П.А. ВЯЗЕМСКИЙ И К.Д. КАВЕЛИН В НАЧАЛЕ 1840-х ГОДОВ

Переход к «Великим реформам» уже не выглядит спонтанной правительственной реакцией на кризис, революционную ситуацию и т.п., а оценивается в большей степени как результат деятельности целого слоя чиновников и общественных деятелей, принявших необходимость перемен и готовых их осуществить. Идейно-политической основой для формирования такого слоя людей в первой половине XIX в. являлись совершившийся переход от традиционного типа власти к рациональному, утверждение идеи о целях функционирования государственной власти, определяемых идеологией французского Просвещения, усложнение системы бюрократического управления и, соответственно, рост требований к уровню образования чиновников. В связи с этим очень актуальным становится изучение преемственности поколений в управленческой и интеллектуальной элите России XIX в. Оправданно внимание историков к тому влиянию, которое оказывали на молодых государственных и общественных деятелей 1850-х- начала 1860-х гг., ставших активными участниками преобразований, крупных сановников и идейных лидеров «первой волны» (николаевского царствования, сформировавшихся в эпоху Александра I). Ключевое значение при этом обретают такие фигуры, как М.М. Сперанский, П.Д. Киселев, Д.Н. Блудов, М.А. Корф… В истории становления либерального движения важно понимание либерально-просветительского компонента идеологии периода декабризма¹. Если таким образом обстоит дело с обобщающими исследованиями по истории правительственной политики и общественного движения, то в изучении отдельных частных сюжетов роль идейной и социально-психологической преемственности поколений еще не всегда достаточно ясна.

Так, в научных биографиях лидеров и идеологов либерального движения 1840-1870-х гг., очень часто недооценивается (либо вообще не замечается) тот источник формирования их убеждений, каковым являлись отношения со старшим поколением «либералистов» начала века. Один очень характерный в этом отношении пример – понимание этапов становления взглядов К.Д. Кавелина в 1840-е гг. Основное внимание исследователи уделяют идейной атмосфере Московского университета и литературно-политических салонов. Становление мировоззрения Кавелина, действительно, происходило в эпоху споров западников и славянофилов. Испытав в самом начале 1840-х гг. несколько поверхностное влияние славянофилов, в 1842 г. Кавелин уехал, по настоянию семьи, из Москвы в Петербург. Бюрократическая служба и карьерный рост не стали, вопреки ожиданиям матери, уделом человека, мечтавшего о судьбе ученого. Двухлетнее пребывание в Петербурге (1842-1844) сыграло, тем не менее, весьма важную роль в качестве вехи формирования общественного деятеля. В 1844 г. Кавелин вернулся в Москву убежденным западником, человеком с твердыми жизненными принципами, и потрясающе органично вписался сначала в научную и интеллектуальную жизнь, а затем (с 1848 г., снова в Петербурге) в кружок либеральных бюрократов, будущих деятелей «Великих реформ». Такая метаморфоза нуждается в объяснении. Почти все исследователи говорят об определяющем влиянии на Кавелина кружка Белинского, активным участником которого он и стал в 1842-1844². Такое мнение укрепляется силой доверия к словам самого Кавелина, который в своих воспоминаниях о В.Г. Белинском, написанных уже в 1870-е гг., писал: «Я оставил Петербург с таким же сожалением, с каким оставил Москву, чтобы переехать в Петербург. К кружку, к Белинскому я привязался всей душой. Связи с ним после этого никогда не прерывались»³. В 1842 г. Кавелин вошел в кружок Белинского, в круг постоянного общения он приобрел И.И. Панаева, И.С. Тургенева, Н.А. Некрасова, В.П. Боткина, приезжавших из Москвы А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Нельзя не признать того, что неустойчивые славянофильские убеждения молодого Кавелина быстро рушились под впечатлением ошеломляющего эффекта, производимого Белинским. Впрочем, последующее развитие взглядов Кавелина и особенности его общественной деятельности свидетельствуют о том, что кроме «дикой, бешеной, фантастической любви к свободе и независимости человеческой личности»¹ в духе Белинского, должны были быть и другие влияния, определявшие умеренность, стремление к идейным и политическим компромиссам, реалистичности мыслей, проектов и предложений… Таким истоком могло явиться общение с «либералистами» Александровской эпохи, в частности, с П.А. Вяземским.

Поиск поддержки и руководства со стороны старшего поколения интеллектуальной элиты, конечно же, был весьма важен для начинающего общественного деятеля. К.Д. Кавелин, отъезжавший в 1842 г. в Петербург, имел при себе ходатайства А.С. Хомякова (и, может быть, не только его), которые должны были открыть дорогу к такому общению, он посещал дом Карамзиных, заручился поддержкой попечителя Московского университета гр. П.А. Строганова и т.п. Авторитет и влияние П.А. Вяземского сыграли, видимо, немалую роль.

Основание для такого предположения дают два письма К.Д. Кавелина П.А. Вяземскому (1844-1846), хранящиеся в фонде Вяземского в РГАЛИ. Эти письма – возможно, лишь часть переписки. Первое письмо (март 1844 г.) было написано Кавелиным из Москвы тогда, когда он уже был оставлен при Московском университете адъюнктом по кафедре истории русского права, то есть начинал новый (московский, «университетский») этап своей биографии. Представляет интерес упоминание в письме просьбы, адресованной П.А. Вяземскому, о содействии карьерному продвижению, о высказанном ранее желании служить во II отделении С.Е.И.В.К. под началом Д.Н. Блудова. (От этой просьбы Кавелин, получивший возможность преподавательской деятельности в Московском университете, теперь отказывался.) Кавелин сообщал Вяземскому о событиях интеллектуальной жизни Москвы (например, о диспуте на защите Т.Н. Грановского), советовался относительно рассылки экземпляров своей диссертации. Но, что особенно важно, письмо Кавелина Вяземскому – ясное признание идейного воздействия «учителя» на «ученика». («Многое я забуду из петербургской жизни, многое постараюсь забыть как можно скорее, но отрадные минуты и часы, которые имел честь проводить с Вами – никогда. Вашим расположением я горжусь, хотя и не заслуженно, как лучшим достижением»).

Как заметила Е.Л. Рудницкая, «по масштабам личности, сознанию сопричастности судьбам России, блеску и остроте ума, Вяземский должен быть выделен в круге Пушкина как одна из наиболее ярких фигур последекабристского времени»². По наблюдению авторитетной исследовательницы, для П.А. Вяземского была очень характерна мысль о политической направленности объединения свободомыслящих литераторов. «Надобно действовать, но где и как? Наша российская жизнь есть смерть. Какая-то усыпительная мгла царствует в воздухе…». Так писал П.А. Вяземский А.И. Тургеневу в 1816 г. С этими словами хорошо соотносится фраза Кавелина из письма Вяземскому 1845 г.: «Вы видите, что все наши новости вертятся почти исключительно около литературного или ученого мира. Других интересов в Москве нет и не может быть, за совершенным отсутствием деятельности практической».

Общение К.Д. Кавелина с П.А. Вяземским, видимо, было важным источником формирования либеральных убеждений молодого общественного деятеля. Либерализм Вяземского был основан на восприятии философии французского Просвещения, дополненном современным французским либерализмом Б. Констана. Вчитываясь в размышления П.А. Вяземского, нельзя не заметить общности политического мировоззрения двух мыслителей разных поколений. «Список» идей и представлений, которые могли быть впервые восприняты Кавелиным от Вяземского, но впоследствии укрепиться в нем уже как результат собственной работы мысли и наблюдений над общественными реалиями, может оказаться достаточно обширным. Это и убеждение о первенствующей роли верховной власти в осуществлении движения народов к просвещению, и понимание морального долга образованного общества как объединения общественных сил для воздействия на царя, и определение дела освобождения крестьян в качестве важнейшего, и невозможность ни при каких обстоятельствах переступит границ законности и лояльности правительству, и сосуществование приверженности «просвещенному абсолютизму» с резко негативным отношением к царствующим монархам, особенно к Николаю I, и сочетание беспощадности обличения настоящего положения вещей с глубокой приверженности мысли о большом историческом предназначении России. (Афористическая запись в дневнике П.А. Вяземского: «Что есть любовь к Отечеству в нашем быту? Ненависть настоящего положения»¹).
Приложение
Письмо К.Д. Кавелина П.А. Вяземскому 1844 г.²
Ваше сиятельство!

Последним письмом из Москвы я утруждал Вас просьбою напомнить обо мне графу Блудову³, которому, по особенной благосклонности ко мне, Вы уже говорили о моем желании перейти во II отделение Собственной Канцелярии Е.И.В. Я хотел тотчас же выслать и экземпляр диссертации¹, но потом приостановился, находя, что было бы не совсем ловко представлять ее графу, прежде диспута.

Между тем, дела мои приняли в Москве неожиданно благоприятный оборот. После диспута (24-го февраля) граф Строганов² согласился, наконец, исполнить мою старинную просьбу и оставить меня при Московском университете Адъюнктом, по кафедре Истории Русского Права. – Сколько я счастлив, напрасно старался бы я Вам выразить. У меня нет теперь никаких желаний, никаких других целей, кроме возможно лучшего выполнения моих новых обязанностей.

Прилагаемые при сем письмо и книгу беру на себя смелость просить Вас передать Графу Блудову. Я решился написать к нему по совету одного служащего во II отделении собственной Канцелярии, который писал мне о высылке к ним диссертации. В письме я ни о чем не прошу Графа, потому что получаю все, чего желал.

В Петербург я уже теперь не возвращусь и останусь в Москве. Позвольте же мне, Ваше сиятельство, напомнить Вам о том, как глубоко запечатлелись в моей душе и благосклонный прием и участие, которым Вы меня удостоивали. Многое я забуду из петербургской жизни, многое постараюсь забыть как можно скорее, но отрадные минуты и часы, которые имел честь проводить с Вами – никогда. Вашим расположением я горжусь, хотя и не заслуженно, как лучшим достижением. – Вы знаете, что не лесть заставляет меня говорить это, и что слова мои идут от сердца.

Примите, Ваше сиятельство, искреннее уверение в глубоком моем почтении, в беспредельной преданности и благодарности, с которыми навсегда буду иметь честь пребывать.

Вашего сиятельства покорнейший слуга К.Кавелин.

Москва, 1844 года, марта.

Москва, 1845 г., 28 февраля.

Крепостнические воззрения генерал-губернатора (с 1861 г. по 1865 г. он резко изменил курс по этому вопросу) не помешали ему стать главным руководителем в деле освобождения русских и литовских крестьян от произвола польских помещиков⁴. Со стороны крестьян было много прошений и жалоб, в том числе и на притеснения на религиозной почве. В 1863 г. крестьяне края еще продолжали отбывать барщину. В этой ситуации их выкуп считался почти невозможным, что парализовало силу освободительного манифеста 1861 г.¹ В Великороссии при трудолюбии крестьяне имели относительный достаток, здесь это было невозможно. Помимо барщины существовали всевозможные сборы натурою (птица, мед, грибы и т.д.), а также т.н. пропинационное право по которому крестьяне были обязаны покупать водку только у своего помещика. Большая часть уставных грамот и повинностей была составлена неверно, а крестьянам отвели неудобные земли. Современник писал: «Подчиненные помещикам, чуждым им по происхождению, они испытывают все, что испытывал черный человек на плантациях Миссисипи»². У белорусов по этому поводу возникла даже поговорка: «Не зробишь – пан дерэ, зробишь – пан берэ»³. Муравьев указывал на пагубность такого положения: «Крестьяне, не удовлетворенные в своих ожиданиях, имели бы справедливый повод к ропоту и неудовольствию»⁴.

Генерал-губернатор, ставя задачи по проведению крестьянской реформы в крае, отмечал: «Главная опора наша в здешнем крае есть сельское население: надобно скорее его устроить»⁵. Администрация края проводила политику по переходу крестьян края на оброк и по погашению выкупной ссуды. Большое значение имел указ 1 марта 1863 г., который устанавливал обязательный выкуп в ряде губерний Северо-Западного края⁶. В августе 1863 г. вышел циркуляр, предоставлявший поверочным комиссиям разбирать жалобы крестьян на неправильное составление уставных грамот⁷. Поверочные комиссии определили, что многие бывшие помещичьи крестьяне находились под угрозой оказаться безземельными. Крестьяне повсеместно начали переход с барщины на оброк, который понижался на 20%⁸. Однако и помещики, уступившие часть выкупных платежей, получали пособия, если они были политически благонадежными⁹.

2 ноября 1863 г. вышел указ Александра II о прекращении обязательных отношений между крестьянами и помещиками края. В одном из циркуляров Муравьева говорилось: «Вы не обязаны уже вашим прежним помещикам никакими повинностями; вы совершенно свободны от их зависимости»¹. Примерно то же писалось в революционных прокламациях. «Красные» не теряли надежд любыми способами привлечь крестьян на свою сторону. Руководитель революционеров К. Калиновский объявлял со страниц «Мужицкой правды»: «Польское правительство отдает вам без всякого выкупа и оброков ту землю, на которой сидели ваши отцы и деды. Чиншей, оброков, податей в казну московскую и барам (помещикам – С. А.) более не платить, земля уже ваша»; «Кто будет за польским правительством, получит землю на вечность»². Однако введенный оброк не распространялся на ленные владения – там оставалась барщина³. На практике эта политика вызвала некоторые затруднения, а Муравьев подчас с трудом добывал средства. Один из помещиков вспоминал: «Довольно странное понятие имеет наш крестьянин о чужой собственности, в особенности поземельной. Взять у своего собрата что-либо он считает грехом; но взять у человека, не принадлежащего к его касте, это пустяки, о которых и говорить нечего»⁴.

Введение обязательного выкупа во всех губерниях края не сняло напряженности в аграрной сфере. Проблемным оказался вопрос о мировых посредниках польского происхождения, многие из которых скомпрометировали себя в восстании 1863 г. Муравьев стремился замещать польских мировых посредников на русских. Он пытался предоставить местному сельскому управлению самобытный характер. Бывшие мировые учреждения были закрыты и заменены чиновниками от правительства. Указ 8 августа 1863 г. делал мировых посредников прокрестьянскими⁵. Мировым учреждениям было предписано действовать на основании закона. По мнению Муравьева, «если бы мировых посредников не заменили на русских, то скорее всего, мятеж бы продолжался долго и вероятно народ был бы против нас»⁶. Генерал-губернатор также расширил права поверочных комиссий и возложил на них расходы по содержанию на 10% сбор с помещиков⁷. Муравьев признавал необходимым пересмотреть уставные грамоты и наделить землей обезземеленное крестьянство путем восстановления инвентарных наделов. Начальник края внимательно следил за работой поверочных комиссий и за правильным выполнением ими выкупных сделок.

Циркуляр 18 октября 1863 г. вводил дифференцированную систему наделения землей обезземеленных крестьян. Им возвращались их участки в полном объеме. Обезземеленные в период с 1846 г. по 1857 г. должны были получить трехдесятинный семейный участок, выкупные платежи также были значительно снижены. В случае недостатка бывших крестьянских земель, помещик был обязан выделить надел из других угодий, избегая чересполосицы¹. Крестьянам разрешалось пользоваться сервитутами в помещичьих землях – получать топливо, дерево и др. материалы². Был также разрешен безвозмездный отпуск леса крестьянам из секвестрованных имений. Муравьев обосновывал эту политику тем, что администрация края может найти твердую опору только в крестьянстве, но в обычное время проводимые меры не могли быть применяемы с успехом, а в условиях польского восстания они были необходимы³. Он писал шефу жандармов В.А. Долгорукову: «Настоящее положение края оправдывает вполне мои распоряжения и дает возможность удобно приводить их в исполнение»⁴.

Впоследствии крестьяне неоднократно организовывали благодарственные депутации к генерал-губернатору⁵, хотя существует мнение, что их приглашали во дворец Муравьева и каким-либо образом заставляли подписывать уже заранее заготовленный текст⁶.

Следует отметить, что реализация распоряжений генерал-губернатора по наделению землей обезземеленных крестьян (кстати, Валуев выступал против мер по наделению землей этого разряда населения)⁷ началась до их официального утверждения высшими и центральными органами власти. Его предложения по крестьянскому вопросу обсуждались в мае 1864 г. на заседании комитетов – Главного и Западного. Эти распоряжения генерал-губернатора были оставлены в силе. Вольные люди в своем положении и правах были уравнены с крестьянами, вышедшими из крепостной зависимости. Сложно обстоял вопрос относительно наделения землей батраков и бобылей. Муравьев обратился к помещикам с предложением о добровольном предоставлении указанным разрядам сельского населения за выкуп участков, в размере не менее 1,5 дес. земли. В других случаях они должны были быть обеспечены за счет казенных земель⁸. Землю получили около 20 тыс. семей бывших арендаторов и бобылей.

Начальник края получил множество благодарностей от крестьян и восстановил доверие населения правительству¹. По словам А.И. Миловидова, у белорусского народа наместник снискал прозвище – «батька Муравьев»². Петербургский градоначальник А.А. Суворов, например, считал меры по наделению безземельных крестьян за счет помещичьего землевладения примером беззакония Муравьева, так как по его мысли эта мера чревата крестьянскими бунтами и опасна в социальном отношении³. Проблема безземельных крестьян продолжала оставаться острой. Реформа слабо затронула государственных крестьян, чиншевиков.

Противники Муравьева не признавали благотворность его политики в крае. Крестьянское дело в Литве и Белоруссии, по их словам, не обязано ему успехом. В сравнении с Юго-Западным краем, крестьяне Западного края имели вдвое меньше земли, но платили за нее больше украинского крестьянина. Были ущемлены права вольных людей. Что единственная заслуга Муравьева в этом деле – это не сопротивление крестьянской реформе в крае⁴. Крестьянское землевладение в крае увеличилось на 19-25%. Даже такой горячий поклонник политики Муравьева А.Н. Мосолов в своих воспоминаниях отметил, что успех социальной политики генерал-губернатора объяснялся также разобщением крестьянства и польских помещиков⁵. Однако, следует признать, придерживаясь объективности, что заслуги генерал-губернатора Северо-Западного края М.Н. Муравьева в деле освобождения белорусских и литовских крестьян от произвола польских помещиков были велики.

В контексте изучения реформаторской деятельности кабинета Александра II, постановка таких вопросов тем более актуальна. Великие реформы изучены на настоящий момент очень полно. Этот, а также ещё ряд моментов отмечает Л.Г. Захарова в своей статье «Великие реформы 1860-1870-х годов: поворотный пункт российской истории?»: «…сопоставление результатов изучения «институциональной» и «социальной» истории, сопоставление работ по различным реформам, более внимательное отношение к уже утвердившимся в историографии знаниям вместе с расширением круга источников может дать новые подходы, новые ответы…»¹. Расширение базы знаний – именно эту цель преследует автор настоящей работой.

В наши дни вопрос с труднодоступностью источников практически снят. Ряд специальных проектов Национальной французской библиотеки (Bibliothèque nationale de France²), фактически вкладывает в руки исследователя горы источников, в частности интересующей автора прессы. Что касается именно газеты «Le temps», то в открытом доступе почти все выпуски интересующего нас периода (1861-1881). Следует, однако, учитывать ряд немаловажных факторов. «Le temps» – газета ежедневная, а значит массив информации в наших руках оказывается преогромный. Обработка и перевод такого материала – процедура крайне трудоёмкая и осуществимая в крайне длительные сроки, даже с помощью разнообразных поисковых систем. Именно этот фактор обуславливает саму структуру настоящей работы: автор постарался отобрать ряд наиболее ярких статей и цитат, освещающих тот или иной аспект. На основе таких данных автор и попытался представить отношение издателя к отдельным событиям и представить восприятие событий в целом.

Отметим, что французская пресса указанного периода уже становилась объектом интереса исследователей, однако в достаточно опосредованном виде. Отечественные газеты и журналы 60-80-х годов XIX в. (например, Санкт-петербургские ведомости, Вестник Европы и т.д.) обращались к французской прессе, черпая оттуда новости и мнения. В основном на эти данные и ссылаются исследователи. Опыт прямого обращения к первоисточнику в контексте заявленного исследования автору незнаком. Исследований же, посвящённых истории французской прессы, достаточно. Опора на них важна в процессе накопления общих представлений о прессе и конкретных газетах.

Газета «Le temps» была основана после издания Наполеоном III декрета от 24 ноября 1860 г., согласно которому он фактически предоставил либеральным газетам известную свободу¹. «Le temps» создавалась на деньги биржевиков и была оппозиционна правительству. В вопросе внутренней политики газета занимала умеренно-либеральную позицию. В вопросе внешней политике – шла в русле официальной прессы, лоббируя в обществе интересы министерства иностранных дел. Не будем забывать также, что крайне сильное во Франции польское лобби занимало видное место в СМИ, что отразилось также и в публикациях «Le temps». Отметим также, что на страницах газеты видное место занимает европейская международная политика, в том числе вопросы, связанные с Турцией и Россией.

Нереально было бы с нашей стороны ожидать детальной аналитики о внутреннем состоянии дел в Российской империи – сам формат газеты отрицает это. Тем, однако, и интересны отрывочные сведения. Они выявляют самые общие представления, тот минимум, который излагает корреспондент и который стремится донести до читателя. Минимальный размер статьи диктует необходимость предельно чётко отразить событие и мнение. Примером может являться фраза из небольшой статьи в «Le temps» от 22 февраля 1962 г.: «Настало время воздать щедрости Александра II, который затеял Великие реформы и дал свободу во всех частях государства. Мы должны выказать так же уважение правительству России, но не нужно забывать, что поляки всегда сражались на нашей стороне»². Не трудно догадаться, что статья посвящена польскому вопросу, чётко понятна и позиция корреспондента. Фраза, по сути являющаяся и лозунгом, и предписанием действия, иллюстрирует всю озабоченность французского общества судьбой польских крестьян, ущемлённых, по их мнению, в результате реформы. Интересный факт: согласно общим данным, более половины выпусков «Le temps» с 1861 по 1881 в которых упоминается Российская империя, так или иначе связаны с судьбой Польши. Учитывая, что бÓльшая часть этих статей относится к периоду 1861-1863 гг., насыщенность информационного поля русско-польскими отношениями поражает. (С этим вопросом может соперничать лишь напряжённость в русско-турецких отношениях второй половины 70-х годов и последующая война).

Негативное отношение к России в словах подобных очерков очевидно. К чести «Le temps» отметим, что на ее страницах представлена и несколько иная точка зрения на русско-польский вопрос. В противовес настороженному отношению к проведению крестьянской реформы в Польше, корреспондент в выпуске от 7 апреля 1962 г. отмечает, что «…освобождение от крепостного права в России принесет либеральные реформы в интересах Польши»³.

Неким образом резюмируя интерес «Le temps» к русско-польскому вопросу, приведём слова из монографии 1862 г. публициста Э. Фурместро: «Освобождение крепостных в России и волнения в Польше заставляют Европу быть предельно внимательной»¹.

Как мы уже отмечали выше, интерес к внутриполитическим процессам Российской империи на страницах «Le temps» крайне незначителен. О Великих реформах в восприятии французов со страниц прессы мы получаем довольно опосредованную информацию. Действительный резонанс во французском обществе вызвала лишь реформа крестьянская, получившая названия от «Emancipation de serfs» до «Grande liberte» и «Destruction de l'esclavage». К сожалению, освещения ряда реформ в прессе не произошло. Термин «Grandes reformes» в «Le temps», однако, мелькает, в основном в выпусках конца 70-х – начала 80-х годов.

Понимание коренных преобразований в Российской империи французским сообществом пришло после франко-прусской войны 1870-71 гг., когда побитая Франция судорожно начала искать союзников. Рост интереса к России отразился на страницах толстых журналов, в том числе маститого «Revues des deux mondes», где творил Анатоль Леруа-Болье. Очерки в «Le temps» о внутренней жизни России ограничивались двумя темами: личность Александра II и расцвет нигилизма. По-прежнему, однако, о ходе реформ практически нет упоминаний.

Личность императора в реформах для французского общества – центральная; такой подход характерен не только для «Le temps», но практически для всей прессы и публицистики Франции того времени. Основная информация о реформах со страниц «Le temps» поступает к нам исключительно через призму личности Александра. Особенно показательна в этом плане очень цельная статья, опубликованная 26 февраля 1880 г². В основе своей она посвящена покушению на Александра и реакции властей. Во второй части статьи, однако, следует перечень заслуг императора, а также история его воспитания и формирования как государственного деятеля. «Император был слишком благороден, чтобы пасовать перед угрозами и отступать перед опасностью» - таково видение корреспондентом позиции императора перед покушениями. Несмотря на крайне хвалебный и беззастенчивый тон статьи, это, на наш взгляд, наиболее чётко выраженное понимание внутриполитических событий в России, пусть и крайне однобокое. Явный плюс статьи – понимание процесса необратимости реформ, понимание их закономерности. Впервые на страницах «Le temps» описывается речь Александра о том, что реформы необходимо провести сверху. (Логично было бы, если бы эта фраза появилась в выпусках начала 60-х, а не начала 80-х. Конъюнктура-с!). Самое важное здесь то, что корреспондент говорит о неразрывной связи отмены крепостной зависимости с последующими реформами, о необходимости и претворении в жизнь реформ судебной, военной, реформ просвещения и цензуры. Ни слова, правда, о реакции. Повторимся ещё раз: «Император был слишком благороден, чтобы пасовать перед угрозами и отступать перед опасностью».

Не стоит забывать, что ежедневная пресса являет собой пример исключительно массового сознания, в рамках которого трезвая аналитика не может найти себе места. Согласно страницам «Le temps» мы понимаем, что детальной информации о Великих реформах в России получить практически невозможно. В то же время мы получаем очень ценный материал – механизм формирования восприятия, то есть те отправные точки, на которые ориентируется простой обыватель, складывая своё мнение о тех или иных процессах, от него удалённых не только территориально, но и понятийно. На страницах «Le temps» второй половины 70-х мы отчётливо видим интерес французов – интерес не к процессу реформ (процесс построения либеральных реформ французам понятен, а, учитывая использование российским имперским кабинетом европейских моделей, знаком и потому неинтересен), а к лидерам, их воплощающим, к результату. В конце концов, любой разговор о России приводит к постановке вопроса о «загадочности русской души». Что же это за люди такие, которые не превозносят своего монарха, дарующего им блага, а стремятся его убить? По крайней мере, в отмеченной нами статье, автор ответа не находит.