Сборник материалов Санкт-Петербург

На табло высветилась цифра «189». Противники Собчака – большинство обиженных им «по поводу» и «без повода» депутатов из демократических фракций – радостно встрепенулись. Кучеренко вяло посмотрел в сторону депутатов без ключей, зная, что голосов в пользу «совмещенки» отсюда не добавится. Заметив меня, он удивился и, увидев мою поднятую руку, тупо спросил: «А ты, Буевич, откуда взялся?!». А я с интонацией героя из известного кинофильма «Белое солнце пустыни», ответил: «Давно здесь сижу...» Мой голос «за» принес необходимый кворум, и решение состоялось.

Считаю, что мэр А.А.Собчак в период ГКЧП сумел при безоговорочной поддержке всего Ленсовета (за исключением немногочисленных сторонников путчистов) предотвратить кровопролитие в городе. Сам я был активным участником тех событий и очевидцем многих обстоятельств, в том числе и действий Анатолия Александровича в самые критические моменты – он был молодцом!

(Автобиография Петербургского горсовета. С. ??)

В перестроечное время в партию пришло довольно много молодых людей. Это были мои сверстники. Несомненно, мы выделялись на фоне опытных аппаратных работников, тех, кто проработал там много лет, знал традиции и правила. Мы появились на волне перестройки… [...]

– Если вспомнить популярные в те годы дискуссии, какова была роль обкома КПСС и ваша лично в их проведении?

– [...] Нам давали сверху указания, что надо подготовить соответствующие кадры для дискуссий. Вот и мы готовили. У каждого из нас были свои кадры, то, что называется партийный актив. На территории Смольнинского района была Высшая партийная школа, там был очень квалифицированный персонал, в том числе профессора, доценты с большим опытом пропагандистской работы.

Нас собрали из разных районов города, из всех райкомов, и стали готовить к участию в дискуссиях, раньше такого никогда не было. Занятия проводили психологи, социологи, представители ГУВД, прокуратуры, Инспекции по охране памятников. Тогда это не афишировалось. Сами занятия были довольно интересными, очень многому нас научили, помогли разбираться в разных проблемах. Начиналось все с защиты памятников, а закончилось политикой.

– Вы лично принимали участие в этих дискуссиях?

– Наша задача была организация. Сначала у нас плохо получалось. Да и никаких дискуссий в общем-то не было, было много криков, эмоций, грубости. Все это носило характер митингов. По отношению к нам было много агрессии. Наши пропагандисты были, как правило, интеллигентные люди, не привыкшие к подобной аудитории. Когда тебя изначально встречают криками и свистом, не каждый решится выступить.

Мы стремились перевести все эту «митинговую демократию» в более цивилизованную форму, придать ей конструктивный характер, вывести на логический уровень, где есть какие-то аргументы с одной стороны и какие-то факты – с другой. Где можно слышать и понимать друг друга. В дискуссиях мне тоже приходилось принимать участие. [...]

В городе были выделены специальные места для митингов, например стадион «Локомотив», для дискуссий была отведена площадка в Михайловском саду. Потом появились районные дискуссионные клубы. У нас, например, в Смольнинском районе мы организовали один из первых дискуссионных клубов в городе. Он пользовался огромной популярностью. У нас в районе были свои «неформалы», с которыми мы были постоянно в контакте. Мы вместе определяли тему и дату для заседания дискуссионного клуба. Затем шло официальное и неофициальное оповещение. Каждый оповещал по своим каналам. Готовилась каждая сторона. Как шло оповещение у нас? Объявления, звонки, встречи. Городские средства массовой информации мы, конечно, не задействовали.

Надо сказать, что помимо этой работы, у нас, как у работников райкома, были определенные обязанности, свои темы и направления, которые мы курировали, За нами были закреплены первичные партийные организации, мы работали с письмами, занимались организацией праздников. За мной был закреплен районный Совет ветеранов партии, кроме того, мне приходилось заниматься разбором трудовых конфликтов, а еще мы дежурили по ночам. Один раз в месяц было ночное дежурство по району. Также за мной были «неформалы», с ними я все время был в контакте.

У нас в районе был представлен весь спектр неформальных движений, и мы хорошо всех знали. Ну и, конечно, мы не ограничивались рамками района и были в курсе всего происходящего в городе, общались со всеми. В некоторых случаях это общение носило формальный характер, например с «Демократическим союзом». А были и те, кто искренне старался помочь нам. Тут общение носило более тесный характер. Достаточно сказать, что эти ребята неоднократно бывали у меня дома. [...]

– А где происходили дискуссии?

– Прямо в райкоме, не чаще, чем раз в месяц. У нас был большой зал, удобный для таких мероприятий. Зал всегда был переполнен. Было очень интересно, потому что темы были самые тогда актуальные. [...]

У нас была группа, 2–3 человека, которую тогда называли «пожарная команда». Если в районе начиналось что-то вроде стихийного митинга или какое-либо подобное мероприятие, то мы всегда были готовы туда выехать, если нужно было как-то отреагировать, выступить. Иногда это делалось по звонку из милиции, честно скажу…

Мы ездили на все митинги, особенно в районе. Бывало, что люди собирались стихийно, безо всякого уведомления и разрешения. В этих случаях надо быстро реагировать. Вы помните так называемые «табачные бунты», хотя это было и позже, но это типичный пример стихийного митинга. Их не разгоняли, хотя они перекрыли Невский. Их уговаривали… Нам поступала команда от нашего руководства, возможно, по звонку из милиции. Мы переодевались и выезжали туда. В кабинете у каждого из нас в шкафу находилась какая-нибудь «неформальная одежда» – куртка, джинсы, свитер и т.д.

– И это были как раз вот эти молодые люди, про которых Вы говорили «последние романтики»?

– Да, этой темой у нас занимались молодые ребята, в райкоме и в обкоме. Вначале мы работали в разных районах. Я уже говорил, как собирали и готовили инструкторов по районам. Потом из этих ребят и был сформирован отдел в обкоме КПСС. [...]

Надо сказать, что то, что тогда называлось «демократическим движением» или «неформалами» (совершенно забытый ныне термин), было очень разнообразно и крайне неоднородно. Это были различные группы, объединения, кружки, политические партии и организации и даже профсоюзы. Были ребята, искренне желающие перемен и пытающиеся что-то для этого сделать, были люди, решающие личные проблемы, были люди, которые, пользуясь моментом, сводили счеты с властью или со своим начальством. Я знаю много примеров. И что меня поразило, было много людей, которые боролись против КПСС, потому что были обижены на партию, так как в свое время их туда не взяли.

Неоднократные попытки объединить эти демократические группы закончились безрезультатно. Я хорошо знаю, что говорю, ибо я сам присутствовал на многих демократических съездах и объединительных мероприятиях. [...]

Со временем линия противостояния стала все больше сдвигаться в сторону политики. Всякие культурно-досуговые группы и организации отошли на второй план. Взаимодействие стало все больше принимать форму политического противоборства. То есть встал вопрос о власти. Сразу появилась финансовая и организационная поддержка из-за рубежа. Началось соответствующее обучение представителей демократического движения. Этим занимались различные фонды и неправительственные организации. Я был на одном семинаре по организации и проведению выборов, который проводили американцы. Меня поразило абсолютное незнание и непонимание нашей действительности. Я могу назвать некоторые фонды: Фонд свободного конгресса, Национальный фонд поддержки демократии, Фонд «Интернационал сопротивления», Фонд «Наследие» и другие.

– Это фонды, которые, по-вашему мнению, поддерживали демдвижение?

– Да, но это знало только руководство. Многие рядовые участники движения об этом не знали. Не знали про финансирование из этих фондов. Не знали, что их работу отслеживают и анализируют профессиональные структуры со своими целями и задачами. Но это уже другая тема… [...]

– Вернемся к группе молодых интеллектуалов. Появление этой группы – чья идея, и как строилась ее работа?

– Чья идея, не могу сказать. Так стала складываться ситуация, что появилась потребность в подобной структуре. Из тех ребят, которых собрали в 1987 году, в итоге сформировалась небольшая группа, человек 10–15. И одной из наших задач стал анализ политической ситуации и перспективы ее развития. Для этого была необходима качественная информация. Мы в то время получали большое количество информации о происходящем. Эта работа была поставлена на достаточно высоком уровне. Кроме того, появилось множество публикаций претендовавших на аналитику и различные «методические пособия». Появилось много людей, которые выступали с лекциями о «неформалах», писали статьи, но, как правило, все они были теоретиками и на практике с этим «явлением» из них мало кто сталкивался. Часто было просто смешно читать эти публикации. Но к этому времени мы уже сами писали статьи и выступали с докладами. Кроме того, мы готовили аналитические документы, которые очень высоко ценились, ведь мы обладали реальной фактурой...

[...] Наша задача была – сбор информации, ее анализ и доведение их до соответствующих структур и лиц. То есть, по сути дела, мы работали как отдел политической разведки. Такая структура была создана впервые, и я не знаю, чтобы еще где-либо в партийных структурах существовала подобная служба. Но ситуация требовала этого. Наверное, я первый рассказываю об этом…

Работали мы, как это сейчас называется, только в правовом поле. Готовили различные документы, Одни шли «наверх», в виде рекомендаций или информации для принятия решения в определенных ситуациях. Другие шли «вниз», в партийные организации – для работы с представителями демократического и неформального движения. По отзывам людей я знаю, как были востребованы наши документы и как высоко они ценились. Мы также плотно работали с другими информационно-аналитическими службами, хотя в то время их и не так много было. [...]

– Поделитесь воспоминаниям о прибалтийских событиях. Какие вы из этих событий извлекли выводы как аналитик?

– [...] Когда в январе 1991 года произошли известные события в Вильнюсе, оттуда стала поступать очень противоречивая информация. Нужно было выяснить, что же там действительно произошло. Утром меня вызвали к руководству, предложили сформировать группу и немедленно выехать в Вильнюс. В группе был один первый секретарь райкома, секретарь парткома крупнейшего завода, депутат Ленсовета, журналист «Ленинградской правды» Угрюмов и мой коллега – инструктор. Я был назначен руководителем группы.

[...] В то время там была забастовка, не ходил транспорт, было очень тревожно. Первый секретарь нашего обкома позвонил первому секретарю Компартии Литвы, и попросил чтобы нас там приняли. Когда я собирался в дорогу, по ленинградскому телевидению выступал один из депутатов Ленсовета, который взахлеб рассказывал, со слов «очевидцев», как «один из солдат, штурмующих телецентр, отказался выполнять приказ и был на месте расстрелян офицером». Конечно, потом стало известно имя этого «солдата», обстоятельства его гибели, и все это ни в коей мере не соответствовало словам депутата.

Я привожу этот пример потому, что он во многом характерен для представителей демдвижения того времени. Пусть будут слухи, сплетни, пусть информация не проверена, но зато ее передают по телевизору! И никакой ответственности за ложь! [...]

Тогда все прибалтийские структуры госбезопасности были полностью парализованы, как и другие силовые структуры во всей Прибалтике. Весь аппарат расколот – была национальная часть и была часть, которая ориентировалась на Москву. Это противоборство полностью парализовало работу всех силовых структур. В Литве был создан Департамент охраны края, который выполнял роль национального комитета государственной безопасности.

Но самое первое впечатление от Вильнюса – страх повис над городом. [...] Представьте атмосферу на улице, когда не работает радио, не работает телевидение, нет никакой информации, только слухи. По всему городу плакаты с фотографиями убитых – жуткие фотографии обезображенных трупов. Газеты в республике не печатались. Их ввозили через границы. У здания Верховного Совета баррикады, а на всех зданиях вокруг окна заклеены бумагой крест-накрест, как это делали во время войны.

Люди, которые нам помогали или давали какую-то информацию, были очень испуганы. Мы им говорили: представьтесь, пожалуйста. А они – да что вы, ребята, нам еще жить здесь и лишних проблем нам не нужно.

Но несмотря ни на что мы встречались со многими людьми, в том числе с непосредственными участниками событий. Мы привезли в Ленинград одного молодого человека из Интерфронта, участника и свидетеля всех событий в Вильнюсе. Ему дали слово на ленинградском телевидении, но показывали его только со спины.

Были мы на телевышке. Беседовали с десантниками, которых Невзоров показал в известном репортаже «Наши». Я привез ему письмо от этих солдат. [...] На телевышке я прошел по кабинетам, там были все комнаты разгромлены. Причем сделано это как-то изощренно, показательно. Ящики столов вытряхнуты, мебель поломана, двери разбиты, на них следы от топора. Но у солдат нет топоров… [...]

И там же, в Вильнюсе, я увидел один из сюжетов Невзорова о событиях в Литве. Мы сидели вместе с нашими литовскими коллегами, и я видел их реакцию. Настолько это им было нужно! Это была маленькая, но реальная поддержка! Люди в этой ситуации были брошены на произвол. Это была позиция Горбачева. Из центра не оказывалось ни поддержки, ни помощи. Даже наше присутствие воспринималось как моральная помощь, хотя у нас были другие задачи.

[...] Тогда мы увидели, до каких пределов может дойти цинизм. Помните, разговоры про людей, которых раздавили танки. Эта тема сильно муссировалась, были эффектные фотографии, как люди лежат под танками. Но командир танкового полка, который был в Вильнюсе, сказал, что такого быть не может. Если танк переезжает человека, от него остаются только сапоги, больше ничего. Он предложил провести любую международную экспертизу гусениц его танков. С литовской стороны последовал отказ. Но экспертизу провели – и ничего не обнаружили. Мы предложили создать совместную судебно-медицинскую комиссию и исследовать тела погибших. С литовской стороны также последовал отказ. Нам удалось достать фотографии убитых, сделанные в морге. По этим фотографиям эксперты установили, что в ряде случаев стреляли в трупы... Что касается убитых, то у наших солдат были только холостые патроны. [...]

Затем были убитые в Риге в том же январе 1991 года, среди них оператор из съемочной группы Ю. Подниекса… (Помните известный фильм «Легко ли быть молодым?») Я был на этом месте, четко себе представляю, как все это происходило. Конечно, стреляли сзади, где ОМОНа не было… И нужно отдать должное Подниексу: как нам рассказывали бойцы рижского ОМОНа, он сам пришел к ним и сказал, что хоть они и по разные стороны баррикад, но у него к омоновцам никаких претензий в связи с гибелью его коллеги нет.

А потом в мае 1991 года были убитые на литовской таможне в Мядининкае. Все это звенья одной цепи провокаций.

Наша задача как раз была в том, чтобы не допустить экстремального развития событий.

А прецеденты уже были – Сумгаит, Баку, Фергана, Карабах, Вильнюс, Рига. Помните ситуацию с готовящимися погромами по городу? Провокаторы были всегда… Помните дело Норинского? Я был свидетелем, когда один из депутатов Ленсовета призывал толпу, перекрывшую Невский проспект во времена «табачных бунтов», идти на Смольный. Меня самого неоднократно обещали повесить на фонарном столбе после прихода демократов к власти.

Но наше время закончилось в 91-м. А в 93-м кровь и у нас пролилась кровь….

– Ваши ощущения 1991 года?

– Год начался с событий в Вильнюсе, через неделю была Рига. Все мы понимали, что ситуация катится по наклонной плоскости. Страна могла взорваться в любой день. Социальное напряжение достигло своего апогея, страну сотрясали забастовки. Дискуссии были уже не столь актуальны. В стране шла борьба за власть. К тому времени сформировалась реальная политическая оппозиция, возглавляемая Ельциным. На его стороне выступили высокие партийные чиновники, раскалывая КПСС изнутри. При этом никакой реальной программы оппозиция не предлагала, работа велась только на разрушение.

Борьба за власть во многом определялась личным противостоянием Ельцина и Горбачева. Оба были обеспокоены только своим личным положением и его сохранением и усилением, никакой озабоченности о судьбах страны (как бы это высоко ни звучало) ни тот, ни другой не высказывали. И как мы знаем, апофеозом этого именно личностного противостояния стал развал СССР.

Предвидели ли мы последующее развитие ситуации? Да, предвидели. Мы хорошо знали, что происходит. Мы писали, докладывали, но на своем уровне ничего не могли сделать. А все, как это видно по Вильнюсу, шло с самого верха. Иногда опускались руки…

Что нас удерживало? Я много раз задавал себе этот вопрос... Знаете, американцы в свое время исследовали психологию солдат, которые сражались в полном окружении, в меньшинстве, зная исход боя, а иногда и исход войны. Выводы были очень интересными – их удерживало чувство товарищества, братства, им было стыдно смалодушничать перед товарищами. То, что отличало нас – это порядочность. Я говорю о людях, которые меня окружали. Кроме того, на нас была ответственность. Часто, мы не могли себе позволить, то, что делали и позволяли себе наши оппоненты.

– Как вам вспоминаются события августа 1991 года?

– [...] Рано утром мне позвонил один мой хороший знакомый, кстати, из «демократов», и сказал, что в стране произошел переворот, потом – мои родители и сказали то же самое. Конечно, для всех нас это было полной неожиданностью. Было это неожиданностью и для Ленинградского обкома КПСС. В те дни нашей основной задачей был четкий анализ ситуации. Мы встречались с людьми, вели переговоры, при этом постоянно докладывая о происходившем. К нам периодически поступали запросы «сверху» о том, как поступать в той или иной ситуации, тогда мы собирались всем отделом и сообща вырабатывали некое решение… Так было несколько дней. Утром 21 числа весь аппарат собрали в одном из залов на первом этаже Смольного, перед нами выступил единственный из секретарей обкома, кто все эти дни находился в Смольном – Ю.Белов. Он сказал, что толпа разгромила здание Московского горкома КПСС. Нам нужно быть готовыми к любому развитию событий. Руководители подразделений должны были сами определить, кому остаться на рабочем месте, а кого можно отпустить. Все секретные документы и документы, представляющие определенную ценность, нужно уничтожить, а если их много, то отнести в одну из комнат Смольного для последующего уничтожения.

Мне нужно было выехать на какую-то важную встречу. Когда я уходил, Смольный был похож на муравейник – все суетились, куда-то бежали, кто-то тащил неподъемные мешки с документами (видимо, на уничтожение), все двери кабинетов были распахнуты, и через них можно было видеть, как их хозяева что-то сосредоточено ищут в своих сейфах или столах. Когда я вернулся, суеты уже не было. Здание было полупустым. Я прошел в свой кабинет на втором этаже и занялся разборкой документов. Через некоторое время мне сообщили, что толпа окружила Смольный и часть прорвалась в здание. Я пошел посмотреть на эту «толпу».

К этому времени в здании, за исключением охраны, практически никого не было. Свет в коридорах был почему-то выключен. Действительно, вестибюль Смольного был заполнен людьми, настроенными довольно агрессивно, но внутрь здания охрана их не пускала. Как мне сказали охранники, часть людей прошла в кабинет Ю.Белова. Я пошел туда. В коридоре у кабинета я увидел несколько человек из наших. Среди них был Д.Н.Филиппов, бывший секретарь ОК КПСС, к тому времени возглавлявший налоговую инспекцию. Переговорив с Филипповым, я вошел в кабинет Ю.Белова. Кабинет и приемная были заполнены возбужденными людьми. Было шумно, душно и очень сильно накурено. В приемной царил полный беспорядок – шкафы открыты, на полу окурки. Кто-то диктовал что-то по телефону, видимо, прямой репортаж с места событий, кто-то что-то искал в столе, кто-то – в шкафу, кто-то печатал на пишущей машинке, кто-то ходил с камерой. Все это происходило в атмосфере всеобщего ликования. Мне почему-то подумалось, что так все тут выглядело в октябрьские дни 1917 года. Юрий Павлович молча и неподвижно, словно застыв, сидел в своем кабинете за рабочим столом. Я подошел к нему и тихо предложил вынести какие-нибудь документы. Он сказал, что ничего делать не будет, потому что не хочет унижаться перед ними. Я вернулся к себе и продолжил свои занятия. Прежде чем покинуть здание, я еще поднимался к Белову, но там ситуация абсолютно не менялась. Только уже другие лазили по шкафам и печатали на машинке…

Вечером мне позвонили и сказали, что на работу приходить больше не надо. В Смольный нас пустили только через полтора-два месяца – забрать личные вещи. К нам были приставлены какие-то женщины, их задачей было следить, чтобы мы «не взяли ничего лишнего». Кое-кто из нас не нашел своих вещей – у кого-то пропали деньги, у кого-то ботинки и т.д. Смешно… Помню, что одна из женщин, которая нас сопровождала, все время изумлялась: «Такие молодые! Такие молодые! Я никогда не думала, что в Смольном могут работать такие молодые люди!». Нам дали разрешение на право выноса из здания личных вещей. Эта бумага до сих пор у меня сохранилась на память.

Говорят, что когда «толпа» ворвалась в Смольный, их очень интересовали документы нашего отдела. Мне это опять же напоминает 1917 год, только февраль, когда толпа громила полицейские отделения с целью найти и уничтожить фамилии осведомителей. Я не знаю, что хотели найти, но осведомителей у нас не было. А документов, насколько я знаю, на месте не оказалось, и никто не знает, где они.

– Как сложилась ваша дальнейшая карьера? 

– В августе 91-го я остался без работы. Время было очень тяжелое, у меня семья, двое детей и никаких средств к существованию. Никто не знал, чего ждать. Мы жили в ожидании обыска или ареста. У некоторых из наших товарищей дома были произведены обыски. Что искали? Трудно сказать… Скорее всего, целью этих мероприятий была деморализация. Некоторое время мы собирались, потом создали нечто вроде малого предприятия, занимались аналитикой, стали зарабатывать. Наш опыт стал высоко цениться. В то время я много писал, публиковался, работал с различными СМИ. В 1993 году я уже как аналитик работал по специальному проекту в Администрации Президента.
Беседу вела Т.Ю.Шманкевич