Сборник докладов XX юбилейных Международных Кирилло-Мефодиевских чтений (24 мая 2014 г.) Минск «Ковчег» 2015



бет26/33
Дата11.06.2016
өлшемі2.96 Mb.
#128252
түріСборник
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   33

І.А. Саракавік

кандыдат гiстырычных навук, дацэнт,

дацэнт ДУА «Акадэмія кiравання пры Презідэнце Рэспублікі Беларусь»
ПЕРШАЯ СУСВЕТНАЯ ВАЙНА І ЯЕ ЎПЛЫЎ НА РАЗВІЦЦЁ БЕЛАРУСКАГА НАЦЫЯНАЛЬНА-ДЭМАКРАТЫЧНАГА РУХУ
Першая сусветная вайна тэрытарыяльна раскалола Беларусь у 1915 г. на дзве часткі па лініі Дзвінск-Ашмяны-Паставы-Баранавічы-Косаў-Пінск-Ковель. Яна паказала глыбокі крызіс еўрапейскай культуры, крызіс духоўнасці ў народаў, а тым больш у кіраўнікоў, еўрапейскіх дзяржаў. У ваенны вадаварот быў уцягнуты і беларускі народ паміма яго волі. У рускую армію былі мабілізаваны 650 тысяч беларускіх сялян, мяшчан, інтэлігенцыі. 200 тысяч беларусаў служылі на Балтыцы, 60 тысяч – на Заходнім фронце, падаўляючая частка – на Румынскім і іншых франтах. Многія з іх загінулі, былі паранены, змагаючыся не за родныя каштоўнасці.

Вайна заўсёды – гэта гора мільёнам, неапраўданая заўчасная смерць тысяч ні ў чым не павінных людзей, вялізныя матэрыяльна-фінансавыя страты, сотні тысяч абяздоленых бежанцаў, бытавая неўладкаванасць, роспач многіх у ідэалы гуманізму, дабра, свабоды і справядлівасці. Адначасова, як не дзіўна, прарывы ў развіцці навукі, тэхнікі і тэхналогій. Абвостранае пачуццё разумення сэнса і каштоўнасці жыцця на Зямлі. Жаданне вырашыць шматлікія наспелыя пытанні жыццядзейнасці не толькі асобы, але і ўсяго грамадства. У такіх абставінах розум працуе больш актыўна, рацыянальна, імкнучыся абараніць сябе і сваіх родных, блізкіх.

Менавіта вайна істотным чынам падштурхнула найбольш актыўных пасіянарыяў розных народаў, у тым ліку і беларускага, шукаць свайго выратавання. Не дзіўна, што ў гэты перыяд актывізаваліся нацыянальныя рухі, асабліва ў ваюючых дзяржавах. Не выключэннем была і Расійская імперыя.

Беларускі нацыянальны рух у гэты час меў свае адметнасці. З-за таго, што тэрыторыя Беларусі была падзелена вайной на дзве часткі, то натуральна паўсталі складанасці развіцця адзінага нацыянальнага руху, ён аказаўся расколатым на дзве часткі з цэнтрамі ў Менску і Вільні. На ўсходняй частцы на тэрыторыі Беларусі знаходзілася групоўка расійскіх войскаў у 1,5 млн. узброенных салдат і афіцэраў. Тэрыторыя была абвешчана на ваенным становішчы з усімі выцякаючымі з гэтага абставінамі. Зразумела, што сіла нацыянальнага руху ў такіх абставінах была аслаблена.

Вядома, што цэнтрамі палітычнага жыцця заўсёды з’яўляюцца жыхары гарадоў, найперш буйнейшых. Аднак на пачатку ХХ ст. у беларускіх гарадах больш паловы насельніцтва складалі яўрэі, , затым рускія і палякі, і толькі на чацвёртым месцы знаходзіліся беларусы. У Петраградзе пражывала больш беларусаў, чым беларусаў ва ўсіх беларускіх гарадах разам узятых. Салдаты і афіцэры Заходняга фронту практычна не чулі ў іх беларускага слова і таму многія лічылі, што гэта тэрыторыя, на якой пражываюць рускія.

Усякі нацыянальны рух, беларускі не выключэнне, будзе магутным, уплывовым, калі будзе падтрымлівацца матэрыяльна-фінансавымі сродкамі. А іх можна было атрымаць толькі ад сваёй буржуазіі. Аднак у Беларусі фінансава-матэрыяльныя сродкі знаходзіліся найперш у яўрэяў, затым у палякаў і рускіх. Нацыянальная ж беларуская буржуазія была малалікай і не вельмі багатай. Істотных сродкаў укласці ў развіццё нацыянальнага руху яна не мела.

Для паспяховага развіцця нацыянальна-дэмакратычнага руху патрэбны ідэі, стратэгія і тактыка развіцця з улікам абставін, якія могуць мяняцца. Але з-за закрыцця Віленскага ўніверсітэта, Полацкага езуіцкага калегіума, Горыцкага інстытута беларуская моладзь адпраўлялася вучыцца больш за ўсё ў Петраград, Маскву, менш – у Кіеў, Адэсу, Харкаў. А там яна ўспрымала тыя ідэі, якія ёй выкладалі. Адсюль – вузкі слой нацыянальнай інтэлігенцыі.

Адмоўны ўплыў на развіццё нацыянальна-дэмакратычнага руху аказвала слабая этнічная самасвядомасць беларусаў. Яна была выклікана шэрагам фактараў. Сярод іх вылучаецца знаходжанне нашага краю на мяжы паміж Захадам і Усходам, пра што ў свой час адным з першых адзначыў І. Абдзіраловіч. Барацьба польскага і рускага ўплываў на права лічыць наша насельніцтва і нашу тэрыторыю сваёй [1, с. 228 – 229]. Не выпадкова многія беларусы ў час Усерасійскага земскага перапісу 1898 г. называлі сябе “тутэйшымі”.

Не меншае значэнне мела і тое, што сярод многіх выдатнейшых дзеячоў беларускага нацыянальна-дэмакратычнага руху не аказалася харызматычнай асмобы, якая змагла б аб’яднаць розныя нацыянальныя плыні ў адзіны магутны рух.

На развіццё нашага нацыянальнага руху істотны ўплыў аказвалі адносіны як Расіі, так і Германіі да беларускіх этнічных земляў. Вядома, што Стаўка Вярхоўнага галоўнакамандуючага спачатку знаходзілася ў Баранавічах, а ў жніўні 1915 г. вымушана была пераехаць у Магілёў. Беларускія гарады, мястэчкі і вёскі прыкметна папоўніліся рускімі войскамі і іх тылавымі службамі. У прыфрантавой паласе сабралася больш за 1 мільён бежанцаў з Польшчы і заходніх раёнаў Беларусі [2, с. 577], што стварала і без таго сур'ёзныя праблемы тылу з харчаваннем, жыллём, санітарыяй, правапарадкам.

Адносіны царскай Расіі да этнічнай тэрыторыі беларусаў і ў час вайны не змяніліся, хоць Польшча абяцала прадаставіць аўтаномію. У адрозненне ад немцаў не прызнала нават афіцыйнай беларускую мову, не дазваляла ствараць нацыянальных арганізацый. Царскі ўрад па-ранейшаму трымаўся пазіцыі адзінай і недзялімай імперыі.

У той жа час для патрэб фронту прымусова шырока прыцягвалася ўсё насельніцтва. Так, летам 1916 г. у Менскай губерні на прымусовых ваенных работах было задзейнічана 219 300 мужчын і жанчын, у Віцебскай губерні – 121 200 пешых рабочых і 44 000 фурманак [3, с 444].

Асабліва цяжкім было становішча сялянства, на плечы якога вялізным грузам ляглі бясконцыя рэквізіцыі для патрэб дзвюхмільённай арміі: коней, буйной рагатай жывёлы, фуражу, зерня, мукі, іншых прадуктаў харчавання. У бежанцаў, калі яны пакідалі сваю сядзібу, забіралі ўсю хатнюю жывёлу і часам коней.

Вайна прынесла на землю беларусаў бяду, галечу, шматлікія ахвяры. Толькі з восені 1914 г. па вясну 1915 г. Беларусь згубіла толькі палоннымі і прапаўшымі без звестак амаль 318 тыс. чалавек. Вялікая колькасць прамысловых прадпрыемстваў была разбурана, звыш 140 тыс. будынкаў, у тым ліку помнікаў гісторыі і культуры, пераўтварыліся ў руіны і попел. Пасяўныя плошчы ў 1914 г. скараціліся на 72,3%, на 1/3 зменшыўся збор збожжа [2, с. 577-578].

Немцы захапілі прыкладна 25% тэрыторыі Беларусі з насельніцтвам звыш 2 мільёнаў чалавек. Стаўленне нямецкай палітычнай эліты да занятых усходніх зямель не было адназначным, існавала некалькі праектаў. Па першаму немцы меркавалі занятыя землі далучыць непасрэдна да Германіі. Па другому прапанавалася з расійскай і аўстрыйскай частак Польшчы стварыць самастойную польскую дзяржаву пад пратэктаратам Аўстрыі. Трэці праекг, падтрыманы Галоўным ваенным камандаваннем, прадугледжваў прыняцце канкрэтнага рашэння, зыходзячы ад хода ваенных падзеяў. Менавіта ён і быў прыняты канцлерам, кайзерам і прыдворным саветам.

Вышэйшае кіраўніцтва Германіі на першым этапе вырашыла анексіраваць акругі Ломжа, Сувалкі і Курляндыю, а з Кавеншчыны, Віленшчыны, Гарадзеншчыны і Беласточчыны паступова ўтварыць сатэлітную дзяржаву, звязаную з Германіяй манетарнай, мытнай, гаспадарчай і вайсковай сістэмай пры дамініруючым становішчы нямецка-балцкай эліты.

У адпаведнасці з апошнім праектам Германія і праводзіла сваю палітыку на ўсходзе. Загадам фельдмаршала Гіндэнбурга ад 7 чэрвеня 1916 г. была арганізавана нямецкая ваенная адміністрацыя. Уся тэрыторыя была падзелена на тры ваенна-адміністрацыйныя акругі: Курлянд, Літаўен і Беласток-Горадзень. Не зважаючы на беларускі этнічны склад Вільні з краем яны былі далучаны да акругі Літаўен. Заходняя мяжа акругі Беласток-Горадзень супадала з мяжой па Тыльзіцкаму дагавору. Сувалкі і Ломжа былі далучаны да Усходняй Прусіі. 5 лістапада 1916 г. Германія і Аўстра-Венгрыя аднавілі Польскае каралеўства ў раней існуючых межах як незалежную дзяржаву з манархічна-канстытуцыйным ладам [4, с. 8].

Галоўнай жа мэтай нямецкага камандавання было вывесці Расію з вайны, зберагчы яе як эканамічнага партнёра з яе вялізным унутраным рынкам, дабіцца ад яе пэўных уступак. З мэтай аслаблення царскай Расіі і ўмацавання свайго тылу нямецкае камандаванне дазволіла прадстаўнікам беларускага нацыянальна-дэмакратычнага руху ўтварыць у Вільні каардынацыйны орган беларускіх палітычных, грамадскіх і прафесійных арганізацый – Беларускі народны камітэт (БНК) на чале з А.І. Луцкевічам [5, с. 438] У яго склад уваходзілі прадстаўнікі партый сацыял-дэмакратычнага кірунку, прафсаюзаў, культурна-асветных арганізацый.

Немцы на акупаванай тэрыторыі прызналі беларускую мову афіцыйнай і дазволілі БНК утвараць нацыянальныя школы, культурна-асветніцкія ўстановы, развіваць выдавецкую справу. Ускосна падтрымлівалі адасабленне гэтай тэрыторыі ад Расіі. У той жа час пайшлі на стварэнне цывільных мясцовых органаў.

Аднак такі падыход не мяшаў вывезці тысячы мірных грамадзян з Беларусі на працу ў Германію, бясконца праводзіць рэквізіцыі і прымусовыя работы на патрэбы фронту, масава вывозіць лес, уводзіць розныя падаткі, застаўляць насельніцтва здаваць фураж, харчаванне, адзенне, абутак і іншыя рэчы.

Першапачаткова кіраўнікі БНК спадзяваліся, што Расія прадаставіць Беларусі аўтаномію. Аднак у адносінах да Беларусі і Літвы палітыка царскай Расіі засталася нязменнай.

Ведаючы пазіцыю Расіі і намеры Германіі, кіраўнікі беларускага нацыянальнага руху імкнуліся аднавіць ідэю адраджэння Вялікага Княства Літоўскага ў выглядзе Канфедэрацыі Беларусі і Літвы. 15 снежня 1915 г. у Вільно на чатырох мовах (беларускай, літоўскай, польскай, яўрэйскай) быў надрукаваны "Універсал" аб утварэнні ВКЛ з роўнапраўных частак – Літвы і Беларусі. У лютым 1916 г. у адозве Рады канфедэрацыі да грамадзян была выкладзена дзяржаўна-палітычная платформа. У ёй гаварылася, што, па-першае, літоўскія і беларускія землі павінны пры новай адбудове ўтварыць дзяржаўную цэласнасць з адным соймам у Вільні.

Па-другое, у склад Беларуска-літоўскай дзяржавы павінны ўвайсці ўсе тыя акругі, якія цяпер заняты нямецкімі войскамі: Ковенская, Віленская, Горадзенская і Сувалская, літоўскія часткі Курляндыі, а таксама часткі Мінскай губерні з забеспячэннем поўных правоў усім нацыям на гэтых землях.

Па-трэцяе, неабходна сабраць Устаноўчы Сойм у Вільно з мэтаю распрацоўкі Канстытуцыі новай дзяржавы на аснове ўсеагульных, роўных, простых і тайных выбараў [5, с. 9].

Аднак гэта ідэя не была рэалізавана з-за пазіцыі літоўцаў, палякаў, немцаў. Літоўцы баяліся, што ў супольнай дзяржаве, як малы народ, яны будуць залежаць ад беларускай дамінацыі. Думка аб супольнай дзяржаве пры роўных этнічных сілах была для іх прыцягальнай да таго часу, пакуль ва Усходняй Беларусі беларускі нацыянальны рух быў забаронены. Палякі хацелі аднавіць Рэч Паспалітую ў межах 1772 г. і таму разглядалі Беларусь па-ранейшаму, як "крэсы ўсходні". Немцы прытрымліваліся стратэгічнай задачы: аслабіць царскую Расію, вывясці яе з вайны. Беларускія землі разглядалі як сродак дасягнення мэты. Імі можна будзе гандляваць.

У гэтых умовах кіраўнікі нацыянальнага руху бачылі выхад у тым, каб заявіць на міжнародных канферэнцыях пра беларусаў як самабытным самастойным народзе, які імкнецца да дзяржаўнага самавызначэння, прыцягнуць увагу лідэраў заходнееўрапейскіх краін і ЗША да праблемаў нерускіх народаў у царскай імперыі. У маі 1916 г. прадстаўнікі Беларусі В. Ластоўскі і Я. Салавей прынялі ўдзел у канферэнцыі паняволеных народаў Расіі ў Стакгольме. Разам з прадстаўнікамі ад фінаў, літоўцаў, палякаў, украінцаў, грузін і прадстаўнікоў іншых народаў яны прынялі заяву аб стварэнні "Лігі народаў Расіі" і накіравалі тэлеграму прэзіденту ЗША В. Вільсану з просьбай пра дапамогу і абарону ад рускай асіміляцыі [6].

27-29 жніўня 1916 г. прадстаўнікі ад беларускіх арганізацый В.Ю. Ластоўскі і І.І. Луцкевіч прынялі ўдзел у ІІІ Кангрэсе нацый у Лазане (Швейцарыя). Яны прадставілі кангрэсу канцэпцыю стварэння пасля Першай сусветнай вайны эканамічнага і палітычнага блоку з незалежных Беларусі, Літвы, Латвіі і Украіны, так званых Злучаных Штатаў ад Балтыйскага да Чорнага мораў [5, с. 438]. Прысутнічала 400 дэлегатаў ад 23 нацый. Кангрэс прыняў Дэкларацыю правоў нацый. Яна прадугледжвала абарону правоў асобы як часткі нацыі, абарону калектыўных правоў нацыі, права на культурна-нацыянальную аўтаномію [4, c. 9].

На айчыннай тэрыторыі, якая знаходзілася пад юрысдыкцыяй Расіі, становішча нацыянальна-дэмакратычнага руху было не менш складаным. Многія яго актыўныя дзеячы (Я. Купала, Я. Колас, В. Іваноўскі, Я. Станкевіч, М. Гарэцкі і інш.) з-за мабілізацыі, эвакуацыі або бежанства апынуліся ў розных рэгіёнах імперыі. Тысячы нацыянальна свядомых беларусаў былі мабілізаваны ў царскую армію, а яшчэ большая колькасць беларусаў стала бежанцамі і вымушана была аставіць радзіму.. З-за вайны, нястачы неабходных фінансава-матэрыяльных сродкаў згарнулі сваю дзейнасць беларускія газеты і часопісы.

Тыя з дзеячоў нацыянальнага руху, хто застаўся на месцы, змаглі стварыць у Менску летам 1915 г. толькі адну беларускую нацыянальную арганізацыю – Менскі аддзел Беларускага таварыства дапамогі пацярпелым ад вайны. У яго ўваходзілі П. Аляксюк, А. Лявіцкі (Ядвігін Ш.), Л. Дубейкаўскі, ксёндз А. Астрамовіч (паэт А. Зязюля), У. Фальскі, С. Плаўнік (З. Бядуля), А. Смоліч, Ф. Шантыр, М. Багдановіч і інш. Першапачаткова старшынёй стаў В. Чавусаў, а затым Р. Скірмунт. Аднак адносін да беларускай этнічнай тэрыторыі гэта арганізацыя афіцыйна не выказвала.

У пачатку 1916 г. аналагічнае беларускае таварыства было ўтворана ў Петраградзе на чале з Л. Сеўрукам. Актыўнымі яго членамі былі Б. Эпімах-Шыпіла, Б. Тарашкевіч, А. Ярэміч і інш. Ад яго ў канцы 1916 г. зыходзіла ініцыятыва аб’яднання усіх беларускіх суполак Расіі ў адзіную нацыянальную арганізацыю на нелегальным з’ездзе [7, с. 461 – 463]. Гэтаму памяшала Лютаўская рэвалюцыя 1917 г.

Такім чынам, да лютага 1917 г. лідэры беларускага нацыянальнага руху імкнуліся атрымаць дзяржаўнасць як пры падтрымцы царскага ўраду Расіі, так і з боку кайзераўскай Германіі. Але паразумення з іх боку не знайшлі, бо гэтыя дзяржавы зыходзілі найперш са сваіх геапалітычных інтарэсаў. Літоўцы ад сумеснага змагання за самавызначэнне адмовіліся і вырашылі пры падтрымцы Германіі самастойна дабіцца пастаўленай мэты. Беларускі нацыянальна-дэмакратычны рух апынуўся сам на сам і вымушаны быў шукаць толькі ўласную апору. А яна на той час была мізернай: актыўная мужская сіла знаходзілася на франтах за межамі роднага краю, а ў гарадах і мястэчках пераважалі прадстаўнікі не тытульнай нацыі і тым больш былі запоўнены вайскоўцамі з іншых рэгіёнаў Расіі. Такое становішча і прадвызначыла ў многім будучае развіццё нацыянальна-дэмакратычнага руху ў 1917 – 1919 гг.
Літаратура.


  1. Беларусь: Энцыклапедычны даведнік. – Мінск: БелЭн, 1995. – 800 с.

  2. Волаціч, М. Лінія Кэрзона на фоне падзеяў і тэрытарыяльных зьменаў у Усходняй Эўропе / М. Волаціч // Спадчына. – 1993. – № 5. – С. 4 – 21.

  3. Нарысы гісторыі Беларусі. У 2-х ч. Ч. 1. Мінск: Беларусь, 1994. – 527 с.

  4. Рудовіч, С. Беларусь у гады Першай сусветнай вайны / С. Рудовіч // Гісторыя Беларусі: У 6 т. Т. 4. Беларусь у складзе Расійскай імперыі (канец XVIII – пачатак XX ст. / М. Біч, В. Яноўская, С. Рудовіч [і інш.]; Рэдкал.: М. Касцюк (гал. рэд.) [і інш.]. – Мінск: Экаперспектыва, 2005. – 519 с.

  5. Саракавік, І.А. Гісторыя Беларусі ў кантэксце сусветнай гісторыі / І.А. Саракавік. – Мінск: Современная школа, 2009. – 456 с.

  6. Ціхаміраў, А. Стаць гаспадарамі на сваёй зямлі: Першы выхад Беларусі на міжнародную арэну / А. Ціхаміраў // Літаратура і мастацтва. – 1991. – 8 лістапада.

  7. Энцыклапедыя гісторыі Беларусі: У 6 т. Т. 1. А – Белица. – Мінск: БелЭн, 1993.

– 494 с.

Н.И. Мушинский

кандидат философских наук, доцент,

доцент ГУО «Белорусский национальный технический университет»
РОЛЬ I МИРОВОЙ ВОЙНЫ КАК ФАКТОРА БОГОСЛОВСКО-ФИЛОСОФСКОГО ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ
Наступает знаменательная и трагическая дата в истории нашей страны и всего человечества – прошло 100 лет с начала I мировой войны. По истечении столь длительного периода настало время объективно и беспристрастно оценить уроки истории, попытаться охарактеризовать роль этого великого события как фактора богословско-философского переосмысления морально-этической проблемы справедливости. Тенденции социокультурного развития, для которых I мировая война послужила своеобразным катализатором, оказали влияние на разные стороны общественной жизни на всём протяжении 20 в., сохраняют свою актуальность в начале третьего тысячелетия.

Столетний юбилей ставит исследователя в двойственное положение при вынесении оценочных суждений. Ушло поколение непосредственных участников войны, очевидцев происходивших событий. Они уже не способны ответить на конкретные возникающие вопросы; в научной литературе в силу удалённости исторической перспективы стали привычными такие наименования, как «неизвестная война», «давно забытая война». В нашей стране на протяжении 70-летнего периода партийными идеологами использовался термин «империалистическая война», сознательно принижавший роль военного противостояния начала века сравнительно с последовавшими «более грандиозными» событиями – Гражданской войной и Великой Отечественной войной советского народа (не умаляя роли последних, следует признать, что они органически связаны с противоречиями I мировой войны, служат её логическим продолжением); военные заслуги было не принято афишировать, служба в «царской армии» (особенно на офицерских должностях) могла послужить основанием для репрессивных санкций. Таким образом, существует определённый фактологический вакуум, недостаток живого общения (хотя война довольно широко отражена в мемуарной и художественной литературе, в зарубежных источниках; оказал положительное влияние и технический прогресс – сохранилось достаточно большое количество кино- и фотодокументов).

С другой стороны, исчезла острота идеологической полемики, забылись пропагандистские клише (агитация и пропаганда – необходимая составляющая всякого вооружённого конфликта), прошло более 20-ти лет после распада СССР с его официозной «точкой зрения». Появилась возможность взвешенного и отстранённого рассмотрения исторической роли первых попыток глобального военного противостояния в становлении современной государственной системы, извлечения из них духовно-нравственных уроков, оценки их с точки зрения общечеловеческих гуманистических критериев справедливости, в том числе,- с привлечением христианского религиозно-философского метода.

Принцип объективности оценочных суждений применительно к событиям I мировой войны очень важен в современных условиях; его неоднократно подчёркивают ведущие представители научного сообщества. «Настоящими задачами историка являются выявление опыта, постановка на основании этого опыта диагноза и предостережение будущих поколений… Поэтому… необходимо оценивать войну в перспективе и отделять главные ее нити от… личных переживаний участников войны» [1, с. 7]. Как известно, подобная объективность особенно важна для самых разных отраслей гуманитарного знания (в отличие от естественнонаучных дисциплин), хотя и труднодостижима, поскольку здесь часто вмешиваются политические предпочтения новейшего периода, история часто предстаёт как «политика, обращённая в прошлое». Чтобы избежать предвзятости и тенденциозности, беспричинного воскрешения элементов конфронтации, давно пережитых прошлыми поколениями и уже забытых ненешними, целесообразно использовать то стремление к добру, милосердию и справедливости, которое заложено в христианской вере, вновь становится актуально в новых условиях.



Обращаясь к наследию I мировой войны, следует признать, что она во многом знаменовала несостоятельность однобокого западноевропейского рационализма («логоцентризма»), сложившегося в условиях научно-технического переворота Нового времени. Мыслители эпохи Просвещения и представители немецкой классической философии установили культ «Чистого разума» как критерия справедливости, и предрекали на этой основе грядущее исчезновение всяких войн, вооружённых конфликтов как средства насильственного разрешения политических противоречий. Считалось, что поскольку в древности людям не хватало научных знаний об окружающей природе, - они часто руководствовались чувствами, эмоциями вместо критического разума. Феодальные правители переносили в политику своё личное негативное отношение между собой, развязывали бессмысленные войны, от которых страдало население. Их подданные, не имея систематизированного образования, тоже часто поддавались религиозному фанатизму, взаимной вражде, различным суевериям (как сказал Вольтер, «сон разума рождает чудовищ»), о какой-либо справедливости в подобных условиях говорить не приходится. Однако с наступлением научно-технического переворота современности, по мере распространения теоретических знаний в верхах общества (идея «просвещённого правителя») и всеобщего образования среди широких масс, человек учится ставить свои негативные переживания под контроль разума. Творческий интеллект и здравый смысл подсказывают ему, что нет таких отвлечённых ценностей, ради которых следовало бы убивать других людей, это негуманно и несправедливо. Кроме того, всякая война есть бессмысленное растранжиривание экономических ресурсов; если научиться их более рационально расходовать, то противоречия между странами и народами можно было бы разрешить и без военного вмешательства. Таким образом, в рациональном и просвещенном обществе будущего войны с неизбежностью должны исчезнуть, английские и французские материалисты выдвигали идею «вечного мира между государствами»; их поддерживал И.Кант, трактовавший справедливость в духе своего «категорического императива», рационально понятого «всеобщего нравственного закона». Подобные умонастроения были общепринятыми и в начале 20 в.; например, в это время вышла книга Нормана Анжелла «Великая иллюзия», сразу переведенная на одинадцать языков, пропагандировавшаяся в университетах Манчестера и Глазго, среди политических деятелей ряда европейских стран и широкой публики. Автор доказывал, что, при существующей взаимозависимости наций, в случае военного конфликта победитель будет страдать в одинаковой степени с побеждённым, поэтому война никому не выгодна, по справедливости никто не посмеет её развязать вопреки здравому смыслу и экономической статистике [2, с. 48]. Однако жизнь самым суровым образом опровергла эти благостные рассуждения. Критический интеллект, выдвинутый как критерий справедливости в отрыве от религиозного чувства и высокой духовности, доказал свою несостоятельность. «Целое поколение… Европы прожило в мире до наступления 1914 года. Европейцы добились выдающихся успехов в науке… Прогресс представлялся правильным и неизбежным. Потрясающие новые технологии должны были принести новые блага человечеству. Первая мировая война принесла крушение этому миру… Оказалось, что наука и техника легко могут быть использованы во зло, для военных нужд» [3, с. 474]. Парадокс техногенеза оказался заключён в самой сущности одностороннего рационалистического дискурса власти: научные знания нужны для развития техники, техника – для покорения окружающей природы, неограниченного использования её ресурсов для блага человека. Однако подобное потребительское отношение к окружающему миру - в обществе свободной конкуренции и рыночных отношений неизбежно переносится на самого человека (мотив «Другого»), который объявляется «отсталым», «недоразвитым», а его притязания на равноправное природопользование – «несправедливыми». По мере развития средств коммуникации (транспорта и связи, ещё одна сторона научно-технического прогресса), когда промышленно развитые европейские государства непосредственно вступили во взаимодействие с другими народами, очень быстро сложилась колониальная система, а потом началась борьба за рынки сбыта и сферы влияния, за более «справедливый» передел мира.

Таким образом, нравственный рационализм, который согласно своей внутренней логике должен был исключить войны как фактор социальной жизни, парадоксальным образом вовлёк мир в новые, гораздо более масштабные конфликты, которые продолжались на всём протяжении 20 века, а с появлением оружия массового поражения и экологической проблемы вообще поставили человечество на грань самоуничтожения. Будучи нравственно неготовы к равноправному взаимовыгодному сотрудничеству, люди «хотели» войны, подсознательно связывали с ней «справедливое» решение всех социальных проблем; считали, что она будет быстрой и победоносной (ведь будущие враги – это «недочеловеки», не способные оказать серьёзное сопротивление); радостно её приветствовали, при этом руководствовались уже не разумом, а чувственной эйфорией: «Характерной чертой 1914 года… была общая склонность… не готовиться к худшей альтернативе, а действовать» [2, с. 64]. Реальность показала всю несостоятельность оптимистических ожиданий: военный конфликт растянулся на долгие годы, приобрёл глобальные характеристики, привёл к массовым жертвам и экономическому истощению, но не решил «по справведливости» ни одну из возникших проблем.



Само понятие справедливости в контексте рационалистического мировосприятия претерпело разительные метаморфозы: каждая из враждующих сторон стала интерпретировать его в свою пользу. В результате возникло несколько апеллирующих к «социальной науке» трактовок справедливости, диаметрально противоположных по своему содержанию, а в качестве критерия их истинности декларировалось «право сильного». Типичным примером подобного теоретизирования мог бы стать германский генерал фон Бернарди, кавалерийский офицер, первым проехавший через Триумфальную арку, когда немцы вступили в 1870 г. в Париж. В 1910 г. он опубликовал весьма популярную книгу «Германия и следующая война» (вполне репрезентативны названия её основных глав: «Право вести войну», «Долг вести войну», «Мировая держава или падение»), в которой утверждал, что война есть биологическая необходимость как выражение эволюционного принципа борьбы за существование (в духе научно-рационалистической концепции дарвинизма). Германия, по мысли автора, в социально-политических аспектах стоит во главе всего культурного прогресса, но не может достичь своих великих моральных целей, поскольку зажата «в узких, неестественных границах». Поэтому она «вправе требовать» справедливости, стремиться к увеличению мощи и вести захватническую войну [2, с. 49 - 50]. Аналогичные лозунги в ещё более акцентированном виде впоследствии предложила идеология нацизма, в своей книге «Моя борьба» их сформулировал А.Гитлер. Очевидно, что шовинистическая фразеология уже широко использовалась накануне I мировой войны. Она не возникла на голом месте: «Принятие рокового решения было обусловлено многими столетиями немецкой философии… Она говорила устами Шлиффена («план Шлиффена» определял стратегические задачи начала войны.- Н.М.), но ее создали Фихте, веривший, что германский народ избран Провидением, дабы занять высшее место в истории Вселенной; Гегель, считавший, что немцы ведут остальной мир к славным вершинам принудительной культуры; Ницше, утверждавший, что сверхчеловек стоит выше обычного контроля; Трейчке, по которому усиление мощи является высшим моральным долгом государства» [2, с. 62]. Аналогичные проекты установления «подлинной справедливости» выдвигались и другими странами: Франция связывала их с возвратом промышленных районов Эльзаса и Лотарингии, отторгнутых Германией в 1970 г.; Россия – с возвратом черноморских проливов и Константинополя как исторического центра православия (Турция имела прямо противоположные мнения); Англия стремилась сохранить колонии и усилить своё экономическое влияние на континенте. «В итоге в войне участвовали 38 государств, в которых проживало 70 % населения земного шара» [3, с. 11]. Разумеется, подобное разнообразие противоречивых трактовок справедливости вряд ли можно назвать объективным; уже то, что страны предпочли добиваться своих целей военными средствами, использовав первый попавшийся повод (убийство террористами австрийского эрцгерцога в Сараево), отвергнув вполне реальную возможность дальнейших взаимных уступок и компромиссов, есть вполне однозначное нарушение принципов справедливости в её рационалистическом истолковании.

Сам способ ведения военных действий продемонстрировал дальнейший кризис рационалистического мировосприятия. Хотя инженерный разум и технический прогресс предлагали всё новые более совершенные средства достижения военного успеха (скорострельные вооружения, танки, самолёты и т.п.), на практике они использовались самым примитивным чисто механистическим способом, что выразилось в неизбежном скатывании к тактике позиционной войны. Осмысливая этот печальный опыт, один из участников войны делает выводы на основе следующего определения: «Тактика, то есть способ действия войск при разрешении боевых задач… является прямой производной от состояния технического прогресса и промышленности в стране, с другой же стороны, от политического состояния страны… Если стать на эту точку зрения, то… за четыре года мировой войны тактика пошла вперед больше, чем за 45 лет… Это быстрое развитие тактики объясняется, прежде всего, гигантским развитием технических средств» [4, с. 180]. В приведённом отрывке 45 лет отсчитываются от победоносной войны Германии с Францией (1870), и включают в себя войны: России с Турцией, Англо-бурскую, Русско-японскую, конфликты на Балканах и в колониях развитых стран. Тактическое наследие этого периода подразумевало постоянное победоносное движение, стремительные прорывы вражеской обороны и обходные манёвры, окружение и взятие в плен крупных масс противника (немцы окружили и заставили капитулировать французов под Седаном, русские – турок под Плевной, японцы – русских под Порт-Артуром и т.п.). Всё это казалось разумным и целесообразным: воевать «малой кровью» на чужой территории, производить блестящие, тактически грамотные атаки по слабым местам обороны противника, развивать успех последующим наступлением с выходом на оперативный простор. Подобный способ дествий предусматривал «план Шлиффена» и другие аналогичные разработки.

Однако на практике рационалистический метод изжил сам себя: изобретение пулемёта, в сочетании с производством колючей проволоки в промышленных масштабах, предопределило преимушество обороны над наступлением. Появилась возможность посредством проволочных заграждений задержать атакующие цепи на дальности прямого выстрела, и подвергнуть их массированному воздействию пулемётного огня. Попытки подавить пулемёты последством артиллерии оказались малоэффективны: при стрельбе прямой наводкой орудийная прислуга сама попадала под действие ручного нарезного оружия (винтовок и пулемётов); стрельба с закрытых позиций оставалась неточной, не смотря на усложнённые таблицы поправок и наличие корректировщиков огня (вплоть до использования первых аэропланов и привязных аэростатов); кроме того, от неё оказалось возможно укрыться до момента начала атаки, используя развитую систему блиндажей, траншей и ходов сообщения. Задержав наступавших, оставалось время для того, чтобы в неограниченных количествах подтягивать резервы в любой пункт обороны на угрожающих направлениях.

В таких условиях какие бы то ни было попытки наступательной тактики вели к неоправданным невосполнимым жертвам и были обречены на провал. Русская армия Самсонова, после первоначального стремительного продвижения, увязла в Восточной Пруссии, была окружена, лишена коммуникаций и бесславно погибла (сам командующий застрелился, не желая сдаваться в плен). Одновременно первая битва на Марне перечеркнула «план Шлиффена», линия фронта стабилизировалась и перешла в «окопную» фазу на долгие годы: «Пришла зима и вместе с ней страшный период позиционной войны. Западный фронт, как гангренозная рана, растянулся на огромной территории… своими залитыми грязью траншеями, миллионами убитых, войной на истощение – безумием, длившимся четыре года» [2, с. 479]. Наступила тактическая стагнация, войска топтались на месте, обживались в окопах и траншеях. На Востоке линия фронта непосредственно прошла по территории Беларуси (под Сморгонью, в Могилёве находилась ставка российского командования); остатки фортификационных сооружений сохранились до настоящего времени (особенно германских, на железобетонной основе).

Время от времени одна из сторон пыталась разрешить патовую ситуацию, используя для прорыва вражеской обороны новые системы вооружений – танки, отравляющие газы (Сомма, Верден, Ипр, Камбре и т.п.). Впрочем, это происходило без особого успеха; сложившееся положение очевидно противоречило какому бы то ни было разумному мировосприятию и рационалистической трактовке справедливости: «Наступления, похожие на бойню, когда сотни и тысячи людей гибли, чтобы захватить десяток метров чужой территории, сменив одну траншею с болотной грязью на другую, оскорбляли здравый смысл и достоинство человека» [2, с. 480]. Особенно тяжело безнадёжное прозябание на линии фронта, без какой-либо надежды на успех в ближайшем будущем, переживала рассийская армия, преимущественно крестьянская, связанная в своём сознании с сезонными циклами сельскохозяйственных работ. В конечном итоге она разошлась «по домам» делить помещичью землю, поставив правительство перед свершившимся фактом, поскольку «равновесие между победой и поражением зависит от психических и моральных впечатлений и только косвенно – от физических поражений» [1, с. 476]. Царь отказался от власти и был впоследствии расстрелян со своей семьёй; Временное правительство безуспешно пыталось увлечь фронтовиков псевдодемократической фразеологией (знаменитый Приказ № 1 об отмене чинов и выборности командования после Февральской революции повлёк избиение солдатской массой офицерского состава, провалилось летнее наступление 1917 г.); Добровольческая армия стремилась на новой основе восстановить линию фронта в заволжских степях и области Дона, однако увязла в междоусобной гражданской войне; большевики заключили Брестский мир («похабный», по выражению Ленина), пожертвовав обширные территории (в том числе в Беларуси) и добровольно отказавшись от союзнических выгод в случае совместной победы над Германией. Причина подобной катастрофы, без сомнения, заключалась в отсутствии универсальных, общезначимых критериев справедливости: «Люди не в состоянии вести такую колоссальную и мучительную войну без веры в ее окончание, без надежды на лучшее будущее» [2, с. 479]. Ситуация, когда одни вопреки справедливости были вынуждены «гнить в окопах», а другие бесконтрольно обогащались на военных поставках, разрешилась сама собой, и никто от этого не выиграл.

Впрочем, и для Германии дело окончилось революцией и отказом кайзера от власти. Не смотря на все военные победы, страну ожидал экономический коллапс, чему в немалой степени способствовала позиция финансовых кругов, имевших международные связи и удручённых бессмысленной тратой материальных ресурсов: «Неминуемый исход войны был решен… в сознании германского командования… , и эхо покатилось в тыл, прозвучав по всей Германии… Командование могло взять себя в руки, военная обстановка могла улучшиться, но моральное впечатление, как и всегда на войне, восторжествовало» [1, с. 477]. Последней точкой стал выход из войны Болгарии, оголившей значительную часть линии фронта. Германия капитулировала, ожесточившиеся союзники поставили её в самое униженное положение статьями Версальского договора, однако никто не получил удовлетворения от чувства восстановленной справедливости. «Война наконец кончилась, последствия ее были многообразны и бесчисленны, но над всем преобладало одно: разочарование» [2, с. 480]. Для всех было ясно, что псевдорационалистический дискурс справедливости продолжает существовать, несёт в себе семена будущих новых витков взаимного противостояния: «В 1918 году орудия смолкли, но политическая конфронтация и… вражда между народами не исчезли, что привело к еще более разрушительной Второй мировой войне. Обе войны – звенья одной цепи» [3, с. 475]. Многие страны Антанты остались неудовлетворёнными в своих притязаниях, почувствовали себя несправедливо обойдёнными (Италия, Япония), привели к власти фашистские и милитаристические режимы и во Второй мировой войне перешли на другую сторону. Германия, пережив экономический упадок Веймарской республики, привела к власти Гитлера, обвинившего Версальские ограничения в их полной несправедливости и начавшего проводить реваншистскую политику. По его распоряжению все стратегические ресурсы были поставлены под контроль авторитарного государства, начала восстанавливаться военная мощь, присоединяться утраченные территории; германские генералы разработали прогрессивную тактику «блицкрига» (глубоких танковых прорывов при поддержке тактической авиации, окружения противника, прерывания его коммуникаций), остался только один шаг, чтобы испытать её в действии. Советский союз тоже активно готовился к новой войне, провёл индустриализацию и коллективизацию, укреплял армию и флот, широко пропагандировал своё понимание справедливости на основе коммунистической идеологии.

Возвращаясь к итогам I мировой войны, возникает важный вопрос справедливой оценки факторов, повлекших победу Антанты, поскольку здесь существует возможность неоднозначных трактовок. «Западный фронт, Балканский фронт, танк, блокада, пропаганда – все сыграло свою роль в деле достижения победы. Притязания каждого из этих факторов справедливы, но ни один из них полностью не прав… В этой борьбе народов… свое дело сделало оружие всякого рода – военное, экономическое и психологическое… Не надо также забывать, как часто Россия жертвовала собой, спасая своих союзников и подготавливая тем самым путь к их конечной победе» [1, с. 477-478]. Именно в силу последнего, устранение России из числа стран-победительниц, не смотря на её ранний выход из войны и заключение сепаратного Брестского мира, представляется не вполне справедливым.

I мировая война имела и другие последствия; среди них применительно к Беларуси особое место занимает оживление национального строительства на оккупированных территориях. Известный исследователь М.В.Довнар-Запольский вскоре после войны констатировал: «Белорусское движение сразу оживилось, когда в 1915 г. Белоруссия оказалась разделенной на 2 части немецкими окопами» [5, с. 535]. Его поддерживал ксёндз Адам Станкевич, активный представитель белорусского национального возрождения, проживавший на территории Западной Беларуси, защищавший коренное население от политики полонизации в качестве депутата сейма: «Сусьветная вайна, якая нахлынула ў 1915 г. на наш край, падзяліла яго на дзьве часьці: адну часьць, заходнюю, занялі немцы, а другая, усходняя, па-даўнейшаму асталася пад Расеяй» [6, с. 487]. Военные события, по его мнению, стимулировали рост национального самосознания, способствовали созданию белорусских общественных организации, поставивших впоследствии вопрос о справедливости национального самоопределения и создания белорусами собственной государственности. «Вось жа падчас нямецкай акупацыі беларусы і тут не драмалі… У гэтым часе… у беларусаў ужо, рэч вядомая, існавалі паасобныя ідэалягічна розныя групы, якія даліся б падзяліцца на дзьве: на сацыялістаў-матэрыялістаў і на хрысьціян-ідэалістаў… Вайна ж і яе насьледкі гэтыя розныя беларускія групы на грунце народнай працы аб’яднала і злучыла. Калі ж жыццё паставіла перад нашым народам гэткія задачы, як помач бязьвінным ахвярам вайны, як устройства школ беларускіх, наладжаньне беларускай культурнай работы» [6, с. 489 - 490]. После распада Российской империи это привело к созданию БНР как самостоятельного государства, после чего вопрос о сохранении белорусской этнокультурной общности при наличии своей государственности (хотя бы чисто декларативной, как БССР в составе СССР) подразумевался как бы сам собой. После распада Советского союза это послужило основой современного национального и государственного суверенитета Республики Беларусь, который по справедливости уходит своими корнями в эпоху I мировой войны.

Подводя итоги, можно сказать, что I мировая война, наглядно показавшая неэффективность одностороннего рационализма в понимании критериев справедливости, позволяет сделать вывод о необходимости дополнить его духовным и гуманистическим религиозным содержанием. Проблема ощущалась ещё в 19 веке, военные события просто обнажили её со всей очевидностью. Ещё русский религиозный философ Владимир Соловьёв на основе православного вероисповедания чётко обозначил «требование справедливости: не делай другим, чего себе не желаешь» [7, с. 522]. Подобный подход, по его мысли, должен стать основой «разумной теократии» будущего, призванной наполнить научно-технический потенциал человечества духовным содержанием («возлюби ближнего»), на основе принципов «всеединства» и «соборности» разрешить противоречия между странами и народами, чтобы новых войн уже не наступало. При этом Соловьёв акцентирует связующее религиозное начало, которое стоит выше исторических различий между отдельными конфессиями с их культовой атрибутикой: «Принцип справедливости есть междуцерковный … потому, что он заключается внутри различных христианских исповеданий и даже нехристианских религий – от него не могут отказаться ни православные, ни католики, ни протестанты, ни мусульмане… И чем выше какая-нибудь религия, тем необходимее присущ ей этот принцип» [7, с. 527]. В этом же русле высказывался и действовал известный религиозный писатель и философ Лев Толстой, создавший теорию «непротивления злу насилием». Он подчёркивал, что справедливость требует на зло отвечать злом, однако «насилие производит только подобие справедливости, но удаляет людей от возможности жить справедливо без насилия» [8, с. 177]. I мировая война наглядно показала всю актуальность этого принципа, выступила в качестве важного фактора богословско-философского переосмысления справедливости.

Литература.



  1. Ардашев, А.Н. Великая Окопная война. Позиционная бойня Первой мировой / А.Н. Ардашев. – М., 2009. – 480 с.

  2. Верховский, А.И. Развитие тактики в мировой войне // Великая забытая война. – М., 2009. – 592 с.

  3. Довнар-Запольский, М.В. История Белоруссии / М.В. Довнар-Запольский. – Мн., 2003. – 680 с.

  4. Лиддел Гарт, Б.Г. Правда о Первой мировой войне / Б.Г. Лиддел Гарт. – М., 2009. – 480 с.

  5. Соловьёв, В.С. Сочинения /В.С. Соловьев. – М., 1989. – Т.2. – 735 с.

  6. Станкевіч, А. З Богам да Беларусі. Збор твораў / А. Станкевіч. – Вільня, 2008. –1097 с.

  7. Такман, Б. Первый блицкриг. Август 1914.– М., 1999. – 640 с.

  8. Толстой, Л.Н. Путь жизни / Л.Н. Толстой. – М., 1993. – 431 с.

  9. Франк, С.Л. Духовные основы общества / С.Л. Франк. – М., 1992. – 511 с.



Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   33




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет