как полагается всякой порядочной сцене, поделена на несколько частей. Большой просцениум — поверхность Невы между тремя указанными мостами. Основная сценическая площадка — Петропавловская крепость, арьерсцена — Монетный двор, наиболее использованная кулиса — Кронверкский канал, роль колосников придется принять на себя отважному аэростату, освещение — прожектора, софиты отменяются, но «рампа», может быть, будет использована для выделения бастионов крепости. Транспаранты и живой огонь дополняют систему освещения.

Состав «труппы» еще более отличается от обычного театра. В число главных исполнителей входят: миноносцы, катера, фабричные трубы, буксиры, гребные шлюпки, световые эмблемы, огненные буквы, люди, доведенные до желательного режиссеру трехсаженного {242} размера и в очень скромной степени просто люди обычного неудовлетворительного двух с половиной-аршинного роста. Если мы прибавим к этому, что в число музыкальных инструментов входят пушки, а занавес должен быть выполнен из дыма, то материальные элементы спектакля будут описаны достаточно полно.

Пусть читатель не посетует на меня, если я уклонюсь от подробного изложения хода инсценировки. Я не уполномочен моими товарищами по режиссуре зрелища предварительно выдавать его секреты и приемы. Пока же можно сказать, что все помыслы участников этой увлекательной ответственнейшей и труднейшей работы сводятся к тому, чтобы найти средства выражения, которые хоть сколько-нибудь могли бы отразить величие на наших глазах творимой истории, монументальность мирового события, отметить которое призван праздник на Неве.

Найти приемы монументального стиля народного зрелища — задача, которая ставится перед нами в первую очередь.