{495} На кончике пера
Статьи, фельетоны, рецензии, пародии {496} Забытый драматург1093
«Городское управление занято в настоящее время вопросом о чествовании памяти А. С. Пушкина».
Из газет
Почитайте газеты, и вы прочтете удивительные вещи.
Знаменитый итальянский трагик Цаккони с колоссальным успехом играет в Петербурге «Власть тьмы»1094.
Другой знаменитый итальянский артист Новелли, с громадным успехом гастролирующий в Париже, производит потрясающее впечатление в тургеневском «Нахлебнике»1095.
Не правда ли, какое странное это производит впечатление: итальянский артист, отправляясь завоевывать французскую публику, — выбирает русскую пьесу.
Вспомните, затем, великого из величайших артистов, покойного Эрнеста Росси.
В его репертуаре, кроме «Смерти Иоанна Грозного» А. Толстого, — были «Каменный гость» и «Скупой рыцарь» Пушкина1096.
А у нас…
Кто у нас играет тургеневского «Нахлебника»? Кому придет в голову его ставить?
— Устарело! Помилуйте, и крепостное право, давным-давно, ушло в область преданий! И типы эти вымерли!
Знаменитый итальянский артист Новелли, если бы ему привести эти возражения, наверное, глаза бы вытаращил от изумления.
— Как «устарело»? Да разве «оскорбленные и униженные» существовали, существуют и будут существовать не во все времена, не у всех народов, не при всех режимах? В «Нахлебнике» тип «униженного и оскорбленного» нарисован сильно, могуче, верно, художественно. Он понятен всякому, — это тип общечеловеческий.
Так полагает знаменитый итальянский артист, и с ним соглашается рукоплещущая ему публика.
А у нас «Нахлебника» ставит, кажется, один Соловцов1097, — да и то «для детей», на утренних спектаклях:
{497} — Надо же для детей литературное дать! Не «Гувернера» же им, для поучения детской публики, как Дюковская труппа, ставить1098!
«Власть тьмы», разрешения которой к постановке так жаждали и добивались, поиграли один сезон, да и оставили:
— Слишком мрачно! Тяжеловато!
А вот итальянский артист1099, отправляясь завоевывать себе мировую репутацию, избирает себе для этого, наравне с «Гамлетом», «Отелло», «Лиром», и «Власть тьмы».
Пушкина играть на сцене совсем уж никому не придет в голову!
«А. С. Пушкин» — такого драматурга в списках русских драматических писателей «не значится».
Кого из jeune-premier’ов, по обязанностям своего амплуа соблазняющих разных героинь современных драм и комедий, не соблазняла мысль появиться в образе классического соблазнителя, «короля всех соблазнителей».
Кто из jeune-premier’ов не поддавался искушению сыграть «Дон Жуана»?
Играют «Дон Жуана» Мольера, играли «Севильского обольстителя» — г. Бежецкого1100, — но никому и в голову не приходит поставить «Каменного гостя»1101.
А вот Эрнесто Росси, — у которого и таланта, и ума, и вкуса, и понимания сцены было, конечно, больше, чем у всех наших jeune-premier’ов, вместе взятых, — тот, выбирая для себя самые лучшие роли, снимая, так сказать, пенки с литератур всех стран, — выбрал для себя Дон Жуана в «Каменном госте» Пушкина.
А у нас даже удивятся, если посоветовать поставить «Каменного гостя».
— Да разве это играют? Это для чтения!
Точно так же, кому из «уважающих себя артистов» придет в голову поставить, например, «Скупого рыцаря»1102?
— Это не для сцены!
А я помню, например, покойного И. В. Самарина, как он исполнял «сцену в подвале»1103.
Становилось страшно, когда он среди открытых сундуков, из которых сверкало золото, выпрямлялся, словно вырастал, и говорил:
— Я царствую!
Ужас охватывал вас при виде этого могущества.
Темной, страшной, стихийной силой, полной зла, веяло со сцены.
И никакому Мефистофелю, при помощи музыки Гуно, не удастся произвести такого потрясающего впечатления гимном «золотому тельцу», — какое производил Самарин одной этой фразой:
{498} — Я царствую!
«Великий Эрнесто» играл всего «Скупого рыцаря», и у того, кто видел Росси в роли «старого барона», никогда не изгладится из памяти этот титанический образ, как никогда не изгладятся титанические образы «Макбета», «Лира», «Иоанна Грозного».
Барон стоял, опираясь на свой старый меч. И вот этот меч начинал дрожать в его руке. Еще рука казалась твердой и железной, — но по дрожанию меча вы видели, что она начинает дрожать. Рука дрожала все сильнее и сильнее. Предсмертная дрожь судорогой пробегала по всему телу. И барон падал мертвый, — и в этой немой тишине слышался только звон выпавшего из холодеющей руки меча, — словно последний, еле слышный вздох умирающего величия.
Это была потрясающая картина!
А между тем этого «Скупого рыцаря» никто и никогда не ставит на русской сцене.
Потому, — что он не годится для сцены.
Какое невежество!
А кому, например, придет теперь в голову исполнить «Моцарта и Сальери»1104.
— Невозможно! Длинно, утомительно, скучно!
А тот же И. В. Самарин один, с начала до конца, читал «Моцарта и Сальери», — и никому не казалось ни длинно, ни утомительно, ни скучно.
И он находил высокое художественное наслаждение в исполнении этой вещи на литературных вечерах, и публику захватывали эти два грандиозных образа: великого Моцарта и убийцы Сальери.
— Ну, да ведь то Самарин! С его искусством!
Следовательно, тут все в исполнителе, не в исполняемом.
Значит, можно же исполнять эту вещь!
Артист умный, интеллигентный, развитой, прекрасно читает стихи, щеголяет богатством и разнообразием интонаций, обладает превосходной мимикой, томится, что бы ему найти «хорошенькое»:
— Небольшую, знаете ли, вещицу! Но тонкую, филигранную и, главное, литературную! Знаете, эти современные пьесы, — они не дают возможности щегольнуть «кружевной» отделкой роли.
— Да вот сам пушкинский «Фауст, сцена на берегу моря»1105. В гетевском «Фаусте» у Мефистофеля немного есть, где можно бы так щегольнуть, именно, «кружевной» отделкой. Слова Мефистофеля, — какое обширное поле для тончайших интонаций, для мимической игры.
{499} — «Фауст»?.. Как-то нет!.. «Отрывок»…
А Поссарт исполняет на сцене — шиллеровскую «Песнь о колоколе»1106. Казалось бы, не для сцены! А так исполняет, — заслушаешься как музыки!
Если бы Пушкин был французским поэтом, — его драматические произведения были бы краеугольным камнем национальной сцены.
Нельзя представить себе французской сцены без Мольера, без Корнеля1107, без Расина1108, английской без Шекспира, немецкой без Шиллера и Гете.
Хотя и Корнель, и Расин устарели, а 2 я часть «Фауста» не отличается особой сценичностью.
Только русская сцена мыслима без Пушкина!
Мучаются все актеры перед бенефисами.
Чуть не волосы порядочный актер, уважающий себя, искусство и публику, — на себе рвет:
— Где бы литературную вещь откопать?! Такая все ерунда!
А скажите ему:
— Поставьте что-нибудь из Пушкина!
Он на вас даже дикими глазами посмотрит.
Словно вы ему хрестоматию Галахова1109 предложили со сцены прочесть.
Вчера я прочел в одной газете очень интересный анонс.
Известный драматург В. И. Немирович-Данченко извиняется перед публикой, что не может продолжать своего романа1110. У него голова болит, — как доктора говорят, «от переутомления».
Новелли Тургенева играет, — а мы своих драматургов до головной боли от переутомления доводим:
— Напиши что-нибудь новенькое! Ставить нечего!
У нас драматические произведения Пушкина под спудом лежат, — а мы к г. Потапенке пристаем:
— Голубчик многописатель, напишите что-нибудь новенькое! Вам ничего не стоит! А нам ставить нечего!
Что за причина такого непростительного, такого варварского отношения к драматическим произведениям Пушкина?
— Пушкин не для сцены! — таков предрассудок.
А нигде предрассудки, нигде рутина, нигде отжившие законы так крепко не держатся, как в области драматического искусства.
Смелый до дерзости Мольер не решался идти против «предрассудков сцены» и вставлял в свои гениальные творения бледные и безжизненные фигуры «добродетельных любовников».
{500} Он презирал эти манекены до того, что не давал себе труда разнообразить их имена, — но не осмеливался писать пьесы без них, он, — осмеливавшийся осмеивать Тартюфа перед Тартюфами!
Так велика власть предрассудка на сцене.
Ни один закон, ни один режим, не держался так прочно, как «закон о трех единствах: времени, места и действия»1111. И потребовались усилия гениальных людей, чтоб разрушить старый, нелепый закон, ставший предрассудком.
На сцену каждое «новшество» проникает с большим трудом.
Даже в мелочах.
Сказано, на сцене должно быть три стены, — и целые десятилетия все играли в каких-то «комнатах-фонарях», с окнами кругом.
И никто не рисковал посягнуть на эту нелепость. Только за последнее время стали делать декорации более похожими на комнаты, с окнами с одной стороны. Да и то с какой робостью вводилось это новшество!
В смысле живучести предрассудков, — драматическое искусство — самое отсталое из искусств.
Мы вступаем в «Пушкинский год»1112, — и хотелось бы, чтоб хоть в этот знаменательный год был разрушен предрассудок, благодаря которому держатся под спудом драматические произведения Пушкина:
— Пушкин не для сцены!
Как одесситу, мне бы хотелось, — чтоб инициатива разрушения этого предрассудка исходила от Одессы.
Одесское городское самоуправление теперь занято вопросом о чествовании памяти Пушкина. Предполагается с этой целью объединить все «культурные элементы» города.
Может быть, случится даже такое чудо, что даже культурные элементы «объединятся». Уж очень магическое это слово:
— Пушкин.
Но и тогда чествование дальше трафарета не пойдет: акт, чтения, туманные картины.
Между тем, воскресить Пушкина-драматурга — это огромная заслуга перед всею Россией.
Тут «лихо дело начать».
Год тому назад кому пришло бы в голову ставить «Царя Федора Иоанновича». «Царь Борис», «Смерть Иоанна Грозного» — о постановке этих частей трилогии хлопотали, — а о «Федоре Иоанновиче» даже никто и не хлопотал: эта часть толстовской трилогии {501} признавалась «несценичной», и роль царя Феодора, роль «святая», никого к себе не привлекала:
— Что из нее можно сделать? Что там играть?
А стоило театру петербургского Литературно-артистического кружка добиться разрешения поставить эту трагедию1113, стоило ее хорошо сыграть, — как предрассудок пал.
Артистический мир увидел, что публика идет на эту трагедию, да как еще идет.
И какой теперь театр не мечтает о постановке этой трагедии, которая считалась несценичной, какой молодой артист не мечтает о роли «Феодора»!
У Одессы есть способ точно так же разрушить предрассудок, густым туманом окутывающий драматические произведения Пушкина.
У города есть свой театр. У города есть право на несколько «городских» спектаклей. В мае будет отличная драматическая труппа г. Соловцова1114.
Г н Соловцов, вероятно, сам поставит «Бориса Годунова», — у него есть для этого декорации и костюмы из «Царя Бориса».
Город, со своей стороны, должен потребовать постановки «Каменного гостя», — г. Рощин-Инсаров, судя по исполнению им Дон Жуана в мольеровской комедии, будет недурным Дон Жуаном, — отрывка «Фауст», — в лице г. Неделина мы будем иметь отличного Мефистофеля, и «Скупого рыцаря».
Если бы не нашлось исполнителя для какой-нибудь роли, — можно потребовать выписки гастролера, — как требуют выписки примадонн для итальянской оперы.
Да и г. Соловцов за этим, вероятно, не постоит.
Но все эти требования надо предъявить заблаговременно, чтоб дать срок приготовить все как следует и поставить эти спектакли вполне достойно.
И вот, когда польется со сцены божественная музыка пушкинских стихов, — эти стихи, как лучи яркого солнца, прорежут и разгонят туман предрассудка, которым окружены драматические произведения великого поэта.
Увидят актеры, что можно с успехом играть Пушкина. Что публика с интересом смотрит его произведения. И, в силу этого, Пушкина будут ставить не менее охотно, чем ставят теперь, ну, хотя бы г. Невежина.
Предрассудок падет.
{502} И к 666 нашим драматургам мы прибавим еще одного.
И этот драматург будет А. С. Пушкин.
Какая честь, какая слава для Одессы, — если инициатива разрушения предрассудка изойдет он нее.
Если она поставит лицом к лицу Пушкина и публику, — чего не делалось за все время существования предрассудка:
— Пушкин не для сцены.
Достарыңызбен бөлісу: | 
