Сборник статей по материалам I iii ежегодных международных научных конференций «Российская диаспора в странах Востока»

Введение

С 2010 г. по 2012 г. в Институте востоковедения РАН состоялись три международных научных конференции «Российская диаспора в странах Востока», организованные Сектором Южнотихоокеанских исследований Центра по изучению Юго-Восточной Азии, Австралии и Океании.

В работе конференций приняли участие ученые из Института востоковедения РАН (Москва), Дальневосточного Федерального Университета (Владивосток), Уральского государственного университета (Екатеринбург), Института истории, археологии и этнографии Дальневосточного отделения РАН (Владивосток), Санкт-Петербургского Государственного Морского Технического университета, ИСАА МГУ (Москва), НИИ военной истории Военной академии Генштаба ВС РФ (Москва), Алтайской государственной педагогической академии (Барнаул), Бурятского государственного университета (Улан-Удэ), Казанского (Приволжского) федерального университета (Казань), Башкирского государственного университета (Уфа), Иркутского государственного университета, Института этнологии и антропологии РАН (Москва), РГГУ (Москва), ГУ Высшей школы экономики (Москва).

Отрадно было видеть среди участников конференций специалистов из Федерального агентства по делам СНГ, соотечественников, проживающих за рубежом, и по международному гуманитарному сотрудничеству (Россотрудничество) (Москва), Дома русского зарубежья им. А. Солженицына (Москва), Фонда «Русский мир» (Москва), а также представителей посольских и прочих государственных служб в России и за рубежом.

Зарубежные ученые представляли Всеяпонскую ассоциацию по изучению восточной ветви российской диаспоры, Университет Аояма (Токио, Япония); Университет Малайи (Куала-Лумпур, Малайзия); Австралийский национальный университет (Канберра, Австралия); Оклендский технический университет (Окленд, Новая Зеландия).

Доклады на конференциях охватывают широкий круг проблем, связанных с настоящим и прошлым российской эмиграции и жизнью русских диаспор на Востоке: в Маньчжурии, Монголии, Казахстане, Китае; Японии, Австралии, Новой Зеландии, Океании; Шри-Ланке (Цейлоне), Вьетнаме, Малайзии и ряде других стран ЮВА; Египте, Турции, Ливане, Иране, Марокко.

Организаторы искренне благодарят всех участников конференций и надеются на дальнейшее плодотворное сотрудничество.

Об изучении российской диаспоры в странах Востока

Второй важной составляющей направления «Россия – Восток» является цикл исследований по российской эмиграции и российской диаспоре в странах Востока. По идеологическим и политическим мотивам полноценное изучение общин зарубежных россиян в советское время не поощрялось. Так, например, советские ученые-австраловеды уделяли внимание революционной эмиграции в Австралию и деятельности там социал-демократов. При этом практически не было работ, посвященных значительной части российской диаспоры в Австралии, состоявшей из белоэмигрантов и беженцев из коммунистических режимов.

Отмена цензурных ограничений и открытие архивов в начале 1990-х гг. стимулировали возрождение интереса к истории и современной жизни наших зарубежных соотечественников. В Институте востоковедения РАН начались исследования русских диаспор на Востоке, изучение вклада зарубежных россиян в политику, экономику, науку и культуру стран, их принявших.

Задача конференций «Российская диаспора в странах Востока» состоит в том, чтобы объединить специалистов по этой тематике, дать определенный импульс для продолжения исследований. Материалы конференций могут стать основой для написания коллективной монографии «Восточное российское зарубежье».

Важными для изучения представляются следующие темы:

- Причины и характерные особенности массовых и индивидуальных эмиграций из России и СССР на разных исторических этапах, включая современную эмиграцию из Российской Федерации;

- Российские общины в восточных странах и деятельность эмигрантских организаций;

- Вклад россиян в политическую, экономическую, научную и культурную жизнь принявших их стран;

- Проблемы сохранения и распространения русского языка и «русскости»;

- Роль и значение православия в эмигрантской среде и миссионерская деятельность русской церкви на Востоке;

Естественно, приведенный список не исчерпывает всех исследовательских тем и может быть продолжен.

Научные исследования, проводимые в Институте востоковедения РАН по изучению российской диаспоры в странах Востока, имеют важное научно-теоретическое и научно-практическое значение. В этом плане, надо надеяться, материалы конференции будут интересны для специалистов, осуществляющих практическую деятельность. В частности, конференции послужат укреплению взаимодействия с различными организациями, успешно осуществляющими деятельность по распространению русского языка в странах зарубежья, сбережению русских культурных ценностей, сохранению и развитию связей соотечественников с Россией.

Но это были лишь отдельные случаи. А первая крупная миграция российского населения произошла в XVII в. вследствие гонений на старообрядцев по религиозным мотивам. Раскол в Русской Православной Церкви возник в результате реформы Патриарха Никона (1652-1666), которую поддержал царь Алексей Михайлович. Раскольники подвергались жестоким преследованиям, и в 1685 г. по указу царевны Софьи были объявлены вне закона. Спасаясь от репрессий, старообрядцы первоначально селились в пустынных местах на побережье Белого моря, в Олонецком крае (современная Карелия), на речке Керженец в Нижегородских землях. Бежали старообрядцы в Сибирь через Дон и за пределы России. Лишь в конце XVIII – начале XIX вв. гонения перестали быть массовыми и приняли более цивилизованный вид.

Среди специалистов существуют разные взгляды на количество массовых миграционных волн из России. Так, не принимая во внимание значение переселений старообрядцев, обычно называют пять основных волн эмиграций.

Первая продолжалась от отмены крепостного права в 1861 г. до начала гражданской войны в 1917 г. Побудительными мотивами к выезду являлись, в основном, экономические причины, а также стремление жить в более демократических обществах стран Европы и Америки с их более широкими правами и свободами личности. В этот период Россию покинуло по оценкам около 4,3 млн. чел.

Вторая волна (которую, по мнению отдельных исследователей, как раз следует считать первой) датируется периодом с 1917 по 1938 гг. Тогда из страны бежали или были высланы солдаты и офицеры белой армии, научные работники, деятели культуры, – всего около 4 млн. чел.

Наиболее массовая третья волна пришлась на годы Второй мировой войны и состояла из «перемещенных лиц»: военнопленных, работников, вывезенных в Германию, и пособников оккупантам. Потери СССР от эмиграции в те годы оцениваются в 8-10 млн. чел.

Четвертая волна продолжалась в 1950-1990-е гг. Она была вызвана в первую очередь политическими и национальными мотивами. В эмиграцию уезжали деятели науки и искусства, а также этнические меньшинства – евреи, поволжские немцы, армяне, греки. Новым явлением стала эмиграция женщин, выходивших замуж за иностранцев. Всего уехавших в те годы насчитывалось около 1,5 млн. чел.

Пятая волна началась с момента распада СССР в 1991 г. и была обусловлена главным обстоятельством – экономическими причинами в сочетании с открытием границ и облегчением выезда в другие страны. К концу 2000-х гг. страну покинули более 10 млн. человек.

В связи с массовым исходом жителей из бывшего СССР в 1990-х гг. феноменом русской эмиграции всерьез заинтересовались в западных странах. Исторически сложилось так, что на Западе научному анализу подвергаются все новые явления, и поэтому исследование вопроса российской эмиграции проводилось западными специалистами на достаточно высоком уровне.

В отличие от западных стран, в подавляющем большинстве государств Востока научных направлений, изучающих миграционные феномены, не сложилось порой до сих пор. Исследованием жизни российских диаспор занимались лишь изредка и неспециализированно, - эти работы носили скорее прикладной, нежели узконаправленный характер.

В обширном регионе АТР, где сегодня существуют не только хорошо институционализированные русские диаспоры (в Австралии, Новой Зеландии), но и идет активное формирование русских общин в местах, привлекательных для туризма (страны ЮВА), совсем мало или вообще нет ученых, интересы которых были бы устремлены непосредственно в область исследования русской эмиграции.

Еще менее изученным представляется вопрос присутствия россиян в Океании – самом дальнем уголке мира.

В этой связи стала очевидной необходимость уделить восточному направлению русской эмиграции, не охваченному научным знанием, самое непосредственное внимание, на которое были способны специалисты, разместившие результаты своих исследований в предлагаемом сборнике.

Авторы статей изучают проблемы восточных миграций русскоязычного населения в исторической перспективе и выявляют особенности современного проживания российских диаспор и общин на новых землях. Исследования, посвященные историческим аспектам, в подавляющем большинстве основаны на уникальных архивных источниках, и это придает работам предельно высокую научную значимость. Не менее ценными представляются статьи, базирующиеся исключительно на эмпирических исследованиях. Объединяя в себе проблематику прошлого и настоящего российских миграций в страны Востока, предлагаемый сборник претендует на определенную уникальность в области диаспорологии.

Усиление чужеземцев на пограничных с Китаем территориях заставило китайские власти обратить на Приамурье особое внимание. Подавив очаги минского сопротивления внутри империи, они активизировали политику по выдворению россиян с приграничных районов. В Пекине довольно быстро была сформулирована и донесена до российских властей позиция о неприемлемом нахождении россиян на якобы «исконно китайско-маньчжурских территориях». В приграничных районах были проведены масштабные военно-стратегические мероприятия, давшие возможность расквартированным там войскам в любой момент по приказу вступить в бой. Предварительные переговоры ни к чему не привели, и стороны начали готовиться к военному столкновению. К лету 1685 г. маньчжурские войска вплотную подошли к Албазину. После недолгой осады острог был сдан, а его защитникам цинское командование разрешило уйти в соседний Нерчинск.

История Албазина, однако, на этом не закончилась: вскоре после отвода цинских войск от Албазина казаки вернулись в острог и отстроили его и свои дома заново. В 1686 г. последовал новый указ китайского императора разорить Алабзин и изгнать россиян [19, с. 103]. Что и было сделано: по условиям договора 1689 г., заключенного между Россией и Китаем в Нерчинске, Албазинский острог был полностью разрушен и вместе с амурскими землями передан Китаю.

Подписание Нерчинского договора стало поистине эпохальным событием: ведь это был первый в истории российско-китайский договор, который положил начало развитию дальнейших российско-китайских отношений. Учитывая важность этого события, в Пекине с особой тщательностью готовились к предстоящим переговорам на границе. Аналитический остов посольства представляли глава Лифаньюаня¹ и, надо думать, самый опытный дипломат, разведчик и специалист по делам с Россией фудутун Мала. Накануне отправки посольства из его состава был выведен и оставлен в Пекине будущий глава Лифаньюаня и создатель Школы русского языка, будущий начальник «русской роты» в Пекине, придворный советник маньчжур Маци. Переводчиками посольства были назначены иезуиты – португалец Т. Перейра и француз Ф. Жербильон. Посольство сопровождал эскорт, насчитывавший более 500 человек.

Албазинский конфликт стал важным историческим событием еще и потому, что в связи с ним начался многовековой процесс формирования русской диаспоры албазинцев в Пекине.

Неоднократные столкновения российских казаков с цинскими войсками на границе, начавшиеся еще в 1650-х гг., нередко заканчивались взятием россиян в плен и их последующей отправкой в Пекин для несения там военной службы.

Зачисление российских солдат на военную службу в Китае не было чем-то новым для китайской военной истории. Известно, что еще в ХIV в. монгольские ханы в Пекине сформировали из россиян полк, получивший название «охранный полк из русских, прославлявший верноподданство». На этот раз русский полк численностью 2,7 тыс. человек был расквартирован на севере от Пекина на территории в «130 больших китайских десятин», был передан в непосредственное подчинение Военному совету и наделен «земледельческими орудиями для возделывания земли», дабы кормить себя самим.

Анализ русских и китайских материалов показывает, что первый россиянин, попавший в Пекин в 1651 г., был Ананий (Онашко) Урусланов, в китайских источниках известный под именем Улангэли, будущий командир «русской роты» в Пекине 26, с. 37. Это был перебежчик, о чем свидетельствуют источники: «Улангэли подлинно назывался Урусланов, и был татарин новокрещеной, имянем Ананъя» 12, с. 1. То же самое указано в записях российского посла Н.Г. Спафария, отмечавшего: «А один из них изо всех Онашка, родом татарин, живет в чести который прежде всех в Китай побежал» 11, с. 417.

Урусланов находился в Пекине не один, а вместе с неким Пахомом Пущиным, «который ушол из Даур в прошлых годех» и числился на военной службе у цинских властей.

О первых двух россиянах, загадочным образом попавших в Пекин и там оставшихся, нерчинский десятник Игнатий Милованов писал так: «И те де изменники Анашко и Пахомка в Китайском государстве поженились и держат веру их китайскую и от Богдокана идет им корм и живут они своими дворами» 11, с. 287.

Оба российских перебежчика помогали отливать пушки для цинской армии и принимали активное участие в подготовке военной кампании против российских владений в Приамурье 26, с. 76.

Впоследствии в Пекин неоднократно доставляли россиян в качестве пленных. Так, в 1653 г. цинский караульный отряд в Нингуте пленил и отправил в Пекин 11 россиян 18, с. 10. В 1658 г. во время стычки казаков с цинскими силами в месте слияния рек Сунгари и Муданьцзян в плен были взяты 47 россиян, дальнейшая судьба которых осталась неизвестной 13, с. 97–98. В 1668 г. в Пекин был доставлен русский Ифань (Иван) и другие [22, цз. 9, с. 295]. В 1676 г., по утверждениям Н.Г. Спафирия, «в китайском государстве русских людей есть человек с 13, и только 2 человека, что поиманы на Амуре» [11, с. 416-417]. В 1683 г. под Айхуном был взят в окружение отряд Григория Мыльника численностью около 70 человек. Мыльник со старшими казаками и еще частью сдавшихся россиян были «отведены в Пекин, где жили без всякого мучительства» [3, с. 319].

Наибольшее количество россиян появилось в Пекине после двух осад Албазина цинскими войсками. По оценкам западных исследователей, после осады Албазина в 1685 г. на сторону цинских сил перешло от 25 до 45 казаков. По данным же китайских источников, «в 22 году Канси (1683) в столицу были доставлены 33 россиянина, в 23 и 24 годах Канси (1684–1685) – 72 россиянина» [22, цз. 9, с. 295].

Лишь после завершения военной кампании в Приамурье количество пленных россиян, доставляемых в столицу, стало стремительно убавляться.

Практически все казаки, попавшие в Пекин в качестве пленных, были зачислены на военную службу в цинскую армию, в так называемую «русскую роту» (элосы цзолин). О формировании этой роты источники сообщают следующее: «В 5 году Шуньчжи (1648) был взят Улангэли (Ананий Урусланов), в 7 году Канси (1668) – Ифань (Иван) и другие». Из русских сделали отдельную полуроту, а Улангэли был назначен ротным.

Позже еще два раза были привезены в Пекин по 70 россиян. Из них сформировали полную роту. «Русскую роту» определили семнадцатой ротой в четвертый полк маньчжурского «желтого знамени с каймой» [17, с. 44], что «было совершенно наравне с манджурами» 8, с. 8]. Так россияне стали важной составной частью маньчжурской «восьмизнаменной» армии¹.

Россиян расселили в подведомственных «желтому знамени с каймой» постройках в районе Дунчжимэнь (в настоящее время – территория Посольства России в Китае). Новоприбывших зачисляли на довольствие в Ведомство финансов, от которого они ежемесячно получали жалование зерном и деньгами. На Новый год по лунному календарю всем полагался месячный оклад в качестве премии [20, с. 57].

О составе «русской роты» в ранние годы ее существования нам известно немного. Ее первым командиром, как уже говорилось выше, стал Ананий Урусланов (Улангэли). Сначала он числился офицером шестого ранга, позже был повышен в звании до четвертого ранга первой степени «желтого знамени с каймой». Его заместитель Иван имел шестой ранг первой степени, еще нескольких россиян – седьмой ранг [23, с. 43].

После смерти Улангэли в 1683 г. командование «русской ротой» было передано его сыну по имени Лодохунь. Ни в китайских, ни в русских источниках не содержится каких-либо подробных сведений о Лодохуне: его ранг, время кончины, иная информация о его жизни не известны. Известно лишь то, что это был последний командир роты, который имел российские корни. Как свидетельствуют китайские источники, после смерти Лодохуня управление ротой было поручено известному «специалисту по российским делам» в цинской администрации – маньчжуру Маци (в течение незначительного периода, когда Маци по подозрению в заговоре был отстранен от дел). Далее на протяжении всего ХVIII в. ротой командовали различные маньчжурские и китайские чиновники, последний из которых, Фэншэнцзилунь, внучатый племянник Маци и внук императора Цяньлуна, командовал ротой вплоть до своей смерти в 1807 г. [28, с. 21].

После урегулирования пограничного конфликта с Россией и снятия напряженности на китайской границе «русская рота» была переквалифицирована и стала заниматься несением гарнизонной службы в Пекине [25, с. 137]. Однако со стороны цинских властей прослеживалось определенное недоверие к россиянам: «Несмотря на то, что [российские солдаты] были причислены к высшим трем «знаменам», доверия к ним не было, и они не принимали участия в настоящих боевых действиях», – отмечает китайский исследователь У Ян 16, с. 84. Тем не менее, столичные власти высоко ценили военную выучку россиян, нередко доверяя им обучение своих солдат: «И ныне [солдаты «русской роты»] у богдыхана учат китайских людей стрелять ис пищали с коня и пеших» [11, с. 417].

Кроме обучения китайских солдат, россияне вместе с иезуитами привлекались для изготовления гранат, которое «зело хвалил» сам император [9, с. 205].

Несение военной службы в Пекине некоторые россияне совмещали с переводческой и преподавательской деятельностью. «А тот ныне и в толмачи взят в Посольской приказ (Лифаньюань. – П.Л.), – говорится в документах об одном российском пленном в Пекине, – потому что рускую грамоту умеет, да и китайской учился ж, и всякое руское письмо он переводит» [11, с. 417].

В 1708 г. в Пекине при Дворцовой канцелярии и Лифаньюане открывается Школа русского языка, первыми преподавателями которой стали трое из «русской роты». Работа россиян в Пекине в качестве переводчиков и преподавателей была, правда, весьма непродолжительной. Совсем скоро потомки наших соотечественников ассимилировались в Китае, забыли русский язык и отдалились от русской культуры и православия.

В поздний период цинской истории, в связи с общим кризисом Цинской империи, который поразил и «восьмизнаменную» систему, албазинцы (так в дальнейшем стали называть военнослужащих «русской роты» и членов их семей) постепенно начали осваивать гражданские занятия. Они оказывали помощь российским купцам во время их пребывания в Пекине, «руководили ими при знакомстве с китайскими купцами и при обоюдном мене товаров» 2, с. 46. Однако справедливости ради надо сказать, что порой албазинцы, общаясь с прибывавшими в Пекин россиянами, действовали не в интересах последних: «При русских китайцы ставили шпионов <…>. Один из этих шпионов, потомок русских, открыл это священнику Лаврентию. Другой албазинец, Евфимий Гусев, за свое посредство в продаже товаров требовал 5% куртажу» 2, с. 128. Некоторые албазинцы были уличными торговцами, держателями лавок и мелких харчевен, кто-то занимался мыловарением и ткацким делом 16, с. 84.

Количество «знаменных» в Пекине было значительным, ввиду чего в управлении ротой прослеживалось желание цинских властей не увеличивать ее численность.

Несмотря на окончание военной кампании в Приамурье, в течение которой в Пекин регулярно доставлялись российские пленные, присылка наших соотечественников в китайскую столицу с границы не прекращалась. По данным китайских источников, лишь за период с 1690 по 1717 гг. документами было зафиксировано 70 случаев незаконного перехода российско-китайской границы, из которых 24 случая имели отношение к переходу россиян из России в Китай 15, с. 99. По некоторым российским документам, лишь в период с 1758 по 1771 гг. в Пекин был доставлен 61 российский перебежчик и пленный из России. При этом в большинстве случаев россияне преднамеренно переходили границу в поисках лучшей жизни и при наличии согласия и расторопности цинских властей на границе и в столице порой были готовы обеспечить приход еще большего количества своих соотечественников. Так, пойманные в 1779 г. беглецы Нерчинского завода Петр Смолин с товарищами Семеном и Сидором говорили о готовности «утти к вашему величеству с женами и семьями. И всех людей наряжатся человек 50 или 100 или более» 2, с. 273.

Хотя, впрочем, вопросы зачисления в роту могли решаться положительно с помощью простых взяток. «Кто из русской роты умрет, – читаем в русских документах, – то сына его не вдруг принимают в сотню солдатом; но должно добиваться и издерживаться, чтобы быть помещенным на отцовое место <…> бошкоу (маньчжурск. яз. – военное звание, примерно соответствующие званию урядника – П.Л.) нужно просить и дарить, дабы они желающего определили на упалое место» 8, с. 11. Служившие в роте были, как и все «знаменные», ограничены в праве распоряжаться предоставленной им недвижимостью и, несмотря на то, что им «были определены домы, слуги, и через три года какого когда надобно платья», полноправными обладателями этих «домов и платьев» они так и не стали. Выводить имущество за рамки роты строго запрещалось, поэтому «когда остается жена вдовою от своего мужа и хочет паки вытти за другого мужа, не принадлежащего к роте, то оставшиеся по умершим дворы и пашни покупают у вдовы жители русской сотни, дабы оным никто сторонний, кроме сотенных, не владел» 8, с. 41.
Деятельность Российских духовных миссий в Пекине в XVIII-XIX вв.

С появления в Пекине в 1715 г. Первой Российской духовной миссии «русская рота» и албазинская община стали важным объектом влияния российских властей, так как из-за отсутствия дипломатических отношений между обоими государствами служители миссии до 1864 г. являлись неофициальными представителями российского правительства в Китае.

Девятая духовная миссия (1808-1820 гг.) оказалась одной из самых успешных. Для поддержания отношений с потомками россиян в Пекине членам миссии в 1819 г. было поручено «содержать при миссии нескольких мальчиков албазинского рода и обучать их на всем российском иждивении <…>. Иеромонахи и дьяконы должны обучать их русской грамоте и Закону Божьему, а вы [глава миссии] будете стараться об образовании их нравственности» 4, с. 633. Это имелось в виду делать по той причине, что «природные албазинцы не токмо христианскую веру, но и российский язык давно забыли» 2, с. 328.

Так, усилиями российских властей на территории Северного русского подворья летом 1822 г. было открыто «училище для албазинских детей». Здесь ученикам преподавали «китайский язык и начальные основы христианства», а также церковный язык, катехизис и церковное пение [1, ф. СПб. ГА, I–5, 1842 г., д. 1, п. 13, л. 3, 4] (Рис.1).

В 1822 г. в училище было «поступлено на первый раз семь учеников» [1, ф. СПб. ГА, I–5, 1842 г., д. 1, п. 13, л. 1 об.]. В дальнейшем количество учащихся менялось, так как «иные, отдавая [детей], как будто пробуют, и все же обратно берут, иные выключаются (отчисляются. – П.Л.), а иные – умирают» 5, с. 14. Однако в 1824 г. училище посещали уже 14 детей [1, ф. СПб. ГА, I–5, 1842 г., д. 1, п. 13, л. 6].

Российские власти, открывая училище, оказывали тем самым большую помощь семьям албазинцев, так как «они, образовавшись <…>, могут предпочтительно употребляемы в учителях в Албазинском училище; будут способны руководить миссионерами в изучении китайского и маньчжурского языков» 5, с. 14. Иными словами, это учебное заведение могло не только обеспечить обучение детей и подростков из числа албазинцев основам православного вероучения, но и было способно готовить квалифицированных переводчиков для государственных учреждений Цинской империи. Содержание училища имело также важные долговременные политические и стратегические цели: «Сими средствами могут размножены быть приверженцы к россиянам, чрез них откроются нужные, с нужными людьми полезные знакомства. Можно, когда нужно будет, под разными видами посылать во внешние даже владения, в свитах казенных посольств, например под видом прислужника, письмоводца и пр.» 5, с. 15. Фактически налицо была попытка российских властей наладить в миссии подготовку людей, из которых позже можно было бы сформировать дипломатическую агентуру, способную работать в интересах российской стороны.

Албазинцы вначале высоко ценили старания российских властей: «Нынче к счастью нашему <…> прибыли сюда священнослужители <…> с прочими, врач и студенты, – писали албазинцы в благодарность членам Одиннадцатой миссии арх. Вениамина (Морачевича), добавляя, что, – члены м­иссии, обратив на нас человеколюбивое сострадание, паки подняли нас, отпавших от святой веры, и всемерно образовали, <…> делая хорошими людьми» 7, с. 415.

Однако обеспечить нормальную работу училища не удалось. В своих записках члены Духовной миссии часто говорили о сложностях, возникавших у них в общении с албазинцами, а особенно с детьми и подростками, посещавшими это учебное заведение. «Открыли было училище, – указывал архимандрит Гурий, – учеников <…> учили русскому; но так как русские требовали прилежания, то училище осталось пустым <…> хотели было поучить их хоть китайскому-то языку; та же история: миссия кроме неприятностей, а правительство – убытков ничего не получили» 6, с. 658. Были моменты, когда руководителям миссии на довольно длительный срок удавалось достигнуть взаимопонимания с общиной албазинцев, но вновь в какой-то момент их надежды рушились. «В два года мальчики привыкли читать и петь в церкви, мне удалось им растолковать и они поняли и разбирали партитуру, – продолжает свое повествование арх. Гурий, – но как-то нужно было их наказать <…> и я лишил их обыкновенной праздничной награды, а они постарались вознаградить себя и <…> обокрали церковь. С этих пор <…> училище закрыто и кажется надолго, если не навсегда» 6, с. 658.

Стоит сказать, что больших успехов в организации преподавания русского языка и богословия для местных жителей российские власти в Пекине добились несколько позже. В октябре 1859 г. усилиями членов Российской духовной миссии в китайской столице открылось православное училище для девочек. Это учебное заведение, по мнению организаторов, должно было послужить «самым лучшим и надежным средством как для сближения с китайцами, так и для распространения православной веры между язычниками» 1, ф. Китайский стол, оп. 491, 1861, д. 153, л. 45. Ученицы посещали училище ежедневно и находились там в течение дня; им преподавали «священную историю, Ветхий и Новый завет, катехизис и китайскую грамматику – это классы дообеденные. После обеда их занимают рукоделием». В 1862 г. учебное заведение посещали 18 девочек от 8 до 17 лет. Ученицам выплачивалась стипендия, им также предоставлялись помещения для проживания и питание, а чтобы заинтересовать их родителей, решивших отдать своих детей в иностранное учебное заведение, духовная миссия выплачивала им по «2 рубля серебра в месяц на стол» 1, ф. Китайский стол, оп. 491, 1862, д. 153, л. 18. В ранние годы своего существования училище финансировалось за счет Российской духовной миссии, в августе 1861 г. по докладу графа Н.П. Игнатьева, посетившего Китай, от императора Александра II и императрицы Марии Александровны на поддержание учебного заведения лично было выделено 2 тыс. рублей серебром. На эти средства училище содержалось до октября 1864 г., после чего из российской казны на нужды учебного заведения было ассигновано еще 500 рублей. В дальнейшем училище финансировалось за счет Синода (сумма ассигнований составляла 2 тыс. рублей серебром в год) 1, ф. Китайский стол, оп. 491, 1865, д. 153, л. 43 об.. В отличие от училища для мальчиков-албазинцев, училище для девочек с самого начала демонстрировало немалые успехи: «До сих пор все мы занимающиеся с девочками, – указывала супруга министра-резидента России в Пекине А.А. Баллюзек, – не можем не похвалить их за охоту к учению, прилежание, внимательность и хорошее поведение» 1, ф. Китайский стол, оп. 491, 1862, д. 153, л. 18 об.. Весьма продуманная политика по популяризации православной школы в Пекине и простое доброе отношение к воспитанницам способствовали повышению интереса к учебному заведению со стороны местных жителей, которые «смотревшие сначала с недоумением и недоверием на это нововведение начинают теперь сознавать пользу его и охотою просят о помещении дочерей их в училище» 1, ф. Китайский стол, оп. 491, 1862, д. 153, л. 19.

Нередко конфликтные ситуации возникали у членов миссий и с родителями детей. Некоторые из них считали, что уже за само решение отдать детей в миссионерское училище им полагаются «благодарности», не получив которые, они «на всяком шагу выражали неудобовыносимые, неудобовыразимые, самые невежественные досады» 5, с. 14.

Достаточно напряженной была ситуация и в среде самих албазинцев, морально-этические и духовные качества которых весьма низко оценивались российскими священнослужителями. Сложности, переживаемые албазинской общиной, традиционно связывают с отходом от христианских ценностей: «Русские оказались не очень стойкими приверженцами православной веры, – заключает исследователь-эмигрант В.П. Петров, – видимо, сильным было влияние огромного китайского человеческого моря, что, несмотря на все усилия о. Максима, албазинцы стали постепенно “окитаиваться”» 10, с. 14–15.

Стремительный процесс ассимиляции албазинцев в китайской среде подмечали и наши священнослужители, в тот момент находившиеся в Пекине. «Китайская пища, одежда, помещение, служба, связи, знакомства, – все это раскрыло албазинцем иной мир, влило в них чуждый дух и постепенно вытеснило в потомстве родное наследие», – указывал священник и историк иеромонах Николай Адоратский 2, с. 29. Основную причину превращения албазинцев в «христианских отступников» Адоратский видел во влиянии их китайских жен («даны были им жены из разбойничьего приказа, а некоторых женили и на лучших»). Именно эти «языческие жены, хотя и крещеные, внесли в домы своих мужей суеверия и китайских истуканов, перед которыми совершали преклонения. И в ближайшем их потомстве явилось открытое равнодушие к вере отцов» 2, с. 29.

По мнению китайских исследователей, влияние маньчжуро-китайской культуры на албазинскую общину проявлялось в следующем. Во-первых, в ношении причесок в соответствии с требованиями маньчжурской традиции, когда волосы на голове с четырех сторон выстригались, и оставлялись лишь волосы на макушке, со временем выраставшие в косу (именно с такой прической был о. Максим, когда отправился в поход против монголов). Во-вторых, в ношении китайской одежды и обуви. В-третьих, в изменении фамилий в соответствии с китайской традицией: считалось, что обладатели фамилии Романов изменили ее на типичную китайскую фамилию Ло, Хабаров – на Хэ, Яковлев – на Тао, Дубинин – на Ду, Холостов – на Цзя 14, с. 370–371; 20, с. 57.

Вышесказанное, однако, не означало, что вся албазинская община была равнодушна к христианской культуре и своим историческим корням, – некоторые албазинцы охотно шли на контакт с российскими священнослужителями и Духовной миссией. «Чрез все годы, – говорил об одном албазинце по имени Демьян о. Петр (Каменский), – не пропускал ни одной службы и всегда, лишь в колокол, он с сыном своим в церкви». Однако таким расположением к российским миссионерам и православной церкви он «иных из соседей удивил, а от других навлек себе презрение» 5, с. 14.

Сказалась на моральном облике албазинской общины и «неограниченная свобода, даруемая албазинцам на три года от хана Канси (императора Канси. – П.Л.)», за время действия которой дошли они до «самой высшей степени распутства, что было уже начали резать и убивать китайцев» 8, с. 9. Эта «свобода» окончательным образом подорвала внутренний уклад общины и моральный дух ее членов, так как «прошло трехлетнее время, перестали давать им из казны платья, стали ограничивать их действия <…> Увидев для себя такую перемену, зверовщики (албазинцы. – П.Л.) через пьянство и мотовство сделались голыми, а взять негде, то одни от голоду, а другие от пьянства и побоев померли» 8, с. 9.

Несмотря на трудности, которые испытывала аблазинская община, она продолжала существовать и в более поздние периоды.

«Русская рота» и община албазинцев оказали существенное влияние на развитие российско-китайских отношений. «Албазинцы, – справедливо отмечает китайский исследователь Ян Юйлинь, – имели отношение ко всем значимым событиям, имевшим место в китайско-российских отношениях раннего периода, своим особым статусом и уникальной судьбой оказывали влияние на развитие двусторонних контактов» 23, с. 46. Их появление в Пекине подготовило почву для учреждения в столице империи Российской духовной миссии, что позволило вывести российско-китайские отношения на качественно новый уровень.

Важен вклад русской общины в Пекине и в развитие двусторонних гуманитарных связей. Наши соотечественники, преподававшие в Школе русского языка, знакомили китайских подданных с русским языком и культурой, закладывая основы китайской русистики. А их работа в качестве придворных переводчиков существенно укрепляла основы цинской внешней политики на российском направлении, делала работу китайских дипломатов менее обременительной.

Революционные события в Китае 1911–1912 гг., в результате которых цинская «знаменная» система была упразднена, заставили албазинцев изменить привычный образ жизни. В результате «некоторые из них стали полицейскими, офицерами китайской армии, служащими в Русско-Азиатском банке» 27, с. 12 или «работали в типографии при Российской духовной миссии» 25, с. 138.

В настоящее время в Китае численность потомков албазинцев составляет примерно 250 человек. Большая их часть проживает в Пекине, Тяньцзине, Внутренней Монголии, меньше – в провинции Хэйлунцзян и Шанхае. Они все еще осознают себя особой этнической группой, но тенденция китайской ассимиляции сильна. Общественных объединений или представительств в политических органах Китая албазинцы не имеют. Живут они во многом обособленно от российских соотечественников.

После гонений в годы «Культурной революции» в Китае (1965-1976) большинство албазинцев сменили национальность с «русских» на «китайцев» или «маньчжуров».

Сегодня мало кто из них владеет русским языком (в основном, это представители старшего поколения), но многие из них по-прежнему сохраняют православную веру и испытывают теплые чувства к своему историческому Отечеству, посещают Россию, в том числе, в религиозных целях (Рис.2).
Примечания

1. Архив внешней политики Российской империи, фонды: Санкт-Петербургский Главный Архив, Китайский стол

2. Адоратский (Николай). История Пекинской Духовной миссии во второй период ее деятельности (1745–1808). Вып. II. Казань, 1887

3. Бартнев Ю. Герои Албазина и даурской земли. – Русский архив. Кн. I. М., 1899, № 2

4. Вагин В.Н. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 гг. Т. II. СПб., 1872

5. Каменский (Петр). Записка архимандрита Петра об албазинцах, 9 гянваря 1831 года в Пекине. Пекин, 1906

6. Карпов (Гурий). Русская и греко-российская церковь в Китае в ХVII–ХIХ вв. – Русская старина. СПб., 1884, №9

7. Можаровский А.К. К истории нашей духовной миссии в Китае. – Русский архив. СПб., 1866, № 7

8. Материалы для истории Российской духовной миссии в Пекине (составитель Н.И. Веселовский). СПб., 1905

9. Мясников В.С. Империя Цин и Русское государство в ХVII веке. М., 1980

10. Петров В.П. Албазинцы в Китае. Вашингтон, 1956

11. Русско-китайские отношения в ХVII веке. Материалы и документы. Т. I (1608–1683). М., 1969

12. 27. Тертицкий К.М. Примечания к переводу работы Юй Чжэнсе «Элосы цзолин као» (Разыскания о «русской роте»). В рукописи. М., 2004

13. 1689 нянь дэ чжун-э Нибучу тяоюэ (Китайско-российский Нерчинский договор 1689 года). Пекин, 1977.

14. Лю Сяомин. Гуаньюй Циндай Бэйцзин дэ элосыжэнь – ба ци маньчжоу элосы цзолин лиши сюньцзун (О россиянах в цинском Пекине – исторические изыскания о «восьмизнаменной» маньчжурской «русской роты»). – Цинши луньцун. Вып. 2007 г.

15. Сунь Чжэ, Ван Цзян. Дуй 1689–1727 нянь чжун-э вайцзяо гуаньси дэ каоча (Исследования китайско-российских дипломатических отношений в 1689–1727 гг.). – Чжунго бяньцзян шиди яньцзю. 2006, № 3

16. У Ян. Циндай «элосы цзолин» каолюэ (Разыскания о «русской роте» в период династии Цин). – Лиши яньцзю. 1987, № 5

17. Циньдин ба ци тунчжи («Высочайше утвержденное» всеобщее описание «восьми знамен»). Чанчунь, 2002

18. Циндай чжун-э гуаньси данъань шиляо сюаньбянь (Сборник архивных материалов по китайско-российским отношениям во время династии Цин). Первое издание. Т. I. Пекин, 1981

19. Цин шилу чжун дэ Хэйлунцзян шаошу миньцзу шиляо хуэйбянь (Сборник исторических материалов из Хроник правления династии Цин о национальных меньшинствах, [проживавших на территории] Хэйлунцзян). Научный редактор Фан Янь. Харбин, 1992

20. Чжан Сюэфэн. Цинчао чуци Элосы цзолин жунжу чжунхуа вэньхуа цзиньчэн као (Исследования процесса интеграции «русской роты» в китайскую культуру в раннецинский период). – Сиболия яньцзю. 2007, №4

21. Чжун-э гуаньси ши цзыляо сюаньцзи (Сборник материалов по истории китайско-российских отношений). Нинся, 1980

22. Юй Чжэнсе. Гуйсы лэйгао (Различные записи, [собранные] в год гуйсы). Т. II. Шэньян, 2001

23. Ян Юйлинь. Аэрбацзинь жэнь юй цзаоци чжун-э гуаньси («Албазинцы» и китайско-российские отношения в ранний период). – Лунцзян шиюань. 1984, № 1

24. Clubb O.E. China and Russia. The “Great Game”. New York and London, 1971

25. Pang T.A. The «Russian company» in the Manchu Banner Organization. – Central Asiatic Journal. № 43. Part 1. 1999

26. Riajansky A.A. The First Russian Settlers in Peking. – The China Journal. Vol. ХХVI. 1937, № 2

27. Serebrennikov J.J. The Albazinians. – The China Journal. Vol. ХVII. 1932, № 1

28. Widmer E. The Russian Ecclesiastical Mission in Peking during the Eighteenth Century. London, 1976


Русские эмигранты в Синьцзяне и интересы великих держав в первой половине ХХ в.
Наземцева Е.Н.
Одним из главных центров русской эмиграции в первой половине ХХ в. стал Китай. Основная масса переселившихся в Китай русских обосновалась на востоке страны – в Маньчжурии и прибрежных провинциях. В то же время, на северо-западе Китая – в крупнейшей провинции Синьцзян (исторический топоним – Восточный Туркестан, где сегодня проживают 47 национальностей) в 1920-е гг. начал формироваться еще один центр русской эмиграции.

История русской эмиграции в Синьцзяне имела свои отличительные особенности. Во-первых, северо-запад Китая был особый в геополитическом отношении регион, где переплетались интересы России, Великобритании, Германии, США и Японии. Во-вторых, здесь остро стоял национальный вопрос. На протяжении десятилетий ситуация в Синьцзяне характеризовалась всплесками противостояния китайских властей и коренных народов Восточного Туркестана, большая часть которых – представители неханьских народов, исповедующих ислам.

Русские оказались втянутыми во все тонкости сложного переплетения политических игр великих держав в регионе, а также особенностей национального противостояния в провинции и возникающих в связи с этим глубоких социальных противоречий и кризисов.

Социальный состав русской диаспоры в Синьцзяне отличался от того, который был представлен в других центрах российской эмиграции. Здесь оказались в основном оренбургские и семиреченские казаки.

Китайское руководство провинции было не в восторге от того, что несколько десятков тысяч вооруженных русских эмигрантов расположились на территории Синьцзяна. Это создавало дополнительные условия нестабильности в провинции, а также осложняло отношения с укрепившейся в соседней России советской властью.

Между тем, поток русских беженцев и их поведение не поддавались контролю. А общая численность местной армии не достигала и десяти тысяч человек, которые к тому же были плохо обучены, недисциплинированны, у многих отсутствовало необходимое обмундирование. Губернатор Ян Цзэнсинь неоднократно просил Пекин направить в Синьцзян оружие и боеприпасы, но эти просьбы не получили должного отклика. Таким образом, самостоятельно решить «русскую проблему» руководство провинции не могло. Синьцзян оказался перед лицом серьезного кризиса [18, с. 6].

В создавшихся условиях единственно возможным выходом стало обращение к властям Советской России с просьбой уничтожить русские вооруженные формирования.

Ввод советских войск на территорию другого государства серьезно усиливал политические позиции России и возвращал ей статус доминирующей в регионе силы. Это задевало интересы Великобритании, традиционно рассматривавшей Восточный Туркестан как сферу своего влияния. Уход России из Синьцзяна в связи с внутриполитическими катастрофами 1917-1922 гг. был бы, безусловно, выгоден иностранным государствам, начавшим проявлять геополитический интерес к провинции. «Возвращение» же России свидетельствовало о возможном сотрудничестве с китайским руководством, в частности, возобновлении тесного экономического сотрудничества, имевшего место до Октябрьской революции.

По вполне понятным причинам это не устраивало ни Великобританию, ни другие державы, обозначившие к тому времени свои экспансионистские цели в Синьцзяне. Одним из каналов, посредством которого можно было оказывать противодействие растущему советскому влиянию, стали русские эмигранты, не настроенные на примирение с советским режимом. Русские прекрасно знали регион: особенности географических и климатических условий, экономический потенциал, специфику межэтнических отношений. Большинство русских эмигрантов крепко обосновались в Синьцзяне, у многих здесь жили знакомые, родственники.

Тем не менее, в ходе ряда совместных советско-китайских военных операций, проведенных на территории Синьцзяна и Монголии, основные силы белогвардейцев были уничтожены.

Оставшиеся русские расселились в разных уголках Синьцзяна. В короткое время они наладили быт, преуспев в сельском хозяйстве, фабричной деятельности, ремеслах и военном деле. Всего русских в Синьцзяне насчитывалось около 13 500 человек [20, с. 127]. Корреспондент одной из эмигрантских газет в своем репортаже отмечал, что «Урумчи сейчас стал как бы полурусским городом. Везде слышна русская речь. <…> Всюду русские магазины, кондитерские и булочные, разные мастерские» [8, л. 17-а].

Часть русских эмигрантов состояла на службе у китайцев. Например, бывший консул А.А. Дьяков являлся советником дудзюна (губернатора провинции), драгоман (переводчик) российского консульства в Кульдже – С.В. Недачин был учителем у сына дудзюна. Но у них также были «особые задания»: например, советской разведкой было перехвачено одно из писем Дьякова дудзюну, в котором он сообщает сведения о сотрудничестве между советскими представителями и некоторыми китайскими чиновниками [13, л. 74].

Таким образом, китайское руководство Синьцзяна учитывало антисоветские настроения русских эмигрантов и пыталось с их помощью противодействовать растущему политическому влиянию СССР, даже несмотря на наладившееся взаимовыгодное экономическое сотрудничество. В 1920-е гг. на долю СССР приходилось 80-85% внешней торговли провинции. Торговлю с китайской стороной вели несколько советских организаций, крупнейшими среди которых были Всероссийское акционерное общество «Шерсть» (ВАОШ), Всесоюзный текстильный синдикат, Нефтесиндикат и Сахаротрест. Кроме того, в Синьцзяне в те годы был открыт советский банк. Многие русские эмигранты работали на предприятиях, связанных с обслуживанием советско-китайских торговых операций [3, л. 11; 1, л. 3]. Таков был один из многочисленных парадоксов эмигрантского бытия в Восточном Туркестане. Некоторые эмигранты шли на сотрудничество с советской разведкой, надеясь впоследствии вернуться на Родину.

В 1920-е гг. в Синьцзяне также появляются и плодотворно работают ряд германских и американских торговых фирм и предприятий. Среди их сотрудников также было довольно много русских эмигрантов, в частности, бывших белогвардейских офицеров.

К началу 1930-х гг. позиции СССР в Синьцзяне заметно усилились; укрепились и торговые контакты. Более того, в ведомство советского Госторга постепенно переходили германские и американские предприятия и фирмы [14, л. 39]. Русские эмигранты, работавшие на этих предприятиях, перешедших в собственность советских организаций, были уволены. Это вызвало вполне обоснованное недовольство и способствовало активизации антисоветской деятельности подпольных эмигрантских организаций. Они проводили различного рода акции, направленные на дискредитацию советских властей; активно сотрудничали с английской и китайской разведками.

Наиболее сплоченной организацией считался «Офицерский союз» во главе с полковником П.П. Папенгутом. Его поддерживали командующий Илийским округом и католическая миссия в Суйдуне [1, л. 40].

Практически все антисоветские эмигрантские организации были связаны с английской внешней разведкой. Пытаясь вернуть свои позиции в Синьцзяне, Англия активно использовала белоэмигрантов в своих интересах [10, л. 67; 16, л. 337]. Русские не только получали помощь различного характера от английских консулов [7, л. 41-42; 3, л. 68-69; 2, л. 40], но и нередко сами обращались к английским представителям за помощью, предлагая взамен свои услуги [12, л. 39]. Кроме того, во всех крупных городах провинции была развернута разведывательная сеть, с точно установленными платными резидентами и с большим штатом осведомителей, преимущественно из русских эмигрантов. В их обязанности входило наблюдать за деятельностью советских представителей, проводить разного рода антисоветские мероприятия и в целом вести разведывательную работу.

В 1930-е гг. русские эмигранты продолжали оставаться важным фактором политической игры великих держав в Синьцзяне. Наиболее явно это проявилось во время мусульманского восстания 1931-1934 гг., в подавлении которого русские сыграли одну из ключевых ролей. Руководство провинции, рассчитывая на солидный военный опыт и профессионализм белогвардейцев, объявило широкую мобилизацию. Были сформированы 4 конных полка, пулеметная команда, конный артиллерийский полк и комендантская команда [17, л. 148].

С первых дней восстания целый ряд заинтересованных иностранных держав попытались использовать его в своих целях.

Общей целью всех западных стран было ослабить возросшее за последнее десятилетие советское влияние в регионе. А это, в свою очередь, наносило ущерб интересам гоминьдановского правительства Китая [5, с. 453].

Для достижения своей задачи английские представители в Синьцзяне традиционно использовали русских эмигрантов. По данным советской разведки, английский вице-консул Ваттс интересовался количеством и положением русских белогвардейцев в Илийском округе.

Япония, оккупировавшая провинции в северо-восточной части Китая, стремилась распространить свое влияние и на запад страны, в том числе, на Синьцзян. Преследуя эту цель, японцы планировали использовать сепаратистские настроения определенных кругов Синьцзяна, которые намеревались создать независимое мусульманское государство [6, с. 214]. Имелись сведения о том, что по инициативе бывших русских белогвардейцев японцы начали готовить съезд мусульман [17, л. 7].

И Япония, и Англия пытались превратить Синьцзян во враждебную Китаю исламскую «Республику Туркестан» и создать стратегическую зону, которая угрожала бы оборонительной линии СССР на востоке [5, с. 453]. В то же время, гоминдановское правительство рассматривало северо-запад как тыловую базу для долговременного сопротивления Японии [22, с. 109].

Не желая терять свои позиции в Синьцзяне, советское руководство приняло решение оказать помощь администрации провинции, несмотря на ее сотрудничество с бывшими белогвардейцами. С середины 1931 г. Советский Союз начал осуществлять поставки оружия, военной техники и отправлять в Синьцзян своих инструкторов. Необходимое вооружение и одежду получали и части бывших русских белогвардейцев [11, л. 168].

Таким образом, за три года мусульманского восстания сложилась весьма неординарная ситуация: части русских эмигрантов, вооруженные советскими винтовками, среди которых попадались и английские образцы, выступали на стороне китайцев, проводивших, в свою очередь политику, выгодную Советскому Союзу. Кроме того, в ходе операций против повстанцев советские и эмигрантские соединения действовали совместно, а иногда советские инструктора попадали под начальство бывших белогвардейцев.

После подавления восстания положение СССР в Синьцзяне вновь восстановилось. И русские эмигранты оказались «лишними»: сражаясь на стороне правительственных войск, они надеялись на улучшение своего политико-правового положения, однако об этом пришлось забыть. Армия провинции была реорганизована, русские полки, за исключением одного, распущены.

Подобная политика вызвала вполне закономерное недовольство в среде русских эмигрантов. В последующее десятилетие политические симпатии русских кардинально изменились. И с началом в 1944 г. нового восстания неханьских народов Синьцзяна русские без колебаний перешли на сторону повстанцев.

В событиях 1944-1945 гг., развернувшихся в Синьцзяне, до сих пор остается много спорных моментов, в том числе, и о роли русских эмигрантов. По мнению видного представителя Гоминьдана Шао Лицзы, «восстание могло случиться на фоне прекращения советско-китайских торговых связей и ухудшения в такой обстановке положения белых» [19, с. 177]. Итак, в развернувшемся восстании китайское руководство обвинило русских эмигрантов.

Сложившуюся в Синьцзяне ситуацию пыталась использовать в своих интересах Англия. В британских газетах появляются статьи, обвиняющие Советский Союз в навязывании Синьцзяну своей политической системы. Помимо легальных методов противодействия растущему советскому влиянию в провинции, Англия снова использует «эмигрантский ресурс». Английским представителям было необходимо иметь представление о ситуации на территории повстанцев и выявить степень вовлеченности Советского Союза в восстание. С этой целью в Илийский край был направлен английский консул в Урумчи В. Грэхэм. Он посетил Кульджу, где встретился с русскими эмигрантами. Беседы с ними дали В. Грэхэму много информации о событиях в крае [9].

Не отказываются от помощи русских эмигрантов и американские консулы в Синьцзяне. В апреле 1943 г. была открыта американская дипломатическая миссия в Урумчи. Один из ее сотрудников – полковник Д. Макирнан, пытаясь выявить и по возможности ограничить распространение советского влияния в провинции, долгое время поддерживал весьма тесные контакты с русскими эмигрантами.

После окончания восстания в 1945 г. большая часть русских эмигрантов покинула Синьцзян. А те, кто остался, уже не играли сколько-нибудь заметной роли во внутриполитических событиях региона.

Таким образом, в 1920-1940-е гг. российская эмиграция оказалась заложницей сложной и неоднозначной политической игры СССР, Великобритании, Германии, США и Японии в Синьцзяне. Эмигранты служили иностранным государствам своеобразным средством для достижения целей; но ни один из участников не вышел из этой игры победителем.

1. Архив внешней политики Российской Федерации (далее – АВП РФ). Ф. Референтура по Синьцзяну. Оп. 10. Папка. 124. Д. 23

2. АВП РФ. Ф. Референтура по Синьцзяну. Оп. 12. Папка. 124. Д. 9

3. АВП РФ. Ф. Референтура по Синьцзяну. Оп. 9. П. 117. Д. 15

4. Бармин К.В. Политика Великих держав в Синьцзяне в 1918-1949 гг.: Дис. ... канд. ист. наук : 07.00.03 Барнаул, 2005

5. Воскресенский А.Д. Китай и Россия в Евразии: Историческая динамика политических взаимовлияний. М. 2004. 600 с.

6. Воскресенский А.Д. Россия и Китай: теория и история межгосударственных отношений. М. 1999. 405 с.

7. Государственный архив Российской Федерации (далее – ГА РФ). Ф. 5873. Оп. 1. Д. 7

8. ГА РФ. Ф. 5873. Оп. 1. Д. 9

9. Камалов А.К. «Британский дипломат о Восточно-Туркестанской Республике (1944-1949)» - http://ymyt.com/ru/3/68_1.shtml

10. Российский государственный архив социально-политической истории (далее – РГАСПИ). Ф. 62. Оп. 2. Д. 823

11. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 15

12. РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 880

13. Российский государственный военный архив (далее – РГВА). Ф. 110. Оп. 7. Д. 45

14. РГВА. Ф. 110. Оп.7. Д.55. Л. 39

15. РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 832

16. РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 842

17. РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 879

18. Синьцзян цзяньши (Краткая история Синьцзяна) Том 3. Народное издательство Синьцзяна. Урумчи. 1994

19. СССР и страны Востока накануне и в годы Второй мировой войны. М. 2010

20. Трескин Н.С. О Жизни и о себе // «Россияне в Азии». Литературно-исторический ежегодник // Бакич О. Центр по изучению России и Восточной Европы. Торонтский университет. 1998. № 5. Осень

21. Хакимбаев А.А. Национально-освободительное движение в Синьцзяне в 1931-1949 гг. В. 2-х ч. Ч. I // Институт востоковедения АН СССР. Специальный бюллетень. № 5 (156). - М., 1974

22. Шень Шечжун. О стратегии гоминьдановского правительства на северо-западе Китая в 30-е г. // Чжунго Сяндай ши (Фуинь баокань цзыляо) – Пекин. 2000. № 3 С. 32-35. 2000. 04.023. С. 109

О поддержке российскими подданными в Синьцзяне белогвардейских войск адмирала А.В. Колчака в 1919-1920 гг.
Бармин В.А.
Трагедия гражданской войны 1918-1922 гг. в России – это одна из тех исследовательских тем, которые сохраняют непреходящую актуальность. На протяжении десятилетий изучение многих аспектов этого события ограничивались в советской историографии жесткими рамками идеологических установок, а большая часть архивных источников была недоступна историкам. К числу малоизученных сюжетов гражданской войны можно с полным правом отнести вопросы, связанные с оказанием поддержки белогвардейским войскам адмирала Колчака в 1919-1920 гг. со стороны российских подданных, проживавших в крупнейшей китайской провинции Синьцзян.

В ноябре 1918 г. адмирал А. Колчак, военный министр Уфимской директории, совершил переворот и объявил себя Верховным правителем России. За короткий срок он, опираясь на материальную поддержку стран Антанты, распространил свою власть на огромную территорию бывшей Российской империи от Урала до Владивостока. Созданная Колчаком трехсоттысячная армия начала наступление на Москву, чтобы уничтожить советскую власть. Однако достаточно скоро войска Верховного правителя, несмотря на поддержку США, Англии и Франции, а также на то, что у адмирала оказалось в руках почти половина золотого запаса России, стали испытывать серьезные проблемы в обеспечении продовольствием, обмундированием, медикаментами, лошадьми и пр.

В этих условиях усилия белогвардейского командования по обеспечению войск всем необходимым перестали ограничиваться деятельностью только на подконтрольной им территории России и стали распространяться на приграничные области сопредельных государств. Для Семиреченской армии атамана Анненкова и Оренбургской армии атамана Дутова такой территорией стала китайская провинция Синьцзян, которая граничила с районами боевых действий этих армий.

Синьцзян, колонизованный Китаем только во второй половине XIX в., оказался оторван от метрополии тысячами километров труднопреодолимого пространства. В то же время, он граничил со среднеазиатскими государствами и Россией, населенными этнически близкими народами, что обуславливало его сближение с соседями. Объективно сложившиеся выгодные условия торгово-экономических связей местного населения с Россией, лояльное отношение царских властей к участникам многочисленных антикитайских восстаний в провинции определили особое положение в ней русских подданных, которых к началу Первой мировой войны насчитывалось здесь несколько десятков тысяч. О степени экономического влияния России в этом регионе можно судить уже по тому факту, что 75% товарооборота провинции приходилось на Россию, а наибольшее хождение при торговых операциях имел российский рубль [1, с. 96-97].

После Октябрьской революции и начала гражданской войны экономические связи провинции и России резко сократились. Одновременно сюда начался нараставший приток беженцев из сопредельных русских территорий. Население бежало от голода, разрухи и военных действий. Власти Синьцзяна, заняв по отношению к противоборствующим сторонам позицию «нейтралитета», закрыли границу между Синьцзяном и среднеазиатскими областями России. Однако отношение губернатора провинции Ян Цзэньсиня к событиям в России было весьма своеобразным. С одной стороны, он отказался принять орден, который по поручению Колчака пытался вручить ему эмиссар Омского правительства [2, л. 9]. С другой стороны, провел в столице Синьцзяна – Урумчи большое совещание с участием всех влиятельных феодалов, купцов и представителей мусульманского и буддийского духовенства. На нем он заявил, что волна революции может захлестнуть и Синьцзян. Запугивая участников совещания, губернатор убеждал слушателей в том, что «…их может постигнуть участь русских фабрикантов, купцов и помещиков». Он потребовал объединения усилий всех присутствующих, чтобы противостоять этой революционной войне [3, с. 94].

Надо полагать, что наряду с прочими обстоятельствами такой своеобразный «нейтралитет» сделал возможным довольно активные связи российских подданных, проживавших в провинции, с белым, а не красным движением на территории России. Положительным обстоятельством в вопросах налаживания выгодного сотрудничества белых армий с российским населением Синьцзяна являлось и то, что в провинции продолжали активно действовать бывшие царские консулы – Дьяков, Успенский, Люба и Долбежев. Они не признали советской власти и считали своим долгом предпринимать все возможные меры для ее скорейшего падения. После установления колчаковской диктатуры консулы выразили готовность сотрудничать с белогвардейцами и оказывать им помощь. Учитывая то, что в руках этих людей были сосредоточены весьма крупные денежные средства, их поддержка могла быть весьма существенной. Однако более важным обстоятельством являлось, то, что это были опытные дипломаты, проработавшие в провинции долгое время, хорошо знавшие экономические возможности не только самой провинции, но и работавших и живших в ней российских подданных.

Российский консул в городе Кульджа Люба писал в связи с этим атаману Анненкову: «Я очень рад, что Ваше Превосходительство имели случай убедиться в моей сердечной готовности работать – по мере сил и возможности – на пользу общего дела и, в частности, вверенной Вам дивизии» [4, л. 234].

Следует отметить, что в первый период деятельности Омского правительства Колчака, когда его армии успешно продвигались вперед, российские подданные в Синьцзяне довольно охотно оказывали белогвардейцам материальную помощь через специальных эмиссаров, направленных в провинцию. Тот же Люба отмечал в письме к Анненкову: «… Все офицеры Ваши, во главе с полковником Сидоровым, сумели заслужить расположение и симпатии населения…» [4, л. 234]. Есть свидетельства того, что в это время в распоряжение Анненкова и Дутова от российских подданных в Синьцзяне поступали весьма крупные пожертвования, в том числе деньгами, продовольствием, лошадьми, упряжью т.д. Более того, в этот период они довольно активно и сами вступали в ряды белогвардейских войск.

Для подготовки более основательной информации относительно экономического состояния провинции, возможностей и перспектив сотрудничества с проживавшими здесь российскими поданными, разведотдел колчаковской ставки направил в августе 1919 г. в Синьцзян с разведывательной миссией «под видом чиновника Министерства снабжения» своего офицера, прапорщика Сидельникова Анатолия Николаевича [5, л. 119]. Интересным представляется то, что в распоряжении разведотдела оказались данные относительно довоенной российской резидентуры в провинции. По крайней мере, в инструкции Сидельникову предлагалось «Для целей осведомления… использовать русских торговцев г. Чугучака Павла Ефимовича Ботвина и Абдулджапара Сатарова. В г. Кульдже… войти в самую тесную связь с драгоманом [переводчиком] Российского консульства г-ном Недачиным, а также установить и поддерживать сношения с начальником и его штабом отряда, формируемого из беглых таранчей [дословно “земледельцы” - название уйгуров долины р. Или] Семиреченской области» [6, л. 120].

Текст инструкции еще раз подтверждает и тот факт, что «нейтралитет», объявленный губернатором Ян Цзэнсинем, на самом деле был скорее формальным жестом, нежели реальным действием. Руководство предлагало своему разведчику внимательно следить и постоянно докладывать «… о всех мероприятиях китайских властей по оказанию нам помощи в борьбе с большевиками» [6, л. 120].

Еще одной важной задачей для Сидельникова являлось установление тесной связи с российскими консулами, работавшими в провинции. Инструкция требовала от него: «Находясь за границей, Вам необходимо работать в контакте с нашими консулами, неукоснительно выполняя их законные и справедливые требования [6, л. 120].

Однако уже со второй половины 1919 г., и особенно с начала 1920 г., отношение российских подданных к белогвардейцам радикально меняется. Не прекращавшиеся поборы, порою более похожие на грабежи, а главное – поражения на фронтах от Красной Армии лишили белогвардейцев былого авторитета и поддержки. Все чаще эмиссары белых войск стали получать отказы в ответ на свои просьбы. Это явление стало настолько общим, что в августе 1919 г. Анненков вынужден был выступить со специальным обращением «К русско-подданным, проживающим в Китайских пределах». В нем он, в частности, заявлял: «…Идя в Семиречье, мы надеялись, что и Вы поможете и поддержите нас, и не будете праздно смотреть на нашу кровавую борьбу. …Но, увы, наши ожидания оказались напрасными. Не забывайте, что не далеко тот день, когда Вам придется жить с нами рука об руку и мы спросим у Вас, помогли ли Вы нам в борьбе? Имеете ли Вы нравственное право пользоваться благами жизни в краю, если Вы палец о палец не ударили для того, чтобы помочь общему делу» [7, л. 182].

Однако подобные призывы, да еще с элементами угрозы уже не приносили результата. Более того, ситуация только ухудшалась. Посланный Анненковым в январе 1920 г. для сбора средств среди российских подданных, проживавших в г. Урумчи, протоирей Шабашев встретил там более чем холодный прием. Он писал атаману: «…Все баи заявили, что они уже в Чугучаке сделали пожертвования в количестве 10.000.000 рублей, а так как это одни и те же фирмы, то нельзя ли освободить их от настоящего пожертвования» [8, л. 71]. К 1920 г. изменили свое отношение к деятельности белогвардейских эмиссаров и китайские власти провинции. Ставшее к этому времени очевидным военное поражение белого движения в России диктовало китайцам необходимость налаживания сотрудничества с правительством большевиков. Попустительство активной работе белогвардейцев в провинции теперь было не в их интересах. Ужесточение позиции провинциальных властей отмечал консул Люба, сообщавший, что «Придирчивость китайцев к нам за последнее время переходит всякие границы» [4, л.234]. А Шабашев писал Анненкову: «На производство сбора необходимо разрешение местного генерал-губернатора и пекинского посланника. …Мы обратились за разрешением лично к дуцзюну [губернатору провинции], но такого разрешения нам не дали» [8, л. 71].

Российским подданным, проживавшим на территории Синьцзяна, еще предстояло сыграть заметную роль в последующей судьбе белого движения России. Но к весне 1920 г. они отказали ему в поддержке, что, вне всякого сомнения, ускорило его поражение.

1. Вихляев М.А. Торговля СССР с китайской провинцией Синьцзян 1917-1934 гг. // научные и культурные связи библиотеки академии наук СССР со странами зарубежного востока. Сборник докладов. - М.-Л., 1957

2. Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 5. Л. 9

3. Савицкий А.П. Синьцзян и гражданская война в Средней Азии // Труды Среднеазиатского государственного университета им. В.И. Ленина. История стран Востока. Новая серия, выпуск XCIV. Исторические науки, книга 14. Ташкент, 1957

4. Российский государственный военный архив (РГВА). Ф, 39711. Оп. 1. Д. 2. Л. 234

5. Там же. Ф. 39504. Оп. 1. Д. 30. Л. 119

6. Там же Л. 120

7. Там же. Ф. 39711. Оп. 1. Д. 2. Л. 182

8. Там же. Д. 4. Л. 71