Сборник материалов III межвузовской научной конференции Издательство «Наука» 2010 (47)(082)

В первой половине XIX в. происходило становление горнозаводских центров как особого вида населенных пунктов Российской империи. Рядом законодательных актов (Проектом Горного положения 1806 г., Горным уставом 1832 г., заводскими штатами) было юридически оформлено положение рабочих поселков при казенных и частных предприятиях. Первые получили статус «горного города», вторые – «заводских селений». Дореформенный период характеризовался концентрацией населения в горнозаводских центрах, усложнением социальной структуры, развитием инфраструктуры и благоустройства, что позволяло наиболее крупным (государственным) поселениям при металлургических производствах конкурировать с официальными городами страны. Тем не менее, в тот период заводы Камско-Вятского региона не обрели городского статуса, вследствие незначительной доли городских сословий, отсутствия органов городского самоуправления, весьма широких полномочий заводского начальства и сохранения в домашнем быту основной массы жителей крестьянских традиций.

Ключевым фактором для дальнейшего развития горнозаводских центров во второй половине XIX в. послужили реформы Александра II, прежде всего отмена крепостного права. В 1857 г. был учрежден особый Комитет для обсуждения мер по устройству быта крестьян, включая заводских. Итогом работы органов власти стали «Дополнительные правила о приписанных к частным горным заводам людях ведомства Министерства финансов» от 19 февраля 1861 г. Все группы населения рабочих поселков при частных предприятиях (мастеровые, рабочие, непременные работники, крепостные на посессионном и владельческом праве) получили личную свободу, усадьбы и земельные наделы; социальные категории по виду деятельности были разделены на два сословия – мастеровых (технический квалифицированный труд) и сельских работников (вспомогательная работа, хлебопашество)¹. В Камско-Вятском регионе действие данных «Дополнительных правил…» распространялось на частновладельческие Камбарский, Пудемский, Песковский, Залазнинский, Омутнинский и Бемышевский заводы. В каждом заводском округе мастеровые, посессионные и владельческие крестьяне, получившие личную свободу и права сельских обывателей, составили сельское общество (т.е. фактически были приравнены к категории государственных крестьян). Заводы, подобно селам, стали административными центрами одноименных волостей, было сформировано волостное правление.

Особо реформа по отмене крепостного права рассматривала освобождение от обязательной службы населения государственных заводских округов – мастеровых и урочных работников, представлявших собой «особый класс людей»¹. В 1857 г. по «Закону о состояниях» они были отнесены к сельским обывателям, а по Горному уставу они числились на правах военнослужащих². Их освобождение от крепостной зависимости осуществлялось на основании «Положения о горнозаводском населении казенных горных заводов ведомства Министерства финансов» от 8 марта 1861 г. Заводские люди подразделялись на мастеровых и сельских работников, переводились в разряд сельских обывателей и наделялись землей³. На территории Камско-Вятского региона под данное «Положение…» подходил казенный Камско-Воткинский железоделательный завод. Здесь в 1863 г. было сформировано сельское самоуправление: завод выделен в особую Воткинскую волость, состоящую из четырех обществ (по две в Нагорной и Заречной частях).

Аналогично решался вопрос об освобождении от принудительной службы заводских рабочих военного ведомства, в частности, оружейников, мастеровых и непременных работников Ижевских оружейного и железоделательного заводов. Комиссия по устройству быта оружейников, созданная на Ижевском заводе в 1862 г. для решения вопроса об освобождении мастеровых от крепостной зависимости, рассматривала проблему сходства оружейных и горных заводов. Комиссия считала возможным применить в отношении Ижевского завода «Положение о горнозаводском населении казенных горных заводов ведомства Министерства финансов» от 8 марта 1861 г. Был подготовлен проект освобождения мастеровых и непременных работников, согласно которому заводские служащие увольнялись в свободное податное состояние, отчислялись из военного ведомства в гражданское и поступали «в среду городского и сельского общества»⁴. При этом Комиссия считала возможным предоставить Ижевскому заводу статус города, а его жителям – право приобретать в собственность недвижимость, право заниматься промыслами и торговлей, создавать ремесленные организации⁵. Непременные работники, в свою очередь, должны были получить права свободных сельских обывателей, т.е. быть зачисленными в категорию государственных крестьян. Тем не менее, представления Комиссии о будущем устройстве Ижевского завода лишь частично были воплощены в жизнь: заводское селение получило статус села, было сформировано волостное правление, мастеровые и непременные работники были объединены в одну категорию сельских обывателей. 22 ноября 1866 г. вступило в силу «Положение о перечислении в гражданское ведомство приписанных к Ижевскому оружейному заводу людей», в соответствии с которым мастеровые получали бесплатно усадьбы и земельные наделы. В заводе были созданы две волости (Нагорная и Заречная), а в округе – 40 сельских обществ¹.

Таким образом, отмена крепостного права послужила катализатором тех качественных изменений, которые произошли в горнозаводских центрах Камско-Вятского региона во второй половине XIX – начале XX в. Реорганизация металлургической отрасли коснулась разных областей жизни заводского общества: индустрии, сферы управления, численности и структуры населения, видов деятельности, административных и общественных учреждений и т.д. Прежде всего, различные категории горнозаводского населения получили личную свободу, работа на металлургических предприятиях стала основываться на принципе вольного найма. По мнению П.Г. Рындзюнского, именно свобода труда и расселения являлась определяющим фактором роста и развития городов в Российской империи². На рубеже XIX–XX вв. внешний облик наиболее крупных заводских поселков, инфраструктура и благоустройство, количество жителей, общественные учреждения уже не уступали аналогичным показателям в официально признанных городах России. Например, к началу XX в. рабочий поселок Ижевского завода насчитывал уже 47,5 тыс. жителей. Здесь появились многочисленные общественные учреждения (уездное казначейство, почта, телеграф, сельский банк, различные общества и товарищества и т.д.), функционировали 323 торговых и 12 промышленных предприятий³. В рабочем поселке Камско-Воткинского завода в начале XX в. насчитывалось до 30 тыс. жителей, занятых работой на заводе и кустарными промыслами. Здесь имелись четыре церкви, уездное казначейство, почтово-телеграфная контора, заводской госпиталь и земская больница, общественный сельский банк, судо-сберегательное товарищество, несколько школ, заводские музей и библиотека, богадельня, ряд обществ (Красного Креста, благотворительное, трезвости, потребителей), общественный клуб, 171 торговое и 4 промышленных предприятия⁴. Только рабочие поселки при частновладельческих предприятиях в изучаемый период оставались относительно небольшими. Так, к началу XX в. в Омутнинском заводе проживало около 4000 чел., в Пудемском – 1554 чел., в Песковском – 2700 чел., в Залазнинских – 3883 чел. В каждом населенном пункте была церковь, школа, больница и несколько торговых предприятий¹.

Подводя итог вышесказанному, отмечу сложность и противоречивость пореформенного периода для развития процесса урбанизации в Камско-Вятском регионе. Политические, социально-экономические, общественно-культурные изменения затронули все сферы жизни горнозаводского общества. С одной стороны, отмена крепостного права, предоставление гражданских свобод, освобождение от обязательной работы и введение практики вольного найма стали положительными факторами и способствовали дальнейшему развитию горнозаводских центров (складыванию полифункциональности заводских поселений, возникновению общественных учреждений городского типа, формированию городского образа жизни). С другой стороны, медленный ход социально-экономических преобразований, сохранение пережитков крепостного права в способах хозяйствования и общественных отношениях, экономический кризис в металлургии Урала отрицательно сказались на процессе градообразования. Выход из этой ситуации был найден к началу XX в. лишь наиболее крупными предприятиями, рабочие поселки при которых еще в предшествующий период соперничали с официальными городами по ряду критериев (административные функции, производительность, численность населения, сложность социальной структуры, благоустройство и т.д.). В советский период такие заводы получили права города. В частности, Ижевский завод на основании постановления Ижевского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов от 21 февраля 1918 г. был преобразован в г. Ижевск². Омутнинский завод – центр одноименного горного округа – в 1921 г. стал г. Омутнинском³. Воткинский завод приобрел статус города в 1935 г., а Камбарский – только в 1945 г.⁴ Напротив, частновладельческие предприятия, отличавшиеся небольшими объемами производства, малой численностью жителей, сохранением крестьянских традиций, в XX в. остались на положении сельских населенных пунктов (Залазнинский завод – с. Залазна, Песковский завод – пгт. Песковка, Пудемский завод – п. Пудем).

К моменту назначения А.Н. Куропаткина управляющим Военным министерством в январе 1898 г. он уже был хорошо знаком с Витте. Сергей Юльевич поместил в воспоминаниях рассказ о первой встрече с Куропаткиным. Согласно ему Витте, занимавший пост начальника Одесской железной дороги, в начале русско-турецкой войны 1877-78 гг. якобы подвез к театру военных действий в своем вагоне будущего «народного героя» полковника Скобелева и его сослуживца по Средней Азии капитана Куропаткина¹. В свою очередь, Алексей Николаевич оставил иную версию своего знакомства с Витте, которое состоялось зимой 1888–1889 гг. Куропаткин тогда служил в Главном штабе и работал вместе с представителем Министерства финансов (Витте) по вопросу строительства стратегических железных дорог². Она выглядит более правдоподобно, поскольку М.Д. Скобелев и А.Н. Куропаткин прибыли на войну в разное время: первый весной, а второй лишь в конце июля 1877 г. При этом Михаил Дмитриевич в ходе войны не отлучался из армии дальше Румынии, так что ехать из Киева в вагоне Витте вместе с Куропаткиным он не мог.

Известно, что мемуары Витте стали своего рода орудием возвеличивания их автора и уничижения его недругов, в число которых с конца русско-японской войны 1904-1905 гг. окончательно перешел Куропаткин. Стремясь показать свою проницательность в отношении несостоявшегося полководца и очернить его устами «белого генерала», Витте дополнил свой выдуманный рассказ важными деталями: «Во время этой поездки я был удивлен пренебрежительным отношением Скобелева к Куропаткину. С одной стороны, у Скобелева проявлялось к Куропаткину чувство довольно любовное, а с другой стороны, пренебрежительное»³. Вслед за этим раскрывается и причина такого двойственного отношения: «Я сам не слыхал отзывов Скобелева о Куропаткине, но сестра Скобелева, княгиня Белосельская-Белозерская, рассказывала мне, что брат ее очень любил Куропаткина, но всегда говорил, что он очень хороший исполнитель и чрезвычайно храбрый офицер, но что он (Куропаткин) как военачальник является совершенно неспособным во время войны, что он может только исполнять распоряжения, но не имеет способности распоряжаться; у него нет для этого надлежащей военной жилки, военного характера. Он храбр в том смысле, что не боится смерти, но труслив в том смысле, что он никогда не в состоянии будет принять решение и взять на себя ответственность»¹.

Между тем, первоначально Куропаткин и Витте питали друг к другу чувство глубокого уважения и взаимной симпатии. Сергей Юльевич обещал своему новому коллеге дружбу и содействие². Куропаткин, в свою очередь, причислял себя к «искренним почитателям» и «любящим сотрудникам (Витте. – Р.С.), по тяжелой, совместной работе на пользу родине»³. Долгое время не вызывали у Витте сомнений и военные таланты Куропаткина. В его письме генералу (уже назначенному командующим Маньчжурской армией) от 19 апреля 1904 г. содержатся следующие строки: «Уверен, дорогой и милый Алексей Николаевич, что вы изрядно поколотите японцев. Дай вам бог! Знаю хорошо, сознаю, что могут быть и будут неудачи, но голову даю на отрез, что вы в конце концов выметете Манчжурию и Японию. Поверьте, что желаю этого всею душою, как всякий русский, и, кроме того, желаю этого по моей искренней к вам дружбе и сердечной симпатии»⁴. Витте даже опасался, что слишком решительные успехи армии под началом Куропаткина могут привести к вмешательству в конфликт европейских держав и новым гораздо более тягостным для России бедствиям⁵.

Несмотря на дружбу между министрами довольно скоро обозначились острые разногласия и противоречия. В беседе с членом Государственного совета А.А. Половцовым 11 марта 1901 г. Куропаткин жаловался на самоуправство министра финансов: «В особенности тяжел Витте, который подносит прямо государю доклады, утверждение коих дает ему право в области не касающихся до него дел; так напр.: 1) не поговорив с ним, Куропаткиным, он, Витте, поднес государю высочайшее повеление о сдаче в солдаты неповинующихся студентов; 2) таким же порядком он объявил высочайшее повеление, чтобы никакой заказ по морскому и военному ведомствам не делался заграницей, а между тем есть такие нужные для армии предметы, коих в России не существует вовсе, напр., свинец; когда на это было указано Витте, то он испросил новое повеление о том, чтобы в Министерстве финансов образовать комиссию, которая рассматривала бы все заказы военного и морского министерств, т.е. брала по ним взятки…»⁶

Еще более категорично Куропаткин выразил свои претензии при подведении итогов бесславной войны с Японией: «…министр финансов образовал в своем министерстве отделы других министерств: путей сообщения, военного морского, народного просвещения, внутренних дел, земледелия, иностранных дел. По Министерству путей сообщения он проектировал, строил и управлял огромной линией Восточно-Китайской железной дороги, по военному – организовал и командовал двумя корпусами войск, одним – пограничной стражи, другим – охранной стражи Восточно-Китайской железной дороги, самостоятельно принимая даже без сношений с военным министром тип артиллерии для корпуса войск, охранявшего Восточно-Китайскую железную дорогу. По Морскому ведомству он организовал и ведал торговым флотом на Великом океане и речными судами, носившими вооружение. По ведомству народного просвещения он основал высшие технические заведения… При такой деятельности, по русской пословице «своя рубашка ближе к телу», ассигнования на предприятия, коими ведал министр финансов, производились шире, чем по соответствующим отделам других министерств»¹.

Особенно острым оставался вопрос финансирования небогатой русской армии, обусловленный не только нехваткой средств, но и принципиальной разницей во взглядах министров. Куропаткин искренне стремился улучшить тяжелое материальное положение военнослужащих, совершенствовать вооружение и техническое оснащение войск, реорганизовать систему подготовки офицеров, проводить, хотя бы и ограниченные, реформы, направленные на совершенствование армейской системы, созданной Д.А. Милютиным. Для решения этих и других насущнейших задач требовались немалые средства. Однако претензии военных наталкивались на стойкое противодействие Витте, который считал огромные траты на вооруженные силы страны непроизводительными и всячески старался ограничить их. Приоритетными для него были иные цели – индустриализация страны (с перекосом в сторону тяжелых отраслей), расширение железнодорожной сети, поощрение отечественного судостроения и судоходства, развитие системы образования (в т.ч. специального технического) и т.д. Накачивая эти важнейшие, по его мнению, отрасли народного хозяйства капиталами Сергей Юльевич стремился лишь к укреплению экономической мощи России и не рассматривал промышленность, железные дороги, морские порты и другие свои начинания в качестве средств к усилению военной безопасности империи. Он полагал, что России незачем воевать, ибо все свои проблемы она может и должна решать мирным путем. Следовательно, не имеет смысла тратить огромные средства на развитие вооруженных сил².

«Система Витте» сама по себе вызывала у Куропаткина большие сомнения. В январе 1903 г. он писал в дневнике по этому поводу: «Беда в том, что я не доверяю его (т.е С.Ю. Витте. – Р.С.) идеям, не верю, что выбранные им пути, которыми он ведет Россию к экономическому росту, выбраны правильно, боюсь, чтобы скороспелое промышленное развитие, мощно двинутое Витте вперед, не окончилось бы огромным крахом. Меня страшит односторонность принятой им системы привести Россию к благоденствию. Отстают и идут назад в достатке десятки миллионов земледельцев внутренней России. Нам, военному ведомству, этот результат весьма тревожен, ибо именно эта часть населения России дает ей армию, которая до сих пор по составу нижних чинов была выше всех армий мира»¹.

С другой стороны, такой подход министра финансов к многочисленным нуждам армии ставил военное руководство в крайне затруднительное положение и, порой, заставлял идти Куропаткина на неординарные шаги, дабы выкрутиться из безнадежной ситуации. Так, не имея средств для переоснащения артиллерии скорострельными полевыми пушками и будучи вынужденным наблюдать как вероятные противники подобное переоснащение осуществляют, Алексей Николаевич обратился к царю с предложением о заключении военной конвенции между Россией и Австро-Венгрией, которая воспрещала бы ее участникам закупки новых пушек в течение 10 лет. Инициатива Куропаткина была трансформирована МИДом и претворена в жизнь в виде Гаагской мирной конференции 1899 г.² Хотя никаких реальных результатов по ограничению дальнейших вооружений в Европе достигнуть не удалось суета, поднятая в ходе подготовки мирной конференции, сослужила Военному министерству добрую службу. Узнав о предложении Куропаткина, министр финансов Витте нашел его совершенно «невозможным» и «детским», ибо оно покажет Европе всю несостоятельность Российской империи. В беседе с главой дипломатического ведомства Витте также заявил: «…мне, как министру финансов, ясно, что подобное предложение (то есть предложение Куропаткина о договоре с Австро-Венгрией. – Р.С.)может принести более вреда, чем отпуск денег на перевооружение артиллерии, так как оно будет знаменовать такое положение финансов, при котором министр финансов не может добывать деньги на самые необходимые нужды…»¹ Со временем, после бесед с другими лицами, к подобной точке зрения склонился и сам царь². Таким образом, из двух зол власть предержащие выбрали меньшее – скорострельную артиллерию.

Анализ взаимоотношений Куропаткина и Витте имеет особое значение для изучения проблем внешней политики России на Дальнем Востоке в конце XIX – начале ХХ вв. Ко времени назначения Алексея Николаевича на пост военного министра проникновение России на территорию Китая и Кореи с целью колониальных захватов шло полным ходом. Главным инициатором такого проникновения являлся Витте, осуществивший «спрямление» Сибирского железнодорожного пути через территорию сопредельной Маньчжурии, что отмечали как крупные советские историки, так и современные исследователи вопроса³. Недаром враги прозвали Витте «автором маньчжурского вопроса»⁴, и даже симпатизировавший ему во многих отношениях крупный чиновник Министерства внутренних дел В.И. Гурко считал, что именно министр финансов вверг Россию в дальневосточную авантюру, прямым следствием которой явилась несчастная русско-японская война⁵.

В действительности Сергей Юльевич был убежденным сторонником колониальной экспансии России. Исследователи отмечали, что колониальная политика, направленная к преимущественному сбыту метрополии в колониях и получению из них нужного для промышленности России сырья, составляла одну из основ государственно-экономической «системы Витте»⁶.

Однако, сам Сергей Юльевич «всеми доступными ему приемами при жизни и затем своими «Воспоминаниями» после смерти содействовал образованию и широчайшему распространению легенды о якобы исключительно «мирном» характере его политики»⁷. Истинными же виновниками войны, по его мнению, были другие лица, сторонники прямых вооруженных захватов, к числу которых он относил и Куропаткина. Витте ставил ему в вину поддержку сторонников министра иностранных дел М.Н. Муравьева в вопросе о занятии Порт-Артура, а также стремление осуществить захват Маньчжурии во время подавления Боксерского восстания, превратить ее в зависимое от Росси государство, то есть осуществить неприкрытый колониальный захват¹. Наконец, он прямо обвинял Куропаткина в том, что он вмести с другими военными чинами, пришедшими в правительство на рубеже веков, толкал Николая II с его не спокойным и не миролюбивым темпераментом, и всю российскую внешнюю политику к конфликтам, «которые могли получить разрешение посредством войны»². Впрочем, последнее, совершенно безосновательное, обвинение, в отличие от двух предыдущих, следует оставить без внимания.

Только что назначенный на министерский пост Куропаткин успел принять участие в окончательном разрешении вопроса о занятии Порт-Артура. Алексей Николаевич не выступил против этой авантюрной затеи, хотя никакой крупной роли в этом деле, как человек новый, не закрепившийся на своем месте, играть не мог. В этом отношении проговаривается и сам Витте: «…Куропаткин считал, что нам следует предъявить Китаю не только требования, чтобы он нам уступил Порт-Артур и Даляньвань, но и всю часть Ляодунского полуострова, которая составила нашу так называемую Квантунскую область. Куропаткин при этом опирался на тот довод, что без этого мы не будем в состоянии защитить Порт-Артур и Даляньвань в случае войны. Затем он говорил, что, кроме того, необходимо скорее построить ветвь от Восточно-Китайской дороги до Порт-Артура. Вообще, Куропаткин не высказывался о том, хорошо ли мы сделали, что пошли в Порт-Артур и Даляньвань, но только предъявил вот эти требования, как требования необходимые»³.

Гурко полагал, что Куропаткин своей позицией в вопросе о занятии Порт-Артура стремился завоевать симпатии увлеченного Дальним Востоком императора и тем самым упрочить свое положение на новом посту⁴. Любопытно, что сам Витте выступал против Порт-Артура только потому, что считал наиболее выгодным для России занять пункт где-либо у устья реки Ялу⁵. Подобный захват обозначил бы претензии России не только на часть территории Китая, но и на Корею. Когда же о решение о занятии Порт-Артура состоялось, то Витте, как справедливо отметил Гурко, позабыв свои былые страхи и «ничтоже сумняся» ринулся воплощать намеченные захваты⁶.

Нельзя отрицать того, что Куропаткин как руководитель военного ведомства выступал за активное привлечение русских войск для подавлен народного восстания в Китае в 1900 г¹. Вместе с тем посылка крупных военных контингентов была инициирована им по просьбе самого Витте². Следует отметить и то, что взоры военного министра простирались не далее Северной Маньчжурии, в то время как Витте полагал, что «из-за Маньчжурии не стоило и огород городить: мы историческим путем будем идти на юг, весь Китай – все его богатства находятся преимущественно на юге»³. Куропаткин даже выступил в 1903 г. с предложением о присоединении северной части Маньчжурии к России в обмен на ликвидацию русского присутствия на юге, с продажей Китаю южно-маньчжурской линии Китайской Восточной железной дороги с Порт-Артуром и Дальним за 250 миллионов рублей⁴.

При этом Алексей Николаевич руководствовался не столько стремлением к захвату колоний, отрицать которое целиком все же нельзя, сколько своими националистическими взглядами и хозяйственной рачительностью, совершенно не свойственной министру финансов Витте, пускавшему по ветру десятки миллионов русских рублей. «Куропаткин прямо так и говорил: «защищать русские интересы в Маньчжурии, прилегающей на тысячи верст к России, – это я понимаю. Но быть вынужденным защищать русскою кровью интересы Русско-Китайского банка на Янцзы или вообще южнее Пекина – для меня представляется непонятным и гибельным для России делом»⁵.

Еще более конкретно Куропаткин обозначил свою позицию в дневнике: «…мы не можем с доверием относиться к охране в Северной Маньчжурии спокойствия, когда уйдем оттуда. В Северную Маньчжурию в 25-50 лет хлынет масса желтолицых, кои, пользуясь нашей железной дорогой, будут грозить нашим границам 2.400верст… железная дорога – нитка (имеется в виду Китайская Восточная железная дорога. – Р.С.), которую не трудно прервать… Россия должна за все свои жертвы выиграть в более покойной охране границ. Если мы оставим за собой Северную Маньчжурию, то протяжение границы будет сокращено вдвое… первоначально не выводя из Северной Маньчжурии наши войска, мы должны сохранить там ныне действующие основания правительственного надзора… Убытки ежегодные с предприятий Витте (в Китае. – Р.С.) составят: 20 милл. процентов на затраченный капитал в 400 милл. руб., 10 милл. убытки эксплуатаций и 10 милл. содержание охранной (пограничной) стражи. Итого 40 милл. руб. в год убытка. Надо же, чтобы Россия сколько-нибудь умерила тяжелые последствия такого дефицита. Если мы Северную Маньчжурию отдадим, то все сделанные затраты будут впустую, и железную дорогу признать стратегической нельзя будет. Но если она будет проходить по зависимой от нас территории, то мы можем придать ей стратегическое значение, а самую страну, не пуская туда китайцев и вообще желтолицых и сохраняя эту территорию для русских, сделать безопасною, а потом и выгодною для России»¹.

Наиболее важной ошибкой как Куропаткина, в частности, так и русской дипломатии в целом, допущенной при реализации внешней политики на Дальнем Востоке, было убеждение, что противоречия между Россией и Японией удастся урегулировать мирным путем, разграничив сферы влияния. Страна восходящего солнца, однако, не желала довольствоваться только уступленной ей Кореей, но претендовала и на «русскую» Маньчжурию, при этом делая главную ставку не на мирную дипломатию, а на силовое разрешение вопроса². Следствием этого ошибочного мнения Куропаткина, еще более утвердившегося в его сознании после поездки в Японию в мае-июне 1903 г³, явилось убеждение о второстепенности дальневосточного направления в военном отношении. В дневнике он писал: «Указал (генералу К.И. Вогаку, сопровождавшему Куропаткина в поездке по Японии. – Р.С.) на тяжкие наши недочеты на западе, указал, что опасность России и Императорскому трону грозит с запада, а не с востока, что с запада собираются грозные тучи, что и в России не спокойно, что поэтому при ограниченности денежных средств, коими военное министерство будет располагать в следующее пятилетие, я не выполню своего долга перед Государем и Родиной, если не буду горячо отстаивать увеличение нашей боевой готовности на западе, как то уже было преднамечено самим Государем. Что расходование сил и средств, кои нужны России, чтобы твердо стать на Висле, Нареве, Немане, в юго-западном крае, будет роковой ошибкой, за которую мы можем тяжко расплатиться. Что нельзя нам играть в руки вероятных врагов наших. Что Вильгельм и вся Германия радуются каждой новой затрате России на Дальнем Востоке, ибо, ослабляя себя этим на западе, мы вместе с сим теряем постепенно право на голос в европейских делах, подобающий России, как великой европейской, а не азиатской державе»⁴.

В соответствии со своими взглядами о не проникновении в коренной Китай и второстепенности Дальнего Востока для России в целом, Куропаткин вместе с другими министрами: С.Ю. Витте и В.М. Ламздорфом, сменившим в 1900 г. М.Н. Муравьева, выступил резко против А. М. Безобразова и его сторонников, толкавших Россию к новым масштабным, ничем не прикрытым колониальным захватам в Китае и Корее. С учетом всех разногласий, существовавших между Куропаткиным и Витте, все же можно согласиться с устоявшимся в отечественной историографии мнением: «Совпадение позиций руководителей трех главных ведомств России, принимавших непосредственное участие в выработке внешнеполитического курса страны, говорит о том, что они адекватно представляли себе внутреннее состояние страны и ее международное положение, которые обуславливали крайнюю нежелательность каких-либо внешних осложнений. Это понимание явилось основой для их тесного сотрудничества… в противодействии военно-феодальной тенденции во внешней политике России»¹. Борьба дорого стоила «триумвирату» Ноздри, Головастика и Тетерки, как прозвали безобразовцы Витте, Ламздорфа и Куропаткина². Она стала одной из причин отставки Витте с поста министра финансов. Положение Куропаткина так же сильно пошатнулось, и в августе 1903г. он также просил царя об отставке³. Хотя прошение и не было удовлетворено, доверие Николая II к военному министру заметно пошатнулось.

Д.А. ГАВРИН