Смирительная рубашка

продолжал свой путь.

Лаван хотел было попытаться все же достать ею из ружья, но отец помешал

ему. Он сказал, что белые еще не решили, должно быть, как им поступить с

нами, и если мы начнем стрелять в Ли, это может только толкнуть их на

неблагоприятное для нас решение.

- Поди сюда, Джесси, - сказал отец, отрывая большой лоскут от простыни

и прикрепляя его к палке. - Возьми это, ступай и попытайся поговорить с

этим человеком. Не рассказывай ему ничего о том, что у нас тут происходит.

Постарайся только уговорить его прийти сюда и потолковать с нами.

Преисполненный гордости оттого, что мне дано столь важное поручение, я

уже готов был пуститься в путь, но тут Джед Дэнхем закричал, что он хочет

идти со мной. Джед был моим сверстником.

- Можно твоему мальчику пойти с Джесси, Дэнхем? - обратился мой отец к

отцу Джеда. - Вдвоем лучше, чем одному.

Они не дадут друг другу озоровать.

И вот Джед и я, девятилетние мальчишки, взяв белый флаг, отправились

для переговоров с вождем наших неприятелей.

Но Ли не пожелал разговаривать с нами. Заметив нас, он только прибавил

шагу. Нам так и не удалось приблизиться к нему на расстояние человеческого

голоса. А вскоре он, должно быть, и просто спрятался среди полыни, потому

что мы так его больше и не увидели, хотя понимали, что он никуда не мог

деться.

Мы с Джедом обшарили все заросли полыни ярдов на сто вокруг. Нам не

нас, мы продолжали идти вперед.

Мы ходили так часа два, хотя каждый из нас давным-давно повернул бы

обратно, окажись он в одиночестве; но теперь Джед решил во что бы то ни

стало доказать, что он храбрее меня, а я совершенно так же был исполнен

решимости доказать, что я храбрее его.

Однако наше ребячество принесло и некоторую пользу.

Мы смело бродили по Горным Лугам под прикрытием нашего белого флага, и

нам нетрудно было убедиться, каким плотным кольцом осады обложен наш

лагерь. К югу, всего в полумиле от нашей стоянки, мы увидели большой

лагерь индейцев. За лагерем был луг, и там скакали на лошадях индейские

мальчишки.

Потом мы обследовали стоянку индейцев на восточном холме.

Нам с Джедом удалось забраться на другой холм, откуда можно было

заглянуть к ним в лагерь. Мы потратили не меньше получаса, стараясь их

сосчитать, и в конце концов установили, довольно приблизительно правда,

что их никак не меньше двух сотен. Кроме того, мы заметили среди них

белых, которые все время о чем-то горячо с ними разговаривали.

К северо-востоку от нашего лагеря, всего ярдах в четырехстах за грядой

невысоких холмов, мы увидели большой лагерь белых, а позади него на

равнине паслось около шестидесяти верховых лошадей. А еще дальше к северу,

примерно в миле расстояния, мы заметили крошечное облачко пыли, которое

ползло к нам. Мы с Джедом стали ждать и увидели одинокого всадника,

бешеным галопом проскакавшего в лагерь белых.

Когда мы возвратились к своим, мать встретила меня хорошей оплеухой за

то, что я так долго отсутствовал. Но отец выслушал наше сообщение и

похвалил и меня и Джеда.

- Похоже, теперь надо ждать нападения, - заметил Эрен Кокрейн отцу. -

Этот всадник, о котором рассказывают мальчишки, прискакал туда не зря.

Белые ждут откуда-то распоряжения, чтобы выпустить на нас индейцев.

Возможно, этот всадник привез им какой-то приказ. Зря гонять лошадей они

не стали бы, это ясно.

Через полчаса после нашею возвращения Лаван сделал попытку отправиться

на разведку под прикрытием белого флага. Но не успел он и на двадцать

шагов отойти от лагеря, как индейцы открыли по нему огонь, и он бегом

вернулся в окоп.

Когда солнце уже клонилось к закату, я был в траншее и держал на руках

малыша, пока мама стелила постель. В траншее нас было как сельдей в бочке.

Некоторым женщинам негде было даже прилечь, и всю прошлую ночь они

просидели, уткнувшись головой в колени. Рядом со мной, вернее, вплотную ко

мне, так что стоило ему шевельнуть рукой - и он задевал мое плечо, умирал

Сайлес Дэнлеп. Его ранило в голову во время первого нападения, и он весь

день бредил, не приходя в себя, а порой начинал распевать какую-то чепуху.

Вот одна из этих песен, которую он пел снова и снова, доводя мою мать до

исступления:

Раз один бесенок говорил другому

"Табачку мне дай ка, полон твой кисет"

А второй бесенок отвечал другому

"Деньги береги ты, тучше друга нет,

Табачком набьешь ты доверху кисет"

Я сидел рядом с ним и держал на руках малыша, когда враги перешли в

атаку. Солнце садилось, и я во все глаза смотрел на Сайлеса Дэнлепа, у

которого уже начиналась агония. Его жена Сара сидела рядом, положив руку

ему на лоб. И она, и ее тетка Марта - обе тихонько плакали. И тут это

началось: град пуль из сотен ружей. Наг поливали свинцом с запада, с

севера и с востока. Все.

кто был в траншее, распластались на земле. Ребятишки поменьше подняли

рев, и женщины принялись их успокаивать. Кое-кто из женщин тоже закричал

сначала, но таких было немного.

За две-три минуты они пустили в нас, как мне показалось, тысячи пуль.

О. как хотелось мне вылезти из нашей траншеи и пробраться под фургоны, где

залегли мужчины и стойко, хотя и беспорядочно, отстреливались! Каждый из

них стрелял но собственному почину, как только в поле его зрения попадал

человек, целящийся в нас из ружья. Но мать разгадала мои намерения и

заставила меня пригнуться пониже и не выпускать из рук малыша.

Только я хотел было взглянуть на Сайлеса Дэнлепа, который еще не

отошел, как в этот миг был убит малыш Каслтонов. Дороти Каслтон - ей и

самой-то было не больше десяти - держала малыша на руках, и его убило, а

ее даже не задело. Я слышал, как об этом говорили потом, и все решили, что

пуля, вероятно, ударилась о верх одного из фургонов и рикошетом попала в

нашу траншею.

Это просто несчастный случай, говорили все, а в общем то нам в пашей

траншее ничто не угрожает.

Когда я снова взглянул на Сайлеса Дэн лена, он был уже мертв, и я

почувствовал жгучее разочарование, потому что мне помешали быть свидетелем

столь значительного события Ведь мне в первый раз в жизни выпал случай

поглядеть, как умирают люди.

Дороти Каслтон отчаянно рыдала и никак не могла уняться, так что миссис

Хастингс тоже принялась причитать снова.

Поднялся такой шум, что отец послал Уота Кэмминга узнать, что тут у нас

происходит, и тот ползком пробрался к нашей траншее.

Когда смерклось, сильный огонь прекратился, хотя одиночные выстрелы

продолжались всю ночь. Во время этого второго нападения двое из наших

мужчин были ранены, и их перенесли в нашу траншею. А Билл Тайлербыл убит

наповал, и когда стемнело, его, Сайлеса Дэнлепа и малыша Каслтонов зарыли

в землю рядом с теми, кто был похоронен накануне.

Всю ночь мужчины, сменяя друг друга, рыли колодец, но дорылись только

до влажного песка, а воды не было. Кое-кому из мужчин удалось под пулями

притащить несколько ведер воды из ручья, но когда Джереми Хопкинсу

прострелили кисть руки, пришлось отказаться от этих вылазок.

Утро следующего, третьего дня осады выдалось еще более жаркое, и мы еще

сильнее страдали от жажды, чем прежде.

Мы проснулись с пересохшими глотками, и никто не стал стряпать завтрак.

Мы не могли глотать, так пересохло у нас во рту. Я попробовал было

погрызть кусок черствого хлеба, который дала мне мать, но не смог его

проглотить. Стрельба то возобновлялась, то затихала. Порой в лагерь летели

сотни пуль, а потом наступала передышка, во время которой не слышалось ни

единого выстрела.

Отец все время предостерегал наших защитников, чтобы они не стреляли

зря, так как запасы пороха и нуль подходили у нас к концу.

И все это время мужчины продолжали рыть колодец. Он был уже так глубок,

что песок поднимали наверх в ведрах.

Мужчинам, которые вытаскивали ведра, приходилось выпрямляться во весь

рост, и одного из них ранило в плечо. Это был Питер Бромли, который правил

волами, тащившими фургон Блэдгудов.

Он был помолвлен с Джейн Блэдгуд, и она, не глядя на нули, выскочила из

траншей, бросилась к Питеру и помогла ему спуститься к нам. Около полудня

колодец обвалился, и работавшие принялись из последних сил откапывать

двоих мужчин, заживо погребенных в песке. Один из них, Эмос Уэнтворт,

очнулся только через час. После этого стенки колодца укрепили досками от

фургонов и дышлами и стали рыть дальше. Но на глубине двадцати футов не

обнаружилось ничего, кроме сырого песка. Воды не было.

А тем временем в нашей траншее началось что-то страшное.

Ребятишки плакали, просили воды, младенцы уже охрипли от крика, но

продолжали кричать. Роберт Карр, еще один раненый, лежал примерно шагах в

десяти от нас с матерью. Он бредил, размахивая руками, и все просил, чтобы

ему дали напиться. Некоторые из женщин тоже словно с ума посходили и

кричали неумолчно, призывая проклятия на голову мормонов и индейцев.

Другие все время громко молились, а три сестры Демдайк - совсем уже

взрослые - вместе со своей матерью пели евангельские псалмы.

Кое-кто из женщин, стараясь успокоить своих младенцев, изнывавших от

зноя и жажды, обкладывал их сырым песком, поднятым со дна колодца.

Двое братьев Ферфакс не выдержали, схватили ведра, пролезли под

фургонами и побежали к роднику. Джайлса еще на полпути свалила пуля, а

Роджерс добрался до ручья и вернулся обратно целый и невредимый. Он

притащил два полупустых ведра, расплескав половину воды по дороге. Джайлс

приполз обратно, и когда ему помогли спуститься в нашу траншею, он кашлял

и изо рта у нею текла струйка крови.

Нас было больше ста человек, даже если не считать мужчин, и двух

неполных ведер воды никак не могло хватить на всех. Воду получили только

младенцы, малыши лет трех-четырех да раненые. Мне не досталось ни глотка,

но мама, когда ей дали несколько ложек воды для младенца, намочила край

тряпки и вытерла мне рот. А ей самой даже этого не досталось, потому что

она отдала мне мокрую тряпку, чтобы я ее пожевал.

А после полудня стало еще хуже, несравненно хуже. В безоблачном, чистом

небе ослепительно сверкало солнце, и наша вырытая в песке яма превратилась

в раскаленную печь. А вокруг трещали выстрелы и раздавались воинственные

крики индейцев.

Нашим же мужчинам отец лишь изредка позволял стрелять, да и то только

лучшим стрелкам, таким, как Лаван и Тимоти Грант.

А нас все время безостановочно поливали свинцом. Однако ни одна пуля не

залетала к нам больше рикошетом, чтобы наделать беды, да и паши мужчины

теперь стреляли редко, а больше лежали на дне окопа и подвергались меньшей

опасности. Всего четверо были ранены, и только один из них - тяжело.

Когда стрельба на время утихла, к нам в траншею спустился отец. Он сел

возле меня и матери и некоторое время молчал. Казалось, он прислушивается

к плачу, стонам и жалобам изнемогавших от жажды людей. Потом он вылез из

траншеи и пошел посмотреть колодец. Он принес мокрого песку и толстым

слоем покрыл им грудь и плечи Роберта Карра. Затем направился к Джеду

Дэнхему и его матери и послал за отцом Джеда, который был в окопе под

фургонами. Так тесно было в нашей траншее, что, когда кто-нибудь делал

попытку выбраться оттуда, ему приходилось пробираться между телами

уснувших.

Через некоторое время отец снова спустился к нам.

- Джесси, ты не боишься индейцев? - спросил он.

Я решительно помотал головой, предчувствуя, что мне снова предстоит

выполнить какое-то важное поручение.

- И проклятых мормонов не боишься?

- Проклятых мормонов я и подавно не боюсь, - отвечал я, радуясь, что

могу назвать наших врагов проклятыми и не получить от матери затрещину.

Я заметил легкую усмешку, тронувшую его посеревшие губы, когда он

услышал мой ответ.

- Ну, что ж, Джесси, - сказал он. - В таком случае не отправишься ли ты

с Джедом к роднику за водой?

Я готов был отправиться хоть сию же минуту.

- Вы нарядитесь девочками, - продолжал отец. - Тогда, пожалуй, вас не

тронут.

Я решительно настаивал на том, чтобы отправиться за водой в моем

спорить, как только отец намекнул, что придется найти другого мальчика,

которого можно будет нарядить и отправить с Джедом.

Из фургона Четоксов притащили сундучок. Девочки Четокс были близнецы и

примерно такого же роста, как мы с Джедом.

Женщины помогли нам переодеться. Они надели на нас праздничные платья

близнецов, пролежавшие в сундучке от самого Арканзаса.

Мать так тревожилась за меня, что попросила Сару Дэнлеп подержать

малыша, а сама проводила меня до переднего окопа.

Там, в окопе под фургонами, укрывшись за невысоким песчаным бруствером,

мы с Джедом получили последние наставления. После этого вылезли из окопа

на открытое место и стали. Одеты мы были совершенно одинаково:

перевязанные широкими голубыми кушаками белые платья, белые чулки, белые

широкополые шляпы. Мы стояли, держась за руки, Джед слева от меня.

В свободной руке у каждого из нас было по два небольших ведерка.

- Спокойней! - крикнул нам отец, когда мы двинулись вперед, - Не

спешите. Идите, как ходят девочки.

Не раздалось ни единого выстр.ела. Мы благополучно добрались до

родника, наполнили водой наши ведерки, а потом прилегли на берегу и

основательно утолили жажду. С полным ведерком в каждой руке мы направились

обратно. И по-прежнему ни одного выстрела.

Уж не помню, сколько раз проделали мы этот путь - к роднику и обратно:

должно быть, раз пятнадцать, а может, и двадцать. И каждый раз мы,

направляясь туда, шли не спеша, степенно держась за руки, и возвращались

так же не спеша с четырьмя полными ведерками воды. Просто удивительно, как

мучила нас жажда. Мы то и дело приникали к роднику и долго, жадно пили

воду.

Но наши враги в конце концов потеряли терпение. Трудно себе

девчонок, если бы они вообще действовали по собственному почину, а не по

указке белых, находившихся среди них. Но как бы то ни было, едва мы с

Джедом еще раз зашагали к роднику, как с холма, занятого индейцами,

прогремел вькчрел, а за ним второй.

- Назад! - услышал я крик матери.

Я посмотрел на Джеда, а Джед на меня. Я знал, что он упрям и ни за что

не отступит первым. Тогда я шагнул вперед, и он тотчас последовал за мной.

- Эй! Джесси! - крикнула мать, и этот крик прозвучал страшнее всякой

затрещины.

Джед хотел было опять идти, взявшись со мной за руки, но я покачал

головой.

И когда мы, увязая в песке, припустились к роднику, мне показалось, что

индейцы открыли огонь из всех ружей, какие только у них были, Я подбежал к

ручью первым, и Джеду пришлось ждать, пока я наполню мои ведерки.

- Ну, теперь беги, - сказал он мне и принялся так неторопливо наполнять

свои ведерки, что я понял, он решил во что бы то ни стало вернуться вторым.

Я скорчился у родника и стал ждать, глядя, как пули, зарываясь в песок,

поднимают клубочки пыли. Потом мы бросились назад бегом, бок о бок.

- Не беги так, - предостерег я его. - Всю воду расплещешь.

Это задело его за живое, и он заметно убавил шагу. На полпути я

споткнулся и во весь рост растянулся на земле.

Пуля шлепнулась возле самой моей головы, и мне засыпало Глаза песком. В

первую секунду мне показалось, что пуля попала в меня.

- Это ж ты нарочно, - язвительно усмехнулся Джед, когда я поднялся на

ноги. Он стоял рядом и ждал, когда я встану.

Я понял, что у него на уме. Он решил, что я упал нарочно, чтобы разлить

воду и снова отправиться к ручью. Мы так щеголяли друг перед другом своим

бесстрашием, что я немедленно использовал открывшуюся мне возможность, на

которую он намекал, и побежал назад к ручью. А Джед Дэнхем стоял на самом

видном месте, выпрямившись, и, словно не замечая свистевших вокруг него

нуль, ждал меня. Мы побежали обратно плечом к плечу и вернулись в лагерь в

ореоле подлинной славы, несмотря на наше мальчишеское безрассудство.

Правда, Джед в конце концов притащил всего одно ведерко воды. Другое было

пробито пулей почти у самого дна.

Мать взяла мои ведерки и ограничилась тем, что отчитала меня за

непослушание. Она, должно быть, чувствовала, что теперь отец не позволит

ей отшлепать меня - недаром он незаметно для нее подмигнул мне, когда она

меня отчитывала. Никогда прежде он мне не подмигивал.

Нас с Джедом встретили в нашей траншее как героев. Женщины плакали,

целовали нас, душили в объятиях и благословляли. Признаться, я был

чрезвычайно горд, хотя, так же как и Джед, делал вид, что мне все это не

по вкусу. А Джереми Хопкинс - вместо кисти его правая рука кончалась

теперь бесформенной повязкой - заявил, что у нас с Джедом хорошая закваска

и мы будем настоящими мужчинами - такими, как Дэниел Бун, или Кит Карсон,

или Дэви Крокет. Ну, тут уж я и совсем возгордился.

Весь остаток дня я мучился от боли в правом глазу, который засыпало

песком, когда пуля чуть не попала мне в голову. Мать говорила, что глаз у

меня налит кровью, и я каждую секунду то закрывал его, то открывал, но

ничего не помогало: глаз все равно болел.

В нашей траншее все притихли и успокоились, когда напились вдоволь, но

мысль о том, как мы будем снова добывать воду, по-прежнему угнетала нас, к

тому же всем было известно, что порох у нас на исходе. Тщательно обшарив

все фургоны, отец обнаружил только пять фунтов пороха. Да еще немножко в

пороховницах у мужчин.

Я помнил, что накануне враги попробовали атаковать нас, когда садилось

солнце, и, предполагая, что сегодня может повториться то же самое,

заблаговременно перебрался в окоп под фургонами и отыскал Лавана. Он

задумчиво жевал табак и не заметил меня. Некоторое время я молча наблюдал

за ним, боясь, что он сейчас же прогонит меня обратно. Он долго

вглядывался в узкое пространство между колесами фургона, сосредоточенно

жуя табак, а затем аккуратно сплевывал в неоольшую ямку, вырытую им в

песке.

со мной с этого вопроса.

- Отлично, - отвечал он. - Лучше нельзя, Джесси, ведь теперь, когда ты

принес нам воды, я снова могу жевать табак. А я не жевал его с самого

рассвета: так пересохло у меня во рту.

Тут над гребнем северо-восточного холма, где засели белые, показалась

чья-то голова и плечи. Лаван целился около минуты, а потом опустил ружья и

показал головой.

- Четыреста ярдов. Нет, нельзя рисковать. Может, я и достану его, но

может, и нет, а твой отец велел беречь порох.

- Как ты думаешь, на что мы можем рассчитывать? - спросил я его как

мужчина мужчину, ибо после моего подвига с водой я уже считал, что могу

держаться с мужчинами на равной ноге.

Лаван ответил не сразу - он, казалось, тщательно взвешивал все "за" и

"против".

- Не скрою от тебя, Джесси, что мы попали в скверную переделку. Но мы

выкарабкаемся, да, да, мы выкарабкаемся, можешь ставить свой последний

доллар.

- Это кому же? - спросил Лаван.

- Ну, хотя бы Биллу Тайлеру, и миссис Грант, и Сайлесу Дэнлеиу, и

другим.

что рано или поздно каждому приходится хоронить своих мертвецов? Так уж

повелось из века в век, а живых все равно не убывает. Видишь ли, Джесси,

жизнь и смерть всегда идут рука об руку, и люди рождаются так же быстро,

как и умирают, а может, и еще быстрей - ведь живые расплодились и

приумножились. Ну вот ты, к примеру: тебя могли застрелить сегодня, когда

ты бегал за водой. А ты вот сидишь здесь, так ведь?

И болтаешь со мной, и думается мне, что ты еще вырастешь и станешь

отцом, да, станешь отцом большого семейства где-нибудь в Калифорнии.

Говорят, что там, в Калифорнии, все бывает только большим.

Его уверенность в том, что все будет хорошЬ, придала мне храбрости, и я

внезапно отважился задать вопрос, порожденный давно снедавшей меня

завистью.

- Послушай, Лаван, предположим, что тебя убьют...

- Кого - меня? - воскликнул он.

- Я ведь сказал "предположим", - пояснил я.

- Ах так, ну ладно. Валяй дальше. Предположим, меня убьют...

- Может, ты отдашь мне свои скальпы?

- Мать устроит тебе хорошую трепку, если увидит их у тебя, - уклончиво

ответил он.

- Я при ней их носить не буду, только и всего. Ведь если тебя убьют,

Лаван, кому-то все равно достанутся твои скальпы Так почему бы не мне?

- Почему бы не тебе, в самом деле? - повторил он. - Это правильно,

почему бы не тебе? Ладно, Джесси. Ты мне пришелся по душе, и твой отец -

тоже. Как только меня убьют, забирай мои скальпы, да и нож для

скальпирования заодно. А Тимоти Грант пусть будет свидетелем. Ты слышал,

что я сказал, Тимоти?

Тимоти подтвердил, что он слышал, а я лежал в душном окопе, лишившись

дара речи от неожиданно свалившегося на меня счастья, и ни словом не мог

выразить своей благодарности.

Я проявил большую предусмотрительность, забравшись заблаговременно в

окоп, и был за это вознагражден. Повое нападение на лагерь действительно

началось при заходе солнпа. Нас опять обстреливали из сотен ружей, но

никто из наших не получил даже царапины. Мы же со своей стороны сделали не

больше трех десятков выстрелов, однако я видел, что и Лаван и Тимоти Грант

оба уложили по индейцу. Лаван сказал мне, что нас все время обстреливают

только индейцы. Он утверждал, что белые не сделали ни одного выстрела, и

это ставило его в тупик. Белые не оказывали нам помощи, но и не нападали

на нас. Однако они не раз приходили к индейцам, которые нас обстреливали.

На следующее утро мы все снова изнемогали от жажды.

Едва забрезжило, я вылез из окопа. Ночью нала роса, и все - мужчины,

женщины и ребятишки - лизали спицы колес и дышла фургонов, стараясь

утолить жажду.

Говорили, что ночью Лаван ходил на разведку. Он подполз к самому лагерю

белых и при свете костров видел, что они все уже проснулись и молятся,

собравшись в кружок.

- О нас молятся, - сказал Лаван. - Спрашивают Бога, что им с нами

делать.

разобрать.

- Да просветит тогда Господь их разум, - услышал я, как одна из сестер

Демдайк сказала Эбби Фоксуэлл.

- И поскорее, - ответила Эбби Фоксуэлл. - Потому что я не знаю, как мы

выдержим еще целый день без воды, да и порох у нас пришел к концу.