Письма с фронта: Окопная правда о войне

Письма с фронта: Окопная правда о войне

Но сама Великая Отечественная — не только война и не только победы, но и страшная трагедия, и поэтому нуждается в более сосредоточенном и глубоком к себе отношении, более целостном и даже более скорбном осмыслении.

Люди моего поколения полюбили войну. А это страшно. Помню, еще в детстве, когда в сельский клуб привозили фильмы, первый наш вопрос киномеханику был: «Кино про войну или нет?» Если «да», то на дневном сеансе для детей была вся школа. Война казалась романтикой. Мы с восторгом смотрели, как несколько красных бойцов уничтожали целую немецкую роту, десятки танков и другой техники. И мы верили в это. Такая иллюзия сохранилась вплоть до начала нового века. Некоторые попытки изменить положение дел предпринимались в эпоху перестройки и гласности, но тогда они не смогли кардинально изменить положение. Открывались лишь те факты, которые не меняли сути официальной версии. Главные подходы к описанию войны оставались незыблемыми: война — это единство фронта и тыла, героизм солдат, мудрость полководцев и т.д. Все еще создавались вымышленные легенды о «народных полководцах», о блестящих победах. Улицы наших городов и сами города были названы именами тех, чьи подвиги зачастую были вымышлены. И наоборот: имена истинных героев тщательно вымарывались из истории или находились под грифом «Секретно». Только в последнее время мы все больше и больше узнаем, что была другая война, другие жертвы. С трудом преодолевая устоявшиеся иллюзии, легенды, откровенную ложь и полуправду, «окопная правда» становится достоянием общественности. И неоценимую роль в этом играют солдатские письма, которые открывают совсем другое лицо войны, показывают ее изнутри. Они придают сражениям Великой Отечественной войны человеческое измерение. В них предстает «субъективная реальность» войны, мысли и чувства людей, попавших в этот кромешный ад.

Письма, дневники, записки, обращения, зафиксированные беседы солдат — все значительно важнее, чем мы думали до сих пор. Здесь нет места мелочам. Даже запятая, поставленная солдатом на страничке, вырванной из школьной тетради — это нечто большое, невидимо значимое, как для того, кто это писал, так и для того, кому оно адресовано.

Листаешь пожелтевшие письма. Одни из них написаны в дни отчаянных поражений, другие в те редкие минуты затишья, третьи — из немецкой оккупации или плена, четвертые... пятые... Тысячи и тысячи из них написаны перед последней атакой, перед смертью. В них война изнутри. День за днем, глазами непосредственных участников войны, они воссоздают реальную атмосферу того трагического времени. В них солдатская правда. Из них мы узнаем, как воевали и жили солдаты обеих противоборствовавших армий, чем делились с родными и близкими, о чем мечтали и на что надеялись.

Письма, которые использует автор данной статьи, не похожи на те, что публиковались в прессе, издавались отдельными книгами в прошлые годы, когда правду нужно было дозировать или просто скрывать, когда все подвергалось редактированию и шлифовке.. Эти письма не бравурные, они горькие, пронзительные, простодушные, бесхитростные…О жизни и смерти на войне. О жестокости и бесчеловечности врагов, да и своих. О кошмарах отступления, плена. Кто-то пытается рассуждать, но по большей части рассказывают, как было, как есть. Из этих свидетельств, как из маленьких осколков, складывается картина, не сравнимая по силе воздействия ни с одним произведением о войне, будь то роман или фильм. Эта картина не подчинена воле и фантазии художника. Здесь сама правда кричит, корчится, плачет и молча смотрит нам в лицо. Например, такие строки бойца Агапова родным из фронта: «…Нахожусь в очень плохом положении. Вот уже три дня, как я не кушал. Немец очень сильно бомбит, а я лежу в окопе голодный, на спине пулемет, а стрелять нет сил, хочется кушать и кушать»¹. Да, здесь сама правда кричит, корчится и плачет! Но неизменно для всех ощущение подлинности, ощущение дыхания истории, рассказанная теми, кто ее делал — рядовыми.

Солдатские треугольники... Они приносили радость и горе, веру и надежду и... страшную весть о смерти. Их нельзя читать равнодушно. А еще трудно предать их гласности, так как большинство из них очень личные — адресованные матери, отцу, жене, невесте... В каждом письме — человек, его душевный настрой, моральное состояние. Читая их, чувствуешь летний зной и зимнюю стужу, боль людей, потерявших своих близких, отчаяние и в то же время желание не уступить врагу ни пяди родной земли. И постоянное напряжение — напряжение нервов, колоссальный ежедневный труд солдат.

Письма бойцов, дневники офицеров, донесения агентов НКВД позволяют расширить представления о такой малоизученной теме, как «война и общество», показать тенденции в развитии общественных настроений, наиболее распространенные ожидания, психологические установки людей, оказавшихся в экстремальных условиях военного времени. Вопреки сложившимся в советское время стереотипам, в письмах и других документальных источниках отражен широчайший спектр настроений как в противоборствующих армиях, так и среди гражданского населения.

Особенно ценна возможность сравнить эти настроения по обе стороны линии советско-германского фронта, проследить их в динамике.

К сожалению, размеры статьи не позволяют сделать это за весь период войны, и поэтому автором ограничены хронологические рамки исследования. Это — июнь 1941 года — ноябрь 1942 года, т.е. с начала войны — до начала контрнаступления советских войск под Сталинградом.

Автор выражает искреннюю благодарность ветерану Великой Отечественной войны, ныне покойному Петру Павловичу Лебедеву за проведенные консультации и предоставленные из личного архива материалы, а также ветеранам – землякам и их семьям, любезно предоставившим письма своих близких и родных с фронтов Великой Отечественной войны.

Окопная правда или война изнутри

Письмам военного времени свойственны некоторые отличия от других видов источников. Это, прежде всего, их содержание, а также такие особенности, как зашифровка адресов (полевая почта №...), вмешательство военной цензуры. Военная цензура была по обе стороны фронта. Но, в отличие от нашей, немецкая цензура в начальный период войны была мягче. Она изымала письма антинацистского характера и письма, в которых содержались военные секреты. А у нас с самого начала войны произошло несколько реорганизаций секретных служб, и на всех уровнях были воссозданы особые отделы. На них была возложена борьба со шпионажем и предательством. Согласно установленному порядку для предотвращения разглашения военной тайны, а также «распространения антисоветских, провокационных, клеветнических и иных сведений через красноармейскую почту» часть адресованной на фронт корреспонденции и все письма, отправлявшиеся из действующей армии (выделено мной — Ф.Г.), просматривались в отделениях военной цензуры. Вся подвергаемая досмотру корреспонденция вскрывалась и помечалась штампом «Просмотрено военной цензурой» и разделялась на три группы — «одобрительные», «проблемные» и «критические» (антисоветские). При обработке проблемных и части одобрительных писем военные цензоры вымарывали («подвергали затушевке») отдельные фразы, содержавшие запрещенные сведения, а «критические» конфисковывали и уничтожали. Круг изымаемых писем был довольно широк. Из сводок военной цензуры особых отделов НКВД видно, какого содержания письма конфисковывались и по каким мотивам. Основания были следующие:

1. 
   Антисоветские и провокационные.
   
2. 
   Побуждение к дезертирству и о дезертирстве.
   
3. 
   Жалобы солдат и семей военнослужащих.
   
4. 
   Сообщения о результатах бомбежек вражеской авиации.
   
5. 
   Об эпидемических заболеваниях.
   
6. 
   Реагирования в связи с эвакуацией с прифронтовых районов.
   
7. 
   Реагирования в связи с отступлением Красной Армии.
   
8. 
   Упаднические.
   
9. 
   Религиозные.
   
10. 
    Написанные на немецкой бумаге с изображением символики германской армии или рода войск.
    
11. 
    Написанные на портретах вождей партии и правительства.
    
12. 
    Разное.
    

В начальный период войны очень большой процент изъятых составляли письма, содержащие жалобы на плохое питание, информацию о потерях и выражающие недоверие официальной пропаганде. Скажем, интендант третьего ранга Фингерут писал: «Я больше не верю ни газетам, ни радио, когда они передают сведения об обстановке на фронтах». Общее для многих, если не для большинства солдат, мнение выразил военврач Феклин: «...Если подсчитать по сообщениям информбюро, сколько сбито самолетов, уничтожено солдат, танков, то немецкая армия давно должна быть разбита, а на деле она наступает. В газетах пишут неверно. Верховное командование не знает истинного положения дел на фронтах!»)¹.

Конфискованные письма показывают также, что очень многие солдаты жаловались на плохое питание. Боец Толиков, обращаясь к своей матери, пишет: «Насчет продуктов туговато. По 500 гр. хлеба на день, 2 раза приварок, а приварок такой — пшено и горох, больше ничего»². «Нас здесь не кормят несколько дней, — пишет красноармеец Кирилов родителям, — погибнешь не от пули, а от голода»¹.

В письмах солдат родителям очень часто встречается просьба о помощи, чтоб они прислали посылки с продуктами. Это явление было столь массовым, что цензоры не успевали «затушевывать» или изымать солдатскую почту, и письма попадали адресату. Характерна в этом плане переписка нашего земляка, уроженца Черемшанского района Ахтямова Рафгата Шакировича со своими родителями. Приведем выдержки из писем, датированных с 8 октября 1941 года по 20 августа 1942 года.

«Отец, еще раз напоминаю (выделено мной — Ф.М.), пришлите, что я у вас просил: носки, варежки и немного выпечки...». «Папа, прошу вас пришлите... носки, солдатские перчатки и ... что-нибудь из продуктов. Деньги кончились, 5 рублей было, на них купил 1 кг белого хлеба и тут же съел...». «У нас с питанием плоховато, не хватает. До обеда еще далеко, а есть хочется. Попросить бы у мамы хлеба...». «...Мама у меня к тебе одна просьба. Испеки что-нибудь и пришли мне...». «...Папа у меня к вам просьба: вышлите мне сухари по адресу (далее адрес). А молодую картошку ешьте и за меня». «Мои товарищи ежедневно получают посылки...»².

В то же самое время тыловые офицеры, снабженцы, штабисты жили довольно сытно. Сотни писем и высказываний подтверждают тезис «кому война, а кому мать родная», т.е. не всем жилось плохо и не все голодали. Характерно в этом плане письмо красноармейца Мернуц к своей жене: «...Марта! — пишет он. — Как я сегодня проживу день, не знаю. Пошел позавтракать, не хватило, и так бывает часто. Как видишь. Кормят нас «хорошо». Зато в АХО (административно-хозяйственный отдел — Ф.Г.) такие морды сидят, что орудия на фронте могли бы тягать. Они заведуют: один маслом, другой сахаром, третий спиртом. В военторге еще проще: там вся «своя» компания, все ходят в синих брюках с окантовкой, с блестящими воротничками, умываются туалетным мылом, ходят в носках, а здесь портянок негде достать, все у тебя в дырках и ты голоден как волк... Продукты на каждом пункте выдачи «усыхают» и пока дойдут до красноармейца, нормы уже нет... В тылу говорят что все для фронта, а теперь я вижу сам, что красноармейцу, как здоровому, так и больному, масла не положено, его едят другие»¹.

Такое явление было повсеместно, во всех частях и на всех фронтах, что было отмечено в приказе НКО за № 312, т.е. все эти безобразия, а иначе не скажешь, признал народный комиссариат обороны.

Война и общество глазами солдат. Линия фронта — сердце солдата

Как ни странно, войну с мировым империализмом ждали, некоторые с нетерпением. «Дорогие старички, война началась. Живите — трудитесь. За меня не беспокойтесь. Победа будет за нами. Ваня» — пишет родителям рядовой И.П.Бурдаев 22 июня. С возбуждением рассказывает о начале войны младший лейтенант М.И. Пегоев: «...Лиля. Сегодня началась. Я этого ждал. Возбуждение ужасное. Ты знаешь, эта минута — историческая. Ты понимаешь, два мира не на жизнь, а на смерть сцепились. Но конец ясен — над голубым, воспетым поэтами Рейном заполощется красный вымпел... Черт, какие короткие ночи, как хорош мир, как хорошо — жить!»² (выделено мной — Ф.М.). Эти два письма подтверждают мысль о том, что войну ждали, что настроение солдат было вполне определенным: война ненадолго, победа будет за нами! О цене за победу не думали. В тезис «Война малой кровью и на чужой территории» верило большинство солдат и офицеров нашей армии.

Естественно, уже первые недели и дни войны повыветривали в солдатах казенный оптимизм. Прозрение пришло довольно быстро. Бравада сменилась сначала сомнением и неверием, а затем паникой. Лейтенант С.И.Тронкин пишет жене: «...Нина... Наступило время самой суровой и кровопролитной борьбы. Нужны колоссальные средства. Нужно мобилизовать все на помощь фронту. Сколько потребуется жертв. Сколько будет пролито крови. Сколько будет сирот и калек... Да, Нина, враг силен и коварен...»¹.

Да, война шла не так, как думали наши руководители, военачальники и рядовые бойцы. Уже к концу первого месяца войны фашисты захватили огромные территории европейской части. Противник за 3-4 недели продвинулся на восток на 450-600 км. 28 советских дивизий были разгромлены полностью, а еще 72 потеряли свыше половины своего состава. По различным данным более трех миллионов солдат попали или добровольно сдались в плен. Очень велики были потери оружия и боевой техники: 6 тысяч танков, 9,5 тысяч орудий, около 12 тысяч минометов, не менее 3,5 тысяч самолетов.

О чем думали и писали в эти триумфальные для себя дни немецкие солдаты? Что переживали и о чем писали в эти трагические для себя дни советские бойцы? Пролистаем солдатские письма...

Главный вывод, который сделали советские солдаты — это то, что войны малой кровью на чужой территории не будет, вместо этого придется воевать «большой кровью» на своей земле. Везде царила паника, был ужас, испуг, страх. «Пользуясь тем, что везде был беспорядок, — пишет сержант В.Лупандин 30 июня 1941 года, — немцы выбрасывали многочисленные десанты, одетые в форму милиционеров, красноармейцев, железнодорожников, а десанты наводили везде панику... Очень хорошо у немцев налажено взаимодействие, и особенно хороша их авиация... все время артиллерийская канонада». 10 июля, продолжая все еще неотправленное письмо («все еще не организована почта»), он пишет «Вчера сходил, умылся как следует, сегодня думаю сменить белье и еще раз умыться и это будет уже четвертый раз (раз в неделю)»². Обратим внимание на последнее предложение. Идет девятнадцатый день войны, а солдат мог лишь трижды за это время умыться по той простой причине, что негде и некогда — наши части отступают, часто попадая в окружение. Ужас перед картинами войны, ненависть к фашистам, тревоги и тяготы отступления, горечь громадных потерь — все пережил за короткий срок фронтовик. Он понял, с каким противником имеет дело. В близкую победу, хотя бы в 1942 году, уже не верил никто, даже командный состав. Подполковник гвардейской кавалерийской дивизии Щиголев (он же начальник оперативного отдела) говорил (стиль сохранен): «...Только могут думать дураки да писатели, не видевшие, что творится на войне, о победе над Гитлером в ближайшее время. Тот, кто на себе почувствовал войну, тот этого не скажет. Действительность сама говорит за это»¹.

Многие бойцы вовсе не верили в победу. Колесников — писарь 538 артиллерийского полка: «...Немецкая армия культурнее и сильнее нашей армии. Нам немцев не победить. Смотрите у немцев какая техника, а у нас, что за самолеты — какие-то кукурузники»². Красноармеец Пилипчук: «…видно на ходу войны, что Красная Армия не победит немецкой армии и немец с Украины никуда не уйдет. Счастливый тот, кто остался в тылу у немцев и воевать не будет»³. К шоку от немецкого внезапного нападения добавились проблемы с плохим управлением войсками. Не последней причиной этого стала нехватка в РККА опытных военных кадров: десятки тысяч их были репрессированы во время большого террора. А пришедшие на их места молодые были неспособны компенсировать значительные потери опытных профессионалов. Многочисленные случаи окружения советских соединений в первые месяцы войны (в 13 устроенных немцами котлах оказалось около 3,5 млн. бойцов и командиров Красной Армии) стали не только результатом удачных действий агрессора, но и одним из красноречивых свидетельств неудовлетворительной системы управления войсками и их низкого морально-политического состояния.

Командир 207 стрелкового полка Барсегян пишет: «С этими приказами не разберешься, то отступай, то отменяй, то опять сосредотачивай для атаки. Людей только изматывают. Над такими не рассчитанными действиями смеется немец, и мы поднимаем дух его солдат...». Об этом же говорит и заместитель командира 76 стрелковой дивизии Васильев: «...А все это делается потому, что мы делаем не так..., сидишь и не знаешь, что делается справа, что делается слева, того и гляди, что тебе скажут — мы в окружении»¹.

По мере военных поражений, огромных людских потерь и потерь значительной территории, Красную Армию все больше охватывали проявления дефетизма (пораженчества). День ото дня учащались случаи дезертирства и добровольного перехода на сторону врага. Как свидетельствуют письма и советские военные документы, летом 1941 года такие переходы осуществляли большие группы красноармейцев по 100 человек и более, нередко во время боя. Это явление было столь заметным, повсеместным и массовым, что о нем говорили и писали очень много. Не могу не описать одно событие, которое произошло уже летом 1942 года, во время второго отступления наших войск. В одном мотострелковом полку политрук проводил беседу с солдатами об одном изменнике, добровольно перешедшем на сторону врага. Когда беседа закончилась, и солдаты начали расходиться, рядовой Низовцев открыто заявил: «...Подумаешь, один человек перешел — такой подняли скандал. Я видел, как сдавались в плен целые полки с техникой...»².

Пораженческие настроения охватили и командный состав. Командир 214 артполка 38 дивизии подполковник Гурылев: «...нужно срывать знаки различия при отходе, чтобы не застрелили. В этой войне погибнешь ни за что. Где наша авиация. В газетах пишут о нашей авиации — все это брехня. Немецкая хорошая, а у нас гробы... Скоро будет заключен мир с Германией, ибо с ней борьба бессмысленна, да нам и воевать нечем... большим шумом готовились войне, а когда соприкоснулись с противником, то он нас разбил. У немцев техника, а у нас еще больше крови»¹.

Пораженческие настроения вновь усилились летом 1942 года. В некоторых участках даже штабные командиры не верили в удачный исход войны. Майор Антонов: «Положение у нас крайне тяжелое, почти безвыходное. Если бы нашелся человек, который приостановил эту бойню, это был бы вождь и гений. Так мы довоюемся, что и на Урале не удержимся»².

Нужно признать, что распространению настроений дефетизма среди красноармейцев в определенной степени способствовала и немецкая пропаганда. Например, полученное через «беспроволочный солдатский телеграф» известие о том, что немцы распускают украинцев-крестьян по домам собирать урожай. (Такие случаи были на самом деле. Так, наш земляк Кузин Василий Игнатович в плену назвался украинцем Кузьменко и спустя некоторое время его и еще двоих выпустили)³. Не могли не волновать солдатскую массу слухи о том, что раскулаченным советской властью крестьянам будут возвращены хаты и земля, что на оккупированной территории будут ликвидироваться колхозы и открываться церкви. Украинец, командир орудия Прокопенко: «...Единоличное распределение земли крестьянам — верно... Моя мать на оккупированной территории живет хорошо и ожидает меня»⁴. Причина дезертирства довольно значительного количества солдат кроется и в недовольстве политикой советской власти в земельном, крестьянском вопросе. Рядовые, вчерашние крестьяне, хотели скорейшего окончания войны и возвратиться домой, чтобы успеть получить землю (выделено мной — Ф.М.). Некоторые даже предлагали свои способы.

Красноармеец Макогонов открыто говорил: «Если бы всем повернуть оружие против комиссаров и командиров, то войне через 10 минут был бы конец, и вновь бы восстановилось единоличное хозяйство, и было бы продуктов вдоволь». Красноармеец Щербин: «Наши командиры о бойцах не заботятся, плохо кормят. Наших командиров нужно перестрелять, а самим пойти в плен к немцам»¹.

Я думаю, такие примеры подтверждают бесспорный факт, что в основе дефетизма начального периода войны лежали не только ситуативные моменты, но и более глубокие причины — в первую очередь связанные с враждебным отношением к сталинскому режиму. «Воевать за советскую власть не стоит... Нам она ничего хорошего не дала. Не будут защищать ее и колхозники, ведь в колхозах намного хуже, чем когда-то в Польше», — говорили одни. «Гитлер победит СССР и жизнь будет хорошая. Будет единоличное хозяйство и будет продовольствие. Если бы хорошая жизнь у нас была, тогда бы наши в плен не сдавались»², — отмечали другие (выделено мной — Ф.М.). Такие настроения у части солдат были довольно устойчивы и сохранялись вплоть до осени 1942 года. Скажем, солдат Торон 21 армии Сталинградского фронта в июле 1942 года говорил своим товарищам (зафиксировано особым отделом НКВД): «Куда нам воевать, везде видна наша бедность. Мне лично все равно, в какой стране жить. В нашей стране никто лучше не жил, чем в любой стране, где нет советской власти. Коммунизм нам не построить. Зачем полякам и украинцам освобождаться, когда они в настоящее время освобождены»³. Из таких высказываний, писем, а также из донесений особых отделов можно сделать вывод о том, что проявления пораженчества, охватившие Красную Армию, массовая, часто добровольная, сдача в плен происходили не только по причине мощи, хорошей оснащенности, мобильности германской армии. Наверное, главное в том, что эксперименты сталинского режима в области социальной инженерии создали большевикам на оккупированной территории, прежде всего в Украине, такой тыл, который им могут пожелать только враги. Принудительная коллективизация, голодомор 1932–1933 гг., массовые репрессии, депортация населения Западной Украины оставили глубокий след в сознании украинского крестьянства, создав существующей системе власти и ее олицетворению — И. Сталину — устойчивый образ врага. Если красноармейцы ждали и даже желали войну, чтобы построить социализм в мировом масштабе, то украинские крестьяне, как свидетельствуют источники, тоже ждали войну, но по иной причине, они надеялись, что война положит конец издевательствам советской власти.

Когда 22 июня 1941 года нацисты вторглись в Советский Союз, они обнаружили, в той же Украине, золотое дно для пропаганды. Немцы приблизительно представляли прискорбные условия жизни в нашей стране. Но то, что они увидели в первые дни войны, превзошло все их ожидания. Пораженный советской действительностью, лейтенант Отто Диссенрот 30 июля 1941 года пишет своему другу: «Дорогой Карл!...Вокруг нас плодородная земля Украины, но 20 лет неумелого руководства большевиков все развалили. Бедность, нищета, грязь, которые мы видели за эти недели, неописуемы. Вы дома, не можете себе даже представить ужасные результаты большевизма на этой плодородной земле... Везде, куда не посмотришь, мы видим грязь, распад, опустошение, нищету, смерть и страдание. Всюду мы видим измученные взгляды крестьян, пустые амбары, сотни убитых людей; крестьянские дома бедны, много разрушений. Я иногда думаю, что все это — работа дьявола»¹. Его мысли продолжает старший сержант Курш Хушмель (12.08.41): «Я даже не мог представить себе, что такая нищета возможна. Люди здесь ничего не знают об электрическом освещении, радио и т.п. Нельзя назвать то, где они живут, домами. Только лачуги с гнилыми соломенными крышами. Вокруг огромные заброшенные поля. Нет ни одной даже маленькой лавки. Это то, что люди называют советским раем. Куда ни глянь, везде одна нищета. Беднейшая немецкая деревня — жемчужина по сравнению с этими разрушенными деревнями».

В ряде писем, уж не знаю, дописки ли это геббельсовских пропагандистов, либо самих солдат, немцы в первое время даже жалели наших крестьян. Тот же О. Диссенрот пишет: «Здесь любое проявление свободы было запрещено, любое движение запрещено. Все, что от природы было прекрасным — хорошим и свободным было разрушено. Все созданное богом истреблялось. Они (большевики) унизили людей до уровня животных, бессильных, несчастных порабощенных животных, без всякой надежды на будущее. Они жили только чтобы есть. Мы все содрогаемся, видя это…власти украли все у этих людей, кроме самого воздуха, которым они дышали…они стали рабами…»¹.

Поэтому, в первое время войны нередки были случаи помощи немецких солдат населению. Они давали им хлеб, консервы, шоколад, мармелад и прочие сладости. Еще немцы дарили тем, кто с ними сожительствовал вещи, платья и т.п. «Маруське ее кавалер ящик конфет из Воронежа привез и мешок белой муки», — говорили женщины корреспонденту газеты «Правда» Е. Каноненко, которая побывала в Воронежской области после ее освобождения.

В советское время, после войны, слова «был в оккупации» для многих наших соотечественников стали клеймом, а для кого-то и приговором. Советская пропаганда рисовала оккупацию, как и все остальное, без полутонов. Это была история злодеяний, с одной стороны, и предательств — с другой. И то, и другое имели место, и об этом нельзя забывать. Но жизнь нередко привносит свои краски в черно-белую палитру идеологии. Даже на войне, а может быть, на войне тем более. Изученные мною источники показывают, что в оккупации была не только всеобщая ненависть к фашистам. Правда и то, что значительное количество населения встречало врага безразлично, некоторые даже радовались. Ту же Е. Каноненко задел тон рассказов людей о немцах. «Не чувствовалось, — как пишет она, — настоящей ненависти и злобы, обиды... Рассказывали о немцах спокойно, а некоторые даже добродушно. Те, которые часто общались с немцами, — продолжает корреспондент, — говорили о немцах так: «Немцы — ничего, хорошие, обходительные... Немцы вежливые, насилий не было. Если девушка не хочет гулять с немцем, он не тронет... Вообще они очень смешные...». Записывала Е. Каноненко и рассказы собеседниц о том, как девушки учили немецких солдат танцевать деревенский танец «матанечка», а немцы показывали, как танцевать фокстрот, танго, вальс. Но больше всего корреспондента «Правды» удивил ответ на вопрос: «А вы надеялись, что Красная Армия придет, или уже думали, конец Советской власти?». «Сперва надеялись, — сказали ей женщины, — потом надежду потеряли»¹. Это говорили люди тех районов области, которые находились под оккупацией сравнительно недолго — 7-8 месяцев, интересно, что ответили бы ей те, которые в условиях «нового порядка» жили более трех лет?

Гитлеровская пропаганда умело использовала негативные стороны советской действительности. Уже первые месяцы войны вышла 60-страничная брошюра «Советский Союз глазами немецких солдат. Письма с Востока». Она главным образом содержала выдержки из солдатских писем, описывающих свои впечатления от СССР. Письма, конечно, были тщательно отобраны, но солдатам доверяли, и брошюра имела большое пропагандистское значение. Немцы, прочитавшие ее, даже те, которые не признавали национал-социализм и недолюбливали Гитлера, могли изменить свое отношение к происходящему на Востоке, а многие стали считать фюрера освободителем. Таким его считали и солдаты. Например, Хайнрих Штар пишет родным: «Как справедливо, что Фюрер призван возглавлять Европу»². Конечно, в письмах много лжи, причем явно намеренной. Но с другой стороны, наша социалистическая Родина сделала все, чтоб облегчить жизнь геббельсовским пропагандистам. И бараки, и грязь, и поганые дороги («главные дороги не лучше, чем тропинки» — писали немецкие солдаты) — все это было в реальности. А такая бедность была оттого — это тоже не секрет — что страна ковала оружие для неизбежной войны с империалистическими государствами; так как в оборонительной войне победить нельзя, а для наступательной нужно в три раза больше вооружения и техники, чем у потенциальных противников вместе взятых, то становится ясно, почему такую нищету увидели немецкие солдаты и оповестили всю Европу.

Кстати, со временем, причины нашей бедности поняли и советские солдаты. Характерно в этом плане письмо бойца Кринского своей матери. Если бы позволили размеры статьи, я бы привел его полностью. А суть письма вот в чем — солдаты прозрели и поняли подоплеку внутренней экономической политики государства в предвоенные годы. «Дорогая мама! — пишет он. — Проведенные мной несколько дней здесь (на войне), т.е. 15-20 дней, меня, как говорится, переродили совсем и сейчас, я стал другим, чем был раньше. Только теперь я понял всю политику войны, за что и за кого мы проливали кровь и ложем свои головы, на что пошли все наши займы, сборы, пожертвования и налоги. Все эти деньги пошли на наши же головы, на нашу пролитую кровь и т.д., а не на мирное строительство нашей Родины (выделено мной — Ф.М.). Будь я проклят, если по возвращении домой, я хоть одну копейку внесу на заем, пожертвования и т.д. Я лучше эти деньги пропью, отдам нищим или, наконец, выброшу в уборную, но на займы не дам никогда…»¹.

Конечно, в письмах советских солдат видно и звериное лицо фашизма, его античеловеческая сущность, махровый антисемитизм. Солдаты вермахта открыто и с удовольствием писали о мародерствах, об издевательствах и все они уверены в «блицкриге». Но тон писем после поражения под Москвой становится совсем другим. Воодушевление сменяется сомнениями, подавленным настроением. Война начинает представляться бесконечной и бесперспективной. И на фронте, и в тылу на первое место выходят мысли о тяготах войны. В письмах — насмешки над официальной пропагандой, критика существующих порядков, а иногда и прямое неповиновение. Так, обер-ефрейтор 24 танковой дивизии Штольберг категорически отказался выполнить приказ, сказав: «Мне надоело подставлять свою голову под пули, я уже сыт войной»¹, — за что и был расстрелян. Рядовой Рейнград Диккерт также заявил, что он воевать за Гитлера не хочет, так как не симпатизирует национал-социализму, который ему и его семье принес только разорение.

Письма свидетельствуют, что немцы не ожидали такого яростного сопротивления русских. «В России идут жестокие бои. То, что русские будут так упорно защищаться, никто не предвидел», — признается в своем письме Пауль Грант. А вот мнение солдата Гана: «Эта война бесконечная. Мы представляли себе сначала, что когда немецкие войска займут Украину, тем и дело кончится. Но, большевики оказались упорными людьми, и мы вынуждены углубляться все дальше и дальше вглубь России, и это очень опасно и бесперспективно»².

Хоть раз я напишу тебе правду

Если сравнить содержание писем солдат воюющих сторон то чувствуется разница в менталитете советских и немецких солдат. Если в большинстве писем красноармейцы старались как-то успокоить своих близких, показать, что им живется не так уж плохо, и он не так рискует, как пытаются представить в тылу его родные, то немецкие письма обратного характера. Кажется, что немцы намеренно грузят своих родственников своими проблемами, жалобами, пытаются перенести часть своих испытаний на близких. Без комментариев приведем несколько выдержек из таких писем: «…Лучше не говорить Родине всего. Скажу лишь одно то, что в Германии называют величайшим героизмом, есть, лишь величайшая бойня…Кладбища вырастали каждый час». «Минуты не проходит, чтобы земля не гудела и не дрожала: иной раз кажется, что наступил конец света». «…Здесь все так плохо и безнадежно. Уже четыре дня я не ел хлеба и живу только на супе в обед, а утром и вечером глоток кофе…Всюду голод, вши, гряз». «Делимся с остатками сэкономленной пищи…Каждый мечтает только об одном, жить, выжить…Сердце мое переполнено, внутри серьезные размышления о Боге и мире, снаружи страшные звуки разрушительной бойни. Я хочу, чтоб вы знали, что я делаю сейчас и что делал недавно. Вы не должны оставаться в неведении»¹.Так и слышится: «вы должны знать, как я здесь страдаю, пострадайте вместе со мной» (Ф.М.).

Все свидетельствует о крушении иллюзий. Ситуация повторяется с точностью до наоборот. Теперь уже немецкая почта полна жалоб на голод, на холод, на отсутствие, по немецким меркам, самого необходимого. Участились случаи дезертирства и пораженческие настроения и у части немецких солдат. «Солдаты нашей роты воевали под страхом расстрела, — говорит тот же Р. Диккерт. — Во время боя офицеры все время наблюдают за солдатами и, при малейшей попытке сдаться в плен или уклониться от боя, расстреливают на месте»².

В корреспонденции 1942 года на первое место выходит проблема питания. Вот наиболее характерные выдержки из писем того периода.

Обер-ефрейтор Г.Вигребе брату (30.09.1942): «...един­ственная мысль, беспокоящая меня — это(мысль) о моем желудке. Вот уже 4 недели нет подвоза мяса и жиров... Вообще, вы не можете представить себе того, что здесь происходит и порой приходится пережить…На днях пробегали собаки, я стрелял, но та, которую я подстрелил, оказалась очень тощей»³. Солдату Франсу Мюллеру от сослуживца (5.05.1942): «...Скоро ли кончится это свинство. Мы получаем теперь меньше хлеба: всего полтора кило на человека в неделю, 300 гр. мяса на человека в неделю и одно кило муки на весь месяц. Ког­да кончится картошка, бог знает, что мы будем жрать. Тогда пойдут в ход майские жуки, молодые лягушки, вороны…»¹.

У немецких солдат, как и у советских, та же просьба родственникам — выслать продукты. Эмиль Перист — Люции Перист: «Если бы ты смогла что-нибудь достать у крестьян из съестного — сало, масло, то пришли мне несколько посылок»².

Зато немецкие снабженцы, как и наши, жили сытно, вызывая недовольство у солдат. Так, командир скотобойной роты ветеринар Тлих заставлял работать бойцов по 18-20 часов в сутки, сам же за счет положенных солдатам продуктов (выделено мной — Ф.М.) устраивал пьянки с женщинами.

По мере продолжения войны прозрение приходит и к немецким солдатам, они также задумываются о бессмысленности войны. Приведу примеры из сборника «Разгром немцев под Сталинградом. Признание врага», который был составлен в ходе войны, в 1944 году: «Часто задаешь себе вопрос: «К чему все эти страдания, не сошло ли человечество с ума?». Все это не поддается описанию, и никто не знает, сколько это продлится... Я никогда не думал, что придется переживать такое и мое убеждение — война не должна повториться». «Хватит! Мы с тобой не заслужили такой участи... Да, Кати, война ужасна, я все это знаю как солдат. До сих пор я не писал об этом, но теперь молчать нельзя. Хоть раз я напишу тебе правду...». «Покажется ли над горизонтом заря надежды? Покинем ли мы когда-нибудь Россию» (с. 59). Я привел эти строки не из чувства жалости или сочувствия к немцам. Нет. Мы их не звали, они пришли как захватчики, как поработители. Просто, хочу показать, как война изменила их, во что превратила людей война, в каком положении оказались «цивилизованные немцы» (едят майских жуков, лягушек, подстреливают собак и т.д.). Крах блицкрига, крушение иллюзий и неуверенность пораждают озлобление: «Мы покажем русским, что такое немецкая метла. Там, где проходит немецкий солдат, даже трава уже больше не растет»³, — пишет солдат Ганс Цей к Эмили Цей (10.05.1942). Как видим, тактика «выжженной земли» приобретает реальные очертания. Случаи мародерства, грабежа местного населения становятся повсеместными, и немецкие солдаты считают все это «правом войны», «законом войны». Ниже приведу уникальное, веселое письмо лейтенанта Фридриха родным. Оно оставляет двоякое впечатление. Во-первых, в письме мы видим какие преступления совершали немцы против гражданского населения Советского Союза, во-вторых, — это беспощадный памфлет на самого себя, в какой-то степени косвенное признание собственной вины:

«Мои дорогие. Могу сообщить радостное известие о том, что я надеюсь скоро получить отпуск... Чтоб он протекал гармонично, я уже сейчас прошу настроить ваши мысли на следующее:

1. 
   Рекомендуется перед прибытием поезда все ценные предметы закопать в саду.
   
2. 
   Всех детей младше 5 лет — также и из соседних домов — отдать в ближайшие сады национал-социалистического союза.
   
3. 
   Для того, чтоб я сразу не поджег дом, поднять белый флаг на палке от метлы.
   

10. Об этом пункте прошу сохранять строжайше молчание: речь идет о моем питании за счет населения.

15. С Вами, мамаша и тетка Фрида, мы образуем военно-полевой суд и приговорим к расстрелу хозяина нашего дома, а кроме того и всех соседей, которые нас рассердят. Лучше всего пусть пока сами себе копают могилу, чтобы я не тратил попусту свой отпуск на такие незначительные вещи...

17. Дальше идет щекотливый пункт, о котором я говорю неохотно: за 2 дня до окончания моего отпуска вам лучше уехать к деду и бабушке, так как перед отъездом я по привычке подожгу дом»¹ (выделено мной — Ф.М.).

Военные неудачи ведут к обострению противоречий между немцами и их союзниками («вспомогательные народы»), а также между солдатами различных областей Германии. В 1942 году особый отдел НКВД Сталинградского фронта анализировал немецкую почту (трофейные письма). Там отмечается, что наиболее недовольны войной солдаты Западной Германии. Они получают тревожные письма, говорящие об опасности, которой подвергаются их близкие в результате английских бомбардировок. Двойной страх — за свою собственную жизнь и жизнь семьи — заставляет их еще больше желать скорейшего окончания войны. Такая позиция не нравилась уроженцам Восточной Пруссии, которые считают себя истинными германцами и постоянно насмехаются над солдатами западногерманских областей. Последние не остаются в долгу, называя пруссаков «упрямыми ослами». И те, и другие смеются над вестфальцами. Справедливости ради нужно отметить, что того монолита и дружбы, о котором нам твердили десятилетиями, в Красной Армии тоже не было. В ходе анализа солдатской почты я обнаружил неизвестные или малоизвестные широкому кругу читателей факты национальной вражды и неприязни среди бойцов Красной Армии. Даже между солдатами двух братских славянских народов — русскими и украинцами — были серьезные трения на национальной почве, которые, в свою очередь, смотрели свысока на солдат из Средней Азии. Особое отношение было к солдатам из Закавказья. Но на первом месте были антисемитские настроения. Здесь, конечно, свою роль сыграла и геббельсовская пропаганда. Воспитанный в духе интернационализма, я сознательно не приводил примеры с выдержками из писем немецких солдат. Это страшно и тошно. Но, чтобы показать настроения определенной части советских солдат и не быть голословным, приведу, опуская наиболее одиозные выражения, выдержку из конфискованного письма бойца Акифьева. «Есть люди, — пишет он, — которые ни воевать, ни работать не то не хотят, не то не способны. Это — евреи. Да, на русских костях был построен социализм…Это все мало русскому. Ему надо больше дать, чтоб злее стал и опомнился, что еврей — это первый умный хищный (далее недостойное слово), притом тихий и хитрый, которому место давать нигде не надо…Надоело мотаться и воевать из-за каких-то евреев»¹.

Тема — национальный вопрос на войне — это очень деликатная, но мало исследованная тема. Судьбы солдат и народов бывшего СССР — крымских татар, западных украинцев, прибалтийских народов, чеченцев, ингушей и т.д. — это предмет очень серьезного исследования. Сказать правду, пусть горькую — это не разжигание национальной вражды. Эта Правда поможет, я в этом уверен, избежать ошибок прошлого в будущем.

Уже не веришь, что мир когда-нибудь наступит…

В заключительной части статьи коротко коснусь вопроса о том, как в солдатской почте отражается и изменяется настроение немецкого общества в ходе войны.

Отношение немецкого общества к войне с Россией было неоднозначным. Но большинство немцев верило в быструю победу и в своего фюрера. Провал блицкрига привел к смене взглядов. По мере затягивания войны немецкая экономика испытывала большие трудности. Письма на фронт свидетельствуют об утрате уверенности в победе в «восточной кампании», о трудностях в городе и деревне, нехватке рабочей силы, разорении мелких предпринимателей и т.п. «Теперь я уже не сомневаюсь, что нам приходит конец, — пишет солдату Г.Гайнену его сестра. — На фабрике мне больше нечего делать, да и другим тоже... Моя песенка спета».

Солдату Воллерсу от невесты: «Наш шеф сказал сегодня, что теперь нужно только работать, а есть мы можем только после войны. Вот только он сам придерживается другого мнения».

О том, как жили немцы в тылу, и об их настроениях свидетельствуют следующие выдержки из писем:

Ефрейтору Ф. Хафту от невесты Герты: «Нашумевший фильм «Товарищи» я просто не пошла смотреть, так как там вновь речь идет о войне... В эти дни призваны 18-летние. Бедные невинные дети бросаются в бой в качестве пушечного мяса».

Солдату Гансу от брата: «Из твоего письма вижу, что вы направляетесь в Россию. Это скверно. Теперь опять много призывают, среди них почти старики. Скоро мы — подростки пойдем в ход».

О бедственном положении многих немцев в тылу свидетельствуют и их просьбы о помощи к своим близким на фронт. «Оставь деньги родителям, а то у них ничего нет. Продать им нечего, так как они почти ничего не сеяли»¹, — пишут А. Гессу его родственники.

Хотя в письмах пока нет открытой критики нацистского руководства и его политики, но недовольство определенной части населения войной выражено достаточно откровенно. А шел только второй год войны. К концу 1942 года недовольство перейдет к робкой критике войны. Вот письмо, которое получил солдат Гельмут (фамилия не указана) от своих родителей: «.. . Дорогой Гельмут! Мы купили себе карту России: Сталино (Сталинград — Ф.Г.) там очень далеко внизу. Если вы хотите оттуда попасть в Москву, то это далековато. Лучше оставьте это и возвращайтесь домой. Это война никогда не покажется легкой. Все несчастья обрушились на нас, и уже не веришь, что мир когда-нибудь наступит»².

Состояние немецкого общества к концу 1942 года, его умонастроения довольно точно выразил военнопленный Вольдемар Зоммер: «Германский народ войны не хочет, — говорил он на допросе, — но он покорно идет за правительством и не пытается сопротивляться, опасаясь гестапо... В Германии тихо не потому, что население живет в довольстве и благополучии, а потому, что гестапо «хорошо» работает»¹.

Таким образом, неудачи вермахта на советско-германском фронте привели к «кризису сознания», росту принципиального недоверия к нацистской партии, к внутреннему отходу (выделено мной — Ф.М.) широких кругов немецкого общества от идеологии национал-социализма. Именно с конца 1942 — начала 1943 гг., по суждениям выдающегося российского писателя Василия Гроссмана, автора романа «Жизнь и судьба», «в жизни многих десятков миллионов немцев после десятилетия тотальной бесчеловечности, постепенно начинается высвобождение свободы в человеке, т.е. очеловечивание людей, победа жизни над нежизнью»².

Заключение

Солдатские письма... Эти документы в силу их индивидуального характера представляют для ныне живущих возможность извлечь уроки из опыта военного времени, уроки того, как можно «привыкнуть» к войне, уроки того, во что превращает людей война.

Письма с фронта... В них душа и думы солдата. Читая их, видишь, о чем думал солдат, уходя на фронт, или на фронте, перед боем, перед атакой вражеских позиций, когда он не знает, будет ли жив через час или после боя, видишь его во время короткого затишья, когда радостное сознание, что на этот раз пуля тебя миновала, омрачается горечью потерь. Да, за всю войну, даже за короткое время пребывания на передовой, он привык к потерям, но каждая новая смерть — рубец на сердце, предупреждение: следующий — ты...

О чем думал солдат, склонившись над листком бумаги и торопливо сочиняя письмо домой — родителям, жене, невесте? Конечно, не о вечности, не об идеологии, не о социализме, тем более не о вождях, даже не о том, чтобы оставить память о себе, о товарищах, о войне потомкам. Главная его забота — успокоить близких, сообщить, что жив — здоров, воюет, бьет врага, и заверить, что вернется с победой. В незатейливых и не очень грамотных весточках солдат домой видишь такую неподдельность чувств, такую тоску по дому и светлую любовь к родным и такое ничем не уничтожимое желание жить, и не можешь понять — как все это им удавалось.

Директор Черемшанского мемориального центра, составитель сборника «Все они хотели жить» (фронтовые письма погибших солдат, воспоминания ветеранов войны), пишет, что, работая с фронтовыми письмами, они «увидели такую трагедию, от сознания которой болело и щемило сердце, подкатывал комок к горлу и непроизвольно текли слезы, дай Бог, чтобы очищающие наши души»¹. Я с ним согласен.

А.Б. Насибуллина