Швецов Василий Николаевич Горькая новь
жүктеу/скачать 1.41 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- -А ты уж, Акулина про Маланью-то не пиши, шипит старуха Милодора, - придёт Игнаха, так пусть сам и разбирается.
- -Может здесь заночуешь - спрашивает хозяйка. - Нет, тётка Акулина, пойду домой, надо рано с батей ехать за сеном.
- - Да не верьте вы, бабоньки, что будто бы батюшку царя свергли со святого престола. Такие слухи разносит сам сатана. Царь нам богом дан, богом и будет взят.
- А Артамоновна, собирая у себя разного возраста женщин, кликушествовала всхлипывая
- Раненый фронтовик Иван Борисов, заглушая разноголосый гул, надтреснутым голосом громко выкрикнул
- - Теперича я буду говорить, слухайте. Народ медленно угомонился, кто-то крикнул -А ну, Палыч, режь правду-матку!
- - Говорят, гумага пришла насчет какого-то выбора делегата куда-то, - спросил у Горелова Загайнов Михаил.
- Время уже подходило к обеду, люди разбрелись по домам. Остались трое мужчин, которые попросили Анатолия Бронникова тоже остаться, нужно переговорить по важному делу.
| ЧАСТЬ 2
Почти из каждого дома отец, сын или брат на войне. Все семьи со своими фронтовиками ведут переписку. Грамотные остались в селе только ученики. Отбоя от солдаток не было, по воскресеньям даже прятаться от них приходилось. Иные дни, не выходя из-за стола, доводилось написать не менее десяти писем. Обычно они начинались так: “Здравствуй, дорогой мой супруг Михей Арефьевич, это пишет тебе твоя супруга Акулина Корниловна, посылает тебе низкий поклон от бела лица до сырой земли. Еще низкий поклон от дочери Аксиньи, еще низкий поклон от дочери Секлетиньи, еще от сына Мирона, да от сына Ионы, да еще низкий поклон от твоей драгоценной мамаши Милодоры Феофановны, она шлет родительское благословение. Посылают тебе по низкому поклону кум Лазарь с кумой Федосьей. Еще сообщаем тебе, что мы живы и здоровы, того и тебе желаем. У нас отелились две коровы, принесли телочку и бычка, а Серуха пропорола себе бок. Новости в селе у нас такие Парушка с Агашкой насильничали деда Ипата, он ходил к старосте, их вызывали на сборню и поплевали в глаза, а им хоть что, ржут как кобылы. В лавке под молоко я взяла двадцать аршин ситца на рубашонки ребятишкам. Ты пишешь, что тебя произвели в ехретуры - это, наверное, большой чин, твоя родительница Милодора Феофановна наказывает не гонять сильно енералов. Еще пишешь, что скоро будет замиренье с ерманцем, дай Бог, чтоб скорее, мы сильно об тебе соскучились. А в конце, как выражалась Акулина Корниловна, должны быть согревающие душу нежности, и письмо обычно, заканчивалось так: “Незабудочка - цветочек, незабудочка -- трава, не забудь меня Михей - не забуду я тебя”. Подле грамотея, вокруг стола сидят, позевая, взрослые со своими чадами. Написанное письмо, разумеется, читается вслух, всеми признаётся, что написано шибко складно. На самодельном конверте, склеенном клейстером, грамотей пишет адрес, и письмо Акулина Корниловна кладёт на божницу за икону богородицы - троеручицы, со знакомой стихотворной прибауткой: "Лети письмо, извивайся, никому в руки не давайся - дайся тому, кто мил сердцу моему". - Ну, а теперь, - говорит хозяйка, - давайте напишем письмо брату Игнату. И снова перечисляются все по имени, и от каждого низкий поклон, описываются новости о Парушке с Агашкой, и что Михею присвоен какой-то большой чин, наверно, больше енеральского. Коротко сообщается о житье - бытье их семей. -А ты уж, Акулина про Маланью-то не пиши, шипит старуха Милодора, - придёт Игнаха, так пусть сам и разбирается. - А с чего это я буду писать, - говорит Корниловна, - да ведь у Истратовой Лепестиньи хвост замаран. Грамотей не понимает разговора хозяек, он в таких делах не искушен, думает ежли у тётки Лепестиньи есть хвост, надо спросить у мамы. Письма закончены, так же склеены конверты с написанными адресами, Акулина кладёт туда же, но без прибаутки, завтра она отнесёт их на сборню для отправки адресатам. Время далеко за полночь, в каждом дворе лай собак, на разных голосах горланят петухи. Где-то под стройный перебор однорядной гармоники слышны девичьи частушки. -Может здесь заночуешь? - спрашивает хозяйка. - Нет, тётка Акулина, пойду домой, надо рано с батей ехать за сеном. - Ну ладно, иди, вот тебе за работу, - и вложит в руку медный пятак или гривенный. А на завтра или через какое-то время идёт этот грамотей к другим солдаткам и опять пишет низкие поклоны. Все эти тётки Акулины, Секлетеи, Перепетуи, и многие десятки других были неграмотные. И вот каждый вечер, а в воскресенье и день, сельские подростки грамотеи нарасхват разбирались солдатками, как самый ходовой товар. Нередко между ними бывали даже ссоры, приходилось устанавливать очередь, когда и к какой идти писать письмо. У некоторых семей приходили домой в отпуск их поильцы-кормильцы. Стали появляться и раненые фронтовики. Как осы, жужжали, им в уши разные тетушки-кумушки о нехорошем поведении их жен. Многие встретили у себя дома чужой приплод. Немало было ссор и драк на этой почве. Натерпевшиеся холода и голода, израненные солдаты были очень злы. Своих неверных жен буквально истязали. Манарев Михаил, не последний в селе гуляка, свою супругу Елену, раздетую догола, водил по селу, избивал перед каждыми воротами и заставлял петь. Подобные случаи не единичны. Самый смешной и страшный случай был на праздник троицы. Загуляли солдатки, разумеется, пригласили своих кавалеров из молодёжи и некоторых пришедших с фронта раненых. Бойкая, пышнотелая красавица Дашка под звонкие переборы гармошки пела разухабистые частушки. Пьяная лезла к каждому целоваться. В доме и во дворе, где гуляла кампания, шум и гам стоял за полночь. В разгар гульбы пришёл с фронта её муж Серёга. Тут же Дарье последовала взбучка, на крик собрались соседи, муж Дашку в дом не пустил, увела её к себе подруга, а на завтра она куда-то из села ушла. К концу войны чаще стали приходить солдаты, больше стало пьянок, ссор и драк. Доставалось и правым и виноватым. Бывали и такие случаи. Тимошина Агрипина женщина очень скромная, хозяйка добрая, но на лицо была сродне козе. Ни один чужой мужик к ней близко не подходил. Пришёл с фронта её Петряй. От нелёгкой окопной жизни он стал ещё меньше ростом. Стрижен под горшок, по - кержацки. Тощий, не понятно в чем душа держится. Оглядел он своё хозяйство чалую старую кобылу, однорогую корову, да с тремя хохлатками коротконогого петуха. В крытую корьём, в двенадцать квадратных метров, избу на встречу солдата собралось много гостей родственников и соседей, каждый приносил бутылку или две самогона и на закуску солёных огурчиков с капустой. За печкой у хозяйки стоял лагун с пивом. Моментально был накрыт стол. Теснота. Гости сидели за столом и на лавках поодаль от стола, некоторые даже стояли. Чокнулись по первой - поздравили солдата с возвращением. За первой последовала и вторая и третья. Развязались языки, все говорят - слушать некому. Один Петряй прислушивается к разговорам, не скажут ли что плохое про его жену. Нет, наоборот, ставят её в пример. Кто-то спьяна пробурчал - да кто на неё посмотрит. Ох, как вскипел Петряй, рванул себя за грудь гимнастёрки, но крепкая, солдатская роба не поддалась. Петряй сорвал с головы жены платок и заорал: - Тебя мужики - то не любят, другие солдатки и суразов - то наносили, а у тебя и кобыла - то не жерёбая, да и ты без брюха, снесла одну Алку. Тебя и я не люблю.Одних били за измену, а Агриппине досталось за верность. Шло время, нагульный приплод с каждым месяцем возрастал. И вот эти, военных лет нагульные "телятки", в наше время уже дедушки и бабушки, нянчат своих внучат. Шли дни, месяцы, годы. Одни больные и искалеченные приходили с фронта, другие уходили. Слезы и горечь были и при встречах, и при проводинах. В каждом доме переживали радость и горе по-своему. И таких солдатских семей было в нашем селе более двухсот. Что взамен погибших дала Родина их семьям? К примеру, Тоболов Иван Степанович в 1916 году был убит “За веру, царя и отечество”, как тогда балабонили во всех церквях и присутственных местах. Его брат Финадей в возрасте 17 лет уже при Советской власти в 1921 году, будучи комсомольцем, был послан на ликвидацию Волчихинского восстания, где был и убит - погиб тоже за Родину, только не старую, а новую. Стариков же Тоболовых, иссохших от горя и слез по сыновьям, за какую-то мельничонку безжалостно и несправедливо репрессировали и сослали на север. И это не единственный пример в нашем селе. Год 1917, четвертый год войны, принес, особенно для старух, “страшные вести” о свержении батюшки-царя. Много в селе было разговоров, много сожалений и воздыханий не только поседевших столетних бабушек, и дедушек. Например, Ефремовна истерически со слезами кричала: - Да не верьте вы, бабоньки, что будто бы батюшку царя свергли со святого престола. Такие слухи разносит сам сатана. Царь нам богом дан, богом и будет взят. А Артамоновна, собирая у себя разного возраста женщин, кликушествовала всхлипывая: - Огневовался на нас Христос за грехи наши. Отказался от нас и батюшка-государь, ушёл он пешком с сударыней и со своими детушками в град господен - Ирусалим. Идите в храм и молите попа служить молебен. Точит нас зелье да блуд. Посыпятся с неба стрелы каменные, полетят на нас змеи огненные, испепелят наши тела грешные. . Были и другие, которые также с причитанием скулили, проклиная сатану, столкнувшего с престола божьего помазанника. Были в деревнях старики, которые пророчили людям беды и несчастья. С копной седых волос, дед Александр Свиридов издали походил на филина. Всё его имущество состояло из хаты, ножной швейной машины и жены Поли, которая на тридцать лет была его моложе. Был у него ещё кот, которого он звал Мукуль. Дед считал себя персоной духовной. Он также пророчествовал: - За тяжкие грехи господь нас наказует. Не от всего сердца мы молимся богу, не все постуем, не открываем своей души на исповедях, не даём лепту храму божьему. Скудеет вера. Мутит наши умы нечистый. Настаёт конец света, ждите второго пришествия. Вот-вот спустится с небеси сам Иисус Христос судить живых и мёртвых. Будете гореть в огне, и кипеть в смоле. Уготован вам ад кромешный. В то время в Тележихе все женщины и дети были верующими, и если не все, то многие мужики, особенно старики. А тут еще и поп в своих проповедях тоже стращал карой за тяжкие грехи. И кара эта пришла на долгие годы, многим поколениям. *** Жил в селе Мартын Павлович Еманов. Весьма интересный был тип, с разносторонними познаниями. Откуда появился этот "приблудный сын", - никто не знал, да и не спрашивал. Раньше в каждом селе проживало не мало пришлого люда, ни кто у них документы не проверял и не требовал, сошлют варнака за какие-то уголовные дела, и гуляй себе из села в село по всей матушке Сибири. Приехал он к нам задолго до революции. Было ему тогда более сорока лет, роста не большого, кряжистый, очень подвижный, про таких в народе говорят "на боку дыру вертит", глаза цыганские, резучие. Ко всякой теме разговора у него шутка да прибаутка. Хоть неделю слушай, всё будет рассказывать, а где правда или ложь - проверить трудно. Сначала приютила его у себя на фатеру вдовушка Вера, потом они слюбились, но уж приплода от них не было. У Веры была кличка "заденка", так вот по Вериной кличке и Мартына все стали звать, только более прямлинейно, по - крестьянски. Сначала он злился, со взрослыми ругался, а за ребятишками с палкой гонялся, потом свыкся. Любил он точить "балясы", знал вкусы слушателей, в его рассказах, где надо, сквозил и едкий юмор и серьёзные деловые житейские примеры. Обширны были его познания в географии России и Сибири. Часами рассказывал о себе, о людях, о событиях и явлениях во многих губерниях. На войну он взят не был, но в пятнадцатом или шестнадцатом году куда-то из села уезжал, и не было его несколько месяцев. В одно из воскресений, после обедни на горке, возле артельной лавки, собралась большая толпа. Были там и мужики, и женщины, и ребятишки. Тема разговора одна: что теперь будет, как жить без царя-батюшки? Шум, галдеж, но можно было хорошо расслышать, как громким, отчетливым голосом, словно читая по бумажке, говорил с третьей ступеньки крыльца, фронтовик Федот Горелов: - Товарищи! Разве кормил нас царь? Разве помогал работать нам на полях и в хозяйствах? Вон у Лобанова Фоки да у Рехтина Зеновея шестнадцать детей у двух, а рабочих рук - по одному в хозяйстве, как прокормить столько ртов. Помог им чем-нибудь царь? Ведь мы работаем на царя! Создаем ему богатство. Он самый крупный помещик в России! Кто затеял с немцем эту кровавую войну? Царь. Кто послал на эту бойню из села две сотни мужиков, таких вот, как я? Царь! Кто нас искалечил? Он же. Кто оставил без отца - больше ста ребятишек? Царь. Вон стоит, плачет Тоболиха. Кто убил ее двух сыновей - Ивана и Федора? Царь!”. Раненый фронтовик Иван Борисов, заглушая разноголосый гул, надтреснутым голосом громко выкрикнул: - Товарищи! Вы, наверное, все слышали о большевиках. Они за народ, они против войны, вот нам такое правительство и нужно. Надо голосовать за большевиков! Главного виновника войны - царя свергли и правильно сделали! Но править страной остались его министры, а они все помещики, заводчики да генералы в золотых погонах. Легче нам от них не станет. Перебивая один другого, выступали и не фронтовики. Мартын Палыч, переходя из одного конца в другой среди толпы, слушал всех внимательно, в разговоры не вступал. Но черезмерное соболезнование по темноте своей многих женщин о матушке- государыне злило его, и он решил выложить здесь перед миром всё, что наболело у него на душе. Рассказать кто он, что знает, почему здесь. Он протолкнулся на самую верхнюю ступеньку и, будто куда - то торопясь, сдёрнул с головы картуз, поднял его в руке и крикнул в толпу: - Теперича я буду говорить, слухайте. Народ медленно угомонился, кто-то крикнул -А ну, Палыч, режь правду-матку! - Так вот миряны, православные христиане, уж такая меня сейчас сердитка взяла, аж вот здесь закололо. Слухал я этих копалух - горбатух, кои днем бодливы, а ночью боязливы. Они шибко печалятся о матушке сударыне. Она что им, родня какая, или вместе маленькими в куклы играли да куделю пряли, али подружкой была, да замуж за царя уплыла, а их не взяла. Да знают ли наши бабы, кто такая была эта матушка - государыня. Она ведь вовсе не наша, не русская, а иностранка. Если захочет на двор, то не знает, как и сказать по нашински. Лепечет по немски или по хранцузски. Захочет выпить и загуторит " их вль тринкен шнапс" - тут ей прислужницы, тоже енистранки, волокут на золотом подносе заморскую шнапу, вина значит. Каких она кровей - не поймёшь. Мать её англичанка, бабка голанка, а прабабка испанка. Да молва идёт, будто она сураска. - Тут визгливо закричала богомолка, которой побаивались в селе, говорили, что она урочит ребятишек, после её острых шуток они, якобы умирают. - Эй, ты что плетёшь Мартын Сракин? Окрестиь, раб божий, да ведь у неё, у матушки, и имечко - то русское Лександра Фёдоровна. Палыч отпарировал - Шиш тебе в пуп Егоровна, нчевошеньки ты не кумекаешь, темнота, сидишь в своей берлоге возле омута и паришь на печке свою толстую хавронью. Я ещё не то скажу. Она вовсе не Лександра а Алиса, это понимать надо. А величаний у немчуры нет. А при дворе, при её особе мужики со срамными фамилиями - Пудельман, Пузоштеин, Пуполен - всё графы бароны да князья. Только один доктор русский - Боткин. Обработал её, вашу сударыню, мой кум, он в наставниках духовных у ей. К нему я и ездил в гости, много чудес рассказал мне про жизнь царску, да погостить пришлось не долго. Упоминание о куме многих заинтересовало. Фронтовики в армии и разных госпиталях достаточно наслышались о каком - то пройдохе, которого называют Гришкой Распутиным, верить не хотелось, но как знать, загадочный человек этот Мартын. - Палыч, расскажи нам о своей гостиной поездке к куму - то. Но Павловича не надо было заставлять или просить, он и сам давно хотел рассказать односельчанам о своей горькой судьбе, какими ниточками он был связан с человеком, которого зовёт кумом, но для таких разговоров до этого раза не было ни места, ни времени. - Раззагнетили меня эти заступницы сердобольные со своей государыней. Дуют одна другой в уши. Крестись темнота, клади поклоны, мочи слезами запоны, молитесь самому савоху, чтоб послал ей смерть поскорее да бросил её чёрную душу в котёл с кипящей смолой. Ить в войне она столько же грешна, сколько её муж царь Миколка. Это понимать надо! Она царём - то вертела, как хотела. Типерича снюхалась с моим кумом - то, и стали они каждую неделю менять министров до генералов. Заготовят приказ, да на подпись, а царь и подмахнёт. Даже главного князя Михаила заставили сбросить с поста. Ить послушался их царь - то, взял под себя командование всеми силами, а дядю Михаила спровадил на Кавказ. А какой из царя главный, он не генерал, а только полковник и то не всамоделишный, он и строя - то не знает. Видит, что его сударыня крутит - вертит и всё по указке богом посланного наставника, перечить ей боится. Дела идут всё хуже да туже. Теперича до кума дошёл, слухайте! Сам я тоболяк - это значит из города Тобольска. У родителей нас было ровно столько, сколько гвоздей в двух подковах. Я старшой. Отец ишачил грузчиком, подрабатывал с малолетства и я. Потом ушёл работать молотобойцем, стал помахивать пудовой кувалдой. Крепость во мне росла, силёнкой наливался. Бывало коня ковать в станок ставлю, схвачу за бабку - ни какая сила из руки не вырвет, мог переломить в живом месте. С приятелем Агафошкой мы любили заглядывать и покоштоваться в одну чайну в глухом переулке, он и назывался - то Разбойным. Ну, как водится, в таких злачных местах было не мало и шлюх - одни покормиться, другие на чужое напиться, третьи опохмелиться, словом, малина. А мы были молодые, в самом прыску. Было это на троицу, пошли мы с Агафохой на Разбойный. Там как сельдей в бочке, от варева пар, от курева дым, пьяным пьяно, в сенках на полочках еле светят лампёшки, крутятся вокруг столов бабёнки, кое - где ссоры. Нашли мы в дальнем углу два места, стол заняли. Агафошка приволок ешё две табуретки. Смотрим, возле двери так смирненько стоят две девки, головёнки в кудряшках и зыркают на нас своими гляделками. Мы между собой смигнулись и пальчиком их поманили. Присели они легонешко на краешки табуреток. Спрашиваем, что им заказать, отвечают, что вам, то нам. Налил я всем сивухи, только бы ко рту поднести, как вдруг дверь с треском во всю ширь распахнулась и вваливаются три дюжих молодца. Впереди высокий детина, с шапкой взлохмаченных черных волос, рожа, как сажей намазана, сплошная щетина как мох на болоте, глаза чёрные, симпатичный чертяка. Одет по - купечески в плисовые шаровары, красная рубаха, подпоясан гарусным поясом с кистями, в яловых сапогах. Кто - то из них крикнул: - Ни с места! - Всё стихло. Которая сидела рядом с Агафошкой испугано воскликнула: - - Ой, Гришка цыган, пропали мы. Ну, сидим ещё вошли двое, А цыган нас уприметил и пошёл прямо к нашему столу, а с ним второй, рожа конопатая, сам рыжий. Ну, думаю, будь, что будет, а живые не дадимся. У молотобойца с грузчиком силёнки не занимать. Подошли они вплотняк, цыган уставился на меня, а я тоже режу его своими шариками, не моргаю. Рыжий - то взял мою чапоруху и потащил ко рту, а я его как звездану по лбу, он брык и глаза закатил. Цыган перехватил мою руку и давит, а у меня в левой силы столько же, Я сгрёб его руку и сжал, он побелел и крикнул - Брось, медведь! Я отпустил, а сам глазами слежу за ним, ить чорт знает, что у бродяги на уме - то, сунет по рукоятку под ребро. Думаю, врёшь, Мартына тоже на кривой не проведёшь! Это понимать надо! Цыган засмеялся, подсел рядом с Агафохой, а рыжего прогнал. Говорит - давай знакомиться, зови меня Гришкой, моего отца звали Ефим по фамилии Новых. Гришка так Гришка, а вот цыганом - то не зря кличут. Смоляные его глаза так и горят и будто тебя жгут, в них какая - то бесовская сила. И таким повелительным голосом приказывает рассказать о себе и друге, кто вы, откуда и зачем. Я ему и расписал всё о себе. Зовут, мол, Мартыном, а батюшка был Павел Козлов, вот и иногда прозывают Емановым. Гришка заржал, сказал, что хозяина моего хорошо знает. Угостились мы, выпили, с этого разу и задружили. Он дал мне адрес квартиры на Покровской улице и велел приходить туда. Там в особнячке с жолтыми ставнями на окошках, жила молодая красавица, вдовушка, Гришкина зазноба. Вот там стал ему я кумом, а крестил девочку в соборе поп Саватей, он цыгану с родни, был каким - то старшим над попами в Тобольской губернии. А ту бабу Гришка звал Зефирой. Долго мы с ним шаромыжничали, однова, в малой Сосновке, даже в каталаге сидели. Фартовый он цыган - то, через того сродника попа полез в духовные, добрался до Питера и давай там чудотворить, верили ему. Вхож стал во дворец, сделался духовником государыне, её называет мамой, а царя папой. Мартын вытащил из кармана стеклянный пузырёк и насыпал на ладонь понюшку табаку. А в это время из квартиры в лавку пробрался большой рыжий кот, продавец сердито забрыськал на него, он вскочил на галантерейку, зазвенело стекло, кот оттуда перемахнул на Мартына, табак с ладони сдуло. Пузырёк, как бы нарочно, выпрыгнул из руки и заскочил в пазуху под сарафан на ведёрные груди бабке Белоножихе, толпа разразилась громким хохотом, бабка крестилась и кляла на чём свет рассказчика. - А ведь действительно, мужики, интересно и загадочно всё это, - заговорил фронтовик Данил Пастухов. - У нас в окопах разное болтали про этого Гришку Распутного. Будто он святой от Верхотурья, если долго будет смотреть на тебя, то ты уснёшь или даже умрёшь. А если поглядит в живот брюхатой бабы, то сразу скажет, кого родит. Значит чудотворец, а больше зовут блудотворец царский. - Говорят, гумага пришла насчет какого-то выбора делегата куда-то, - спросил у Горелова Загайнов Михаил. - Есть такая гумага, собирать будем сход, - ответил тот, - надо выбрать одного человека на губернский съезд. Время уже подходило к обеду, люди разбрелись по домам. Остались трое мужчин, которые попросили Анатолия Бронникова тоже остаться, нужно переговорить по важному делу. - Так вот, - вытаскивая из картонной папки бумагу, - заговорил писарь Федот Сергеевич, - от волостной управы мы получили распоряжение о посылке одного человека на волостной, а потом и на губернский учредительный съезд, который будет в Томске. Сход мы с председателем намечаем на воскресенье, день праздничный, народ будет дома. Кое с кем мы вот тут переговорили и решили выдвинуть, Анатолий Иванович, твою кандидатуру. - Нет уж, увольте, Федор Сергеевич! Разве мало у нас в деревне толковых мужиков. Мне никак нельзя! Вот нужно масло везти в Бийск сдавать, ведь молокосдатчики - то ждут расчет. Надо там товар отобрать да отправить на тех же подводах. - Вот нас здесь четверо, - заговорил Павел Бельков, - вроде бы все грамотные, но все в одинаковой степени? Вы, Анатолий Иванович, всех нас грамотнее, опытнее и авторитет имеете большой. Вас народ уважает. Зря вы отказываетесь. А все дела пока на время сдадите члену правления Федору Михайловичу, он тоже теперь смыслит в торговом и масляном деле. Уж кому - кому, а Добрыгину - то можно доверить, не подведет, мужик серьезный. Добрыгин отмахнулся: - Анатолий Иванович - то и швец, и жнец, и на дуде игрец. Он и доверенный по лавке, он сам же и счетовод. Он доверенный по заводу, сам же и мастер. Ведь с отделениями - то более шестисот сдатчиков молока, они все и пайщики, надо проверить, правильно ли посчитано молоко, правильно ли за него начислено, ведь мастер иногда и ошибается. А ну если у кого - ни будь за пуд не досчитано, скандалу не оберёшься. Да и паевой капитал надо с каждого начислить. Масло чтоб первым сортом сдать и товар суметь подобрать такой, какой нужен в хозяйстве, да ещё многим по особому заказу. Нет, я на всё это не гожусь, а на время, пока он ездит, принять дела могу. Всё сказанное Добрыгиным было правильно, всех тонкостей дела он не знал, артельно - кооперативный процесс торговли и маслодельного производства - дело было сложным, ведь не себе принимаешь и не себе продаёшь. Это дело общественное, если пользы артельщикам не будет, то всё развалится. А ведь Бронников сам не без труда создавал эту артель, и вовсе не для своей пользы, более десяти лет выбирался доверенным, знал всех в селе и у большинства бывал, не гнушаясь со всей семьёй сесть за стол и откушать. Знал потребительские нужды, охотно брал отдельные заказы на какие либо товары, находил их, бродя по всему городу. В квартиру Бронникова стали часто приходить и те трое, и фронтовик Иван Новосёлов, и учитель Павел Нечаев, и мастер Бемберг. Собирались просто поговорить о том, о сем. Разговоры велись на разные темы: и о маслодельцах, и о торговых делах, и о войне, и о свержении царя, и о Мартыновой болтовне, и об учредительском съезде в губернии, и, разумеется, о подборе кандидата на съезд, и о том, какая будет волостная и сельская управа. Выборная депутатская система представлялась не ясно, но все приходили к такому заключению, что все разъяснится на съезде, до которого оставалось несколько дней. жүктеу/скачать 1.41 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|