(724—748). Царствование последнего ознаменовалось постройкой
известного буддийского храма Тодайдзи в Нара
ш установкой грандиозной позолоченной статуи Будды (Дайбуцу)
высотой около 16 м. Огромные средства, затраченные
на создание этой статуи, показывают, какое значение придавалось
тогда буддизму. Столица Нара становится религиозным
центром страны.
К этому времени в Японии было уже шесть буддийских
сект: Куся, Дзёдзицу, Санрон, Хоссо, Рицу и Кэгон5.
В 737 г. император Сёму вменяет в обязанность каждой
провинции строить буддийский храм. .
Указанный период характеризуется расцветом архитектуры,
скульптуры, живописи и прикладного искусства, поставленных
на службу буддизму. Высокого уровня достигают
техника литья, необходимого для изготовления храмовой
утвари, металлических украшений, бронзовых зеркал, колоколов,
скульптур буддийских божеств, а также резьба
по металлу и дереву. Среди сохранившихся памятников
архитектуры, искусства и предметов материальной культуры
VIII в.— буддийские храмы и пагоды, редкой выразительности
скульптурные портреты известных проповедников
этого учения, замечательное изображение Мироку
(Майтрея), настенная живопись большой художественной
ценности, свитки, содержащие буддийские тексты с иллю
страциями, курильницы, чаши, жаровни и т. д.6.
В условиях довольно широкого распространения буддизма
естественно, что и поэзия, интерес к которой в придворных,
и чиновничьих кругах был чрезвычайно велик (знание
стихов и умение сочинять их считалось признаком образованности),
не могла не быть затронута новыми веяниями,
лусть на первых порах и в незначительной степени. Памятник
японской поэзии «Манъёсю», охватывающий разные исторические
периоды (в нем помещены записи народных песен,
принадлежавших дофеодальной эпохе, произведения VI—VII
и преимущественно VIII в.), в основном отражает религиозномагическую
практику раннего синтоизма, однако в нем представлено
некоторое число песен, так или иначе связанных с
буддизмом. По мнению японских ученых, влияние последнего
начинает сказываться лишь в песнях позднего периода7. Во
вступительных статьях к комментированным изданиям памятника
исследователи (Сасаки Нобуцуна, Такэда Юкити,
Такаги Итиноскэ и др.) не уделяют особого внимания проблеме
воздействия буддизма8. В ряде работ она рассматривается
в общем плане иноземных влияний — даосизма и конфуцианства,—
отдельные элементы которых также встречаются в
«Манъёсю» 9.
В некоторых специальных работах, посвященных влиянию
15* 227
буддизма на японскую литературу, высказывается мнение,,
что «песни памятника рочти лишены буддийской окраски» 10.
И это верно, если брать его в целом. Достаточно сказать,,
что из 4516 песен примерно только в 300 видна связь с
новым вероучением, чтобы понять, как мало еще эта сфера
художественного сознания была затронута его представлениями.
Тем не менее указанные произведения разнообразны
и заслуживают внимания. Условно их можно разделить на
четыре категории: 1) песни, отражающие буддийские идеи
бренности земного существования (сёгё-мудзё) и другие;
2) свидетельствующие о проникновении буддизма в сферу
погребальной обрядности; 3) песни, в которых выражено его*
влияние на систему поэтической образности; 4) показываю
щие отношение народа и придворных к новой религии. При
чем часть этих песен была сложена буддийскими монахами.
Таким образом, данный материал представлен как бы на раз
ных уровнях: идеологическом, обрядово-бытовом, литератур
ном и социальном. Подобное деление, разумеется, нужно рас
сматривать только в качестве приема упрощения, позволяю
щего более наглядно обрисовать содержание песен, ибо все
они по сути внутренне тесно связаны и в конечном итоге
характеризуют одно и то же явление.
Значительное число песен первой категории относится к
плачам. Это в основном авторская поэзия, среди произведе
ний которой многие принадлежат известным поэтам VIII в.
То, что именно учение о бренности земного бытия получило
отклик в Японии, объясняется, на наш взгляд, в значительной
мере условиями жизни населения островов. Природные
бедствия — землетрясения, грандиозные штормы на
море, ураганы — и беспомощность народа в борьбе со стихиями
заронили мысли о непрочности, ненадежности существования.
Буддийское учение нашло здесь подготовленнуюпочву.
Поэтому, анализируя материал памятника, следует
различать песни, порожденные условиями жизни народа, независимо
от проникновения буддизма, и песни, отражающие1
восприятие мира, которое сложилось под влиянием буддийских
учений. Оно вызывает раздумья, но еще не становится;
глубоким осознанием бытия.
В «Манъёсю» подобные настроения выражены по-разному—
и в плане художественном и композиционном: подчас
мотив, бренности выступает главной темой всего поэтического
произведения, иногда только зачином или концовкой,,
иногда же воплощается в каком-либо образе.
В качестве особой темы данный мотив встречается, в
частности, в творчестве Яманоэ Окура и Отомо Якамоти
(VIII в.). Один из образованнейших людей своей эпохи,
Окура был воспитан на китайской литературе и поэзии. Он
жил одно время в Китае в составе японского посольства.
Естественно, новые веяния в области идеологии не могли
не коснуться его, как и других японских поэтов, принадлежавших
к придворной «интеллигенции».
Его произведение так и называется «Поэма сожаления о
быстротечности жизни» (V—804) и . Начинается она с общего
вступления:
Как непрочен этот мир, е-но нака-но
В нем надежды людям нет! субэнаки ,моно-ва
Так же, как плывут тосицуки-ва
Годы, месяцы и дни, Haraipypy готоси
Друг за другом вслед, торицудзуки
Все меняется кругом, оикуру моно-ва
Принимая разный вид... М'омокуса-ни...
Далее, говоря о поре расцвета в жизни человека, поэт
сокрушается по поводу бренности его существования:
Но тот расцвет ...токи-но сакари-о
Удержать нельзя. тодомиканз
Все пройдет: 'сугусиярадурэ
На прядь волос, мина-но вата
Черных раковин черней, кагуроки ками-ни
Скоро иней упадет. ицуномака симо-но фурикэму
И на свежесть курэнаи-но
Алых щек омотэ-но уэ-ни
Быстро ляжет идзуку но ка
Сеть морщин... сива-.га китариси
Той же теме посвящено лирическое произведение одного
из лучших поэтов «Манъёсю», Отомо Якамоти,— «Песня,
выражающая печаль о непрочности этого мира»
(XIX—4160), которую он создал не без влияния Окура.
С той поры, как в мире есть а'мэ цути-но
Небо и земля, токи хадзимз ё
Говорят, передают ёнонака-ва
С давних нор из века в век, цунэнаки IMOHO то
Что невечен этот .мир катаридути
Бренный и пустой. нагараэкитарэ
И когда .подымешь взор аманохара
И оглянешь даль небес, фурисака мираба
Видишь, как меняет лик тэру цуки мо
Даже светлая луна. митикакэ сикэр'И
И деревья среди гор асихики-но
Распростертых — неверны: яма-но конурэ мо
В день весны хару сарэба
Цветут на них ароматные цветы, ,хана сакиниои
А лишь осень настает, аки дзукэба
Ляжет белая роса... цуюсимо оитэ
И летит уже с ветвей кадзэ мадзири
В гроз HOLM вихре момидзи
Алый лист... тирикэри1
Так и люди на земле уцусэ.ми мо
(Краток их печальный век: каку номи нараси
Ярко-алый, свежий цвет курэна'И-но
Потеряет быстро блеск, кро мо уцурои
Ягод тутовых черней нубатама-но
Черный волос сменит цвет. курогами кавари .
..
И улыбка поутру, аса-но эми
Вечером уже не та... юбэ кавараи
Как летящий ветерок, фуку кадзэ-но
Что незрим для глаз людских, миэну-га готоку
Как текущая вода, юку мидзу-но
Что нельзя остановить, томарану готоку
Все невечно на земле... цунэ .мо наку
Все меняется вокруг... уцуроу..
Эти настроения Якамоти выражает в ряде песен антологии
(например, III—466).
Но в непрочном мире здесь уцусэлги-но
Жалок бренный человек, карэру м'И нарэба
Словно иней иль роса цую симо-но
Быстро исчезает он... кэнуру га готоку...
В одной из четырех книг своего лирического дневника
(XIX), в песне 4214 он опять возвращается к мысли о быстротечности
человеческой жизни:
Этот бренный жалкий мир Енонака-но
Полон скорби и тоски. укэку цуракэку
Ах, цветы, что в нем цветут, саку хана мо
Быстро свой меняют цвет, токи-ни уцуроу
Люди смертные земли — уцусэми мо
Жалок их недолгий век... цунэ наку арикэри
В несколько измененном варианте подобные мотивы звучат
в песнях XVII книги — 3963, 3969 и др.
Высказывания о непрочности земного существования
встречаются также в произведениях неизвестных авторов, в
частности в песне 2756 книги XI:
Ведь ты лишь человек цукигуса-но
С непрочною судьбою, карэру иноти-ни
Как лунная трава цукигуса. ару хито-о
О, что ты можешь знать, мне говоря: ика ни сиритэ ка
Мы после встретимся с тобою. ноти мо аваму то ю
Или в других песнях:
Ах, каждый год цветутЦветы на ветках сливы,
Но для тебя,
Живущего в бренном мире,
Весна не возвратится никогда
госи-но ха-ни
умэ-ва сакздохмо
уцусэми-но
ё-но хито кими си
хару накарикэрн
((X—1857)
Когда проходит зимняя пораИ дни весенние повсюду наступают,
фую сугитэ
хару си китарэба
230
Года и месяцы тосицуки-ва
Вновь круг свой начинают, арата нарэдомо
И только человек все к старости идет... хиго-ва фуриюку
(X—1884)
Среди гор Хацусэ, коморику-но
Скрытых ото всех, Хацусэ-но ям а-ни
Светлая луна, что в небесах сияет, тэру цуки-ва
Уменьшаясь, вырастает вновь. митикакэ сикэри
Человек же вечности не знает. хито-но цунэ наки
(VII — Г270)
Нет, не надеюсь я таки-но уэ-но
Жить вечно на земле, Мифунэ-но яма-ни
Как эти облака, что пребывают вечно иру кумо-но
Над водопадом, цунэ-ни араму то
Среди пиков Мифунэ... вага мованаку ни
(III —242) 12
В приведенных песнях для выражения идеи скоротечности
времени и непрочности бытия используется обычный в
народной поэзии прием — сравнение с природой. Причем
представления о ее вечности в разных песнях неодинаковы.
В одних символом неувядания служит образ сливы, которая
каждую весну расцветает снова и как бы не подвержена
смерти в отличие от человека. В других вечными кажутся
лишь моря и горы, растения же и цветы воспринимаются уже
как нечто непрочное, преходящее:
Вот высокая гора и моря — смотри, такаяма то уми косо ,ва
Вот гора — всегда горою будет здесь яманагар а каку мо уцусику
стоять,
Вот моря — всегда морями будут уминагара сика мо арамэ
так лежать,
Человек же, что цветы, — хито-ва хана моно дзо
Бренен в мире человек... уцусуми-но ёхито
(XXII —3332)
Любопытно привести еще одну песню, в которой меняется
прежнее представление о нетленности гор и морей.
Море! Разве знает смерть оно? ум'и я синуру
Горы! Разве знают смерть они? яма я синуру
Но придется умереть и им: синурэ косо
У морей с отливом убежит вода, уми-ва сиохитэ
На горах завянут листья и трава... яма-ва карэсурэ
Эти произведения позволяют судить, сколь неоднороден
материал памятника. Они показывают также, как со временем
под влиянием буддийских учений мотив бренности начинает
звучать сильнее.
Однако философской лирики в полном смысле слова в
«Манъёсю» нет. Обычно песни содержат лишь некоторые
раздумья философского плана. Интересны две песни, записанные
на кото (музыкальном инструменте типа цитры) в
буддийском храме Кавара:
Жизнь и :мерть— ики сини-но
Два моря на земле— футацу-но уми-о
Ненавистны были мне всегда. итавасимя
О горе, где схлынет их прилив, сиохи-но яма-о
Я мечтаю, чтоб уйти от них. синобицуру камо
(XVI— 3849)
Ах, во временной сторожке дел мирских, ёнонака-но
В этом мире бренном и пустом, сигэки кариио-ни
Все живу я и живу... суми сумитэ
До страны грядущей как смогу дойти? итараму куни-но
Неизвестны мне, увы, туда пути... тадзуки сирадзу мо
(XVI — 3850)
В первой песне образ моря комментаторы трактуют в
буддийском понимании, как могучую разрушительную силу,
внушающую страх. Здесь передано чисто буддийское стремление
к состоянию отрешенности. Во второй «грядущая страна
» толкуется как буддийский рай. Образ «временной сторожки
» символизирует временность жизни на земле. В памятнике
в данном значении он встречается в единственной
песне, но впоследствии в классической японской поэзии
XIII в. широко используется в качестве символа буддийского
восприятия жизни. Впрочем, автор этих песен неизвестен,
и можно допустить, что записи были сделаны буддийским
монахом и не обязательно японцем.
Такого же рода произведения, толкуемые комментариями
в свете влияния буддизма, есть у Отомо Якамоти, в книге
XX (4468, 4469). В них говорится о духовном поиске, о желании
найти «истинный путь»:
Люди смертные земли уцусэми-ва
Н'и в какой не входят счет... кадзунаки ми пари
Как хотел бы я, я'ма кава-но
Чистотой любуясь рек и гор, саякэки мицуцу
Истинный найти для сердца путь! мити-о тадзунэ на
(XX—4468)
С лучами солнца состязаясь, ватару хи-но
Которые обходят небеса, кагэ-ни киоитэ
Хотел бы в поиски отправиться и я, тадзунэтэ на
Чтоб BHOiBb вступить на путь киёш соно мити
Кристально чистый. мата мо аваму там'^
(XX—4469)
Путь интерпретируется здесь как путь Будды. Выражение
«вновь вступить на путь кристально чистый» означает следование
буддизму и в будущем рождении.
232
Однако песни подобного характера единичны, чаще в них
просто выражены грустные раздумья по поводу бренности
человеческой жизни.
В отдельных произведениях употребляются изречения
буддийского толка: «живущим на земле суждено покинуть
мир» («икэру моно цуи ни синуру моно» — «живущие в конце
концов умирают»). Это изречение можно встретить в пэснях
Отомо Табито и в песне поэтессы Отомо Саканоэ.
Некоторые произведения свидетельствуют о влиянии на их
авторов буддийского учения о переселении душ. Намек на это
можно усмотреть в пзсне Окура:
Как птицы, чю летают в небе, цубаса насу ар и
Быть может, он являлся здесь потом каёицуцу
И видел вес. мирамэдомо
Не знаю г только люди, хит о косо слранэ
А сосны, может, ведают про то. мацу-в:1 сиоураму
(II—145)
Речь идет о принце Оцу, который перед казнью в надежде
на помилование завязал узлом ветви сосны, чтобы согласно
древнему представлению испросить себе этим магическим
актом долголетие. Однако его не помиловали, и он
покончил жизнь самоубийством. Как полагается в таких
случаях, он обещал вернуться посмотреть на ветки. И Окура,
увидев их, сложил эту песню. Бесспорнее вера в будущие
рождения отразилась в одном из любовных посланий:
В непрочном бренном зто,м мире ко но ё-ми в а
Молва людская велика, хитогото сигэ'си
Что ж, в будущих мирах кому ё-ни мо
Мы встретимся, мой милый, аг.аму вага сэко
Пусть нынче счастье нам не суждено. има нарадзу томе
(IV—541)
Впрочем, мотив этот крайне редок; как уже говорилось,
произведения антологии, и авторские, и анонимные, содержат
главным образом раздумья о непрочности и краткости
земной жизни. Трудно сказать, чем навеяны эти мысли —
вызваны ли они причинами «местного характера» или влиянием
буддийских учений. Историческая протяженность самого
материала позволяет предположить, что он создавался
под воздействием разных факторов. Не исключено, что в
какой-то период обращение к новому вероучению в поэзии
было своего рода литературной модой, пришедшей из Китая.
Такой вывод подсказывают сами песни, которые передают
обычно только соответствующее настроение, порой даже в
одинаковых выражениях и образах, и лишены подлинной
философской глубины.
Уже отмечалось, что ощущение непрочности человеческого
существования, возникавшее как реакция на определен
ные местные условия, способствовало быстрому распространению
в Японии, в частности в ее поэзии, буддийской идеи
бренности всего земного. Но в то же время сходная духовная
настроенность, по нашему мнению, упрощала само понимание
этого учения: оно было воспринято как нечто знакомое,
близкое, и потому осваивалось только внешне, поверхностно.
Надобность проникновения в суть его отпадала из-за кажущегося
тождества восприятия.
Песни «Манъёсю» дают основание считать, что буддизм
в VIII в. еще не затронул духовных глубин народа. Это
подтверждается и в целом оптимистическим звучанием произведений
памятника, включая песни авторов, отдавших
дань увлечению буддизмом, но не сделавших его до конца
своим мировоззрением.
Перу того же Якамоти, например, в поздний период его
творчества принадлежит следующая песня:
Хотя знаю я, минава насу
Что временное тело, карэру ми дзо то ва
Подобно легкой пене на воде, сирзрэдомо
И все ж я опять прошу себе нао си нэгаицу
Жизнь долгую, чтоб длилась бесконечно! пгтосэ-но иноти-о
(XX—4470)
И Окура также в ряде своих произведений предстает
перед нами жизнелюбом:
Жемчуг иль простая ткань— сицу тамаки
Тело бренное мое кадзу ни мо арану
Ничего не стоит здесь, ми-ни аредо
Л ведь как мечтал бы я ти тосэ ни мог а то
Тысячу бы лет прожить. омохоюру камо
.(V—903)
Словно пена на воде— минава насу
Жизнь мгновенна и хрупка. мороки иноти мо
И живу я, лишь моля: гакунава-но
О, когда б она была гихиро-ни мога то
Долгой, крепкой, что канат! чэгаикурасицу
(V--902)
У современника Окура — Абэ Хиронива встречаются строки,
выражающие те же настроения:
Как хорошо бы каху сицуцу
Жить и жить на свете. араку-о ёми дзо
О жизнь короткая моя, тамакивару
Что жемчугом блеснешь — и нету, мадзякаки иноти-о
Хочу, чтоб вечно длилась ты! яагаку хори суру
(VI—975)
Ближайший друг и родственник Якамоти — поэт Отомо
Икэнуси тоже свободен от пессимизма и находит радость в
земном существовании:
Говорят из века в век, инисиэ ю иицуги кураси
Что непрочный и пустой ёнонака-ва
Этот жалкий бренный мир, кадзунаки моно дзо
Но однако есть и в нем нагусамуру
Утешеняе для нас... кото мо араму то
(XVII—3973)
Из всех поэтов настроение безнадежности, пожалуй,
сильнее всего выражено у Отомо Табито в известной
песне 793, в V книге:
Теперь, когда известно мне, ёнонака-ва
Чю мир наш суетный и бренный, мунасики моно то
Никчемный и пустой, спру токи си
Все больше, все сильней иёё масумасу
Я тяжкой скорби преисполнен. канасикарвкзри
Однако в данном случае такое настроение было вызвано
потерей любимой жены. Другими словами, основой его послужил
реальный жизненный факт, а не продуманное мировоззрение.
Глубоко в сферу словесного искусства Японии
буддизм проник позже, в XIII в. В классической поэзии того
периода уже не отметишь оптимистических нот, характерных
для «Манъёсю».
Рассмотрим теперь песни второй категории, связанные с
обрядовой стороной буддизма. Показательно, что последний
никогда не вытеснял полностью исконную японскую религию—
синто, а всегда в той или иной мере сосуществовал с
ней. И лишь в погребальном ритуале уже в VII—VIII вв. была
принята почти полностью буддийская обрядность.
В ряде песен, в разделе плачей, достаточно многочисленных,
указывается на обряд сожжения. Иногда об этом говорится
прямо, как, например, в отрывке из произведения
Хитомаро:
Па заброшенных полях, кагирои-но
Где, сверкая и горя, моюру
Пламя поднималось вверх, арану-ни
В белой ткани облаков сирогаэ-'но
Скрылась ты из наших глаз... амахирэ гакури
.(II—310)
Или в песне анонимного автора:
Улыбку милой моей девы, томосиби-но
Что в мире смертных рождена была, кагэ-ни кагаёу
Улыбку, озаренную огнями, уцусэмй-но
Пылающего, яркого костра, имо-га эмаи си
Все время вижу пред собою. омокдгэ-ни мию
(XI—2642)
Порой информация передана намеками, посредством введения
специальных образов — тумана, облака, встающих
над пеплом костра. Вот как об этом сказано в песне Якамоти,
в которой поэт вспоминает об ушедшей навсегда
возлюбленной:
О, каждый раз, когда там, вдалеке
Встает туман на склонах гор Сахо,
Ведь каждый раз
Я вспоминаю о тебе
И нету дня, чтобы не плакал я...
(III—473)
Сахояма-ни
танабику касуми
миругото-ни
им о-о омо идэ
накаиу хи-ва наси
Аналогичные образы встречаются и в других песнях Якамоти,
а также в произведениях анонимных авторов:
И когда услышал я:
Тот, кому желал счастливо жить,
Белым облаком
Поднялся и уплыл,
О, как тяжко стало на душе!
(XVII—3058)
О, ведь вчерашний день
Ты был еще здесь с нами,
И вот внезапно облаком плывешь
Над той прибрежного сосной
В небесной дали.
(III—444)
Когда исчезло уплывая
То облако, что поутру вставало
В полях Акицуну,
Как тосковать я стала и
нынче и вчера
О том, кого не стало...
•(VII—«1406)
И еще:
Любимая моя, что здесь молвою
Из-за меня была осуждена,
Туманом утренним
Средь пиков гор высоких
Исчезла ныне навсегда.
(XI—2455)
масакику то
иитэси моно-о
сирокумо-ни
татитанабику то
кикэба канаси мо
кино косо кими-ва
арисика
омов а ну ни
хамамацу-га уэ-ни
кумо-то танабику
Акицуну-ни
Аса иру кум о-но
Уеэкжэба
Кино мо кё мо
каки хито омою
варэ юэ-ни
иварэси имо-ва
такаяма-но
минэ-ни асагири
сугани кзму камо
В некоторых плачах те же и сходные образы упоминаются
в связи с Хацусэ, известным местом погребения.
В стране Хацусэ, коморику-но
Скрытой среди гор, Хацусэ-но яма-ни
Легкой дымкой подымается туман. касуми тацу
Облако, что уплывает вдаль, танабику кум о-в а
То не милая ль жена моя? имо-№и камо араму
(VII—1407)
В отдельных песнях получил отражение и обычай рассеивать
Достарыңызбен бөлісу: |