Сильвия Крэнстон при участии Кэри Уильямс Жизнь и творчество основательницы современного теософского движения Блаватской е. П. Перевод с английского под редакцией
жүктеу/скачать 4.54 Mb.
|
| [161].
Бусер так завершает свою статью о Гогене: «Хотя картины Гогена не могут быть полностью "объяснены", однако что-то сказать о них всё же можно. Грубо говоря, когда наступало время обдумывать тему очередной картины, Гоген мыслил теософскими категориями; теософским было его воображение, теософия была его мировоззрением...» [162]. Гоген воспринял и теософскую идею о перевоплощении. Книга "Современная мысль и католицизм", написанная им на Таити в последние годы жизни, начинается с вопроса "Кто мы? Откуда? Куда идём?", послужившего названием для огромного полотна, которое Гоген закончил в 1898 году. Он пишет: «Притча о лестнице Иакова, протянувшейся от земли до небес, по которой восходят и нисходят ангелы Господни, действительно напоминает восхождение и нисхождение по ступеням жизни, от нижней к верхней или наоборот... [Это] идея метемпсихоза, признанная в религии индусов. Пифагор позаимствовал её и учил ей в Греции... Из всего этого следует, что именно душа создаёт организм; что именно душа обеспечивает эволюцию живых организмов, образующих разнообразные виды... Бог... как символ чистого вечного духа, всеобщего духа вселенной... становится принципом всякой гармонии, тем итогом, к которому нужно прийти. Этот итог представлен Христом, а ещё ранее — Буддой. И все люди станут Буддами» [163]. ————————— В заключение уместно спросить, удалось ли зачинателям современного искусства привнести в него духовный элемент, проникло ли в живопись в целом то вдохновение, которое они черпали в сочинениях Е.П. Блаватской. Роджер Липси пишет: «Наш век почти завершился, и в изобразительном искусстве ощущается странная опустошённость. Нет недостатка в талантливых художниках, проницательных критиках, щедро финансируемых учреждениях искусств, но культура изобразительного искусства являет собой грустное зрелище, словно мы продолжаем тиражировать и обсуждать искусство, утратив некое совершенно необходимое вдохновение или ощущение направления... Мы говорим о постмодернизме так, словно исчерпаны все возможности модернизма, главного художественного направления двадцатого века, и вследствие этого оказываемся в весьма унылом пространстве... Существует, однако, скрытая сторона модернизма, что подразумевает и скрытую сторону художников-модернистов. Может статься, что мы не только "не исчерпали" этот источник, но едва не прошли мимо него. Многие из признанных во всём мире художников, те, чьи работы мы знаем наизусть и, как нам кажется, понимаем, — по сути дела остаются непонятыми просто потому, что мы незнакомы с духовной историей современного искусства. То были мужчины и женщины, которых волновали "духовные вещи"... Культура в целом оказалась удивительно невосприимчивой к духовной стороне художественного творчества. Исходное стремление выйти за пределы личностной психологии и исследовать сверхличностный мир смысла и энергий... было в большинстве случаев забыто, если не сказать — отвергнуто» [164].
Славу большого композитора Малер обрёл посмертно. При жизни его знали как талантливого дирижёра — сначала в Европе, потом в Америке. Его симфонии и другие музыкальные произведения опередили свою эпоху и воспринимались современниками скорее с недоумением. Но Малер говорил: "Моё время ещё придёт" — и не ошибся. В 1895 году Малер начал работу над Третьей симфонией. Две первые звучали трагически, автор выразил в них своё разочарование жизнью. Третья получила название "Радостное знание" и, по словам Дерика Кука, известного исследователя творчества Малера, свидетельствовала о "вновь обретённом оптимизме или, скорее, мистическом откровении о ценности и смысле существования". О каком радостном знании идёт речь? Близкий друг Малера Рихард Шпехт вспоминает разговор, состоявшийся между ними в Гамбурге в 1895 году. Малер говорил тогда с глубокой убеждённостью: "Мы все вернёмся; именно эта уверенность придаёт жизни смысл, и совершенно неважно, будем ли мы в последующем воплощении помнить свою предыдущую жизнь. Важен не отдельный индивидуум и его благополучие, а великое устремление к совершенному и к чистому, продолжающееся с каждым новым воплощением" [167]. Третью симфонию можно воспринимать как отражение идеи перевоплощения жизни, от низших царств к человеку и дальше. Кук приводит письмо Малера, где композитор говорит о том, что хотел отобразить в этом произведении путь эволюционного развития природы, таящий "в себе всё самое грозное, великое, а также прекрасное":
О том, что Малер верил в перевоплощение, автору настоящей книги рассказал известный дирижёр Бруно Вальтер — протеже и близкий друг композитора, — который и сам разделяет это убеждение. По словам Вальтера, Малер проникся этой идеей, когда общался с теософами в 1890-х годах [169]. Именно Бруно Вальтер порекомендовал нам книгу "Густав Малер", из которой и взят приведённый выше разговор Малера с Рихардом Шпехтом. Ян Сибелиус (1865-1957) В честь девяностолетия со дня рождения финского композитора Яна Сибелиуса музыкальный критик "Нью-Йорк таймс" писал в декабре 1955 года: «Взаимосвязь искусства и жизни — лейтмотив творчества Сибелиуса... Его музыка — это само дыхание полей, лесов, моря и небес... Мальчиком Сибелиус любил бродить по безлюдным местам вокруг родного Хяменлинна. Птицы всегда восхищали его. "Миллионы лет назад, в прошлых воплощениях, — сказал он однажды... — я, должно быть, был как-то связан с лебедями или дикими гусями, потому что и сейчас ощущаю это родство"». Ида Золман, друг и соседка семьи Сибелиусов, рассказала автору настоящей книги, что в кругу близких ему людей Сибелиус не скрывал, что верит в перевоплощение, и говорил о своих прежних жизнях. Другое независимое свидетельство на этот счёт мы получили в 1982 году от Гарри Каллио в Институте мировой культуры в Санта-Барбаре, Калифорния. Каллио рассказал, что, будучи в Финляндии, специально навестил семью композитора и побывал у археолога Ирье Палохеймо, жившего когда-то по соседству с Сибелиусом. От него-то Каллио и узнал, что Сибелиус вместе с несколькими близкими ему художниками уделял много времени изучению теософии и учения розенкрейцеров. Александр Скрябин (1872-1915) В предисловии к двухтомной биографии "Новый Скрябин" Фобиона Бауэрса известный музыкант Владимир Ашкенази писал: «Я считаю Скрябина одним из величайших композиторов... Его музыке присущ необыкновенный идеализм... Основа его мысли — это непоколебимая преданность Искусству и вера в него как в средство возвышения человеческого духа, в проявление света, добра и истины. Не берёмся утверждать, что, не понимая философии Скрябина, нельзя воспринять его музыку, однако узнав, что вдохновляло его, можно глубже проникнуться ею. В этом человеке философ неотделим от творца прекрасной музыки» [170]. Какой же философии следовал Скрябин? Биограф и соотечественник Скрябина Борис Шлёцер свидетельствует, что теософия была единственным внешним влиянием, которое испытал композитор, и притом необычайно сильным [171] *. Об этом же подробно говорит и Бауэрс. Он рассказывает, что, прочтя "Ключ к теософии" Е.П. Блаватской во французском переводе, Скрябин 5 мая 1905 года пишет: "La Clef de la Theosophie — замечательная книга. Просто удивительно, как близка она моему образу мыслей". Бауэрс сообщает, что "с тех пор у него появляется всё больше и больше друзей и почитателей из Теософского общества". Его коллеги помнят, "как много говорил Скрябин о теософии и о личности Блаватской". В его домашней библиотеке была также "Тайная Доктрина" на французском, которой он очень дорожил.**172 В 1922 году в Москве, в квартире, где композитор провёл три последних года жизни, был открыт музей Скрябина, и комнаты приобрели прежний вид. Возвратились на свои места и книги из библиотеки композитора, включая Тайную Доктрину. Эта квартира-музей, говорит Бауэрс, играла важную роль в становлении молодого поколения композиторов и была "местом встреч музыкальной молодёжи" [173]***. После знакомства с теософией музыка Скрябина обрела мистическое звучание. Сравнивая первое произведение композитора для оркестра — фортепианный концерт, написанный в 1896-97 годах, — с его величайшим творением "Прометей, или Поэма огня", созданным в 1909-10 годах, музыковед Джералд Эйбрахам пишет: "Трудно поверить, что всего за тринадцать лет композитор может пройти путь от изящного, элегантного, вполне шопеновского концерта до произведения, которое в его время считалось образцом крайнего авангардизма" [174]. Бауэрс отмечает:
Упоминая о теософии и Е.П.Б. в связи со Скрябиным, Шлёцер пишет: «[Скрябин] считал, что своим развитием во многом обязан Тайной Доктрине; до конца жизни он не переставал восторгаться Блаватской. Особенно восхищали его мужество, с каким она осуществила грандиозный синтез, а также широта и глубина её взглядов, сравнимые для него с величием музыкальных драм Вагнера... Теософское видение мира служило стимулом для его собственного творчества. "Я не стану обсуждать с вами истинность теософии, — говорил Скрябин [одному своему знакомому] в Москве, — я просто знаю, что идеи Блаватской помогли мне в работе и дали силу выполнить мою задачу"» [177]. Глава 7. Буддизм приходит на запад Вплоть до середины двадцатого века буддизм в Европе и Америке считался чем-то экзотическим. Отношение к нему стало меняться, когда в 1951 году издательство "Пингвин" выпустило в Соединённых Штатах и Великобритании книгу "Буддизм". С тех пор продано более миллиона её экземпляров [178]. Автор книги — Кристмас Хамфрис (1901-1983), основатель и президент известного во всём мире Буддийского общества в Лондоне, отдавший этой деятельности шестьдесят лет жизни. Хамфрис преуспел и как юрист. Он был государственным обвинителем, а позже — судьей в Высоком суде Великобритании. Его называли "добрым судьей", потому что он в первую очередь старался помочь подсудимому изменить свою жизнь [179]. В "Буддизме" много упоминаний о теософии и цитат из сочинений Е.П.Б... В этом нет ничего удивительного, поскольку Хамфрис был не только буддистом, но и теософом. Он не раз говорил: "Теософы жалуются на то, что я слишком буддист; буддисты — что я слишком теософ. Я всегда теософ, но если бы нашлась какая-нибудь религия, лучше отвечающая нуждам большего числа людей, я бы не колеблясь стал её последователем" [180]. С буддизмом, а позже с теософией Хамфрис познакомился, когда изучал юриспруденцию в Кембридже. Он так рассказывает об этом периоде своей жизни: «В шестнадцать лет я был пылким христианином... У меня был брат, на четыре года старше меня, который в 1917 году погиб на Ипре [в первой мировой войне]. С его смертью рухнули основы моего мира. Не только личная скорбь, но и чувство вопиющей несправедливости переполняли меня... В мире больше не было ни смысла, ни счастья. Я начал читать книги, посвященные сравнительному изучению религий». В 1919 году Хамфрис прочел книгу Кумарасвами "Будда и Евангелие буддизма", после чего сказал себе: "Вот она, истина, а я, выходит, буддист!" По его словам, "настоящий переворот в сознании" произошёл вследствие принятия им идеи кармы и перевоплощения: «Первой доктриной, показавшейся мне бесспорной, было перевоплощение. Я не учил "буддизм" заново; я вспоминал его. Я знал всё это, ещё не дочитав книгу; и через короткое время уже писал статьи и читал лекции на буддийские темы». Хамфриса не устраивало, как буддийская философия обычно преподавалась в миру, однако теперь он видел путь, которым следует идти. «Я увидел дорогу, но почему она там? Где карта или хотя бы фрагменты её, чтобы взглянуть на начало и представить конец? Ведь если неизвестно направление Пути, каждый следующий шаг может увести в сторону... Миссис Рис-Дэвидс говорила: "Буддизм — это долгий путь от нашего нынешнего несовершенства к тому совершенству, которое скрыто в каждом человеческом сознании". Но мне нужен был План. Я помню, как остановился однажды в Кембридже посреди улицы и начал вслух твердить: "Так не пойдёт, чёрт побери, так не пойдёт! Кто я и что я, крутящийся именно на этом комке грязи, именно в этой вселенной?" Свой План я нашёл в комментарии к тому, что называется Строфами Дзьян, — очень древнему тибетскому тексту, — в книге Е.П. Блаватской под названием Тайная Доктрина. И тогда мне впервые... стало ясно в общих чертах, каким образом возникает и перестаёт быть вселенная, а также происхождение и смысл человека. Я нашёл карту становления» [181]. Хамфрис вступил в университетскую теософскую ложу и вскоре был избран её президентом. В 1922 году он закончил Кембридж и стал активным членом ТО в Лондоне. Некоторое время спустя он обратился за разрешением образовать Буддийскую ложу внутри ТО. Просьба была удовлетворена. Мюриэл До, одна из учениц Хамфриса, вспоминает, что, по мере того как он изучал "Тайную Докрину" и проникался "Голосом Безмозвия", его интерес к Елене Блаватской превратился в глубокое преклонение. Он благоговел перед духом, воссиявшим через неё, и испытывал к ней чувство безграничной благодарности за её жизненный подвиг. Она оставалась для него неизменным источником вдохновения; её портрет висел над кроватью Хамфриса в спальне до конца его дней [182]. Буддийская ложа ТО просуществовала два года. Затем, говорит Хамфрис: "В 1926 году, по общему решению, мы вышли из состава Теософского общества. С нашей точки зрения, оно тогда слишком обросло побочными организациями, в ущерб великому учению, переданному г-же Блаватской её учителями в Тибете" [183]. Так было положено начало Буддийскому обществу. Большую помощь в этом оказала теософ Эйлин Фолкнер, год спустя ставшая женой Хамфриса. Их плодотворный союз длился более пятидесяти лет. Другим активным сотрудником нового общества стал Эдвард Конзе, которого Хамфрис считал ведущим специалистом по буддизму махаяны. Мирче Элиаде записал в своём дневнике 15 января 1964 года: «Вчера и сегодня — почти всё время с Эдом Конзе. Он прочел две лекции по буддизму — очень увлекательные, пришло много народу. Мы долго говорили. Я узнал, что он был и остаётся теософом: восхищается Тайной Доктриной и считает г-жу Блаватскую воплощением Цонкхапы*» [184]. Всю жизнь Хамфрис продолжал выступать и писать на темы теософии. В книге "Исследуя буддизм" Хамфрис отмечает, что Тайная Доктрина "ещё может быть признана одним из величайших религиозных произведений, известных человечеству" [185]. Во введении к книге "Карма и перевоплощение" он говорит, что его работа представляет собой «скромную попытку пересмотреть данный предмет в свете всех доступных "авторитетов"», главным образом индуистских и буддийских священных писаний, а «если к ним добавить, в качестве комментария, сочинения Е.П. Блаватской, которая обучалась в тибетских монастырях, то мы получим утроенный "авторитет"» [186]. На первых порах Буддийскому обществу очень помог Анагарика Дхармапала, ученик Е.П.Б. Он на два года приехал с Цейлона в Англию, чтобы преподавать членам общества буддизм. В письме к Хамфрису из Швейцарии он характеризует "Голос Безмолвия" как "чисто буддийское сочинение". "Нечего и говорить, с какой радостью мы приняли его и помогли снять дом... где он и основал Британское общество Маха-Бодхи", — пишет Хамфрис. В 1927 году Дайсэцу Т. Судзуки опубликовал первый том своих "Очерков по дзэн-буддизму". Хамфрис отмечает [187], что "в этой книге излагается не только дзэн-буддизм; она дала яркое представление о широте буддизма махаяны нам, знавшим до той поры лишь тхераваду", если не считать "Голоса Безмолвия", о котором ещё в 1910 году Судзуки написал своей невесте Беатрис Лейн: "Вот настоящий буддизм Махаяны" [188]. Хамфрис и Судзуки встретились в 1936 году на Всемирном конгрессе вероисповеданий в Лондоне. "После своей незабываемой речи, — вспоминает Хамфрис, — он подошёл к членам нашей ложи... так завязались наши контакты... с Учителем во плоти", которые продолжались до самой смерти Судзуки в 1966 году. В 1950 году, в 80-летнем возрасте, Дайсэцу Судзуки приехал в США и пробыл там почти десять лет. Он читал лекции и преподавал в крупнейших университетах — Колумбийском, Гарвардском; писал статьи и книги, принимал участие в различных конференциях по вопросам религии и философии. Именно на середину 50-х годов приходится взрыв интереса к дзэн-буддизму. После Судзуки, самый известный популяризатор дзэн в Америке — Алан Уотс, автор более тридцати книг на эту и другие темы. Он так говорит о Хамфрисе и его жене (называя их домашними именами): «Тоби и Пак дали мне такое образование, которое не купишь ни за какие деньги, и я им безмерно признателен за это. Хотя сейчас я, наверное, уже не во всём согласен с некоторыми интерпретациями буддизма, исходящими от Тоби, я всегда буду любить его как человека, который пробудил во мне воображение и вывел меня на мой жизненный путь. Понятно, что Тоби и Пак были прежде всего теософами... Именно из работ Блаватской Тоби воспринял это мировоззрение, когда учился в Кембридже и дружил с психиатром Генри Диксом и Роналдом Николсоном, позже ставшим садху Шри Кришна Премом**189» [190]. Живя в Лондоне, Уотс в течение двух лет редактировал журнал Буддийского общества, получив тем самым основательную подготовку для своей будущей работы на ниве буддизма. Через Хамфриса он познакомился с Судзуки. Хамфрис и сам немало способствовал пробуждению интереса к дзэн. Он писал книги и вёл классы дзэн, и в значительной степени именно благодаря ему сочинения Судзуки стали доступны западному читателю, ибо он организовал их распространение в Европе. Следует отметить, что Хамфриса интересовала не какая-то отдельная школа буддизма, а мировой буддизм, и он полагал, что проникнуться его величием может лишь тот, кто имеет представление о всех буддийских школах. В 1945 году он изложил общие для всех этих учений положения в знаменитых "Двенадцати принципах буддизма", которые были одобрены всеми буддийскими школами и переведены на четырнадцать языков. Когда Колин Уилсон попросил Хамфриса поделиться своими мыслями о Е.П.Б., то вот что, в частности, он написал: «Что за женщина!.. непонятая, оболганная, оскорбляемая, — и вместе с тем какой блестящий, тонкий ум и какая глубокая учёность; само воплощение щедрости; женщина, прямая в речах и поступках, пренебрегавшая той ханжеской болтовнёй, которую мы выдаём за хорошие манеры, но готовая предложить истину всем жаждущим... Она никогда не оставалась безучастной и не была одинаковой со всеми. У Е.П.Б. было множество друзей, готовых умереть за неё, и врагов, готовых её уничтожить... Этот ясный взгляд голубых глаз читал в душе каждого, кто приходил к ней, даже того, кто потом её предавал... Из своих скудных средств (жила она всегда скромно) она помогала всем нуждавшимся, даже если знала, что они намереваются погубить дело, которому она служила всю свою жизнь... Её речь завораживала; она никогда не читала лекций, но стоило ей заговорить — и те, кто её слушал, не могли уже думать ни о чём другом. В 1920 году, придя в Теософское движение, я познакомился с людьми, хорошо её знавшими, и все они соглашались в том, что после встречи с ней ничто уже не было таким, как прежде» [191]. Глава 8. Мифы, сны и коллективное бессознательное В Тайной Доктрине символам и мифам придаётся такое значение, что им посвящено около трети каждого тома. В первом томе этой теме отведено 15 глав, и Е.П.Б. так приступает к ней: «Изучение скрытого смысла во всех религиозных и мирских легендах каждого народа, великого или малого, — и особенно изучение традиций Востока, — занимало большую часть жизни автора настоящего труда*192. Она разделяет убеждение, что ни один мифологический рассказ, ни один передаваемый из поколения в поколение эпизод народных сказаний никогда, ни в какие времена не был вымыслом, а имел действительную, историческую подоплёку. В этом автор расходится с теми учёными, изучающими символизм, как бы ни были они авторитетны, которые в каждом мифе видят только ещё одно доказательство суеверности древних... С подобными поверхностными мыслителями замечательно разделался Джералд Мэсси, поэт и египтолог... Его острая критика достойна воспроизведения в этой части нашего труда, ибо она вполне созвучна нашим чувствам, публично высказанным ещё в 1877 году, когда была написана Разоблаченная Исида. [Мэсси утверждает:] "На протяжении последних тридцати лет профессор Макс Мюллер учил в своих книгах и лекциях, в "Таймс" и различных журналах, с трибуны Королевского общества, с кафедры Вестминстерского аббатства и со своей кафедры в Оксфорде, что мифология есть болезнь языка и что древний символизм был результатом чего-то вроде дефекта первобытного мышления. "Мы знаем, — говорит Ренуф, вторя Максу Мюллеру... — мы знаем, что мифология есть именно болезнь, которая возникает на известной ступени человеческой культуры"... [На это Мэсси отвечает:] "Когда теоретик-метафизик видит в мифологии болезнь языка или чего бы то ни было, но только не своего собственного мозга — иначе чем фантазированием это назвать нельзя. Происхождение и смысл мифологии совершенно не поняты этими "солярниками"... Мифология была первоначальным методом мышления древних. Она основывалась на естественных фактах и по-прежнему находит подтверждение во многих явлениях. В ней нет ничего от умопомешательства, ничего иррационального, если рассматривать её в свете эволюции и если полностью понят её способ выражения идей посредством языка символов. Умопомешательство заключается в том, чтобы принимать её за историю человечества или за Божественное Откровение. Мифология есть хранилище древнейшей науки человеческой..."» жүктеу/скачать 4.54 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|